Александр I не писал ничего конкретного. Однако за месяц до этого он очень жёстко выразил свою позицию в беседе с Коленкуром. Царь сказал посланнику: «Если дело идёт о Польше, если стоит вопрос о её восстановлении хоть в какой-то степени, то мир недостаточно велик, чтобы мы могли сговориться»31.
Если царь высказался жёстко, но достаточно туманно, Румянцев в беседе с послом был не менее твёрд и более конкретен. Он возмущённо говорил о поведении князя Понятовского в ходе последней войны: «Они вели себя не просто как войска саксонской армии, они называли себя поляками (вот уж поистине дерзость — поляки называли себя поляками!); они издавали прокламации от имени родины; они говорили о её восстановлении; они вербовали солдат даже за границей, обращаясь с патриотическими воззваниями, и некоторые подданные императора, мирно жившие под его скипетром со временем полного уничтожения королевства Польского, дали увлечь себя подобными призывами; они без паспортов перешли границу между двумя государствами; они вооружали многих из тех, кого они увлекли за собой, и, перейдя границу, некоторые из них сразу же открыли огонь по охранявшим её часовым…»32
Далее министр продолжал, с возмущением говоря о последствиях кампании 1809 г. в Галиции: «Мысль о восстановлении королевства Польского зреет в умах тех, кто населяет герцогство Варшавское. Это не тайное желание, это открыто высказываемая надежда; она провозглашается как идея крестового похода, но эта идея может получить осуществление лишь в том случае, если предположить, что удастся разъединить двух императоров»33.
Румянцев считал, что, если Галиция будет отторгнута от Австрии, Россия должна получить не менее двух третей этой территории за свои «услуги» в ходе войны. В одном из разговоров с Коленкуром Румянцев воскликнул: «Поляки совершенно опьянели, нужно их немного отрезвить… Неужели дело идёт о восстановлении Польши? Тогда… нас атакуют в самое сердце и, в этом случае, я буду первым, кто скажет императору, что мы допустили ошибку, следуя теперешней системе. В этом нужно признаться сегодня же и пожертвовать для борьбы с этим нашим последним солдатом…»34
Речь Румянцева очень важна для понимания эволюции отношения русского общества к наполеоновской Франции в эту эпоху. Ещё раз подчеркнём, что неприязненность российской аристократии по отношению к Наполеону в первые годы XIX века, без сомнения, преувеличивается из-за огромного наслоения источников, созданных после войны 1812 г. Однако в результате войны 1809 г. враждебность русских элит к Франции становится всё более очевидной. Нужно отметить, что Николай Петрович Румянцев вовсе не принадлежал ни к англофилам типа Семёна Воронцова, ни к воинствующим консерваторам вроде вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Напротив, он был очень просвещённым человеком, благоволящим к французской культуре и в политическом плане стремящимся скорее к сохранению русско-французского союза. Но и этот государственный деятель отреагировал на появление польских белых орлов на границе с Российской империей как бык на красную тряпку. Из сказанного в главе 4 вполне понятно, почему для всей верхушки российской аристократии было неприемлемым восстановление Польши. Румянцев, несмотря на все свои либеральные идеи, был одним из тех, чья семья получила тысячи крепостных за счёт захвата земель бывшей Польши. Ни он, ни Салтыковы, ни Зубовы, ни Безбородко не желали терять свои доходы. Из-за польского вопроса между Россией и Францией повеяло таким холодом, что за ним уже чувствовался запах порохового дыма.
Правительство Российской империи не могло допустить восстановления Речи Посполитой, так как это поколебало бы устои крепостнического государства и отняло бы у аристократии огромные доходы. Наполеон же был отныне связан с поляками новыми узами братства по оружию. Польские солдаты, как уже говорилось, сражались с удивительным героизмом и умирали с именем Великого Наполеона на устах, надеясь на возрождение своего отечества. Причём они дрались за императора не только на берегах Вислы и Сана, но и проливали кровь на полях сражения испанской войны. Три пехотные полка герцогства Варшавского, три пехотные полка Вислинского легиона и полк Вислинских улан сражались повсюду от Сарагосы до Севильи, от Альбуэры до Валенсии, проявляя удивительную стойкость и отвагу. Даже такой прагматичный политик, как Наполеон, не мог себе позволить бросить их на растерзание австрийским властям. Он был воином и высоко ценил кровь, пролитую в совместной борьбе. Фраза Румянцева о том, что Россия сражалась в польской кампании, произнесённая в одной из бесед с Коленкуром, звучала просто издевательством.
