Начало и конец русско-французского союза 3 глава

Бонапарт чувствовал это общее неодолимое желание и решил сделать шаг, пренебрегающий всеми формальными дипломатическими нормами. 26 декабря 1799 г., едва только придя к власти, он напрямую обратился к английскому королю: «Война уже в течение восьми лет разоряет четыре части света. Неужели она должна быть вечной? Неужели нет никакого способа ее остановить? Как две нации, самые просвещенные в Европе, могущественные и сильные, даже более того, чем нужно для их безопасности и независимости, могут жертвовать во имя пустого тщеславия блага торговли, внутреннего процветания и счастье стольких семейств? Почему мы отказываемся признать, что мир — это первая необходимость для человечества и самая высокая слава…»¹³ Одновременно подобное письмо Бонапарт направил и австрийскому императору. Оно завершалось словами: «Я далек от всякой жажды пустой славы, и моим главным желанием является остановить потоки крови, которые неизбежно прольются на войне»¹⁴.

Ответом на эти послания было презрительное письмо английского министра иностранных дел лорда Гренвиля и концентрация австрийских войск в Италии. Война, увы, была неизбежной. Но, рассчитывая на слабость Франции, союзники забыли, что во главе ее отныне стоял полный энергии и отваги человек, вокруг которого сплотилась вся нация. Наконец, человек, профессией которого, делом, которое он знал лучше, чем кто-либо, была война.

Пока австрийские генералы составляли планы и собирали свои полки, Бонапарт двинулся через Альпы с так называемой Резервной армией и нанёс удар по врагу с тыла. 14 июня 1800 года в битве при Маренго он вдребезги разбил австрийские войска, а уже на следующий день была подписана конвенция, согласно которой австрийцы очищали без боя большую часть Северной Италии. Едва начавшись, война уже закончилась.

Современники были потрясены невиданными успехами молодого героя. Немецкий военный теоретик того времени фон Бюлов написал, что эти события представляют собой «череду чудес, которые являют собой результат действия неведомых, я бы сказал сверхъестественных, сил».

При дворе императора Павла известия о победе Бонапарта вызвали реакцию, которую трудно было бы вообразить еще за полгода до этого: «Новость о победе при Маренго произвела в Петербурге удивительный эффект, — доносил источник министерства иностранных дел Франции. — Павел I не мог сдержать своей радости, не прекращая повторять: „Ну что, видите, какую трепку задали австрийцам с тех пор, как из Италии ушли русские“. Бонапарт стал отныне его героем, и, следовательно, как вы можете догадаться, героем для всего двора — какая необычная перемена!»¹⁵

Подобные настроения открывали дорогу к возможному сближению России и Франции. С другой стороны, победа при Маренго, ещё больше укрепившая власть первого консула, позволила ему более смело действовать в отношении России. Бонапарт решил, что он может сам сделать первый шаг навстречу недавнему противнику Франции.

18 июля 1800 г. министр иностранных дел Франции Талейран по поручению первого консула направил вице-канцлеру Российской империи графу Никите Петровичу Панину письмо следующего содержания: «Граф, Первый консул Французской республики знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу. Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск; и, так как он почитает мужество, так как он больше всего стремится выразить свое уважение к храбрым войскам, он поспешил распорядиться, чтобы комиссарам, которым поручен был Англией и Австрией обмен пленных, предложено было включить в этот обмен и русских, находившихся во Франции… Но это предложение, столь естественное и повторенное несколько раз, осталось без успеха. Сами англичане, которые не могут не сознаться, что они обязаны русским и своими первыми успехами в Батавии, и плодами, которые они пожали безраздельно, и своим безопасным отступлением (потому что без русских ни одному англичанину не удалось бы сесть на корабль), англичане, говорю я, имеющие в эту минуту у себя двадцать тысяч пленных французов, не согласились на обмен русских. Пораженный этою несправедливостью и не желая далее удерживать таких храбрых воинов, которых покидают коварные союзники, сперва выдав их, Первый консул приказал, чтобы все русские, находящиеся в плену во Франции, числом около 6 тыс., возвратились в Россию без обмена и со всеми военными почестями. Ради этого случая они будут обмундированы заново, получат новое оружие и свои знамена»¹⁶.

