Такой человек был найден. Его звали Арман-Огюстен-Луи маркиз де Коленкур. Он был дивизионным генералом и адъютантом императора. Для своего ранга Коленкур был очень молод, по приезде в Петербург ему только что исполнилось 34 года. О древности его семьи достаточно сказать, что один из его предков, Филипп де Коленкур, был ближайшим соратником Бодуэна Фландрского, возглавлявшего Четвёртый крестовый поход (1205 г.). Несмотря на аристократическое происхождение, молодой генерал никак не был подвержен влиянию роялистской оппозиции, а придерживался взглядов, вполне отвечающих духу времени. Буквально накануне прихода к власти Бонапарта он писал в письме своей родственнице: «Время этой смешной любви к Старому порядку прошло»19.
При этом Коленкур был беззаветно предан своему императору и был доблестным воином. Он отважно сражался в эпоху революционных войн, и в 1799–1801 гг., командуя 2-м карабинерским полком — элитой тяжёлой кавалерии, — зарекомендовал себя как отличный руководитель и храбрый командир.
Несмотря на происхождение и изысканные манеры, Коленкур был совершенно не похож на классического дипломата, умелого разведчика, всегда помнящего об интересах своего государства, умеющего всем улыбаться, но никому не доверять. Коленкур подобно своим предкам действительно был настоящим рыцарем, отважным, но честным, доверчивым и немного наивным. Наконец, как все рыцари, он был не свободен от тщеславия и легко поддавался умелой лести. Нетрудно ожидать, что тонкий знаток человеческих душ, Александр, понял все особенности французского посла с его первых шагов в Петербурге. Тем более что царь встречался с ним ранее, когда в 1801 г. Коленкур был послан в Петербург с короткой дипломатической миссией.
|
|
Понимая, что он может использовать в своих интересах наивность посланника, царь решил не поскупиться ни на материальные знаки внимания, ни на почести Коленкуру. В распоряжение молодого генерала был выделен огромный роскошный дворец князей Волконских, который Александр специально для этого выкупил за гигантскую по тем временам сумму 340 тыс. рублей[36]. Великолепие этого дворца было вполне сравнимо с роскошью особняка Телюссон, который Наполеон, как уже указывалось, приобрёл для русского посла.
Коленкур прибыл в Петербург 17 декабря 1807 г., а уже 20 декабря он вручил царю свои верительные грамоты и тем же вечером был приглашён в Эрмитажный театр, где его усадили в кресло в одном ряду с императорской семьёй — честь, которой ещё никогда не удостаивался ни один из иностранных посланников. Жозеф де Местр записал в эти дни: «Посол… Франции уверенно занял первое место повсюду. Вчера вечером был бал и торжественный ужин у вдовствующей императрицы в честь дня рождения императора. Коленкур танцевал первый танец по очереди с обеими императрицами (имеются в виду мать Александра I и его супруга)»20.
На официальном приёме дипломатического корпуса в феврале 1807 г. Коленкур занял первое место среди послов, хотя традиционно по русскому дипломатическому протоколу первое место должен был занимать австрийский посланник. Молодой царь одобрил поступок Коленкура, с улыбкой сказав: «Эти французы всегда проворнее австрийцев».
Но Александр не удовольствовался тем, что предоставлял французскому посланнику первое место на балах, официальных приёмах и парадах. Молодой царь умел изысканно льстить: «Кстати, генерал, — как-то сказал Александр, — Вы имели большой успех в нашем обществе, вы одержали победу над самым непримиримыми… благодаря вашему обращению, у нас все сделаются французами»21.
|
|
Наконец Александр дошёл до того, что, изображая самую близкую дружбу к Коленкуру, поверял ему свои сердечные тайны, рассказывая, в частности, о своей любви к прелестной Марии Нарышкиной: «о влечении, которое постоянно приводило его к Н…, хотя бы он мимоходом и увлекался некоторыми другими; о ревности, которая ни к чему не ведёт и ни от чего не ограждает…»22
Нельзя не признать, что это был блистательный ход. О связи Александра с Марией Нарышкиной в мельчайших деталях знал весь Петербург. Ничего секретного, что нанесло бы ущерб империи и ему лично, царь не выдавал, зато он создал впечатление исключительной искренности и доверия к молодому генералу. Честный и наивный воин, Коленкур подумал, что русский император действительно стал его ближайшим личным другом. Было от чего закружиться голове у наивного посла!
