Начало и конец русско-французского союза 19 глава

Упустив выгодную политическую партию, теперь, после Эрфурта, мать решила выдать Екатерину замуж немедленно и за кого угодно, лишь бы только её дочь не стала супругой Наполеона. Впрочем, уже до Эрфуртской встречи начались переговоры о возможном браке Екатерины с герцогом Георгом Гольштейн-Ольденбургским. Пикантность ситуации состояла в том, что этот герцог был родственником династии Романовых, но самое главное, его отец владел крошечным государством на берегах Балтики. Уже в 1805 г. у герцога вышел серьёзный конфликт с Наполеоном из-за его отношений с англичанами, и французский император просто прогнал герцога и его администрацию из Ольденбурга. По Тильзитскому миру герцог вернулся в свои владения, но было ясно, что в случае ухудшения отношений Наполеона и Александра он опять рискует потерять свои земли.

Таким образом, брак Екатерины и сына герцога попахивал политической провокацией, ибо заранее можно было предполагать, что интересы Французской империи и интересы маленького герцогства столкнутся. Навряд ли вдовствующую императрицу могли покорить красота и богатство жениха. Герцогство было нищее, а о внешности молодого Георга Ольденбургского с иронией написала жена Александра I, молодая императрица Елизавета: «…Его внешность малоприятна, при первом впечатлении даже чрезвычайно неприятна, хотя русский мундир его несколько приукрасил… Я бы никогда не поверила, что он может возбудить любовь, но великая княжна уверяет, что как супруг он нравится ей, а внешность не играет для неё никакой роли. Я нахожу это очень разумным»³. Что касается французского посла, то он написал следующее: «Герцог уродлив, тщедушен, лицо его покрыто прыщами, и он плохо говорит»⁴.

Пламенные чувства Екатерины к герцогу Ольденбургскому тем более вызывают сомнения, если вспомнить, что в конце 1807–1809 гг. эта непоседливая девушка переживала довольно бурную интригу с князем Багратионом. Любовники почти не скрывали свою связь, хотя это, разумеется, и было абсолютным вызовом приличиям той эпохи, а тем более правилам императорского двора. Екатерина наплевала заодно и на ревность своего брата. О том, что это не просто сплетни, говорит письмо Екатерины к Александру после смерти Багратиона в 1812 г. «Вы помните о моих отношениях с ним, и что я вам говорила, что у него в руках имеются документы, способные меня жестко скомпрометировать, попав в чужие руки. Он мне клялся сто раз, что уничтожил их, но, зная его характер, я всегда сомневалась, что это правда. Для меня бесконечно важно (зачёркнуто: „да, пожалуй, и для вас тоже“), чтобы подобные документы не получили известность… Дело не терпит отлагательств; ради Бога, пусть никто не заглядывает внутрь, потому что это меня скомпрометирует чрезвычайно…»⁵

Не исключено, что об этой связи было известно и в Париже. Поэтому, прощупывая почву возможного будущего бракосочетания, речь в Эрфурте шла о великой княжне вообще, а не о Екатерине конкретно. В апреле 1809 г. состоялась свадьба Екатерины и Георга, и тем самым её возможность стать французской императрицей исключалась. Поэтому в случае брачного проекта речь могла идти только о великой княжне Анне Павловне.

Анне в январе 1810 г. исполнилось 15 лет, и своими свойствами она являла разительный контраст с сестрой Екатериной. Если последняя была властной, честолюбивой, дерзкой и сладострастной, Анна, наоборот, была очень спокойной, уравновешенной девушкой. Все источники отмечают её доброту и постоянство. Когда Наполеон пожелал узнать о ней поподробней, Коленкур направил императору такое описание великой княжны: «Она высокая для своего возраста и более развита, чем обычно. По словам тех, кто составляет двор её матери, она созрела уже в течение пяти месяцев. Её тело, её грудь, всё говорит об этом (Наполеона очень интересовала зрелость девушки, потому что наследник требовался как можно скорее, поэтому Коленкур прежде всего останавливается на этом вопросе)… Она не очень красива, но её глаза очаровывают добротой. У неё спокойный характер, все говорят, что она очень мягкая; все более отмечают её доброту, чем её ум. В этом смысле она полностью отличается от своей сестры, про которую говорят, что она властная и решительная. Как и все великие княжны, она очень хорошо воспитана и образованна. У неё есть всё необходимое для принцессы, которой нужно будет находиться в центре двора»⁶. Наконец Коленкур ещё раз подчёркивал всеобщие надежды на то, что великая княжна будет плодовитой, так как её мать, как он выразился, — это «настоящая машина для производства детей».

