Наполеон ещё раз повторяет, что он готов согласиться с тем, что вся Швеция отдана на милость русского царя: «Ваше Величество, быть может, нуждается в том, чтобы удалить шведов от столицы, расширяйте же Ваши границы столь далеко, как Вы того пожелаете, я готов Вам помочь всеми своими силами»36.
Но на этом предложение императора французов не исчерпывается, он кладёт на стол главный козырь, даже не туз, а настоящий «джокер»: «Через месяц после того, как мы с вами договоримся, армия (союзная франко-русская) может быть на берегах Босфора. Удар почувствуют вплоть до Индии, и Англия должна будет смириться… 1 мая наши (союзные) войска могут быть уже в Азии, в то время как войска Вашего Величества — в Стокгольме. Тогда англичане, которым будут угрожать в Индии, которых выгонят с Ближнего Востока, будут раздавлены тяжестью событий, наполняющих атмосферу. Ваше Величество, так же как и я, конечно же предпочли бы блага мира, проводя нашу жизнь среди наших обширных империй и посвящая себя заботам о возрождении и счастье наших подданных, покровительствуя наукам и искусствам… Но враги человечества не хотят этого. Что ж, нам нужно быть великими в борьбе, несмотря на наши желания…»37
В этом письме Наполеон не говорит явно о разделе Османской империи, но в послании к Коленкуру он определённо указывает на раздел, при котором Россия получит Константинополь и, как минимум, территории, лежащие к северу от него, то есть земли современной Европейской Турции, Болгарии, Румынии и Молдавии! Конечно, всё это предоставлялось не за «красивые глазки». Франция при этом разделе должна была получить не менее заманчивые куски из наследия Османской империи: Грецию, Албанию, Египет и, наконец, Дарданеллы, для того чтобы держать ключ от Средиземного моря, в то время как Россия получала ключ от Чёрного моря.
|
|
Иначе говоря, Наполеон предлагал восстановить некое подобие Западной и Восточной Римских империй, которые должна была разделять Австрия как залог того, чтобы у двух великих государств не могло возникнуть пограничных конфликтов…
Нужно быть поистине сумасшедшим, чтобы утверждать, что Наполеон при этом только и мечтал, чтобы «раздавить Россию», как писали в советских учебниках. Наоборот, такого «русского великодержавного шовиниста», как император французов, не было во всей истории России. Ведь он, ни много ни мало, предлагал создать Российскую империю, которая бы простиралась от Стокгольма до Константинополя!
Всё это делалось не из-за наивности, не по глупости, не было коварным подвохом или обманом, как часто отмахиваются от этого факта некоторые русские историки, которые вбили себе в головы, что Наполеон только и желал, что «погубить православных». Нет, просто в 1807 г. он понял, что у него нет выбора. Он должен драться с Англией за право существовать, за право дышать, и этого один он сделать не сможет! А значит, ему нужен союзник, которому следует предложить нечто такое, от чего может отказаться только душевнобольной или враг собственной страны.
Был ли Наполеон агрессивным? Конечно! Но разве английские олигархи, готовые кого угодно удавить за копейку, были мальчиками из церковного хора? Те, кто убивал мирных жителей в Копенгагене, те, кто оплачивал все коалиции против Франции и давал деньги и оружие кому угодно, лишь бы предавали смерти всех, кто стоит на пути у британских политиков?
|
|
Кавалер ордена Андрея Первозванного Наполеон Бонапарт предлагал России самый грандиозный внешнеполитический проект, под которым вполне мог подписаться сам Пётр Великий.
Конечно, обсуждение конкретных деталей не могло не вызвать разногласий. И действительно, когда посол Франции Коленкур и министр иностранных дел России Румянцев встретились, возникли отчаянные споры о том, какие земли должны были отойти под контроль Российской империи, а какие — под контроль Франции и какие — Австрии. Самый острый вопрос вызвали Дарданеллы. Румянцев заявлял, что обладание Босфором и Константинополем без контроля над входом в Средиземноморье не имеет большой цены. Четыре часа спорили об этом 9 марта 1808 г., на следующий день — ещё несколько часов. Но всё-таки было вполне возможно прийти к соглашению. Слишком уж выгодные были эти условия для России, а что касается Наполеона, он был просто обязан договориться с Александром. От этого зависело будущее его империи. Именно поэтому оба императора весной 1808 г. приняли решение встретиться, чтобы обсудить детали великого проекта. Местом встречи, по предложению Александра, был назначен небольшой уютный немецкий городок Эрфурт. Однако неожиданные события внезапно внесли коррективы в грандиозные планы.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Savary A.-J.-M.-R. Mémoires du duc de Rovigo. Paris, Londres, 1828, t. 2, p. 93–95.
