Начало и конец русско-французского союза 10 глава

Кстати, вечером в Варшавском театре давали спектакль, специально подготовленный к этому случаю. Он назывался «Пражские укрепления». Как можно догадаться, речь шла не о столице Чехии, а о разгроме варшавского предместья в 1794 г. Эпизод, о котором мы упоминали, был у всех на устах…

Доклад Мюрата о восторженной встрече в польской столице был полон экзальтации неспроста. Герцог Бергский явно мечтал о чём-то большем, чем маршальские эполеты. «Создать независимое государство под скипетром иностранного короля, которого Ваше Величество даст этой стране, — вот всеобщее желание, — прозрачно намекал в своем докладе бравый гасконец и продолжал: — Но они поднимутся все только тогда, когда Ваше Величество провозгласит независимость Польши и укажет, кто же тот король, которого Вы желаете видеть»²⁶.

Ответ Наполеона был ледяным душем для незадачливого маршала: «Передайте им, что я пришел сюда не для того, чтобы выпрашивать трон для одного из своих близких». Так же холодно и с серьезным спокойствием Наполеон принял депутацию польского дворянства, когда он лично приехал в Познань, где ему устроили еще более восторженную встречу, чем Мюрату в Варшаве: «Господа, — строго произнес император в ответ на напыщенные речи, — то, о чем вы говорите, — это великое дело, но помните, что это война с ее случайностями, с ее опасностями и с ее тяготами». Впрочем, после бала, который устроили в его честь в Познани, Наполеон, улыбнувшись, сказал: «По-моему, все польки — настоящие француженки!» Это, однако, никоим образом не изменило настроения Наполеона, и он почти тайком въехал в Варшаву в ночь с 18 на 19 декабря, стремясь всеми способами избежать всяких торжественных встреч. На другом берегу Вислы французов ждала русская армия, и императора это заботило куда больше, чем энтузиазм толпы.

22 декабря началась операция по форсированию Вислы, которая вылилась в сражения при Пултуске и Голымине. Кровопролитные схватки не принесли решающего успеха ни той ни другой стороне.

1 января 1807 года император вернулся в Варшаву. Легенда рассказывает, что в этот день на станции Блоне он встретил прекрасную девушку с золотистыми волосами, которая с таким восторгом и трепетом смотрела на него, что император снял шляпу и поклонился. Тогда, не сдерживая себя от переполнивших её чувств, прелестная незнакомка воскликнула: «Приветствую вас, тысячекратно благословенный, на нашей земле. Что бы мы ни сделали, ничто не может должным образом выразить чувств, которые мы питаем к вам, и радости, которую мы испытываем, видя, как вы вступаете в пределы нашей родины, которая ждёт вас, дабы восстать из праха». Девушку звали Мария Валевская; у Наполеона вскоре начался роман с этой прекрасной полькой, который наложил свой отпечаток на восприятие императором Польши.

А дальше, в Варшаве, началось все то, чего император так старательно стремился избегать: приемы, балы, пиршества, бряцанье оружием польской шляхты, клятвы верности, энтузиазм, ликование, улыбки прекрасных полек и… любовь красавицы Марии. Наполеон был человеком государства, трезвым политиком, но все-таки он был человеком. Знаменитый историк Луи Мадлен точно описал пьянящую обстановку, которая окружала императора в Варшаве: «блистательное общество, полное рыцарства и утонченности, народ, столь близкий по духу французам, что, как он заметил, здесь все французские достоинства и недостатки доведены, кажется, до их крайних форм. Веселые танцы, мазурки под звук скрипок, удивительная роскошь костюмов, где парадное изящество переплеталось с восточной пышностью, вдохновенные лица мужчин и изысканная красота женщин, атмосфера, словно наполненная опьянением и надеждой на освобождение…»²⁷

В результате, сказав «А», Наполеон вынужден был сказать «Б» и т. д. Считая, что борьба в Польше будет лишь ограниченным восстанием против пруссаков, он, на самом деле, пришел к тому, что всеми способами стремился предотвратить: народным восстаниям и кровопролитной войне с русскими войсками.