Вполне понятно, что у русских офицеров и генералов не было никакого желания защищать поляков, и Наполеон прекрасно это осознавал. В ходе кампании в Галиции между русскими и австрийцами не произошло ни одного боя, за исключением случайной ночной стычки на аванпостах, где был убит один австриец и ранено двое. Но как после этого можно было принять предложение Александра — передать России две трети Галиции, в то время как герцогство Варшавское должно было получить только треть?!
В результате долгих переговоров мир между Австрией и Францией был подписан 14 октября 1809 г. в Шенбруннском дворце. Наполеону казалось, что этот договор представляет собой компромисс. Действительно, по этому договору только западная Галиция с Краковом присоединялась к герцогству Варшавскому (всего лишь четверть всей Галиции), а почти вся восточная Галиция (или три пятых общей площади края) оставалась за Австрией; России отходил только Тарнопольский округ с 400 тыс. жителей. Кроме того, австрийская монархия лишалась юго-западных провинций: Хорватии, Рагузы, Фиуме, Триеста, Карниоля, Горицы и части Каринтии. Браунау, Зальцбург и Иннский округ передавался Баварии.
Результаты войны 1809 г. оказались поистине чреваты новой войной. Хоть Наполеон и остерегался расширения Польши, хотя польское государство всё ещё называлось герцогством Варшавским, но всем было понятно — это уже будущая Польша. По Шенбруннскому миру герцогство получило территорию 52 тыс. км², а его население увеличилось на 1,7 млн человек. Таким образом, общая численность жителей герцогства достигла 4, 3 млн человек. Это, конечно, была ещё далеко не вся Речь Посполитая, но это был уже и далеко не просто эмбрион Польши, которым можно было пренебречь, как после Тильзита. Теперь это было государство с округлившимися границами, народ которого гордился тем, что, как и пелось в мазурке Домбровского, саблей отбил «то, что взял недруг». Пламенные прокламации Понятовского, восстание поляков на территории Галиции и битвы, которые выдержали польские солдаты, с одной стороны, а с другой — совершенно очевидная враждебность к делу поляков не только российских властей, но даже со стороны офицеров и простых солдат. Как это ни странно, в Тильзите, после только что отгремевших боёв, русские и французы искренне веселились вместе. Русские и польские солдаты и офицеры, несмотря на то что были союзниками, смотрели друг на друга как на лютых врагов, и с этим ничего нельзя было поделать.
На границе с Россией возникло государство, для которого самой главной надеждой стала война за освобождение некогда отторгнутых земель. Ясно, что для правящего класса Российской империи сосуществование с этим государством было невозможным, и мысль о необходимости раздавить, уничтожить герцогство Варшавское стала естественной для всей российской элиты.
До 1803 г. у России и Франции не было вообще никаких причин сражаться. С началом франко-английской войны появился хотя бы отдаленный повод. После войн 1805–1807 гг. возникли очаги противоречий, которые оказалось не так-то просто потушить, а после войны 1809 г. напряжённость стала такой, что было бы удивительно, если бы удалось избежать серьёзных осложнений между двух империй. Теперь император Александр был близок к исполнению своей заветной мечты. Война с наполеоновской Францией из его навязчивой идеи превращалась в дело всего правящего класса России.
Наполеон чувствовал, что союз с Россией, на который он так рассчитывал, ускользает от него, что польский вопрос серьёзно осложнил отношения между странами. Он решил предпринять в отношении России несколько важнейших шагов, с помощью которых он надеялся спасти союз.