Тем более что сам Петербург произвел впечатление как на Савари, так и на Коленкура. Уже первый посланец императора так рассказывал о Северной столице: «Петербург построен со всей роскошью Италии, здесь такое изобилие гранита и мрамора, словно в тех знаменитых древних городах, от которых до нас дошли только имена. Здесь не видно еще музеев, нет академии изящной словесности, но ростки новой цивилизации видны повсюду, и, вероятно, скоро эта страна заставит трепетать весь мир. Ее народ полон свежих сил и энергии…»23 Коленкур вспоминал с еще большим восторгом о северной Венеции: «Все здесь внушает восхищение, все дышит величием и торжественностью Екатерины Великой… Кажется, что ты перенесен в храм фей, когда сравниваешь этот чудесный город с другими городами Европы… В дни приемов дворцовые залы сияли так, что это опьяняло воображение. Казалось, что это чудеса тысячи и одной ночи. Поистине восточная роскошь, женщины ослепительной красоты, изысканные, элегантные, украшенные сверкающими бриллиантами, умные, образованные, легкомысленные, веселые, жадные до танцев, музыки, празднеств и наслаждений. Молодые люди такой элегантности, столь изысканных манер и столь расточительные, что перед ними наши французские образцы просто меркли. Каждый день приносил новые удовольствия, новые празднества, мне приходилось трудно, клянусь вам, чтобы ни в чем не уступать в содержании моего особняка феерии русской роскоши»24.
|
|
В описании России, сделанном в 1807 г. французским путешественником, мы видим такую характеристику столицы: «Большинство предметов роскоши можно найти в Петербурге в таком огромном количестве и в таком великолепном качестве, что бесполезно привозить их из-за границы, по крайней мере, для потребления в самом городе. Особенно здесь любят предметы из драгоценных металлов. В городе работают 183 ювелирных мастерских, из которых 44 русских и 139 иностранных. Сверх того, огромное количество золотых и серебряных дел мастеров. Блеск двора и роскошь вельмож и богачей сделали так, что в этой столице стремление к излишествам стало совершенно обычным»25.
Впрочем, Наполеон дал своему послу возможность попытаться перещеголять русских в расточительности. На содержание посольства и на то, чтобы давать постоянно приемы, Коленкур получил от императора 800 тысяч франков ежегодного содержания плюс 250 тысяч франков на расходы «по устройству» в Петербурге. «Я даю вам карт-бланш на все расходы вашего посольства, — сказал Наполеон. — Нельзя, чтобы у нас был вид разбогатевших буржуа. Французский двор не должен быть ни мелочным, ни маленьким. Наш русский брат любит роскошь и празднества… ну что ж, будьте несравненны…»26
Нужно сказать, что Коленкур строго выполнил наставления своего повелителя. В Петербурге еще долго будут рассказывать об ужине на 400 персон, данном французским посланником, где груши, каждая из которых стоила по 100 серебряных рублей, и вишни по одному серебряному рублю штука подавались с такой расточительностью, что «казалось, что они стоили по 20 су за фунт»27.