За этим письмом последовало следующее, также подписанное Талейраном, где подчеркивалась решимость французов защищать остров Мальту от англичан, желающих прибрать его к рукам. Наконец Бонапарт послал в подарок императору Павлу I меч, дарованный папой Львом X одному из магистров Мальтийского ордена.

Рыцарский жест и каждая строка в письмах первого консула были «тонко рассчитаны, — справедливо отмечает известный советский историк А. Манфред, — и неназойливое напоминание о том, что Бонапарт не участвовал в минувшей войне, и стрела, как бы ненароком направленная в Англию и Австрию, и дань уважения, принесенная русским храбрым войскам»¹⁷. Наконец, и сам адресат был выбран умело — хорошо знали, что Панин был горячим англофилом и сторонником коалиции. Разумеется, что, несмотря на формального адресата, письма в конечном итоге оказались на столе императора. Зная характер Павла I, нетрудно догадаться, какое впечатление произвели на него эти смелые, простые и благородные слова и поступки.

Реакция Павла была воистину восторженной. Говорят, что российский император поставил в своём кабинете бюст первого консула, а в одной из записок, направленных в министерство иностранных дел Франции, говорилось: «Русский художник написал картину, изображающую момент, когда Бонапарт устремился на мост у Лоди, чтобы во главе гренадер взять штурмом вражеские батареи…^[5] Императрица купила картину за 600 рублей. Англия выделила значительные суммы, чтобы склонить наш двор остаться в коалиции. Но горе тому, кто осмелится предложить это…»¹⁸

Разумеется, положительная, можно сказать восторженная, реакция Павла была бы невозможна, если бы речь шла исключительно об изысканных жестах со стороны Бонапарта. Результат был столь значительным, потому что демонстрации внимания легли на прочную базу сознания близости интересов России и Франции. Неудача «крестового похода» заставила русского императора сменить стержень своей внешней политики: от идеологических соображений перейти на почву геополитики. С другой стороны, необходимость любой ценой остановить революционную войну настоятельно требовала от правящих кругов Франции найти союзника. Только с помощью прочного союза можно было раз и навсегда примирить новую Францию с Европой.

И Бонапарт, и Павел в начале 1800 г. получили на этот счет ряд недвусмысленных соображений от своих ближайших помощников. Даже министр иностранных дел Талейран, который видел в перспективе для Франции возможность и необходимость сближения с Австрией, написал в знаменитой брошюре «Состояние Франции в конце VIII года»^[6]: «Франция, возможно, единственное государство, у которого нет оснований опасаться России. У Франции нет никакой заинтересованности желать ослабления этой страны, никакой причины, чтобы не давать развития ее благосостоянию… Улучшить отношения между Францией и Россией, сделать так, чтобы исчезли даже причины, даже случаи споров, очень просто, и Франция не должна быть ни придирчивой, ни требовательной, все, что она желает, равным образом будет полезно как России, так и ей… Русская империя может получить великолепный союз… Согласие этих государств обеспечит стабильность всего мира»¹⁹. Из пространной аргументации Талейран сделал вывод о приоритетах французской внешней политики. Они должны были быть следующими: «Война до победы и блокада Великобритании до тех пор, пока последняя будет безраздельно господствовать на морях. Война с Австрией, чтобы заключить с ней мир, а потом и союз. Договор с Россией, которая должна стать главным и естественным союзником Франции»²⁰.