За месяц до своего официального развода, 4 ноября 1809 г., Наполеон продиктовал Коленкуру распоряжение немедленно провести дипломатический зондаж возможности своего бракосочетания с великой княжной Анной. В письме послу, подписанном министром иностранных дел Шампаньи, говорилось, чтобы все необходимые демарши были осуществлены немедленно, так как «здесь считают минуты, ибо это важное политическое дело. Император как можно быстрее должен обеспечить преемственность своей династии». Министр добавлял также: «Мы не придаём никакой важности условиям даже тем, которые связаны с религией… Действуйте, ибо это письмо продиктовано императором. Его Величество полностью полагается на Вас, зная Ваш такт и Вашу преданность»⁷.

Это послание написано вполне в наполеоновском стиле. Здесь, как и на поле боя, Наполеон предписывает действовать быстро, решительно и как можно скорее дать ему ясный ответ. С другой стороны, он был готов пойти на все условия, которые мог выставить петербургский двор. В частности, никаких препятствий не ставилось в том случае, если бы в качестве непременного требования был поставлен вопрос о сохранении будущей императрицей православной веры.

Курьер скакал в Россию, увы, очень медленно. Вместо того чтобы доставить письмо в конце ноября — самые первые дни декабря, он сумел привезти его в Петербург только 14 декабря. Однако в этот момент царя в столице не было, четыре дня назад он уехал в Москву. Только 28 декабря (16 по старому стилю) Александр смог принять французского посла. Это произошло вечером, после ужина во дворце. Царь пригласил Коленкура в свой кабинет, и там посланник впервые обратился к царю с предложением устроить свадьбу Наполеона и великой княжны Анны.

Коленкур, как предписывали ему инструкции, не сделал официального предложения, он мог говорить только перифразами, и так же витиевато и туманно ответил ему Александр. Для начала царь выразил французскому послу весь свой восторг по поводу подобного брачного проекта. Однако далее Александр с глубоким сожалением ответил, что он не совсем владеет ситуацией. «Что касается меня, — сказал он, — эта мысль мне приятна; даже, скажу вам откровенно, по моему мнению, моя сестра ничего лучшего не может сделать. Но вы, конечно, помните, что я вам сказал в Эрфурте. Указ моего отца и его последняя воля предоставляют моей матери полную свободу распоряжаться устройством судьбы её дочери. Её мысли часто не совпадают ни с моими желаниями, ни с политикой, ни даже со здравым смыслом. Если бы всё зависело от меня, вы получили бы моё слово, не выходя из моего кабинета, потому что, я уже вам сказал, эта мысль приятна мне. Я подумаю и дам вам ответ, как вы того желаете. Но нужно мне дать в распоряжение, по крайней мере, десять дней»⁸.

Самое забавное, что Коленкур ничего не понял и в своём донесении, написанном в тот же день, передал буквально слова царя, считая, что тот действительно будет хлопотать перед своей матерью и всячески стараться способствовать столь желаемому для Наполеона браку.

Из-за многочисленных промедлений ответ Коленкура пришёл в Париж только 27 января. Таким образом, между отправлением первой депеши послу и получением первого уклончивого ответа прошло более двух с половиной месяцев. Срок даже для того времени очень большой. Обычно хороший гонец совершал путешествие из Парижа в Петербург за три недели, поэтому уже сам факт большой задержки вызвал у Наполеона дурные предчувствия.

Для императора было совершенно неприемлемо получить пощёчину в виде отрицательного ответа даже на полуофициальное предложение руки и сердца. В качестве запасного варианта у Наполеона было несколько других возможностей: жениться на дочери австрийского императора, на саксонской принцессе или, наконец, просто на достойной девушке своей страны.