2. La reine Hortense. Mémoires. Paris, 2006, p. 175.
3. Petiet A. Souvenirs historiques, militaries et particuliers, 1789–1815. Paris, 1996, p. 192.
4. Marcel N. Campagnes en Espagne et au Portugal. Paris. 2001, p. 8.
5. Lejeune L.-F. Mémoires du général Lejeune. Paris, 2001, p. 58.
|
|
6. Napoléon Bonaparte. Correspondance générale. Paris, 2010, t. 7, p. 962.
7. Savary A.-J.-M.-R. Op. cit., p. 97.
8. Ibid.
9. Цит. по: Станиславская А. М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья. М., 1962.
10. Ведомость кому каки деревни и в каком числе душ всемилостивейшее пожалованы августа 18 1795 года // Родина, 12, 1994, с. 47–48.
11. Бешанов В. В. Брестская крепость. История.
12. Рукописный отдел РНБ, Ф 73 № 275 Langeron. Journal des campagnes faites au service de la Russie, 1790–1796, t. 3, p. 128–129.
13. Давыдов Д. Сочинения. М., 1962, с. 247–248.
14. D’Espinschal Souvenirs militaries, t. 1, p. 146.
15. Вигель Ф. Записки. М., 2003, т. 1, с. 428.
16. Письма Платона, митрополита Московского, к преосвященным Амвросию и Августину. М., 1870, с. 123–124.
17. Великий князь Николай Михайлович (Романов). Дипломатические сношения России и Франции по донесениям послов императоров Александра и Наполеона 1808–1812. СПб., 1905–1914, т. 1, с. CLX.
18. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы российского Министерства иностранных дел. М., 1963, т. 4, с. 112, 176, 245, 333.
19. Jourquin J. Caulaincourt le loyal compagnon. Revue Napoléon I. Paris, 2000, № 5, p. 52.
20. Maistre J. de Œvres, t. 10, p. 546.
21. Цит. по: Vandal A. Napoléon et Alexandre I, l’alliance russe sous le premier Empire. Paris, 1893–1896, t. 1, p. 213.
22. Ibid.
23. Savary A.-J.-M.-R. Op. cit., t. 2, p. 101.
24. Souvenirs du duc de Vicence. Paris, 1837, t. 1, p. 32.
25. Tableau général de la Russie moderne et situation politique de cet empire au commencement du XIX siècle, par V. C.***, continuateur de l’Abrégé de l’Histoire générale des voyages. P., 1807, t. 2, p. 89–90.
26. Цит. по: Souvenirs du duc de Vicence… t. 1, p. 29.
27. Ibid, p. 33–34.
28. Цит. по: Великий князь Николай Михайлович (Романов)… т. 6, с. 3.
29. Souvenirs du duc de Vicence… t. 1, p. 53–54.
30. Цит. по: Napoléon et l’Europe. Regards sur une politique. Coordonné par Thierry Lentz. Paris, 2005, p. 353.
31. Цит. по: Великий князь Николай Михайлович (Романов)… т. 6, с. 17.
32. Цит. по: Vandal A. Napoléon et Alexandre I… t. 1, p. 73.
33. Paulin J. A. Souvenirs du general baron Paulin. Paris, 1895, p. 95–98.
34. Masson P. Napoléon et l’Angleterre. La marine et l’armée anglaise contre Napoléon // www.napoleon.org/FR/salle_lecture/articles/files/Napoleon_Angleterre_2_marine.asp
35. Correspondance de Napoléon I, t. 16, p. 498.
36. Ibid.
37. Ibid, p. 498–499.
Глава 5
Пламя над Пиренеями
Напомним, что согласно условиям Тильзитского мира «высокие договаривающиеся стороны» должны были среди прочего потребовать закрытия для английских судов всех гаваней Португалии. В случае отказа лиссабонского двора ему надлежало объявить войну. Для Португалии, которая со времён Метуэнского договора[40] (1703 г.) была фактически полуколонией Великобритании, это требование было абсолютно невыполнимым.