Первым из них стал дипломатический демарш в адрес российского правительства. 20 октября 1809 г., практически вслед за подписанием Шенбруннского мира, министр иностранных дел Шампаньи обратился к Румянцеву с предложением о заключении конвенции, которая поставила бы точку в польском вопросе. Шампаньи писал: «Император не только не желает поддерживать идею возрождения Польши, столь далёкую от его идей, но он даже готов сотрудничать с императором Александром во всём, что позволило бы стереть воспоминания о ней в сердцах её бывших обитателей». После этого следовала фраза, которая звучала диссонансом со всеми деяниями Наполеона; однако его желание сохранить союз с Россией было столь велико, что он поручил министру иностранных дел написать следующие слова: «Его Величество даёт согласие на то, чтобы слова „Польша“ и „поляки“ исчезли не только из всех политических актов, но даже и из истории (!!)»35.
В Петербурге с энтузиазмом восприняли проект подобной конвенции, тем более что предложение о подобной конвенции было направлено Наполеону и как раз находилось в пути, когда пришло письмо от Шампаньи.
В эти дни, когда император готовился к важному политическому демаршу, он предпринял то, что можно назвать настоящим ухаживанием за Россией. Делалось всё, чтобы окружить самым деликатным вниманием русского посла Куракина. У него была своя ложа в театре Тюильри, его приглашали на все охоты, на все придворные приёмы, давая преимущества перед всеми королями, герцогами и другими высочайшими особами. Александр Борисович чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде. Он появлялся на всех придворных торжествах с сознанием своей важности, не забывая о бриллиантах. Так как он был награждён высшей степенью ордена Почётного легиона, он распорядился сделать ему звезду ордена из одних алмазов и гордился тем, что она должна была превосходить своим блеском звезду великого канцлера Почётного легиона.
Впрочем, в роскоши и блеске посольства Коленкур не уступал своему русскому коллеге. Он давал роскошные балы и приёмы, тем более что в конце 1809 г. у России было много поводов для празднований.
В сентябре 1809 г. победоносно закончилась война против Швеции. Эта война, которая началась зимой 1808 г. как лёгкая вооружённая прогулка, переросла летом того же года в тяжёлую затяжную кампанию. Русские войска быстро заняли Финляндию, однако осенью сопротивление шведов усилилось, а в тылу русских войск начались партизанские действия финского населения. 7(19) ноября было заключено перемирие, которое продлилось до марта 1809 г.
Однако уже в начале февраля русские войска начали наступление. Отряд (под командованием Шувалова) двинулся на север вокруг Ботнического залива, два других двинулись прямо через залив по льду. Колонна под командованием Барклая де Толли наступала через Кваркенский пролив, самое узкое место Ботнического залива, между финским городом Вааса и шведским Умео. Другой отряд под командованием Багратиона шёл через Аландские острова.
О последнем, самом тяжёлом этапе этого удивительного похода пешком через залив рассказывает офицер из колонны Барклая: «Надлежало идти без дороги, по цельному снегу выше колена, в стужу свыше 15 градусов …только герои могли совершить этот подвиг, единственный в военной истории. Русские перешли в двое суток около ста верст через ледяные громады, глубокие снега, без всякого следа в жестокую стужу; опрокинули неприятеля при первой встрече и одним появлением своим покорили целую область»36.
Поражения шведских войск и угроза столице привели к тому, что в Стокгольме произошёл государственный переворот. Король Густав IV был отстранён от власти и был вынужден отречься от престола. Шведский риксдаг (парламент) избрал королем дядю Густава IV, герцога Сёдерманландского.
Новые власти сразу обратились к русским с просьбой о перемирии. Однако война продолжалась. После новых побед русской армии в августе 1809 г. начались мирные переговоры, и 5 (17) сентября в Фридрихсгаме был заключён мирный договор. Согласно этому договору, Россия приобретала Финляндию и Аландские острова, морская граница проходила отныне по середине Ботнического залива. Кроме того, Швеция должна была закрыть свои порты для британских военных и торговых судов. Запрещалась их заправка водой и продовольствием. Швеция, таким образом, фактически присоединялась к континентальной блокаде. Большую роль в заключении Фридрихсгамского мира сыграл министр иностранных дел граф Румянцев, который за успешную государственную деятельность получил чин канцлера Российской империи.