По этому поводу бывшая императрица Жозефина, сохранившая по отношению к Наполеону тёплые чувства, в разговоре с государственным советником Тибодо воскликнула: «Лучше бы уж он взял француженку, хорошую и добрую девушку, что, у нас их не хватает? Если ему нужно знатную, неужто у нас нет Монморанси и других подобных семей, столь же именитых как все принцессы Европы вместе взятые. Ему нужно наследников? Ну так и что? Любая горожанка годится для этого… У меня печальное предчувствие. Иностранка! Она же выдаст все государственные тайны, она предаст его, она его отравит!»⁹ Однако вариант женитьбы на француженке Наполеон считал не соответствующим большой политике. Последующие события покажут, что оказался прав не он, а его бывшая жена…

Что касается саксонской принцессы, не было ни малейших сомнений, что король Саксонии, верный вассал и друг Наполеона, будет счастлив породниться с императором за счёт этого династического брака. Однако перспектива саксонского брака вызывала справедливые опасения. Герцогство Варшавское формально было частью Саксонии. Породниться с саксонской принцессой означало в какой-то степени породниться и с Польшей, а это было бы воспринято в России как вызов; сверх того, хотя в Саксонии и правила древняя династия, само королевство всё-таки было маленьким и не имело большого политического веса в Европе.

Наконец, первый из перечисленных вариантов, австрийский, обладал не только явными выгодами, но и очевидными отрицательными сторонами. С одной стороны, в Вене на престоле находилась одна из древнейших династий Европы. Австрия была после Франции и России самой сильной континентальной державой. Её войска, модернизированные за счёт разумных реформ, показали свою мощь в ходе войны 1809 г. С другой стороны, перспектива австрийского союза не вызывала сочувствия во Франции. У всех ещё в голове была память о Великой французской революции; принцесса, которая могла стать женой императора, была внучатой племянницей ещё совсем недавно (17 лет тому назад) казнённой королевы Марии-Антуанетты. Вслед повозке, на которой бывшую королеву везли на казнь, парижская толпа выкрикивала: «Австриячка! Изменница! На гильотину её!» Очень многие опасались, что австрийский брак будет в определённой степени реставрацией старого режима.

Тем не менее Наполеон подумал именно об австрийском браке, но только в качестве запасного варианта. Промедления с ответом из России привели к тому, что именно этот запасной вариант стал отрабатываться даже более активно, чем того желал бы Наполеон. Как уже говорилось, новый министр иностранных дел Австрии Меттерних упорно продолжал действовать в области укрепления позиций своей страны. Он считал, что самым правильным решением в сложившейся обстановке является как можно более тесное сближение с Францией. Кроме того, умелый интриган Меттерних считал, что для Австрии было бы выгодно разрушить всякое серьёзное франко-русское сближение.

Поэтому, когда австрийский министр узнал о разводе Наполеона, он, человек очень проницательный, не сомневался, что император французов будет свататься к русской великой княжне. Без сомнения, как один из наиболее информированных людей Европы в области политики, он мог догадываться, что положительный ответ России не гарантирован, и, следовательно, можно попытаться расстроить русский брак, подтолкнув Наполеона к партии с австрийской эрцгерцогиней. Меттерних проинструктировал князя Шварценберга, ставшего австрийским послом в Париже, о своих проектах. Тот со своей стороны послал на разведку одного из своих помощников — графа де Флоре.

На одном из вечеров в Тюильри граф подошёл к известному своими связями в политическом мире сенатору де Семонвилю и посетовал ему на то, что Наполеон женится на русской великой княжне, а не на австрийской принцессе. И дело, судя по всему, уже решено:

«— Действительно, — ответил Семонвиль, — дело уже, по всей видимости, сделано, потому что вы не захотели им заняться сами.

— Кто это вам сказал? — ответил австриец.

— Боже мой, да об этом все говорят. А что, разве не так?

— Очень может быть, что и не так…

— Не хотите ли вы сказать, — воскликнул Семонвиль, — что вы были бы согласны дать нам одну из ваших эрцгерцогинь?

— Да.

— Да? Это говорите вы, а что скажет ваш посол?

— Я за него отвечаю!

— А господин Меттерних?

— Без проблем!

— А император?