Особое впечатление на Коленкура произвели петербургские парады, особенно если учесть, что посол наблюдал их не со стороны, а сидя на коне подле молодого царя. Вот что посланец Наполеона записал в своем отчете в январе 1808 года: «Здесь все говорят только об униформах, мечтают только о блистательных мундирах, которые будут надеты на Крещенский парад. Все они теперь на французский манер, у генералов шитье, у офицеров эполеты, у солдат плечевые портупеи вместо поясных. Музыка играет во французском стиле, марши французские, экзерциции французские»28. «Одновременно в параде участвовало до 20 тысяч солдат, а часто и 30 тысяч, — рассказывал позже Коленкур. — Нужно сказать, что войска эти были восхитительны как по своему порядку, так и по блеску униформы. У каждого кавалерийского полка была своя масть лошадей: черные, серые, гнедые и т. д. Полковниками были самые знатные российские вельможи, которые расходовали безумные суммы на роскошную униформу своих частей. Особенно блистал кавалергардский полк, созданный Павлом I… Среди самых красивых выделялся также Лейб-гвардии гусарский полк, которым командовал князь Четвертинский, брат госпожи Нарышкиной. Это был самый элегантный полковник, которого можно было видеть. Его алый ментик и доломан были просто покрыты золотом, а богатый мех еще лучше оттенял его прекрасное лицо. Он добился, чтобы кони его полка были черными, и этот сверкающий аспидно-черный цвет, великолепно контрастируя с алым цветом мундиров, производил незабываемое впечатление. Конская амуниция и оружие, все было покрыто золотыми украшениями…»29
Александр добился своего. Тонкая лесть царя, петербургские красавицы и сверкающие батальоны гвардии, блеск балов и роскошь празднеств сумели заслонить от Коленкура многие серьезные политические процессы. В результате, несмотря на порой очень точные наблюдения русского общества, которые можно найти в рапортах французского посла, он оказался абсолютно слепым в отношении Александра, которому, как кажется, даже доставляло удовольствие играть в игру с несколько наивным генералом.
Впрочем, какими бы ни были послы, французские в России и русские во Франции, главам обоих государств пришлось в это время (в конце 1807 — начале 1808 г.) принимать ряд важнейших внешнеполитических решений, проистекавших из условий союзного договора. Как уже отмечалось, российская сторона должна была осуществить посредничество во франко-английских переговорах и попытаться склонить Великобританию к подписанию мира. Но русское посредничество было отклонено англичанами; зато, прекрасно понимая, чем грозит Великобритании русско-французское сближение, английское правительство решило действовать немедленно и жёстко.
Первый удар англичан пришёлся по Дании… Почему была выбрана Дания? Дело в том, что эта страна находилась в традиционно дружественных отношениях с Россией, хорошие отношения складывались у датчан и с Наполеоном. Ясно, что Дания могла быть вовлечена в континентальную коалицию против Британии, а датский флот издавна славился как один из лучших европейских флотов. Если бы датские морские силы объединились с русскими, господству англичан на северных морях пришёл бы конец.
Понимая это, летом 1807 г., сразу после известия о заключении Тильзитского мира, английское правительство с неожиданной для него быстротой подготовило морскую экспедицию против нейтральной Дании. Если для содействия русским англичане никак не могли собрать ни флот, ни войско, здесь всё было решено в несколько дней. В конце июля 25-тысячная английская армия была погружена на корабли и отправилась к берегам Дании. 16 августа 1807 г. британские войска, под командованием знаменитого в будущем лорда Уэлсли[37], высадились на датском берегу и, нанеся поражение небольшой датской армии у местечка Кёге, обложили столицу королевства. Мощный британский флот блокировал Копенгаген с моря. Английское командование предъявило датчанам ультиматум — сдать весь военный флот на «хранение» в Англию, с обещанием вернуть его в конце войны. Но датчане с негодованием отвергли этот наглый ультиматум и вступили в борьбу.
Британские войска и флот не имели возможности предпринять правильную осаду сильной крепости, а тем более опасались огромных потерь и неудачи в случае попытки штурма. И поэтому они просто-напросто решили применить бомбардировку мирного города. Тогда этот метод уже существовал, только использовались для бомбардировки тяжёлые мортиры, стреляющие разрывными снарядами (бомбами). Кроме того, англичане, как передовая в техническом отношении нация, употребили для обстрела города и последнее слово тогдашней науки, «ракеты Конгрева» — небольшие пороховые ракеты, которые действовали как зажигательные снаряды. Со 2 по 5 сентября, в течение почти трёх суток, тысячи бомб и ракет обрушились на датскую столицу. Более 30 % зданий города было сожжено или разрушено, погибло около 2 тыс. гражданских лиц, а также около 3 тыс. солдат, ополченцев и моряков.
Несмотря на отважную оборону, комендант столицы, чтобы избежать полного уничтожения Копенгагена и его мирных жителей, подписал капитуляцию. Англичане ворвались в порт и захватили там 18 датских линейных кораблей, 11 фрегатов, 14 разнообразных боевых кораблей меньшего размера и 26 канонерских лодок. Сверх того, джентльмены с туманного острова сожгли три линейных корабля, находящихся в доках, а через несколько дней, как разбойники, скрылись с добычей.