Война действительно получилась страшной. В холоде и голоде, по колено в грязи и снегу, армия утратила тот весёлый энтузиазм, который переполнял её в прусском походе 1806 г. Знаменитый главный врач Великой Армии барон де Перси записал в своём дневнике в это время: «Никогда французская армия не была в столь несчастном положении. Солдаты каждый день на марше, каждый день на биваке. Они совершают переходы по колено в грязи, без унции хлеба, без глотка водки, не имея возможности высушить одежду, они падают от истощения и усталости… Огонь и дым биваков сделали их лица жёлтыми, исхудалыми, неузнаваемыми; у них красные глаза, их мундиры грязные и прокопченные»²⁸.

Французам пришлось не только испытать тяготы похода, но и сойтись в бою с решительным, готовым к смертельной схватке неприятелем. Русская армия сражалась с удивительным мужеством и отвагой. В генеральном сражении, данном 8 февраля 1807 г. под Эйлау, Наполеону удалось добиться лишь пирровой победы. Русская армия покинула усыпанное трупами поле битвы, но и французы настолько ослабли, что продолжать наступление было невозможно. Обе армии разошлись по зимним квартирам и, зализывая свои раны, готовились к новым боям.

Интересно, что практически в тот же момент, когда началась кампания на территории прусской Польши, пушки загремели и над Дунаем. Появление наполеоновского анклава на Адриатическом побережье ещё более накалило атмосферу на Балканах. Нужно сказать, что и Франция, и Россия вели здесь наступательную и довольно противоречивую политику. Обе державы понимали, что Османская империя клонится к упадку своего могущества, что может наступить момент, когда останется только подобрать её «обломки», а эти «обломки» вызывали аппетит и у российской аристократии, и у французской буржуазии. Россия постоянно стремилась на юг, к Константинополю и проливам. Это стремление объективно совпадало с освободительными чаяниями народов, живших под турецким игом, тем более что многие из этих народов были славянами и православными. Эти чаяния российское правительство постоянно поддерживало деньгами, поставками оружия и обещаниями. С другой стороны, на словах постоянно говорилось о необходимости сохранения союза с Оттоманской империей, который существовал с 1799 г. и принес немало политических дивидендов, в частности владения на Средиземноморье. В результате постоянной темой риторики правящих кругов Российской империи в то время была защита целостности Турции от коварных замыслов Наполеона.

Практически такой же была политика и риторика наполеоновской дипломатии, только, конечно, с противоположным знаком. Французские агенты проникали в балканские страны и также говорили о помощи угнетённым, которую принесёт Франция. С другой стороны, Наполеон был слишком заинтересован в поддержке со стороны Турции, особенно в тот момент, когда вёл войну с Россией, и поэтому проявлял чуткую заботу о защите несчастной империи от посягательств с севера.

Именно поэтому политика обеих держав на Балканах была необычайно запутанна и часто непоследовательна. Послы Франции и России боролись за влияние в Константинополе. Однако, когда Наполеон одержал победу под Аустерлицем, влияние наполеоновского посланника Себастини стало явно преобладающим. В Турции оживились антирусские настроения. Со своей стороны Россия оказала дипломатический нажим на Оттоманскую Порту, в частности, в ультимативной форме потребовав не смещать господарей Валахии и Молдавии, которых султан решил заменить на верных себе людей.

Дело в том, что по договору с Россией 1802 г. турецкие власти не имели права смещать господарей указанных княжеств досрочно — ранее семи лет. В случае отказа Турции грозила война. Султан вынужден был пойти на попятную и готов был оставить угодных России господарей. Но эпизод с господарями был лишь поводом. Хотя в Петербурге стало известно о согласии турок, 23 ноября 1806 г. русские войска перешли Днестр и стали быстро продвигаться в сторону Бухареста и Дуная.

Несмотря на запутанность русско-турецких отношений, в этот раз инициатива начала войны целиком и полностью исходила от правительства Александра I. Адмирал Чичагов, довольно сомнительный полководец, но весьма честный человек, написал: «Когда русский посол Италинский добился от Дивана (Совета) полного удовлетворения российских требований, он вдруг узнал о вторжении русской армии в Княжества. Он заявил, что этого не может быть, и поверил только тогда, когда получил официальное подтверждение. Это нападение, столь неуместное, было результатом глупейшей выходки барона Будберга, который только занял место министра иностранных дел (до него этот пост занимал князь Чарторыйский)… В качестве своего дебюта на министерском посту Будберг добился от императора разрешения напасть на турок в тот момент, когда исчез даже малейший повод для ссоры. Так началась эта война, которая стоила России столько людей и столько денег, и в тот момент, когда она нуждалась в концентрации своих усилий, чтобы сражаться с Наполеоном»²⁹.