— Тоже без проблем!»¹⁰

В тот же вечер, уже почти ночью, Семонвиль сообщил эту новость государственному секретарю Маре, а уже утром об этом был поставлен в известность император. Таким образом, Наполеон знал, что вариант, который он рассматривает как запасной, у него в кармане. Готовность австрийцев не могла не понравиться французскому императору. Она свидетельствовала о том, что Австрия готова к самому тесному сближению.

Поэтому, когда 27 января 1810 г. Наполеон получил от Коленкура свидетельство уклончивого ответа царя, он сразу понял, что русский брак под большим сомнением. Следовательно, нужно срочно подстраховаться и придать всему происходящему такой вид, как будто император сам выбирает себе принцессу в невесты и не сомневается, что получит согласие, к кому бы ни обратился.

29 января 1810 г. в Тюильри был созван так называемый коронный совет, куда были приглашены его братья, находившиеся в Париже, неаполитанский король Мюрат, дядя императора кардинал Феш, министры и председатели ассамблей. Вопрос, который поставил Наполеон своим советникам, касался выбора невесты и предполагал четыре уже перечисленных варианта: русская великая княжна, австрийская эрцгерцогиня, саксонская принцесса или француженка. Речь Наполеона завершалась уверенной фразой: «Только от меня зависит, — смело утверждал император, — указать ту, которая въедет в Париж под триумфальной аркой».

Как и следовало ожидать, мнение совета разделилось. Клан Бонапартов и бывшие деятели революции стояли за русскую великую княжну, клан Богарне склонялся к австрийской эрцгерцогине, только генеральный казначей Лебрен выступал за саксонскую принцессу. Дав всем высказаться, Наполеон объявил, что он подумает, и, поблагодарив совет за ценные предложения, закончил совещание. Тем самым император показал всем, что выбирает он сам, но пока ещё не пришёл к окончательному решению, и, разумеется, никакого отказа ниоткуда не предвидится.

Интересно, что «левые» (бывшие деятели Великой французской революции) стояли за русский брак, в то время как «правые» (представители старой французской аристократии) выступали за австрийский брак. В этом нет ничего удивительного, так как брак с русской великой княжной рассматривался исключительно с точки зрения его внешнеполитических выгод. Никаких ассоциаций с каким-либо направлением во внутренней политике Франции он не вызывал. Напротив, брак с эрцгерцогиней возбуждал воспоминания о Марии-Антуанетте и о Старом порядке. Кроме того, австрийский двор слыл оплотом непримиримого католицизма. Без сомнения, сближение с Австрией означало бы усиление влияния католической церкви, чего категорически не желали бывшие деятели революции. Напротив, ясно, что брак с православной княжной никак бы не способствовал росту значимости католической религии во Франции.

Наполеон с нетерпением ждал новых вестей из Петербурга. Новые депеши от посла пришли вечером 5 февраля в бюро министра иностранных дел. Это были шифрованные рапорты от 15 и 21 января. К ним была приложена записка, написанная открытым текстом.

Утром следующего дня документы были на столе императора. Коленкур оптимистично заявлял, что дела движутся неплохо, но, к сожалению, Александр должен узнать мнение своей матери, и что эта процедура требует времени. Сам царь, по словам посланника, возмущён промедлениями и всеми силами старается положительно решить этот вопрос. «Если я добьюсь успеха, — говорил он, — уверяю вас, я буду считать, что провёл самые трудные переговоры; потому что приходится сражаться не с разумными доводами, которым можно противопоставить другие доводы, а с женской логикой, притом самой бестолковой… Я не падаю духом, — продолжал он, — ибо верю, что это дело выгодно для всех нас, и то, что для союза это будет ещё одна надёжная связь. Я и так полностью верен союзу, но я счастлив при мысли, что наши преемники продолжат наше дело, и что они будут союзниками вашей династии, подобно тому, как я состою союзником её великого основателя»¹¹.