Как известно, присоединение Финляндии было согласовано Александром с французским императором во время встречи в Эрфурте. Здесь же, во время свидания императоров, было оговорено, что Молдавия и Валахия должны были отойти России. Поэтому, пока русские войска воевали в Швеции, пушки загрохотали и на Дунае. Здесь боевые действия были сопряжены с большими трудностями. Дряхлый фельдмаршал Прозоровский начал кампанию не самым блистательным образом. У царя была поистине какая-то мания назначать на пост командующего армией против турок стариков — после 60-летнего Михельсона его место занял 70-летний Прозоровский. Один из его генералов, Ланжерон, так описывает своего командующего: «Это скорее была мумия, чем живое существо. Он был в таком ужасающем физическом состоянии, что каждый день думали — не умрёт ли на следующий. Правда, что при таком дряхлом теле его душа была полна огня, а живости его ума могли бы позавидовать многие молодые люди»37.
Весной 1809 г. русская армия форсировала Дунай и двинулась против турецких крепостей, защищавших правый берег реки.
Первый серьезный удар русских войск пришёлся по крепости Браилов. В ночь с 19 на 20 апреля (1–2 мая) 1809 г. был начат штурм, который закончился кровавой неудачей, так как атака была совершенно не подготовлена. Ланжерон рассказывает, что войска, назначенные для штурма (около 8 тыс. человек), в глубокой тьме достигли рва и несмотря на огонь неприятеля сумели в него спуститься, но оказалось, что штурмовые лестницы недостаточно длинны, чтобы вскарабкаться на вал. «Наши несчастные офицеры и солдаты, сгрудившиеся в глубоком рву, не могли оттуда ни вылезти обратно, ни залезть на вал. Враг мог стрелять по ним на выбор из ружей и засыпал их картечью… Они погибали, не имея возможности бить по противнику… Огонь врага был ужасающим, и каждая пуля попадала… 200 офицеров погибли или были тяжело ранены, более 5 тысяч солдат разделили их участь»38.
Прозоровский писал царю: «Сердце моё обливалось кровью. Я желал умереть, если б была малейшая возможность подать пособие и загладить несчастие, то, конечно, бросился бы я сам с войском в огонь». После этой неудачи осада крепости была снята, и русские войска два месяца провели в бездействии. Несмотря на многочисленные приказы, старик фельдмаршал не двигался с места.
В помощь престарелому фельдмаршалу был назначен генерал Багратион, известный своей активностью и отвагой. Когда Багратион прибыл к армии, Прозоровский как специально умер, и руководство отныне взял в свои руки решительный полководец. Однако и он сразу не смог добиться успехов. Главным врагом, с которым столкнулась русская армия на южном театре военных действий, стали болезни. Багратион писал: «Главнейший мой неприятель не турки, но климат здешний. Безмерные жары, продолжающиеся с чрезвычайною силою, причиняют крайнюю слабость в людях и до невероятности умножают число больных… Болезни до такой степени свирепствуют также в Молдавии, Валахии и Бессарабии, что там, в некоторых баталионах… имеется налицо здоровых не более как от 60 до 80, а немалое число баталионов имеет едва комплектную роту»39.
Тем не менее войска Багратиона перешли в наступление. 4 (16) сентября Багратион одержал победу под Рассеватом. В этом бою был разбит семитысячный отряд сераскира Козрева. Опрокинув турок, русская конница, и прежде всего казаки, преследовали бегущего врага почти 20 вёрст. В результате от 2,5 до 3 тыс. турок было изрублено, около тысячи попало в плен, причем 400 пленных умерло от ран в тот же вечер. Этот не очень крупный, но, без сомнения, успешный бой был высоко оценен в Петербурге. Багратион за победу под Рассеватом получил Андреевскую звезду, а Платов и Милорадович стали генерал-аншефами.
Почти одновременно с успехом под Рассеватом произошёл удачный бой под Фрасиной, где генерал Ланжерон нанёс поражение другому семитысячному турецкому отряду. Наконец, знаменитая крепость Измаил 14 (26) сентября капитулировала перед войсками генерала Засса. Сдалось более 4,5 тыс. турецких воинов и 2,7 тыс. вооружённых жителей, было захвачено 221 орудие и 9 небольших военных судов. На этом наступление затормозилось; более того, Багратион обратился в Петербург за разрешением отвести армию на зимние квартиры на левый берег Дуная.