Пиратское нападение на Копенгаген сделало в отношении Дании больше, чем могли бы сделать угрозы Наполеона. Министр иностранных дел этого королевства написал послу своей страны в Париже: «Английская агрессия разрушила наш нейтралитет и сделала нас естественными союзниками Франции. Пусть Франция знает, что мы теперь никогда её не покинем и что у неё нет более преданных союзников, чем мы»30.
Одновременно подобные действия англичан повлияли и на российское общественное мнение. Несмотря на все интриги английского посла лорда Говера и известного агента полковника Вильсона, Александр принял решение выполнить обещания, данные в Тильзите. 25 октября (6 ноября) 1807 г. Россия разорвала дипломатические отношения с Великобританией.
Подобные действия Александра, как может на первый взгляд показаться, противоречат тому, что говорилось о его буквально подкорочной вражде к Наполеону. На самом деле — вовсе нет. Подчеркнём, что Александр не следовал за Англией, а наоборот, он ловко использовал английскую ненависть к Франции вообще, и Франции Наполеона в особенности, для достижения своих целей. Эгоистические до глупости действия английского правительства в ходе войны 1806–1807 гг. не на шутку разозлили молодого царя, и он был не против слегка щёлкнуть по носу надменных британцев, показав им опасность пренебрежительного отношения к России.
Однако воевать с Англией по-настоящему Александр не собирался. Английский посол продолжал оставаться в Петербурге, а полковника Вильсона царь не раз приглашал на ужин в свою резиденцию на Каменном острове. Александр прекрасно понимал, что Англия ему потом снова понадобится, поэтому не спешил резко рвать отношения с этой страной. Только следуя настоятельным просьбам министра иностранных дел Румянцева, требовавшим устойчивого курса российской политики, англичане были удалены из Санкт-Петербурга.
Снова, после короткого периода в эпоху правления Павла I, Россия и Великобритания оказались в состоянии войны. Впрочем, на этот раз царь воевал вынужденно, что чувствовали как его подчинённые, так и неприятель.
Тем не менее целью британских политиков и военных стал русский флот. Вообще, Наполеон очень рассчитывал, что, соединившись на Балтике, русские эскадры вместе с датскими создадут англичанам немало проблем. Флоту адмирала Сенявина, находившемуся в Средиземноморье и вынужденному покинуть Корфу и Бокка-ди-Катарро, был дан приказ обогнуть Европу и вернуться на Балтику, откуда эскадра ушла ещё в 1799 г.
Сенявин получил приказ ещё задолго до разрыва с Англией и, возможно, вполне мог успеть вернуться в Балтийскую акваторию вовремя. Однако адмирал, который уже в течение двух лет воевал с французами, не спешил выполнять распоряжение, ибо, очевидно, догадывался, для чего его корабли должны были предпринять плавание вокруг Европы. Только осенью 1807 г. русская эскадра прошла Гибралтар и оказалась в Атлантике, где, попав в сильный шторм, вынуждена была укрыться в бухте Лиссабона.
Здесь Сенявин, очень не торопясь, ремонтировал свои суда. В скором времени неподалёку от порта появились британские корабли, а адмирал узнал, что Россия и Англия находятся в состоянии войны. В результате лиссабонское стояние продолжалось очень долго. В августе 1808 г. сильная английская эскадра адмирала Коттона появилась у побережья Португалии. Она высадила английскую армию под командованием уже известного нам лорда Уэлсли и прочно заблокировала гавань, в которой находился русский флот.
Сенявин не стал принимать героический неравный бой. Более того, он наотрез отказался действовать с сухопутными силами генерала Жюно, войска которого вступили в Лиссабон в конце ноября 1807 г. (см. главу 5). Последний предлагал вместе воевать против англичан на суше, употребив для этого многочисленные команды кораблей. Русский адмирал предпочёл капитулировать. Правда, его капитуляция была почётной. Русские корабли сдавались «на хранение» в Англию до конца войны. Это были примерно те же условия, которые в своё время британцы безуспешно предлагали в Копенгагене.