Интересно, что при этом было официально объявлено, что Россия не ведёт войну с Турцией, а лишь берёт под защиту княжества, которым грозит вторжение наполеоновских войск! Конечно, нельзя недооценивать активность французских агентов на Балканах и колониальные аппетиты Наполеона, но всё же это было явным перебором. Никак не желая, чтобы провинции его империи взяли под свою «защиту» русские войска, султан Селим III 27 декабря 1806 г. объявил войну России.

Так в Европе возник новый очаг напряжённости, который ещё более запутал и без того непростую европейскую политику этого времени.

Создание серьёзного конфликта почти полностью по инициативе Александра I тем более удивительно, что уже два года на юго-восточных рубежах России пылало пламя ещё одной войны — русско-персидской, которая началась в июне 1804 года! Здесь единовременно были задействованы довольно ограниченные силы русской армии, около 20 тыс. человек. Но война с Персией была кровопролитным конфликтом, который разворачивался на территории современных Азербайджана, Армении, Грузии и Абхазии и продолжался вплоть до 1813 года! Интересно, что персидский шах Фетх-Али, который вёл войну с русскими, получал активную помощь от Англии (!), о защите которой так пёкся Александр I…

Впрочем, главные события в Европе развивались не на Балканах и не на Кавказе, а в Польше, где обе стороны — русские и французы — собирали силы для решающего столкновения в предстоящую летнюю кампанию 1807 г.

Испытавший тяжесть Аустерлицкого разгрома молодой царь самым серьёзным образом готовился к продолжению борьбы. Разумеется, русская армия получала пополнение, оружие, боеприпасы… Среди мер военного характера, призванных усилить армию, был созыв ополчения. Указом от 30 ноября (12 декабря) 1806 г. было организовано так называемое «Земское войско» численностью по спискам 612 тыс. человек.

Одновременно 13 января 1807 г. был создан так называемый «Комитет общей безопасности» — тайная политическая полиция и контрразведка. В указе о создании комитета говорилось, что он создаётся «…обращая внимание на способы, которыми коварное правительство Франции, достигая пагубной цели своей — разрушения всеобщего спокойствия, не переставало действовать во всех европейских государствах…».

Но Александр впервые решил применить силу и другого свойства — «идеологическое» оружие. По его распоряжению в декабре 1806 г. Святейший Синод предал Наполеона анафеме и объявил его Антихристом! В начале 1807 г. во всех православных церквах России священники гулким басом произносили: «Наполеон дерзает против Бога и России… Покажите ему, что он тварь, совестью сожжённая и достойная презрения… Не верьте ему, ниспровергайте его злодейства».

Далее сообщались ценные сведения о том, что Наполеон только и живёт, что «потрясением Православной греко-российской церкви, тщится наваждением дьявольским вовлещи православных в искушение и погибель», поклонялся истуканам, человеческим тварям и блудницам, в Египте «проповедовал Алькоран магометов», наконец, «к вящему посрамлению церкви Христовой, задумал восстановить синедрион, объявить себя мессией, собрать евреев и вести их на окончательное искоренение всякой христианской веры»³⁰.

От подобной «идеологической» обработки подданных у священников, хоть раз читавших Священные тексты, должны были, наверное, волосы встать дыбом. Дело в том, что в христианской эсхатологии говорится о том, что Антихрист захватит власть над миром и будет властвовать 42 месяца. Никакая человеческая сила не сможет противостоять Антихристу. «…Только Сам Господь, придя вторично на землю во славе Своей, победит его. Тогда наступит Страшный Суд Христов и конец нашего мира». Получалось, что сражаться с Наполеоном бессмысленно, да и перспективы вырисовывались какие-то не очень радужные…