С другой стороны, подобную же записку (всего лишь через несколько месяцев после того, как Талейран составил свою) подал императору Павлу I министр иностранных дел России граф Ростопчин. Эта записка была внимательно изучена императором и утверждена им 2 (14) октября 1800 г. Прежде всего Ростопчин считал, что Бонапарт желает мира с Россией и другими континентальными державами уже хотя бы потому, что вынужден вести борьбу с Англией: «Нынешний повелитель сей державы (Франции) слишком самолюбив, счастлив в своих предприятиях и неограничен в славе, дабы не желать мира. Им он утвердит себя в начальстве, приобретет признательность утомленного французского народа и всей Европы и употребит покой внутренний на приготовления военные против Англии, которая своею завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции…»²¹

«Так она (Англия)… вооружила попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции (замечание императора Павла: „И нас, грешных!“) и выпускала их на театр войны единственно для достижения собственной цели…»²²

Выводом Ростопчина была необходимость сближения с Францией и тесное содействие с ней на международной арене.

Император Павел I согласился с выводами своего министра и написал: «Опробуя (утверждая) план ваш, желаю, чтоб вы приступили к исполнению оного. Дай Бог, чтоб по сему было»²³.

Первым практическим шагом на пути этого сближения стало отправление в Париж уполномоченного, формальной целью которого было обсуждение вопросов, связанных с возвращением русских пленных на родину. На самом деле посланец царя генерал Спренгпортен^[7] должен был подготовить почву для политического сближения России и Франции.

Первый консул, узнав о миссии генерала Спренгпортена во Францию, сделал распоряжение о том, чтобы его встретили повсюду с максимальным почетом. В первом крупном городе Французской республики, через который пролегал путь русского генерала, был приготовлен торжественный прием. В Брюсселе (территория бывших Австрийских Нидерландов в ходе революционных войн попала в руки французов) в честь Спренгпортена был выстроен облаченный в парадную форму гарнизон и грохотали пушки. Дивизионный генерал Кларк со своим адъютантом прискакал галопом из Парижа для того, чтобы засвидетельствовать почтение русскому посланнику. Спренгпортен был просто изумлен неожиданными, чуть ли не царскими почестями.

В своем докладе императору генерал в восторге писал: «Начиная с Брюсселя, мы ничего не платим; ни мне, ни моей свите не дают заплатить ни обола…^[8] Здесь везде, где мы ни появимся, публика встречает нас даже с рукоплесканиями… Расположение и минута самые благоприятные, притязания самые умеренные, и дело достойно вас и ваших благородных чувств»²⁴.

Посланец царя приехал в столицу Франции 20 декабря 1800 г., буквально тотчас же был принят министром иностранных дел и в тот же день — самим Бонапартом. Собственно говоря, официальная цель визита — выдача русских пленных — была, можно сказать, забыта. И не потому, что возникли какие-то осложнения, а наоборот, потому, что французское правительство настолько шло навстречу в этом вопросе, что подумало обо всем и было готово сделать все, лишь бы русские остались довольны. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Петербурге хранятся документы, посвященные официальной части миссии Спренгпортена. Это редкий пример соглашения между двумя договаривающимися сторонами, где одна из них (французская) берет на себя все обязательства, а другая лишь великодушно на них соглашается.²⁵

Во время беседы с русским посланником Бонапарт восторженно воскликнул: «Ваш монарх и я, мы призваны изменить облик мира!»

На следующий день после встречи со Спренгпортеном Бонапарт написал Павлу восторженное письмо:

«Париж, 30 фримера IX года (9 (21) декабря 1800 г.)

Вчера я встретил с огромным удовольствием генерала Спренгпортена. Я поручил ему передать Вашему Императорскому Величеству, что, как по политическим соображениям, так и из уважения к Вам, я желаю, чтобы две великие нации соединились как можно скорее в прочном союзе.

Напрасно в течение двенадцати месяцев я пытался дать мир и спокойствие Европе, но я не смог это сделать. Еще идет война без всякой необходимости и, как мне кажется, только из-за подстрекательства английского правительства.