Семь русских линейных кораблей и фрегат, покрытые славой многих боёв, отправились в Англию под эскортом британского флота (два старых линейных корабля были оставлены в Лиссабоне, где их захватили англичане). По настоянию адмирала, Андреевский флаг не был спущен и оставался поднятым на кораблях эскадры. Однако по прибытии в Англию лорды адмиралтейства заявили, что нельзя допустить, чтобы боевой флаг вражеского флота развевался на территории Британии. Флаг пришлось спустить.
После многочисленных проволочек и задержек в августе 1809 г. экипажи русских кораблей на транспортных судах были отправлены в Ригу, куда и прибыли в сентябре. Сами корабли русской эскадры так и остались в Англии.
Конечно, Сенявина, вернувшегося в Петербург без кораблей, не погладили по головке за его «подвиги». Однако какого-либо наказания адмиралу также не последовало. Царь просто отказался его принять и не пожелал разговаривать с тем, кто уж слишком очевидно действовал вопреки его указаниям и союзным обязательствам.
В тот момент, когда русская эскадра ещё стояла без дела в бухте Лиссабона, на другом конце Европы начинались самые серьёзные события. Как уже указывалось, Тильзитский договор предполагал, что Россия потребует от Швеции присоединения последней к континентальной блокаде и в случае отказа объявит ей войну. Более того, после нападения англичан на Копенгаген Александр потребовал содействия Швеции в закрытии Балтийского моря от британских судов. Король Густав IV отклонил все эти требования и взял курс на сближение с Англией.
Коленкур стал настойчиво убеждать царя в необходимости воздействовать на Швецию силой. Александр I особенно и не противился, так как он был совершенно не прочь разбить шведов и приобрести обширные земли в Финляндии. Но Наполеон предлагал даже больше. В беседе с неприветливым русским послом 5 января 1808 г. император французов высказал мысль о том, что он в принципе не против присоединения к России всей Швеции, включая даже и Стокгольм! Император пошутил, что прекрасные петербургские дамы не должны пугаться грохота шведских пушек.
Совершенно невообразимый разговор, если рассматривать происходящее с позиции стремления Наполеона не только к мировому, но даже европейскому господству!
Боевые действия начались 9 (21) февраля 1808 г. Армия под командованием генерала Букгсгевдена перешла границу и начала продвижение в глубь территории Шведского королевства. Русские войска насчитывали в своих рядах не более 24 тыс. человек, впрочем, и шведов было, прямо скажем, немного, всего 19 тыс. человек, разбросанных по всей Финляндии. Тем не менее, малочисленность армии Букгсгевдена удивляет — лишь около 5 % от общего количества российских вооружённых сил. Правда, почти 20 % военнослужащих было задействовано в боевых действиях против турок, но больше всего войск дислоцировалось вовсе не на юге или севере, а в западных губерниях России…
Несмотря на малочисленность армии, воевавшей против шведов, наступление в Финляндии развивалось успешно. 18 февраля (2 марта) русские полки вступили в Гельсингфорс (Хельсинки), а 10 (22) марта заняли город Або. 26 апреля (8 мая) после двухмесячной осады капитулировала мощная крепость Свеаборг. В плен сдался гарнизон численностью 7,5 тыс. человек, было захвачено более 2 тыс. орудий и 120 военных судов.
Наконец, 16 (28) марта 1808 г. был издан высочайший манифест о присоединении Финляндии к России. Интересно, что манифест был опубликован несмотря на то, что война продолжалась и шведы ещё оказывали отчаянное сопротивление.
Внешнеполитические успехи империи улучшили отношение российских элит к союзу с Францией. Вот что писал Коленкур из Санкт-Петербурга в апреле 1808 г., рассказывая о настроениях общества: «У обер-камергера Нарышкина шла дискуссия о Финляндии: „Я — русский человек, — произнёс муж, — и когда я вижу, как император (Александр) навсегда заслоняет Петербург от опасности, и присоединяет к империи, то, что наша Великая Екатерина не осмеливалась даже надеяться присоединить, я доволен, это обещает нам и другие выгоды (от союза)“. Его жена, большая болтушка, добавила: „Вот наша дорогая Великая княгиня и отомстила этому маленькому шведскому королю[38]. Только бы Франция дала нам турецкие провинции, только бы все наши молодые люди вернулись из армии, только бы у нас был мир — тогда если кто-нибудь ещё будет жаловаться на императора (Александра за французский союз), его нужно будет прогнать от двора. А эти англичане! Они всегда нас бросали, они думают исключительно о себе“»31.