Для вторжения в Португалию на юге Франции была сосредоточена 25-тысячная французская армия под командованием генерала Жюно. 27 октября 1807 г. испанский двор без всяких затруднений вступил в соглашение с Наполеоном. Согласно договору французские войска получали свободный проход через Испанию, которая стала союзницей Франции в войне со своим западным соседом. В конце ноября 1807 г. армия Жюно беспрепятственно вступила в Лиссабон, откуда на кораблях бежала португальская королевская семья.
Пока французы занимали территории Португалии, внутри правящей королевской четы в Испании назревал кризис. Престарелый король Карл IV из династии Бурбонов фактически не правил. Вместо него всем руководила немолодая, уродливая, но сластолюбивая королева Мария-Луиза Пармская, а точнее, её любимый фаворит Мануэль Годой, или князь мира, как его стали величать в 1805 г. Бывший офицер королевской гвардии, этот честолюбивый и беззастенчивый здоровяк сосредоточил в своих руках почти все бразды правления страной. Он не только сказочно обогатился, но и интриговал за изменения в порядке наследования престола и отстранения от власти законного преемника принца Фердинанда Астурийского. Народ ненавидел Годоя, зато молодой Фердинанд (в 1807 г. ему было 23 года) пользовался всеобщей симпатией. Назрел конфликт, который мог в любой момент вырваться наружу.
Чувствуя приближение драматических событий, Наполеон задумал использовать их в своих целях. Под предлогом укрепления находившейся в Лиссабоне армии, Испанию наводнили колонны французских войск. Общее командование над ними было поручено маршалу Мюрату. Интересно, что испанцы доброжелательно встречали французские отряды, считая, что они пришли, чтобы освободить Испанию от ненавидимого всеми временщика.
В это время давно назревавшая гроза грянула. В ночь с 17 на 18 марта 1808 г. в загородный королевский дворец Аранхуэс ворвались сторонники принца Фердинанда. Дон Годой едва избежал смерти, спрятавшись от вооружённой толпы в шкаф. Через сутки он был найден и остался жив только благодаря вмешательству самого Фердинанда. Король и королева вынуждены были отречься. Власть перешла к принцу, который стал отныне королём Фердинандом VII.
Желая спасти Годоя от неминуемой расплаты, свергнутые король и королева обратились за помощью к Мюрату. Тот, чувствуя, куда дует ветер, посоветовал Карлу IV прибегнуть к заступничеству Наполеона и написать протест против своего отречения. Фердинанд со своей стороны тоже поспешил пожаловаться императору. Так завязалась интрига, которой было суждено превратиться в гигантскую кровавую драму.
Наполеон предложил всем участникам конфликта прибыть к нему на встречу в Байонну, небольшой город на юге Франции. Здесь в апреле 1808 г. произошло историческое свидание. Король и королева обрушили на своего сына поток гневной брани, требуя у императора восстановить справедливость.
Соблазн был слишком велик. Это был великолепный шанс для отстранения от власти дискредитировавшей себя династии. Наполеону казалось, что он очень просто сможет убрать в сторону вконец переругавшееся семейство и возвести на испанский трон нового короля, а именно своего брата Жозефа. Император считал, что, утвердив на престоле Испании монарха из своей династии, проведя в стране серию назревших полезных реформ, организовав её разумное управление, легко можно будет завоевать сердца испанцев. На смену Испании разваливавшейся и отсталой придёт новая Испания — сильная, экономически процветающая страна, надёжный союзник Французской империи. Самым главным для Наполеона в настоящий момент было то, что такая Испания помогла бы ему в борьбе с Англией своими кораблями, моряками и наконец просто закрытием своих портов для английских товаров.
Наполеон не ожидал, что смена династии может вызвать серьёзные возмущения в стране. Ему казалось, что Бурбоны окончательно изжили себя, что Испания ждёт перемен. Наконец, гарантия неприкосновенности национальной независимости и сохранение привилегий католической церкви казались ему вполне достаточными условиями для того, чтобы испанцы без всяких осложнений восприняли рокировку на троне.