Однако Господь, очевидно, не обратил внимания на неожиданное прочтение Библии Святейшим Синодом и равным образом остался глух к молитвам, призывающим кары на голову Наполеона, потому что летняя кампания 1807 г. оказалась на изумление короткой. Русские войска перешли в наступление на рассвете 5 июня 1807 г., а уже 14 июня они потерпели сокрушительное, страшное поражение в битве под Фридландом. Русская армия потеряла около 20 тыс. убитыми, ранеными и пленными, однако не это было важно. Французские потери были также немалыми (12 тыс. убитых и раненых). Дело в том, что русские полки, прижатые к реке Алле, были сброшены с её крутых берегов в полном беспорядке. Если в сам день сражения солдаты, несмотря на дурные распоряжения главнокомандующего генерала Беннигсена, дрались с отвагой, то на следующий день войска охватила деморализация. «Беспорядок был ужаснейший»³¹, — вспоминал генерал Ермолов об отступлении после битвы.

Что же касается командования, то здесь вообще царили паника и растерянность. Знаменитый поэт и партизан Денис Давыдов, участник кампании 1807 г., рассказывал о своих впечатлениях от состояния окружения царя: «Я прискакал в главную квартиру. Толпы разного рода людей составляли её. Тут были англичане, шведы, пруссаки, французы-роялисты, русские военные и гражданские чиновники, разночинцы, чуждые службы и военной, и гражданской, тунеядцы и интриганы, — словом, это был рынок политических и военных спекулянтов, обанкротившихся в своих надеждах, планах и замыслах… все было в тревоге, как за полчаса до светопреставления»³².

Удивительно, но император Александр, несмотря ни на что, надеялся продолжать войну против Наполеона. Тогда его брат, великий князь Константин, посоветовал: «Государь! Если вы не желаете заключать мир с Францией, то дайте каждому из ваших солдат хорошо заряженный пистолет и скомандуйте пустить пулю в лоб. Вы получите тот же результат, который вам даст новое и последнее сражение»³³.

Здесь нужно прервать на некоторое время хронологическое повествование для того, чтобы пояснить сложившееся положение. Если исходить из чисто военных соображений, ситуация для русской армии была, конечно, тяжёлая, но не совсем отчаянная. Наполеон разбил главную армию, но оставалось ещё немало военных сил. Общая численность регулярных войск Российской империи достигала 400 тыс. человек, иррегулярные войска насчитывали в своих рядах ещё 100 тыс. человек. Русские резервы были относительно близко, а французские — очень далеко. Наконец, вспомним о 600-тысячном (в потенциале) ополчении, которое вот-вот должно было пополнить ряды действующей армии.

Опасность же для русских правящих кругов была не столько военная, сколько политическая, и исходила она от ростков вольномыслия, которые попадали в Россию. Несмотря на то, что священники продолжали рассказывать о том, как Наполеон «тщится наваждением дьявольским вовлещи православных в искушение и погибель», страна всё больше и больше наполнялась слухами о том, что Наполеон даёт волю крестьянам, и это вызывало нешуточное брожение умов.

В документах Комитета общей безопасности можно найти, например, сведения о том, что «в Петербурге в начале 1807 г. дворовые возлагали надежду на то, что Наполеон освободит их. Крепостной помещика Тузова Корнилов рассказывал в лавочке: „Бонапарте писал к государю… чтоб, если он желает иметь мир“, то освободил бы „всех крепостных людей, и чтоб крепостных не было, в противном случае война будет всегда“. Оказалось, что он слышал об этом от одного крепостного живописца, рассуждавшего с двумя товарищами по профессии о том, что „француз хочет взять Россию и сделать всех вольными“. В январе 1807 г… допрошен был дворовой П. Г. Демидова Спирин вследствие того, что в перехваченном письме его… к отцу, сосланному за участие в бунте заводских служителей против приказчиков, он писал: „в скором времени располагаю видеться с вами чрез посредство войны; кажется, у нас, в России, будет несправедливость опровергнута“»³⁴.

Вообще, в России постоянно случались крестьянские бунты, а в это время их интенсивность особенно возросла. На период 1801–1806 гг. приходится 45 крестьянских выступлений.³⁵

Близкий к будущим декабристам московский барин Александр Тургенев записал в своём дневнике в декабре 1806 г.: «Мне кажется всё, что Бонапарте придёт в Россию; я воображаю санкюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам московским…»³⁶ А Фёдор Ростопчин доносил Александру I об упорных слухах и даже прокламациях о воле, которую Бонапарт якобы собирался принести в Россию.