Очаровательная Мария Нарышкина, возлюбленная Александра, страданиями по которой молодой царь делился с молодым послом, затронула в своей речи довольно острую тему. Она упомянула не только Финляндию, но и турецкие провинции. Действительно, союз, заключённый в Тильзите, во многом базировался на том, что Наполеон отдавал на милость России не только Швецию, но и традиционного союзника Франции — Османскую империю.
Точнее, для начала было обещано посредничество в переговорах, но в случае, если турки отклонят мирные предложения, Наполеон брал обязательство действовать против Порты заодно с Россией.
Ещё во время переговоров в Тильзите 28 июля 1807 г. император французов направил в турецкий лагерь капитана инженерных войск Полена с задачей способствовать как можно скорейшему прекращению боевых действий на фронтах турецкой войны.
В описываемый период времени первоначально быстрое продвижение русских войск приостановилось из-за упорной обороны турок. Тем не менее Османскую империю сотрясали внутренние смуты. 29 мая 1807 г. был свергнут султан Селим III. Его падение во многом предопределило изменение отношения Наполеона к Турции. Когда на Тильзитских переговорах император французов получил известия о событиях в Стамбуле, он воскликнул: «Вот решения Божественного провидения, которое говорит мне, что турецкая империя не должна больше существовать»32.
Действительно, франко-турецкий союз основывался не только на близких внешнеполитических интересах, но и на особенностях личности Селима, султана-реформатора, желавшего преобразовать обветшалую империю, стремившегося навести порядок в чудовищной, архаичной запутанности администрации и безалаберной финансовой системе своего государства. Кроме того, Селим был образованным человеком, поэтом и композитором. Одновременно он не забывал своих воинских корней; одной из главных задач в деле модернизации государства он считал преобразование армии и создание вооружённых сил по европейскому образцу. Им был создан так называемый «низам-и-джадид», полки современного по меркам той эпохи устройства, которые должны были прийти на смену архаичным янычарам.
Нетрудно понять, почему янычары невзлюбили султана и организовали его свержение и арест, а впоследствии, два месяца спустя, — и убийство. К власти пришёл султан Мустафа IV, который, в свою очередь, был свергнут и убит в 1808 г. Его преемником стал султан Махмуд II, правление которого, в отличие от предыдущего, было многолетним и продлилось до 1837 года! Впрочем, дворцовые перевороты не мешали туркам вести с русскими войну на суше и на море.
Если на суше действия развивались с переменным успехом, то на море адмирал Сенявин, о судьбе которого уже говорилось, сумел нанести поражение турецкому флоту в знаменитом Афонском сражении 19 июня 1807 г. Оно состоялось в тот же день, когда были приостановлены боевые действия в Восточной Пруссии, но об этом на берегах Эгейского моря, где гремели пушки русских и турецких кораблей, ещё никто не знал.
В это же время, летом 1807 г., сухопутные операции русской армии застопорились. 18-тысячная армия престарелого генерала Михельсона осаждала Измаил (который по Ясскому миру[39] 1792 г. опять стал турецким), генерал Милорадович прикрывал с юга Бухарест. Главная армия турок под командованием великого визиря Али-Паши располагалась в районе крепости Силистрия.
Именно туда прибыл от имени Наполеона молодой французский офицер, капитан Полен. Несмотря на юный возраст и невысокое звание посланца императора, его встретили с необычайным почётом. Лагерь напомнил молодому капитану сказки тысячи и одной ночи: «Бессчетное количество великолепных шатров, украшенных золотыми полумесяцами, многочисленные зелёные флаги и штандарт Магомета развевались повсюду… а тот шатёр, который предстал передо мной, смог вместить, наверное, два десятка наших обычных палаток… я прошёл через его различные отделения, наполненные драгоценным оружием, и наконец оказался в настоящем зале, затканным шёлковым бархатом с золотыми кистями. Здесь ждал меня великий визирь, ближайший помощник султана».