Хорошо информированный австрийский министр Меттерних, которого трудно заподозрить в симпатии к Наполеону, написал: «Императора уверили, что единственная сложность, которую он встретит в Испании, будет дурное впечатление, произведённое тем, что не он сам лично станет править в этой стране (!)»1. Так что ни к какой войне французский император не готовился, а собирался совершить быстрый и бескровный переворот.
Действительно, что касается королевской семьи, всё прошло даже проще, чем ожидал Наполеон. Фердинанд отрёкся от захваченной им короны, а король и королева в благодарность за «благодеяния Наполеона» поспешили сделать то же самое. И Фердинанд, и стареющая королевская чета получили от императора по дворцу, где могли в своё удовольствие жить на выделенное им богатое содержание. Наполеон же получил корону Испании для своего брата. Однако, если правители страны легко отказались от власти, сами испанцы восприняли весть о байоннских событиях совершенно иначе.
Утром 2 мая 1808 г. в Мадрид прибыли первые известия о происходящем. В городе вспыхнуло восстание. Многие французские солдаты, прогуливавшиеся по улицам, были растерзаны толпой.
По первому сигналу тревоги Мюрат собрал имеющиеся у него в распоряжении силы и обрушился на восставших. Бунт был потоплен в крови. Мадрид затих. Однако «El dos de Mayo» (2 мая) послужило искрой, от которой вспыхнуло восстание по всей стране. Повсюду в Испании стали возникать местные хунты (комитеты), организовывавшие сопротивление. Центральная хунта в Севилье объявила от имени всего народа войну Франции.
Так началась самая продолжительная, самая ожесточённая война наполеоновской империи. Действительно, если кампания 1805 г. длилась всего четыре месяца, война 1812 г. в России — около полугода, то Война за Независимость Испании (так эту войну называет испанская историография) продолжалась без малого шесть лет!
Увы, Наполеон не понял сути происходящего. Огромная волна народного гнева показалась ему сначала малозначащими волнениями. 6 мая 1808 г. из Байонны он написал Талейрану: «Я думаю, что главное дело сделано. Быть может, отдельные беспорядки будут иметь место, но уроки, преподанные в Мадриде и в Бургосе, должны, без всякого сомнения, всё уладить»2.
Впрочем, несмотря на небрежный тон этого письма, Испания уже нарушила планы Наполеона на востоке. Он был вынужден отложить свидание с Александром на неопределённый срок, а в это время события на Пиренейском полуострове развивались с головокружительной быстротой.
Французские войска под командованием маршала Бессьера разгромили отряды повстанцев 14 июля в битве при Медина-де-Риосеко, и король Жозеф смог через несколько дней въехать в испанскую столицу, встретившую его гробовым молчанием. Несмотря на, мягко говоря, холодный приём населения, 25 июля 1808 года Жозеф был торжественно провозглашён королём «Испании и Индий». Однако пока в Мадриде новый король торжествовал свой «успех», на юге Испании, неподалеку от города Байлен, произошли события, которые в корне изменили положение дел не только на Пиренеях, но и во всей Европе.
Небольшой французский корпус под командованием генерала Дюпона был окружён превосходящими силами регулярных испанских войск и повстанцев. У Дюпона было 9 тыс. человек, у испанцев — 18 тыс. одних регулярных частей. Положение французов было крайне тяжёлым, и генерала соблазнили выгодные условия предложенной ему капитуляции. Испанское командование обещало, что, если французы прекратят сопротивление и сложат оружие, их просто-напросто отправят во Францию на английских кораблях.
22 июля 9 тысяч французских солдат сложили оружие, а вслед за ними по приказу Дюпона сдалась вдобавок и дивизия Веделя, направлявшаяся на выручку своим. Командующему корпусом пригрозили, что, если солдаты Веделя не присоединятся к капитуляции, почётные условия не будут выполнены. Ведель имел глупость послушаться своего начальника. В результате ещё 9 тыс. французских солдат сдались испанцам!
Но испанское командование вероломно нарушило все свои обязательства. Солдаты, сложившие оружие, из-за преступного малодушия своего командира провели долгие шесть лет в ужасающем плену. Многие из них уже никогда не увидели Францию.