Через двадцать четыре часа после того, как Ваше Императорское Величество наделит какое-либо лицо, пользующееся Вашим доверием и знающее Ваши желания, особыми и неограниченными полномочиями, — на суше и на море воцарится спокойствие. Потому что, когда Англия, германский император и другие державы убедятся, что воля и сила наших двух великих наций направлены к одной цели, оружие выпадет у них из рук, и современное поколение будет благословлять Ваше Императорское Величество за то, что Вы освободили его от ужасов войны и раздоров…

Это твердое, откровенное и честное поведение может не понравиться некоторым кабинетам, но оно вызовет одобрение всех народов и потомства.

Я прошу Ваше Императорское Величество верить чувству особого уважения, которое я к Вам питаю; чувства, выраженные в этом письме, служат тому самым высшим доказательством, какое я могу Вам представить.

Бонапарт»²⁶

Еще это послание не дошло до Петербурга, как Павел I, словно чувствуя за тысячи километров настроение Бонапарта, даже не дожидаясь вестей из Парижа, написал письмо, поражающее своей ясностью, благородством и идеями, которые опережали свой век. Это послание столь интересно, что его нельзя не привести полностью:

«Петербург, 18 (30) декабря 1800 г.

Господин Первый Консул.

Долг тех, которым Бог вручил власть над народами, думать и заботиться об их благе. Поэтому я хотел бы предложить Вам обсудить способы, с помощью которых мы могли бы прекратить те несчастья, которые уже в течение одиннадцати лет разоряют всю Европу. Я не говорю и не хочу дискутировать ни о правах человека, ни о принципах, которыми руководствуются правительства различных стран. Постараемся вернуть миру спокойствие, в котором он так нуждается и которое, как кажется, является основным законом, диктуемым нам Всевышним. Я готов слушать Вас и беседовать с Вами. Ятем более считаю себя вправе предложить это, так как я был далек от борьбы, и если я участвовал в ней, то только как верный союзник тех, кто, увы, не выполнил своих обязательств. Вы знаете уже и узнаете еще, что я предлагаю и что я желаю. Но это еще не все. Я предлагаю Вам восстановить вместе со мной всеобщий мир, который, если мы того пожелаем, никто не сможет нарушить. Я думаю, что достаточно сказано, чтобы Вы могли оценить мой образ мысли и мои чувства.

Да хранит Вас Господь.

Павел»²⁷

Интересно, что Бонапарт, также еще не получив ответ Павла, твердо объявил на заседании государственного совета 2 января 1801 г.: «У Франции может быть только один союзник — это Россия». Складывается ощущение, что обе стороны охватило какое-то радостное возбуждение, словно этого давно ждали, и вот оно, наконец, случилось. Два могущественных народа, несмотря на различия в государственном устройстве и идеологии их стран, подали друг другу руки для того, чтобы установить в мире стабильность и спокойствие. С этого момента в течение десяти лет для первого консула, а впоследствии императора самой главной внешнеполитической концепцией будет желание создать франко-русский союз. К этой цели он будет стремиться несмотря ни на какие препятствия.

В тот момент, когда отношения между Францией и Россией, словно по мановению волшебной палочки, из вражды превращались в самую тесную дружбу, со стороны Англии Павел получил удар — настоящую пощечину. В сентябре 1800 г. после долгой и упорной обороны французский гарнизон на острове Мальта капитулировал. Как уже можно было догадаться из происходившего ранее, англичане не вспомнили ни о защите прав и свобод человека, о которых они так пеклись, ни о принципах легитимизма, ни о справедливости. Над островом был поднят британский флаг, и Мальта почти на два века стала одной из главнейших баз английского флота на Средиземноморье. Это была последняя точка, которую можно было поставить в «крестовом походе», когда-то начатом Павлом. Вспомним, что основным побудительным мотивом, во имя которого погибли тысячи русских солдат, было восстановление справедливости и, прежде всего, защита принципов рыцарства и чести, воплощение которых царь видел в Мальтийском ордене. Теперь эти принципы были грубо растоптаны.