Впрочем, до общего крестьянского бунта в России было ещё весьма далеко. Зато восстание в регионе бывшей Речи Посполитой, оказавшейся на территории российской короны, было вполне вероятным. В западных губерниях ситуация была крайне неспокойной. Здесь власти даже и не думали собирать ополчение, потому что оно могло направить свое оружие совсем не в ту сторону. Здесь люди жадно ловили новости о победах Наполеона, и в скором времени по всей Литве началось брожение. «Литовская молодёжь покидала край всеми способами, пробираясь на запад, чтобы вступить в ряды формирующейся польской армии, — пишет специалист по истории Литвы в этот период Дариуш Наврот. — Вероятно, около 12 тыс. молодых людей из Литвы и Волыни оказалось в рядах новых отрядов»³⁷.

В главной квартире Наполеона находилось несколько представителей самых знатных семей Литвы, которые стремились побудить императора вступить на территорию Речи Посполитой, занятой русскими, и начать там вооружённое восстание. Среди этих людей самую видную роль играл молодой князь Сапега, который в ходе кампании 1807 г. сражался в рядах третьего легиона генерала Домбровского. Князь Сапега видел в Наполеоне человека, создающего новую систему миропорядка, где важную роль должно было сыграть восстановление великой Речи Посполитой. По мысли князя, она должна была стать центром объединения славянских народов. В феврале 1807 г. Сапега представил план вооружённого восстания на Подолии, Волыни и Украине. Подобные планы представляли императору и другие польские офицеры.³⁸

Князь Михал Огинский, кстати автор знаменитого полонеза «Прощание с отчизной», бывший участник восстания Костюшко, а в описываемое время — сторонник царя Александра и прорусской политики, писал: «Нельзя не отметить, что, когда Наполеон начал кампанию 1806 г., во всей Литве и во всех польских провинциях, подчинённых России, возникло большое движение. Повсюду люди жадно читали обращения Наполеона к полякам, прокламации Домбровского и Выбицкого, которые приходили из Варшавы, и письма, которые давали надежду на восстановление Польши»³⁹.

Мадам Шуазель-Гуфье (урождённая Софья Тизенгаузен, представительница знатного литовского рода) вспоминала, какое сочувствие вызывали у населения Вильно французские пленные: «Уличные торговцы яблоками и печеньем не хотели брать деньги с французских солдат. Кучера спускались со своих повозок, чтобы дать место пленным… В большом особняке моего отца располагалось примерно тридцать офицеров. Мой отец два раза в день накрывал для них стол на французский манер и в хорошей посуде… В тот день, который был назначен для отъезда пленных, у нас дома всё походило на ярмарку одежды и белья. Отовсюду присылали им вещи… Наш большой двор был заполнен толпой, и здесь стояли сани, которые бесплатно предоставили пленным виленские извозчики… Мой отец, прощаясь с пленными, незаметно вручил им тяжёлый мешочек, наполненный серебром… При этом он предусмотрительно послал также деньги в русский госпиталь. Это не помешало губернатору, господину Корсакову, в общем неплохому человеку, упрекать моего отца в опасной выходке и пригрозить ему Сибирью»⁴⁰.

Свидетельство пленного французского офицера почти слово в слово подтверждает слова Софьи Тизенгаузен: «Стремление к восстановлению Польши было столь же горячим в Литве, как и в Познани, — пишет офицер штаба маршала Нея, взятый в плен весной 1807 г. — Французских военнопленных принимали в Вильно как братьев. Простые люди обнимали их со слезами, бежали за водой, чтобы дать им напиться; я видел, как кучер спрыгнул со своего сиденья и дал пленным все деньги, которые у него были. Подобные проявления внимания беспокоили власти…»⁴¹

Наконец, один из русских чиновников докладывал из Вильно, что «в так называемых казино или клубах пили за здоровье Наполеона, рассказывали разные непозволительные мнения о наследии русского престола, и большинство относилось недоброжелательно к русскому правительству»⁴². Литовское дворянство укрывало также «запасы хлеба, чтобы сберечь его для ожидаемого прихода французов… В одной Вильне было скрыто в монастырях до 80 тыс. четвертей^[27]»⁴³.