Самым же главным в этой истории были политические последствия байленской катастрофы. Рассказывают, что никто ещё не видел такого бешеного приступа гнева, как тот, который охватил императора при известии о капитуляции Дюпона. И это неслучайно. Наполеон сразу понял, что это событие окажет разрушительное воздействие на всю его европейскую политику. Из Бордо, где император узнал о поражении на юге Испании, он написал Жозефу 3 августа 1808 г.: «Дюпон обесчестил наши знамёна. Какая глупость! Какая низость!.. События подобного рода требуют моего немедленного присутствия в Париже. Германия, Польша, Италия — всё ведь связано. Моя боль велика, когда я думаю о том, что я не могу быть сейчас вместе с Вами и среди моих солдат»3.
Часто, описывая Испанскую войну, историки говорят, что у Наполеона не было никаких шансов добиться успеха, ибо восставший народ целой страны невозможно победить. В этих высказываниях есть немало здравого смысла; и действительно, события, произошедшие на Пиренейском полуострове, казалось бы, полностью подтверждают эту точку зрения. Однако не следует забывать, что у Наполеона в Испании были не только противники, но и горячие сторонники. Если бы весной 1808 г., когда волна народного движения не достигла ещё своего апогея, император ввёл бы в Испанию мощные силы, возможно, ему удалось бы достичь поставленной цели. Однако в июле 1808 г. на территории Пиренейского полуострова находилось не более 100 тыс. французских солдат, разбросанных по огромной территории, причём подавляющее большинство из них были рекрутами, никогда ещё не нюхавшими пороха. Это были запасные батальоны, маршевые кавалеристские части из подразделений, принадлежащих к разным полкам. В общем, всё, что было в тылах Великой Армии ещё не вернувшейся из Германии после похода 1805–1807 гг.
Результатом этой недооценки испанского сопротивления была Байленская капитуляция. Она послужила детонатором огромного взрыва. Если до этих роковых событий значительная часть испанцев не сделала свой выбор, побаиваясь престижа огромной силы наполеоновской армии, то после Байлена ситуация изменилась. Пропаганда испанских повстанцев и английская пресса в мгновение ока разнесли по всей Испании и по всей Европе чудовищно преувеличенные рассказы о поражении Дюпона, что тотчас изменило весь моральный климат в стране. Волна мощного энтузиазма поставила под ружьё тысячи ещё недавно сомневавшихся людей. На знамёнах новобранных полков появились самоуверенные надписи: «Победителям победителей при Маренго, Аустерлице и Йене».
Неважно, что испанцы в действительности разбили небольшой корпус, состоявший из новобранцев; недаром ведь сам Наполеон говорил, что на войне ценнее всего моральные силы, а искренне верить во что-то значит уже наполовину этого достичь. Теперь испанские ополченцы, повстанцы и солдаты регулярных полков были уверены, что могут разгромить любые войска наполеоновской империи. За несколько дней вся ситуация на театре военных действий стала другой. Жозеф вынужден был бежать из Мадрида, французские части отступали к границе. Жюно в Португалии оказался отрезанным от основных сил, а в начале августа на территории этой страны высадилась группировка английских войск под командованием уже известного нам сэра Артура Уэлсли. Эскадра Сенявина была заблокирована (см. предыдущую главу).
Новости из Испании бурно обсуждало всё высшее общество Санкт-Петербурга. Коленкур в своих донесениях о настроении среди российской элиты писал в это время: «Говорят, что Кадис занят англичанами, и что французский флот захвачен ими. Говорят, что Португалия восстала, и французы оттуда ушли, русская эскадра частью сожжена, а частью захвачена англичанами… Говорят, что генерал Дюпон взят в плен с 25 тыс. французами и 10 тыс. швейцарцами, что маршал Бессьер разбит 16 июля с большими потерями и вынужден отступить, маршал Монсей отступает и, не будучи побитым, разжалован, что генерал Лефевр разбит и окружён, что генерал Жюно заперся в укреплениях и фортах Лиссабона, а король покинул Мадрид с армией»4.
В этих слухах нечего искать истину. Русская эскадра, как мы уже указывали, была не сожжена, а сдалась на почётных условиях, Бессьер не проиграл 16 июля сражение, а наоборот, как уже говорилось, одержал 14 июля блистательную победу под Медина-де-Риосеко, и не только не отступил, а наоборот, двинулся на Мадрид… Но важно, что русская знать, которая уже недавно начала свыкаться с русско-французским союзом, снова в большинстве своём отшатнулась от него.