Находясь за две с половиной тысячи километров от Петербурга, Наполеон понял всё лучше, чем его посол, пребывающий в российской столице. В тот же день Наполеон приказал разыскать австрийского посла графа Шварценберга, которого немедленно пригласили на охоту. Там состоялся первый разговор, а в шесть вечера в австрийское посольство уже прибыл принц Евгений Богарне. Ему поручалось передать, что император просит руки эрцгерцогини Марии-Луизы, при условии, что посол тотчас же даст согласие и примет обязательства от имени своего монарха. Принц Евгений позже будет рассказывать: «Никогда, наверное, посол не был в таком большом затруднении. Я видел, как он крутился, метался, и на его лбу выступила испарина». Но всё-таки страх принять отрицательное решение, в то время как он знал о воле Меттерниха и, следовательно, о воле своего монарха, пересилил страх ответственности, и Шварценберг дал согласие от имени австрийского императора.

На следующий день состоялся новый коронный совет, где практически все высказались в пользу австрийской эрцгерцогини. На самом деле это был не столько совет, сколько утверждение уже принятого решения, и все высказывающиеся просто-напросто оправдывали вердикт, принятый императором. Тотчас по завершении совета было объявлено о выборе императора, и в Австрию были посланы соответствующие депеши. Одновременно Коленкуру сообщили о том, что он может более не хлопотать о безнадёжном деле.

Поспешность Наполеона на первый взгляд слегка изумляет: неужели нельзя было подождать с решением столь важного дела месяц-другой? На самом деле, если приглядеться внимательней, становится ясно, что император действовал вполне разумно. Больше всего он боялся получить отказ раньше, чем он сделает предложение по другому адресу.

Кроме того, Наполеон стал лучше понимать Александра, поэтому после первых же туманных фраз последнего и его попытки спрятаться за мать император почувствовал лукавство своего оппонента. И он не ошибся. При очередной встрече с Коленкуром царь высказал ему окончательное решение, которое якобы исходило от его матери: «Единственное препятствие, которое императрица видит для брака своей дочери, — возраст, — заявил Александр, — несчастный пример двух предыдущих дочерей, выданных слишком рано, приводит к тому, что она (императрица-мать) не может согласиться на брак дочери ранее, чем через два года. Великая княжна Анна, по примеру её сестёр Марии и Екатерины, не должна выйти замуж раньше восемнадцати лет. Императрице нравится идея этого брака, но никакие доводы не могли убедить её подвергнуть опасности жизнь дочери, выдавая её замуж слишком рано»¹².

В ответ на эти фразы Коленкур возмущался и даже попытался немножко пристыдить царя за его слишком большое сыновнее почтение к матери. Однако это, разумеется, оказалось бесполезно, ибо решение было принято давно, и вовсе не Марией Федоровной.

О том, насколько Александр мало заботился о мнении своей матери, если речь шла о важных для него вещах, по поводу которых у него было своё мнение, говорит, например, поездка в Эрфурт, предпринятая несмотря на все слёзы и мольбы Марии Федоровны. Пример великой княжны Екатерины убедительно показывает, насколько царь пренебрегал желаниями матери в брачном вопросе. Ведь императрица-мать жаждала выдать дочь замуж за австрийского императора, сама Екатерина также очень хотела этого брака. Наконец, с точки зрения политической это был бы куда более серьёзный ход, чем замужество великой княжны с каким-то десятиразрядным немецким князьком. Но Александр не захотел этого брака, и он не состоялся.

Ещё Альбер Вандаль в своём знаменитом произведении «Наполеон и Александр» написал: «Есть основание думать, что императрица вовсе не желала воспользоваться своим правом veto, как приписывал ей царь в своих разговорах с Коленкуром… она заранее склонялась перед его (Александра) решением и признавала его право решать дело»¹³. Все последующие исследования и, в частности, документы Государственного архива РФ в Москве только подтверждают эту справедливую фразу. Среди них есть несколько неопубликованных писем императрицы-матери к своему сыну; вот одно из них, написанное в Гатчине в январе 1810 г.: «Едва мои глаза открылись этим утром, я снова перечитала Ваше письмо, дорогой и добрый Александр, и снова с тем же приятным чувством. Я упрекаю себя за то, что чувство заставило меня забыть сказать Вам о следующем: я убеждена, что отсрочка, которую требует возраст моей дочери и предписывает отложить её свадьбу, не является единственной причиной, которая воздействует на Ваше решение в том случае, если государственный интерес предпишет Вам согласиться с этим союзом. Кодекс Наполеона, который лежит на моём столе, предписывает в статье IV, что в случае развода должен соблюдаться срок в три года, прежде чем можно будет снова жениться, в случае развода по общему согласию. Сверх того, я должна Вам сказать, что Горголи (полковник, упоминавшийся в предыдущей главе) сообщил мне, когда я его спросила о том, на какое время назначена свадьба Наполеона, что её предполагают в Париже через два года. Так что я отдаюсь в полной уверенности нежному чувству, которое Ваше вчерашнее письмо разлило в моём сердце и за которое я Вас ещё целую тысячу и тысячу раз»¹⁴.