Подобные половинчатые успехи не вызывали энтузиазма в аристократическом обществе. «Война с Швецией приучила Петербург к быстрым успехам, — писал Ф. Ф. Вигель, — и поэтому действия Багратиона казались весьма неудовлетворительными. Вот диковинка, что перешёл Дунай; лет пятьдесят тому назад можно было этому удивиться, а теперь никого не польстит название Задунайского; нет, брат, ступай за Балканы… Сражаться с просвещёнными шведами, кажется, труднее, — находили они, — чем с варварами, не знающими ни дисциплины, ни практики. Впрочем, этот Багратион и сам невежда, который знает войну только по практике»40.
Однако осенью русская армия одержала очередной успех. После непродолжительной осады отрядом генерала Эссена сдалась турецкая крепость Браилов, стоившая русским войскам столько крови весной 1809 г. Турецкому гарнизону разрешили свободный выход из крепости при условии сдачи знамён и всех крепостных орудий. Мусульманским жителям также рекомендовалось покинуть город. 21 октября (2 ноября) из крепости вышли 4,1 тыс. турецких пехотинцев, 1,1 тыс. кавалеристов и 11,3 тыс. жителей. В городе осталось только 2 тыс. обитателей христианского вероисповедания.
Кроме войн с Турцией и со Швецией Россия продолжала вести войну с Персией, восстановившей союз с Великобританией, которая, в свою очередь, инициировала заключение персо-турецкого соглашения о совместных операциях на кавказском театре военных действий. Здесь русские войска также добились успехов. Генерал Тормасов, пришедший на смену старику фельдмаршалу Гудовичу, в 1809 г. отразил наступление войск под командованием самого персидского шаха Фетх-Али и сорвал попытку его сына Аббас-Мирзы захватить крепость Гянджу. Эти успехи не могли не способствовать общему оптимистическому настрою в правящих кругах России.
Победоносный Фридрихсгамский мир, взятие Измаила и Браилова дали повод для помпезных торжеств в столице Российской империи, в которых, как всегда, французское посольство отличилось пышностью и дороговизной торжественных ужинов и балов.
Что же касается русско-французской конвенции по польскому вопросу, в Петербурге продолжались дискуссии по поводу её заключения. Конкретный проект соглашения был предложен Россией в январе 1810 г. Его текст был согласован графом Румянцевым и послом Франции Коленкуром и совместно ими подписан.
Вот как выглядели его основные пункты: «Ст. 1: Польское королевство никогда не будет восстановлено. Ст. 2: Высокие договаривающиеся стороны обязуются сделать так, чтобы слова „Польша“ и „поляки“ не употреблялись никогда ни по отношению к какой-либо части этого бывшего королевства, ни по отношению к его жителям, ни по отношению к его войскам. Они должны навсегда исчезнуть из всех официальных или публичных актов, какого бы вида они ни были. Ст. 3: Награды, принадлежащие бывшему Польскому королевству, упраздняются и никогда не будут восстановлены… Ст. 5: Устанавливается как важнейший, неизменный принцип, что герцогство Варшавское не имеет права получить никакого территориального расширения за счёт земель когда-то принадлежащих Польскому королевству»41.
Наполеон был готов идти далеко, но договор в такой форме вызвал у него возглас удивления. Император предложил своему министру иностранных дел изменить те пункты конвенции, которые были сформулированы слишком жёстко и даже жестоко по отношению к полякам. В своём ответном проекте он предлагал фактически повторить всё то же самое, но соблюдая при этом хотя бы какие-то относительные приличия по отношению к тем людям, которые ему верно служили.
Пункт первый был сформулирован теперь следующим образом: «Его Величество император французов обязуется не поддерживать никакого восстановления Польского королевства, не давать никакой помощи любому государству, которое имело бы подобные намерения, не давать никакой помощи, ни прямой, ни косвенной, любому восстанию или возмущению провинций, которые составляли это королевство».
Во втором пункте говорилось: «Высокие договаривающиеся стороны и саксонский король не будут более употреблять ни в каком публичном акте слова „Польша“ и „поляки“ для именования в современном состоянии той или иной части бывшего Польского королевства и его жителей».