Эпизод с Мальтой и пиратские действия английского флота на море послужили детонатором для действий по защите свободы торговли со стороны северных стран. По инициативе Павла был образован союз государств бассейна Балтийского моря, целью которого было возобновить вооруженный нейтралитет 1780 г. Россия и Швеция подписали в Санкт-Петербурге договор 16 декабря 1800 г. В скором времени к ним присоединились Дания и Пруссия.

Этот союз получил впоследствии название Лига Северных стран (или Вторая лига нейтральных государств). Главными положениями статей союзного договора было требование о том, что нейтральные суда могли беспрепятственно плавать во всех морях, что мирный груз, шедший под нейтральным флагом, не подлежал захвату (причем все морские припасы считались мирным грузом), а порт признавался находящимся в состоянии блокады только в том случае, если он действительно был окружен боевыми кораблями. Наконец, главное положение декларации о вооруженном нейтралитете состояло в том, что коммерческие суда нейтральных стран, следующие под конвоем военных, не подлежали ни в коем случае осмотру со стороны боевых кораблей воюющих держав.

В это же время, в конце ноября 1800 г., австрийцы разорвали перемирие, заключенное летом в Италии на Рейне, и снова перешли в наступление. На этот раз мощный контрудар нанесла Рейнская армия. 3 декабря 1800 г. войска под командованием генерала Моро разгромили австрийцев в битве под Гогенлинденом. Начались франко-австрийские переговоры о мире.

В тот момент, когда брат первого консула Жозеф Бонапарт и граф Кобенцель, австрийский уполномоченный, отчаянно дискутировали в Люневиле условия мирного соглашения, в Париж пришло письмо, написанное Павлом 18 (30) декабря 1800 г. (см. выше). В восторге Наполеон отправил своему брату послание: «Вчера прибыл из России курьер, проделавший путь за пятнадцать дней; он мне привез исключительно дружественное письмо императора (Павла), написанное им собственноручно: Россия имеет крайне враждебные намерения против Англии. Вам легко понять, что не в наших интересах спешить, так как мир с (австрийским) императором — ничто в сравнении с действиями, которые сокрушат Англию и сохранят нам Египет»²⁸.

Жозефу и не надо было спешить. Австрийцы уже знали о том, что между первым консулом и царем завязывается настоящая дружба. Кобенцель написал своему правительству в эти дни: «Это сближение с северными дворами, в особенности же с Россией, стало их коньком; они выставляют его на каждом шагу».²⁹. Теперь австрийские уполномоченные поняли, что у них нет никаких оснований затягивать переговоры. 12 февраля 1801 г. в Париже загремели пушки, возвестившие о подписании мира между Францией и Австрией^[9]. В этот день парижане веселились на карнавале. Новость о подписании мира вызвала взрыв радости в праздничной толпе.

Свидетель этих событий пишет: «Тогда народ в каком-то безумном восторге хлынул внезапно… в сад Тюильри с исступленными криками: „Да здравствует первый консул!“ и принялся танцевать под окнами дворца»³⁰. Праздники по поводу заключения мира продолжались целый месяц: салюты и народные гуляния, официальные церемонии и приемы следовали один за другим. «Какой великолепный мир! Какое начало века! И какая мудрость, соединенная с умеренным применением могущества и силы!» — так выразила газета «Журналь де Деба» мнения французов по поводу происходящих событий.

Никогда, наверное, глава французского правительства не находился в такой радостной эйфории, которую разделял его народ. Кажется, все самые несбыточные мечты были реализованы всего лишь за год и два месяца его правления! Внутри страны воцарились спокойствие и порядок, война на континенте была выиграна, а на море французские, голландские, испанские, русские, шведские, датские и немецкие моряки готовили свои корабли к решительному бою с англичанами.

Наконец, в марте 1801 г. во Францию прибыл российский посол с многочисленной свитой. Этим послом был граф Степан Алексеевич Колычев, 54-летний вельможа, хорошо известный при дворе Екатерины и Павла. Трудно себе вообразить те приготовления, которые были сделаны для встречи высокого гостя. Первый консул буквально засыпал письмами префектов департаментов, через которые должен был проезжать русский посол. На границу выехал начальник штаба консульской гвардии, один из ближайших соратников Бонапарта генерал Кафарелли, чтобы организовать торжества в честь посланника.