Хотя письмо Марии Фёдоровны несколько путаное, всё-таки понятно, что, прежде всего, между сыном и матерью нет ни следа враждебности и ни малейшего спора, и занимаются они только тем, что вместе ищут повод, чтобы уклониться от предложения Наполеона. Более того, обратим внимание на строчку «… если государственный интерес предпишет Вам согласиться с этим союзом ». Эти слова достаточно ясно показывают, что императрица-мать была готова подчиниться воле своего сына и повелителя, как то и предписывали ей законы и обычаи монархии. Поэтому все слова Александра, обращённые к французскому послу, не что иное, как дымовая завеса, призванная немного смягчить отказ. Царь и отдалённо не пытался действительно просить свою мать благословить бракосочетание великой княжны и Наполеона.

Кстати, не только мать готова была склониться перед волей Александра, но и аристократическое общество Санкт-Петербурга. Если верить рапортам французского посольства об общественном мнении насчёт планируемого брака, можно констатировать скорее положительную реакцию правящих кругов России на эту перспективу. Вот что можно прочитать в депеше от 5 февраля 1810 г., где говорилось о слухах и настроениях в Петербурге: «Говорят о проекте свадьбы императора Наполеона и великой княжны Анны. Говорят, что об этом договорились ещё в Эрфурте… Французы поздравляют русских, а русские поздравляют французов… В Москве, как и в Петербурге, все говорят об этой свадьбе, которая свершится при полном согласии нации (!)»¹⁵.

Даже если аналитики французского посольства несколько хватали через край в своих оценках настроения общества, нет сомнения, что отказ Александра никоим образом не был вынужденной мерой, как это часто говорится в исторических произведениях. И его мать, и российские элиты, даже если последние и не были восторженными сторонниками союза, не вынуждали царя отказать Наполеону. Решение Александра было частью его издавна проводимой политики. Оно было трезво обдумано и направлено на резкое усиление конфронтации с Наполеоном.

Ещё не зная об окончательном отказе, император французов дал распоряжение министру иностранных дел Шампаньи написать Коленкуру о прекращении демаршей в отношении сватовства к великой княжне. В письме, продиктованном самим Наполеоном, последний стремится всеми силами показать, что его новый выбор не предполагает какую-то обиду и не повлечёт за собой изменения во внешней политике. Тем не менее за обтекаемыми дипломатическими фразами проглядывается недовольство, которое было чревато осложнениями во франко-русских отношениях. Но пока Наполеон стремился сохранять, по крайней мере, внешние приличия и хотя бы видимость продолжения союза.

Депеша Коленкура об окончательном отказе была послана 18 февраля и прибыла в Париж в начале марта. Этот новый укол, новый удар по самолюбию Наполеона и достоинству его империи вызвал нескрываемое раздражение и положил начало эволюции воззрений императора французов на политическую будущность Европы.

Сохранилось очень интересное свидетельство об изменении настроения императора в эти дни. Это свидетельство исходит от уже хорошо известного нам Александра Чернышёва. Красавец офицер прибыл в Париж с очередной дипломатической миссией где-то около 20 февраля. В своём рапорте Румянцеву от 23 февраля он отмечает любезный приём со стороны Наполеона, который принял его во дворце тотчас по прибытии во французскую столицу. Наполеон ничего не говорил Чернышёву о своих матримониальных проектах. Во-первых, потому, что ко времени приезда русского адъютанта уже было принято решение о бракосочетании с австрийской эрцгерцогиней, а во-вторых, потому, что миссия Коленкура была тайной, и Наполеон вообще не хотел, чтобы кто-то знал о его неудавшемся сватовстве.