Едва летом начались боевые действия, как 17 июня польские войска под командованием генерала Зайончека двинулись на Гродно. Вслед за ним на подкрепление шёл Домбровский со своей дивизией. «Ещё несколько дней, и наша судьба, и судьба целой Европы стала бы совершенно иной»⁴⁴, — писал Феликс Потоцкий^[28].

Для русской элиты было крайне рискованно продолжать войну в условиях опасности социальных потрясений и польского восстания. В на редкость эмоциональной для официального документа записке от 11 (23) ноября 1806 г. Новосильцев, Строганов и Чарторыйский писали Александру о том, что можно ожидать восстановления Наполеоном Польши и восстания в провинциях, доставшихся России по разделам⁴⁵.

Наконец эгоистические действия англичан разозлили даже такого холодного и расчётливого человека, как Александр. Несмотря на обещания щедрого финансирования военных операций против Наполеона, за 1806 г. на содержание российских войск поступила лишь мизерная сумма в 50 тыс. фунтов стерлингов. Вместо помощи морскими силами «британские военные корабли неоднократно арестовывали и без того немногочисленные российские суда, принадлежавшие в основном торговым домам Архангельска и прибалтийских провинций России»⁴⁶. На суше английская помощь также оказалась иллюзорной. Вначале предполагалось высадить на севере Германии мощный британский десант численностью в 30 тыс. человек. Правда, скоро выяснилось, что экспедиционный корпус не может превышать 20 тыс. человек, а затем и вовсе стало известно, что можно рассчитывать не более чем на 10 тыс. английских солдат. Причём всё это сопровождалось, как всегда бывало в таких случаях с британским контингентом, вечными проволочками, оттягиванием сроков и тому подобным. В конечном итоге на о. Рюген высадился смехотворный, по масштабам операций войны 1807 г., английский отряд в 3,5 тыс. солдат. К тому же это войско ступило на сушу только в июне, то есть тогда, когда война, собственно, и закончилась.

Интересно, что при этом британские правящие круги сумели найти солдат и деньги для того, чтобы попытаться овладеть Египтом! В марте 1807 г. 5-тысячный английский экспедиционный корпус высадился в Александрии. Однако подвиги джентльменов с туманного острова продолжались на земле фараонов весьма недолго. Египетский паша Мехмет Али сумел организовать достойный отпор захватчикам. Уже в апреле того же года экспедиционный корпус был частично уничтожен, а частично попал в плен. Только жалкие остатки британского отряда смогли уплыть на Сицилию.

Конечно, английская высадка в Египте была осуществлена минимальными силами, но ведь и такой помощи русская армия не дождалась! Неудивительно, что молодой царь был просто взбешён…

Наполеон также не испытывал энтузиазма от перспективы дальнейшей борьбы. Его армия, несмотря на победы, находилась далеко от своих источников пополнения. Можно было предполагать, что в случае продолжения войны Наполеону снова придётся столкнуться с проблемой климата и с проблемой огромных пространств. Вообще, война за освобождение Польши была, мягко говоря, не слишком популярна среди французских солдат и офицеров. Тогдашняя Польша была бедным краем, который так разительно отличался от богатых Ломбардии, Баварии, Саксонии. Здесь наполеоновские войска столкнулись с суровым климатом и не менее суровым врагом. Да, солдаты выполняли приказания императора и готовы были идти за ним в самое пекло. Но в Польше в зимнюю кампанию 1806/07 гг. они постоянно чертыхались и проклинали всё на свете. Именно тогда родилось их знаменитое прозвище «ворчуны» (grognards). Правда, также будут говорить: «Они ворчали, но шли за ним».

В результате обе стороны желали мира. Что же касается Наполеона, ему казалось, что он близок к реализации мечты о создании русско-французского союза.

Только этим можно объяснить действия, предпринятые Наполеоном 18 июня 1807 г. В этот день французские авангарды, преследуя отступающую русскую армию, подходили к Тильзиту, где дорогу преграждала широкая и глубокая в этом месте река Неман.