Пока посол неторопливо приближался к столице Франции, первый консул и российский император готовили один из самых грандиозных проектов — поход в Индию. Конкретный план похода появился, очевидно, в первые месяцы 1801 г. В далекую экспедицию предполагалось направить 70-тысячную армию, половину которой (35 тысяч) выделяла Россия, другую половину — Франция. Французские войска под командованием уже известного нам выдающегося полководца генерала Андре Массена должны были спуститься на транспортных судах по Дунаю, затем пересечь Черное море и через Таганрог и Царицын дойти до Астрахани. Русская армия должна была быть собрана в Астрахани ранее и, следуя в авангарде, добраться до Астрабада (современный Горган) и дожидаться подхода союзников.

Подобно Египетской экспедиции Бонапарта, поход в Индию должен был стать не только военным, но и научным. План предполагал следующее: «Избранное общество ученых и всякого рода артистов должно принять участие в этой славной экспедиции. Правительство поручит им карты и планы, какие только есть о странах, через которые должна проходить союзная армия, а также наиболее уважаемые записки и сочинения, посвященные описанию тех краев»³¹. Подобно тому, как это было в Египетском походе, армию должен был сопровождать «отряд воздухоплавателей», в задачу которых входило изготовление воздушных шаров, с целью произвести впечатление на «невежественные» народы. Наконец, с войсками предполагалось отправить даже «фейерверочных мастеров», а в Астрабаде устроить блистательные празднества и парады «для внушения жителям тех стран самого высокого понятия о России и Франции».

В качестве авангарда этого похода Павел решил двинуть в Индию донских казаков. 12 (24) января 1801 г. он направил атаману Войска Донского Орлову I рескрипт с предписанием немедленно собрать казачьи полки и двинуть их к Оренбургу, а оттуда прямым путем «на реку Индус и на заведения английския, по ней лежащия»³². Орлов собрал 22,5 тысячи казаков с 12 пушками и 12 единорогами и выступил 27 февраля (11 марта) на Оренбург.

Согласно расчетам Бонапарта, русские и французские войска должны были дойти от Астрахани до берегов Инда за два месяца. Вполне осознавая трудности похода, он, тем не менее, заключал: «Армии русские и французские жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы в храбрости, и благоразумие и настойчивость начальников победят все какие бы ни было препятствия»³³.

Так, в первые месяцы 1801 г. де-факто сложился первый в истории Европы русско-французский союз. Он не был еще оформлен ни одним официально принятым в дипломатической практике документом. Но нет никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению.

Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что выгоды русско-французского союза в значительной степени уравновешивались для России неудобствами, нельзя не признать, что война с Францией была для нее еще более абсурдной и ненужной.

Заслуга Павла состоит в том, что он, признав ошибочность «крестового похода», нашел силы признаться в этом и протянуть руку дружбы стране, которая разительно отличалась по своему устройству от Российской империи. Прирожденный консерватор, ярый приверженец теории абсолютной монархии, Павел, тем не менее, сумел сделать то, о чем вряд ли могла подумать Екатерина, и то, что не смог впоследствии сделать Александр.

Увы, этому союзу не суждено было пройти проверку временем. Незадолго до описываемых событий, в конце 1800 г. в среде высшего российского дворянства созрел заговор против императора. Во главе этого заговора стоял известный государственный деятель генерал-губернатор Петербурга, граф Петр Алексеевич Пален, а его ближайшим помощником был граф Никита Петрович Панин, вице-президент Коллегии иностранных дел (говоря современным языком — заместитель министра иностранных дел). Активными участниками заговора были Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, и его брат Николай. Причина возникновения заговора вполне ясна — недовольство и раздражение высшего дворянства действиями императора. Не всем нравилось наведение порядка в государстве и борьба с коррупцией, требовательность гражданской службы и строгая дисциплина в армии. Наконец, непоследнюю роль сыграла неуверенность знати в завтрашнем дне. И действительно, отмечая великодушие, честность и самые благие намерения Павла, нельзя не признать, что работать с таким «руководителем» было крайне трудно. Да, Павел не был безумцем, но его раздражительность, вспыльчивость, скоропалительные решения очень пугали знать. Своими необдуманными действиями он к концу 1800 г. оттолкнул от себя даже тех, кто потенциально мог бы быть его сторонником. Преданные и исполнительные люди часто попадали в опалу из-за пустяков.