Что касается третьего пункта, император был согласен, чтобы отныне не выдавались польские ордена, но он не хотел запрещать носить их тем, у кого они есть, лишая достойных людей заслуженных ими наград. В результате ордена должны были отмереть постепенно «после смерти тех, кто носит их в настоящий момент».
Последующие пункты также подверглись небольшой редакции, но в общем и целом смысл документа полностью сохранялся. Наполеон собирался дать России совершенно недвусмысленное обязательство того, что он не будет способствовать восстановлению Польши.
Однако редакция Наполеона была отвергнута российской стороной. В Петербурге был составлен новый проект договора, где с маниакальным упорством повторялись формулы январской конвенции. Опять-таки присутствовали слова о том, что «Польша никогда не будет восстановлена», о том, что из публичных актов будут убраны навсегда слова «Польша» и «поляки» и т. д. Известный польский историк Мариан Кукель написал по этому поводу, что Наполеон «понял, что его хотят оклеветать, политически скомпрометировать, осмеять как монарха и как человека»42.
Впрочем, когда новый русский вариант документа пришёл в Париж, политическая ситуация изменилась настолько, что Наполеон в значительной степени потерял интерес к договору…
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Correspondance de Napoléon Ier… t. 18, p. 481.
2. Correspondance du Prince Joseph Poniatowski avec la France. Poznan, 1921–1929, t. 2, p. 169.
3. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы российского Министерства иностранных дел. М., 1963, т. 5, с. 44.
4. Рукописный отдел РНБ, Ф 836, Чернышёв А.
5. Lowenstern W. Mémoires du general-major russe baron de Lowenstern. Paris, 1903, t. 1, p. 129–130.
6. Correspondance du Prince Joseph Poniatowski… t. 2, p. 165.
7. Ibid, p. 172–174.
8. Ibid, p. 175.
9. Ibid, p. 188–189.
10. Ibid, p. 198.
11. Внешняя политика России XIX и начала XX века, т. 5, с. 90.
12. Soltyk R. Operations de l’armée sous les orders du Prince Poniatowski…
13. Цит по: Askenazy S. Le Prince Joseph Poniatowski. Paris, p. 243–245.
14. Correspondance du Prince Joseph Poniatowski, t. 2, p. 203.
15. Ibid.
16. Ibid, p. 208.
17. Рукописный отдел РНБ, Ф 836, Чернышёв А.
18. Savary A.-J.-M.-R. Mémoires du duc de Rovigo. Paris, Londres, 1828, t. 4, p. 145.
19. Lowenstern W. Mémoires du general-major, t. 1, p. 126.
20. Ibid, p. 130.
21. Correspondance du Prince Joseph Poniatowski, t. 2, p. 227.
22. Внешняя политика России XIX и начала XX века.
23. Там же, с. 77.
24. Там же, с. 85–86.
25. Там же.
26. Correspondance de Napoléon I. Paris, 1858–1870, t. XIX, p. 475.
27. Ibid, p. 447.
28. Ibid, p. 486.
29. Metternich C. W. L., prince de. Mémoires, documents et écrits divers. Paris, Pion, 1880–1884, t. 2, p. 305.
30. Correspondance de Napoléon I, t. XIX, p. 411.
31. Цит. по: Vandal A. Napoléon et Alexandre I, l’alliance russe sous le premier Empire. Paris, 1893–1896, t. 2, p. 112.
32. Внешняя политика России XIX и начала XX века, т. 5, с. 118–119.
33. Там же.
34. Великий князь Николай Михайлович (Романов). Дипломатические сношения России и Франции по донесениям послов императоров Александра и Наполеона 1808–1812. СПб., 1905–1914, т. 4, с. 144, 146.
35. Цит. по: Vandal A. Napoléon et Alexandre I, t. 2, p. 163.
36. Булгарин Ф. Воспоминания. М., 2001, с. 618–620.
37. Рукописный отдел РНБ, Ф 73 № 275 Langeron. Journal des campagnes faites au service de la Russie, 1807–1809. t. 4, p. 265.
38. Ibid, p. 415.
39. Генерал Багратион. Сборник документов и материалов. М., 1945, с. 73.
40. Вигель Ф. Записки. М., 2003, т. 1, с. 514.