Русские войска оказались прижатыми к водному потоку. Главные силы армии успели переправиться, но на западном берегу оставалось еще немало войск. Чтобы прикрыть их отступление, генерал Багратион развернул свой арьергард в боевой порядок. Нужно сказать, что его положение было катастрофическим. Если бы французы атаковали всеми силами, у русских не было бы никаких шансов уйти из-под удара. Через полноводный глубокий Неман, который в районе Тильзита достигает ширины 250 м, можно было переправиться только по узкому деревянному мосту. В этой ситуации большая часть 10-тысячного отряда Багратиона вынуждена была погибнуть либо сложить оружие. В тот момент, когда французские войска были готовы для решающей атаки, показался русский парламентер, сопровождаемый трубачом^[29].

Маршал Мюрат, который командовал авангардом, тотчас принял русского офицера и приказал доложить обо всем императору. Указания Наполеона были однозначны: бой не начинать и дать русским отойти за Неман. В рапорте Мюрата, написанном в 15 ч. 30 мин. этого дня, говорится следующее: «По приказу Вашего Величества… я должен был остановиться в деревне Шиллюпишкен, после того как мы активно преследовали арьергард неприятеля в 10 тыс. человек кавалерии… вся вражеская армия, очевидно, будет этим вечером за Неманом»⁴⁷.

Генерал Бро, тогда капитан 7-го гусарского полка, вспоминал: «Эти войска (казаки) прошли через Эльбингские ворота, и мои первые кавалеристы оказались у хвостов последних русских коней. Чтобы не случилось какого-нибудь нежелательного инцидента, я остановил моих гусар, так как они буквально кипели от желания сразиться с врагом»⁴⁸.

Не двигаясь, наблюдал французский авангард и за тем, как казаки поджигали мост после того, как последний русский солдат ушел на восточный берег реки. Наполеоновскими войсками не было предпринято никаких попыток подготовить переправу через Неман ни в Тильзите, ни в каком-либо другом месте поблизости. Поистине удивительное преследование!

Все это совершенно необъяснимо с точки зрения чисто военной, зато очень хорошо понятно, если учесть, что Наполеон считал союз с Россией своим приоритетом.

На следующий день царь послал князя Лобанова-Ростовского к начальнику штаба Великой Армии маршалу Бертье уже от своего имени. 21 июня около 18 часов князь снова прибыл во французский штаб, где и было подписано перемирие. Уже вечером Лобанов-Ростовский ужинал с Наполеоном и поднимал с ним тост за здоровье Александра.

На 25 июня была назначена встреча двух императоров. Она должна была состояться на плоту, специально для этого сооружённом посередине Немана французскими инженерами.

На плоту возвышался павильон для встречи императоров. Это строение было сделано в виде небольшого домика. В нём было два входа: один, обращённый к левому, западному берегу реки, предназначался для императора Наполеона, другой, обращённый к правому, восточному берегу, — для Александра. Французские солдаты постарались обустроить это небольшое сооружение, превратив его в нарядную комнату с двумя окнами, украшенную зеркалами. Посреди неё стояли стол и два кресла. Рядом на плоту стоял ещё один домик поменьше, для свиты.

После долгих дождей день выдался необычайно погожий и солнечный. Весь высокий «французский» берег был усыпан тысячами нарядно одетых солдат и офицеров, с нетерпением ожидавших исторического события. С противоположной стороны видно было только два небольших отряда конницы, а дальше расстилалась пустынная равнина. Почти у самого берега в зажиточном крестьянском доме ожидал встречи со своим врагом молодой царь. По случаю торжественного момента он надел темно-зеленый с алым воротником и обшлагами парадный мундир Преображенского полка. По моде того времени цвет формы почти не отличался от чёрного. И этот строгий, тёмный облегающий мундир ещё более подчёркивал изящество и стройность тридцатилетнего монарха. На Александре были обтягивающие лосины и изящные сапоги чуть ниже колена. Волосы по моде того времени были слегка напудрены.

Александр I сидел за столом и ждал с внешним спокойствием, вокруг него стояло несколько генералов и сановников также в парадных мундирах. Около получаса прошло в напряжённом ожидании. Вдруг в комнату вбежал адъютант и воскликнул: «Едет, Ваше Величество!»