Однако поистине невообразимые изменения произошли в Австрии. Уже первые сообщения об испанских событиях разбудили внезапно спящий до этого пангерманский национализм и австрийский патриотизм. Новая супруга императора, молодая, красивая Мария-Людовика д’Эсте, мечтала о войне с «якобинцами». К реваншу за предыдущие поражения призывал и австрийский министр иностранных дел Иоганн-Филипп фон Стадион, пришедший на смену графу Кобенцелю. В Вене распространялись переведённые на английский язык английские и испанские антинаполеоновские памфлеты. Общее патриотическое настроение подогревала газета «Отечественные листы», основанная Стадионом. Вокруг салона Каролины Рихтер группировалась венская аристократия, враждебная наполеоновской империи.
За пределами Австрии, в Кенигсберге, в апреле 1808 г. возникла тайная организация Тугендбунд, объединившая студенческую молодёжь. А известный профессор Фихте выступил со своими знаменитыми «Речами к немецкой нации». В восьмой речи, проводя явную параллель с империей Наполеона, философ перечислял благодеяния римской цивилизации. Но Фихте восторгается не римлянами, а древними германцами, несмотря ни на что выступившими за свою независимость с оружием в руках: «Разве не видели они (германцы) процветания римских провинций? Блага, которыми там пользовались граждане, законами, защитой судов и фасциями ликторских топоров? Разве не были готовы римляне разделить эти блага? …Разве у них (германцев) не было перед глазами доказательств знаменитого римского великодушия, когда они видели, как те, кто соглашался с римлянами, получали титулы королей и командные посты в римской армии… Разве они не понимали превосходства римской культуры? …Но для них свобода была правом оставаться немцами …а рабством — все блага, которые предлагали им римляне, потому что, приняв эти блага, нужно было перестать быть немцами и стать наполовину римлянами»5.
Известие о Байленской катастрофе вызвало поистине взрыв ликования в националистических немецких кругах, и вслед за речами философов и светской болтовнёй отчётливо раздался звон оружия. К западным границам габсбургской монархии потянулись колонны войск, Чехия и Венгрия проголосовали за выделение субсидий на так называемый «ландвер» — ополчение, созданное указом австрийского императора в июне 1808 г. Дамы высшей венской аристократии усиленно пропагандировали вступление добровольцев в ряды этого нового войска, а императрица собственноручно вышивала ленты к его знамёнам… Всё это очень походило на настроения в Берлине 1806 года, с той разницей, что на этот раз военный энтузиазм разделяло не только офицерство, но и широкие народные массы. Шесть батальонов венского ландвера состояли целиком из добровольцев. Наконец, патриотический подъём был поддержан католической церковью.
В июле 1808 г. граф Стадион пригласил к себе русского посла в Вене, князя Куракина, и в долгой беседе достаточно откровенно изложил намерения своего двора начать войну с Францией. Об этом разговоре Куракин направил подробнейший рапорт в Петербург, где, в частности, писал: «Граф Стадион… сказал… что никогда ещё Австрия не имела лучше укомплектованной и снаряжённой армии». Он указал на «занятость императора французов испанскими делами» и на то, что «они приняли тревожный для Франции оборот благодаря решительности испанцев»6.
В общем, в вежливой дипломатической форме было заявлено, что Австрия собирается нанести удар, пока Наполеон занят в Испании, и что австрийский император очень надеется если не на содействие русских, то, по крайней мере, на их благожелательный нейтралитет.
Если эти переговоры велись в тайне, то огромные военные приготовления габсбургской монархии невозможно было скрыть. Наполеону война в центре континента была совершенно не нужна, ведь все его мысли были заняты борьбой с Англией, а теперь ему ещё и срочно нужно было как-то расхлёбывать кашу, которую он заварил в Испании. Он считал, что проще и логичнее избежать этой войны, прибегнув к помощи русского союза. Теперь вопрос о разделе Турции, Босфоре и Дарданеллах откладывался на неопределённый срок. Нужно было спешно остановить австрийцев. Перенесенная на осень 1808 г. встреча императоров в Эрфурте в корне меняла свою повестку.