Полковник конногвардейцев Саблуков, автор прекраснейших в своей точности и честности записок о времени Павла I, так охарактеризовал императора: «…Это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды, повиниться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество». Но мемуарист тотчас же добавляет, что все эти высокие качества сводились на нет из-за «…несдержанности, чрезвычайной раздражительности, неразумной и нетерпеливой требовательности беспрекословного повиновения»³⁴. Нестабильность положения любого человека на государственной службе в то время прекрасно характеризуют несколько строк Саблукова, который вспоминал: «…У нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки»³⁵. Конечно, при такой ситуации было бы сложно ожидать, что рано или поздно не возникнет нечто большее, чем простое недовольство.

Тем не менее ропот знати, вполне возможно, остался бы лишь пустыми разговорами, если бы не помощь «доброжелателей». Для того чтобы недовольство превратилось в нечто осязаемое, требовалась организационная сила и материальные средства. Этой силой явился английский посол Уитворт. Уже старые историки говорили об его участии в заговоре. Так, известный русский дореволюционный историк Валишевский считал, что Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков.³⁶

Современные исследования окончательно поставили точку в этом вопросе. Английский историк Элизабет Спэрроу выпустила в свет большой научный труд «Secret Service: British agents in France 1792–1815», посвященный деятельности английской разведки в конце XVIII–XIX веке. Работа написана на основе изучения огромного количества неизвестных ранее архивных документов, и она не оставляет сомнения в причастности британских спецслужб к организации заговора против Павла 1.³⁷Английские агенты и английские деньги помогли подготовить государственный переворот в России.

Смутные, туманные предчувствия надвигающейся грозы терзали Павла. Саблуков рассказывает, что за несколько дней до выступления заговорщиков во время конной прогулки Павел вдруг остановил свою лошадь и, обернувшись к обер-шталмейстеру Муханову, сказал взволнованным голосом: «Мне показалось, что я задыхаюсь, и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?»³⁸ Без сомнения, какая-то неопределенная информация о заговоре дошла до Павла, но никаких деталей он не знал. Император оказался поистине в изоляции. И хотя в первые дни марта по Петербургу поползли слухи о заговоре, Павел оставался в неведении.

Граф де Санглен рассказывает, что вечером 11 (23) марта, когда он проезжал по Невскому проспекту, извозчик повернулся к нему и сказал:

— Правда ли, сударь, что император нынешней ночью умрет? Какой грех!

— Что ты, с ума сошел? — воскликнул в ответ Санглен.

— Помилуйте, сударь, у нас на Бирже только и твердят: конец.³⁹

Если это правда, то извозчик оказался информирован лучше, чем император, который, несмотря на странную нервозную атмосферу в его резиденции в Михайловском замке, вечером 11 марта так и не предпринял никаких шагов для своего спасения. Около полуночи в замок проникли две группы заговорщиков: одна — ведомая графом Паленом, другая — генералом Беннигсеном. В карауле стоял 3-й батальон Семеновского полка, большая часть офицеров которого состояла в заговоре. Кроме того, высокое звание Палена и его большие полномочия позволили заговорщикам беспрепятственно войти во дворец. В то время, пока граф Пален и сопровождающие его офицеры отвлекали внимание основных караулов, «ударная» группа, ведомая Беннигсеном (10–12 человек), зарубив камердинера Аргамакова, ворвалась в спальню императора.