Полен рассказывает далее: «„Да прославится Бог, — произнёс он, прочитав мою депешу. — Твой император воистину велик. Господь желает, чтобы я прекратил войну с моими врагами. Что ж, я соглашусь, но с сожалением…“, а затем, перечислив свои силы и победы над отрядами русской армии визирь произнёс снова: „…но раз он (Наполеон) решил, что мир должен прекратить боевые действия, и, так как я знаю на этот счёт волю моего государя, ты можешь отправиться на аванпосты и объявить о мире“»33.
Боевые действия были прекращены, а вскоре вслед за скромным офицером на театр русско-турецких боевых действий прибыл генерал Гийемино. При его посредничестве 24 августа 1807 г. в Слободзее было подписано перемирие, согласно которому Молдавия и Валахия превращались в нейтральную зону между армиями. Русские должны были вывести войска из княжеств на север, за Днестр, а турки — на юг, за Дунай. Во время переговоров скончался главнокомандующий русской армией генерал Михельсон, его заместитель, генерал Мейендорф, утвердил договор, а затем, не дождавшись утверждения договора царем, вывел русские войска из придунайских княжеств.
В общем и целом, выполняя условия Тильзитского мира, добившись заключения перемирия между сторонами, более того, стараясь убедить турок в мирном договоре уступить княжества России, Наполеон поначалу старался всё-таки смягчить последствия тяжёлых территориальных потерь, которые должна была понести Оттоманская империя. Как уже указывалось в предыдущей главе, в период Тильзита он был вполне согласен с расширением Российской империи до Дуная. Подобную политику никак нельзя назвать антирусской, однако события, произошедшие в конце 1807 и в начале 1808 гг. вынудили Наполеона пойти в решении восточного вопроса ещё дальше, чем он, видимо, изначально намеревался.
Уже отмечалось, что безжалостной бомбардировкой Копенгагена англичане показали, что не только не собираются складывать оружие, но, напротив, готовы жестоко драться. В конце января 1808 г. до Парижа дошли известия из Лондона о парламентской сессии в Великобритании. Тронная речь, прочитанная перед обеими палатами, была полна ненависти к Франции и непоколебимого желания воевать до конца. Позже французский генерал Пилле, находившийся в Англии в качестве военнопленного, написал: «Я видел народ, готовый вести войну ради испепеляющей его страсти владеть торговлей всей планеты, народ, политическое существование которого никак не могло быть подорвано миром, но эти люди восклицали со всех сторон: „Нужно уничтожить Францию, нужно сделать так, чтобы сгинул последний француз, и для этого мы не должны остановиться перед тем, чтобы пожертвовать нашим последним солдатом и последней золотой монетой!“»34
Наполеон не мог беседовать тогда с пленным генералом, но ему хватило чтения парламентских речей в газетах, чтобы понять — Британия готовится к войне не на жизнь, а на смерть. С ней невозможно достичь мира, если не вынудить её к этому силой. Следовательно, другого выхода, как война до победного конца, у него нет. Ясно было также, что в одиночку Франции не справиться с врагом, который благодаря своему огромному флоту присутствует повсюду, который везде сеет смуту, подкупая политических деятелей, и не останавливается даже перед преступлениями, подобными тому, что было совершено в Михайловском замке в мартовскую ночь 1801 г.
Конечно, нельзя осовременивать методы борьбы Британии того времени за господство в мире и превращать описание английских спецслужб наполеоновской эпохи в некое ЦРУ XIX века. Тем не менее, бескомпромиссность и жёсткость борьбы, которая велась методами, отвергаемыми другими государствами, была налицо.
И Наполеон решился. 2 февраля 1808 г. он пишет пространное письмо Александру I: «Ваше Величество, Вы, наверное, читали уже речи в английском парламенте. Решение, которое там принято, — вести войну насмерть… Теперь мы сможем добиться мира, только укрепив нашу систему. Пусть же Ваше Величество укрепляет и увеличивает армию. Вся помощь и поддержка, которую я могу оказать, будут оказаны. У меня нет ни малейшего чувства зависти к России, но лишь желание её славы, процветания и расширения…»35