23 сентября 1808 г. Наполеон покинул загородный дворец Сен-Клу, и его походная карета покатилась на восток. Ещё ранее, 14 сентября, Санкт-Петербург покинул Александр, ему предстоял более долгий путь. Молодого царя провожали слёзы и мольбы его матери, призывавшей сына ни за что не встречаться с корсиканским чудовищем. «Вы ответите за это путешествие перед императором и перед Россией!» — якобы воскликнула она, обращаясь к гофмаршалу Толстому.
Здесь нужно на некоторое время прервать хронологическое повествование, чтобы немного остановиться на вопросе позиции знати по отношению к русско-французскому союзу вообще и влиянию вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны в частности.
За несколько дней до отъезда Александра на встречу с Наполеоном его мать написала ему пространное письмо, которое, если привести его целиком, заняло бы почти десять страниц этой книги. Но оно важно нам не как шедевр графомании, а как документ, резюмирующий точку зрения консервативной оппозиции политике царя.
Как уже отмечалось выше, в результате войн 1805–1807 гг. усилилась неприязнь русского дворянства по отношению к Наполеону и новой Франции, особенно среди высшей аристократии. Причины этой враждебности изложены в предыдущей главе.
Однако, как кажется, единодушие оппозиции тильзитской политике обычно сильно преувеличивается. Подавляющее большинство свидетельств настоящей ненависти к Наполеону русской знати исходит из мемуарной литературы, которая абсолютно вся окрашена эмоциями, появившимися в ходе войны 1812 г. и сразу после неё. Фактически это не характеристика мнения русского дворянства и народа в 1808 или в 1809 году, а описание чувств, охвативших большую часть русского общества во время Отечественной войны.
Но нас интересует состояние России после Тильзита. И здесь всё не так просто, как кажется. Вот что писал об империи Наполеона в январе 1809 г. знаменитый московский журнал «Гений времени»: «Исполинскими шагами приближается сие государство (Франция), обратившее на себя в течение 20 лет внимание всего света, к неожиданной степени величия и силы. Руководствуемое благоразумием великого мужа, имеющего во власти своей судьбы многих миллионов людей, оно перерождается и вводит совершенно новый порядок вещей. Последние следы ужасного безначалия (революции), опустошавшие сию землю в течение нескольких лет, в прошедшем году (1808) совершенно исчезли. Новое наследственное дворянство заступило место древнего… Престол Наполеона получил от этого большую прочность и новый блеск… Народное просвещение получило новый порядок и поручено Императорскому университету. Для облегчения учения заведены пансионы (стипендии) и сыновья заслуженных офицеров размещены по училищам. Фабрики и мануфактуры приходят в цветущее состояние…»7
А на страницах ещё более известного «Вестника Европы» под редакцией Василия Жуковского в это же время можно было прочитать следующее: «Сам Наполеон, рождённый для военных беспокойств и военной славы, торжественно изъявил готовность свою к пожертвованиям для восстановления желаемой тишины в Европе»8. Что же касается недавних событий в Испании, симпатии авторов журнала очевидны: «…Хитрые британцы не упустили случая распространить мятежи в Испании, пользуясь отсутствием войск французских. В северных и южных провинциях… вспыхнуло пламя ужасного мятежа; народ, подстрекаемый изуверством и жестокостию, бесчеловечно умертвил начальников своих и многих французов, поселившихся в Испании»9.
Всё это очень далеко от почти ставшего аксиомой, особенно в советской историографии, мнения, опирающегося в свою очередь на точку зрения известнейшего исследователя русской мемуаристики Н. Ф. Дубровина, работавшего в конце XIX века. В исследовании этого автора можно прочитать: «Таково было тогдашнее настроение общества, мысль о мщении и народная ненависть к Наполеону росли ежедневно. „Чувство ненависти к французам после Тильзитского мира, — пишет К. А. Полевой, — было во всех мыслящих русских“»10.
Можно только подивиться эпохальным обобщениям на основе подобных «свидетельств», учитывая, что автору мемуаров, на которые ссылается Дубровин, Ксенофонту Андреевичу Полевому, в момент заключения Тильзитского мира было… 6 лет (!!), а написаны они были примерно через полвека после наполеоновской эпохи!