Через несколько дней после своего приезда в Париж русский офицер узнал о том, что готовится большой парад, и он высказал гофмаршалу Дюроку своё желание присутствовать на параде: «Вечером того же дня, — пишет Чернышёв, — я получил от Его Светлости (Дюрока) письмо, в котором он объявлял мне, что император приказал включить меня в список особ, которые будут сопровождать его на парад, и для этого мне будет приготовлен конь из придворной конюшни, чтоб сопровождать Его Величество, честь, которая до этого не оказывалась ни одному человеку, даже маршалам Франции»¹⁶.

Однако, когда русский офицер, приятно удивлённый такими великими почестями, которые в его лице Наполеон хотел воздать России, прибыл на парад, ему сообщили, что император передумал, что подобное не предусматривается правилами, и что ему предлагается смотреть парад с другими почётными гостями с балкона императорского дворца.

Блестящий парад состоялся 11 марта 1810 г. Депеша Коленкура прибыла во французскую столицу буквально накануне. Можно легко усмотреть связь между отказом в экстраординарных почестях для русского офицера с ответом царя. Отныне у Наполеона не было никакого интереса выказывать необычайное почтение державе, от которой он только что получил пощёчину, хотя и «мягкую», облачённую в вежливые формы, но всё-таки пощёчину. Русско-французский союз на этом фактически перестал реально существовать…

Переговоры о бракосочетании Марии-Луизы, как, собственно, и все события, сопутствующие этой свадьбе, проходили со скоростью форсированных маршей Великой Армии. Едва 7 февраля 1810 г. посол Шварценберг подписал предварительный договор о согласии на бракосочетание эрцгерцогини, как одобрение императора Франца было получено, и уже 27 марта 1810 г. юная Мария-Луиза была встречена в Компьене своим царственным женихом. Той же ночью она была в объятиях Наполеона. Через четыре дня, 1 апреля, в Сен-Клу состоялась церемония гражданского бракосочетания, а на следующий день, 2 апреля 1810 г., как и обещал Наполеон, обращаясь к своему совету, юная императрица «въехала в Париж под триумфальной аркой», и в середине дня в Лувре состоялась церемония церковного бракосочетания, завершившаяся пышным банкетом.

Празднества ослепляли своей роскошью. Карета императрицы, настоящее произведение искусства из золота и стекла, катилась по Елисейским Полям и площади Конкорд в окружении генералов в раззолоченных мундирах, сопровождаемая тысячами конных гвардейцев в меховых шапках, увенчанных пышными султанами, в сверкающих касках, под звуки труб и грохот литавр. Казалось, триумф был полным, однако бывшие республиканцы без бурного энтузиазма наблюдали эту картину. Государственный советник Тибодо не пожелал даже присутствовать в парадной галерее Лувра на церковной церемонии: «Туда пошла моя жена, — вспоминает он, — а я предпочёл остаться свободным среди уличной толпы. Я встал на Елисейских Полях, ожидая проезда императорского картежа. Он был действительно великолепен. Я прохаживался среди людей, которых привлекло исключительно любопытство. Народ не выражал ни энтузиазма, ни радости»¹⁷.

Рапорт парижской полиции, написанный в это время, отмечает, что население «сохраняет сильное предубеждение против австрийской принцессы». Зато поляки, жившие в Париже, ликовали. Также в донесении полиции говорилось: «В подготовляющемся крупном событии поляки инстинктивно чувствуют будущее восстановление Польского королевства. Восстановление Польши настолько кажется им в интересах Франции, что для них оно почти не подлежит сомнению. Одна эта надежда мало-помалу возвращает императору много поляков, которых заявление министра внутренних дел с трибуны Законодательного Корпуса оттолкнуло от него»¹⁸.

Радость царила также и в салонах старой французской знати, которая не могла не наблюдать с восторгом, как в столицу с триумфом приходит в качестве государыни племянница королевы Марии-Антуанетгы. Нужно заметить, что несомненным успехом бракосочетания Наполеона с Марией-Луизой стала окончательная победа над фрондой аристократии. Отныне почти все семьи знати Старого порядка постепенно перейдут на службу императорскому режиму.