41. Correspondance de Napoléon I… t. XX, p. 148–149.
42. Kukiel M. Wojna 1812 roku. Krakow, 1937, p. 11.
Глава 7
Рука великой княжны и… мешки с пшеницей
Для того чтобы лучше понять события той эпохи, нам нужно отойти на время от военных гроз и политических потрясений и затронуть вопрос, который, казалось бы, имеет к теме книги только косвенное отношение. На самом деле это совсем не так, и мы надеемся, что читатель убедится в этом.
С самого начала провозглашения империи Наполеон понимал, что ему рано или поздно придётся развестись с Жозефиной. Она стала бесплодной вследствие ряда бурных событий своей молодости, а империи нужен был наследник. Однако Наполеона привязывало к этой женщине искреннее, сильное чувство, и он долго не мог решиться на развод. Тем не менее вопрос о преемнике с каждым днём становился всё острее. В конце 1809 г. всем стала известна беременность Марии Валевской, возлюбленной императора. В этот раз Наполеон знал, что ребёнок от него. Сомнения рассеялись, и теперь он был уверен, что отсутствие детей от Жозефины объясняется только состоянием здоровья самой императрицы. Решение о разводе было принято бесповоротно, и, несмотря на искренние слёзы и, можно без преувеличения сказать, горе обоих супругов, 16 декабря 1809 г. было официально объявлено об аннулировании брака по взаимному согласию.
Император желал, чтобы практически одновременно с объявлением о разводе стране было объявлено о его новом браке, и более того, он уже запланировал его на весну 1810 г., с тем чтобы в начале 1811 г. у него появился наследник. Вопрос выбора иностранной принцессы практически не стоял — будущей французской императрицей должна была быть русская великая княжна. Как уже упоминалось ещё в Эрфурте, Наполеон поручил Талейрану и Коленкуру осторожно прозондировать в этом отношении мнение Александра. Речь могла идти о двух его незамужних сёстрах. Одной из них, Екатерине Павловне, в момент Эрфуртского свидания было 20 лет, и она ещё была не замужем. Другой, младшей сестре Анне, было только 13 лет, но говорилось о перспективе. Поэтому вполне возможно было предполагать в будущем устройство брака Наполеона с младшей сестрой.
Мария Фёдоровна была в ужасе от наметившейся перспективы. Она уже давно занималась подбором партии для своей старшей незамужней дочери, причём делала это с настойчивой бесцеремонностью. Когда весной 1807 г. овдовел Франц I, Мария Фёдоровна развила бурную деятельность с целью сделать Екатерину императрицей Австрии. Отметим, что молодая девушка была на редкость честолюбивой, тщеславной и решительной. Ей также очень захотелось стать австрийской императрицей. Однако, несмотря на то что всё вроде бы могло устроиться, резко отрицательную позицию занял по этому вопросу сам царь.
Князь Куракин, докладывая Марии Фёдоровне о своём разговоре с Александром, сообщил следующее: «Император всё-таки полагает, что кайзер Франц не может понравиться великой княжне Екатерине и не является для неё подходящей парой. Император характеризует его как человека внешне непривлекательного, плешивого, безвольного, ленивого душой, ослабленного физически и умственно вследствие всевозможных несчастий, которые ему пришлось пережить, трусливого до такой степени, что боится пускать свою лошадь в галоп, и её должны вести под уздцы, чему сам император лично был свидетелем под Аустерлицем. — При последних словах я не мог удержаться от смеха и воскликнул: „Такой характер никак не может подойти великой княжне. У неё есть ум, душа и сильная воля; боязливость совсем ей не свойственна. А смелость, с которой она ездит верхом, вызывает зависть даже у мужчин“»1.
На самом деле молодого царя и его сестру связывали довольно странные отношения, не слишком похожие на братскую любовь. Вот одно из писем Александра к сестре, опубликованное великим князем Николаем Михайловичем: «…К сожалению, теперь я не могу воспользоваться своим старым правом, чтобы в Вашей спальне в Твери покрывать Ваши ножки нежнейшими поцелуями. Так что, мадам, развлекайтесь как следует и не забывайте бедного арестанта в Петербурге»2. Похоже, что по отношению к Францу I Александр испытал взрыв ревности, настояв в конечном итоге на том, чтобы этот брак был отклонён.
