9. Там же.
10. Там же, с. 46–48.
11. Там же, с. 60–62.
12. Там же, с. 73–75.
13. Rey М.-Р. Op. cit., р. 225–226.
14. Внешняя политика России XIX и начала XX века… т. 3, с. 120.
15. Цит. по: Houssaye H. Iéna et la campagne de 1806. Paris, 1912, p. 13–14.
16. Correspondance de Napoléon I… t. 13, p. 80.
17. Ibid, p. 555–557.
18. Dufraisse R. Blocus continental. Dictionnaire Napoléon. Paris, 1987, p. 222.
19. Цит. по: Madelin L. Histoire du Consulat et de l’Empire. Päris, 1940, t. IV, p. 219.
20. Рукописный отдел РНБ, Ф 73 № 275 Langeron. Journal des campagnes faites au service de la Russie, 1790–1796, t. 3, p. 64–65.
21. Ibid. p. 98, 128.
22. Цит. по: Lechartier G. La Manœvre de Pułtusk. Paris, 1911, p. 86.
23. Ibid, p. 66.
24. Ibid, p. 67.
25. Ibid, p. 131–132.
26. Ibid, p. 135.
27. Madelin L.
28. Percy P.-F. Journal des campagnes du baron Percy, chirurgien en chef de la Grande Armée. Päris, 1904, p. 137, 152.
29. Tchitchagof P. Mémoires de l’amiral Pavel Tchitchagof, gouverneur des principautés de Modlavie et de Valachie en 1812. Paris, 1909, p. 66–67.
30. Отечественная война и русское общество. Под ред. А. К. Дживелегова, С. П. Мельгунова, В. И. Пичета. М., 1911, с. 168.
31. Ермолов А. П. Записки. М., 1991, с. 108.
32. Давыдов Д. Сочинения. М., 1962, с. 238.
33. Цит. по: Vandal A. Napoléon et Alexandre I, l’alliance russe sous le premier Empire. Paris, 1893–1896, t. 1, p. 50.
34. Отечественная война и русское общество…, т. 5, с. 75.
35. Сироткин В. Наполеон и Россия. М., 2000, с. 67.
36. Дневник Н. И. Тургенева. Запись 9 (21) декабря 1806 г. Архив братьев Тургеневых, т. I, с. 15.
37. Nawrot D. Litwa i Napoleon w 1812 roku. Katowice, 2008, p. 21–22.
38. Ibid, p. 24–28.
39. Ogiński M. Mémoires de Michel Ogiński sur la Pologne et les polonais, t. 2, p. 342.
40. Choiseul-Gouffier S. Réminiscences sur l’empereur Alexandre 1er et sur l’empereur Napoleon 1er. Besancon, 1862, p. 79–80.
41. Fezensac R. M. P. J. Montesquiou, Souvenirs militares. Paris, 1863, p. 168.
42. Цит. по: Дубровин H. Ф. Русская жизнь в начале XIX века. СПб., 2007, с. 418.
43. Там же, с. 425.
44. Цит. по: Nawrot D. Litwa i Napoleon w 1812 roku… p. 31.
45. Записка трёх товарищей министров императора Александра I. Русская старина 1894 г., август, с. 212–216.
46. Орлов А. Союз Петербурга и Лондона. Российско-британские отношения в эпоху Наполеоновских войн. М., 2005, с. 43.
47. S. H. D. 2 С. 49.
48. Bro L. Mémoires du général Bro. Paris, 1914, p. 58.
49. Давыдов. Д. Сочинения… с. 245.
50. Boulait J.-F. Mémoires du général d’artillerie baron Boulait. Paris, 1992, p. 170.
51. Vandal A. Op. cit., p. 51.
52. В. кн.: Николай Михайлович, переписка императора Александра I с сестрой в. кн. Екатериной Павловной. СПб., 1912, с. 15, № 15.
53. Napoléon Bonaparte. Correspondance générale. Päris, 2010, t. 7, p. 916.
54. Сироткин В. Наполеон и Александр. М., 2002.
55. S. H. D. 2. С. 49.
56. Choiseul-Gouffier S. Op. cit., p. 78.
57. Стендаль. Собрание сочинений. М., 1959, т. 11, с. 64.
58. Внешняя политика России XIX и начала XX века… т. 3, с. 641.
59. Там же, с. 642.
60. Mémorial de Sainte-Hélene. Paris, 1968, p. 183.
61. Vandal A. Op. cit., p. 74.
62. Napoléon Bonaparte. Correspondance générale. Paris, 2010, t. 7, p. 924, 926.
63. Askenazy S. Napoléon et la Pologne, p. 3–4.
Глава 4
Россия от Стокгольма до Константинополя!
Париж встретил известие о Тильзитском мире ликованием. «Франция была в каком-то исступленном восторге, — писал генерал Савари, — вся страна была уверена, что за заключением мира последует долгий период счастья… повсюду закипела деятельность, у многих ремесленников снова забила ключом работа… Прокладывали новые дороги, каналы, строили общественные здания…»1 Чувства радости и подъема наполняли страну. Королева Гортензия, жена брата Наполеона, записала в своих мемуарах: «Славный Тильзитский мир принес спокойствие и счастье. Казалось, что все желания исполняются»2.
В Лионе на празднествах по поводу заключения Тильзитского мира звучала торжественная кантата:
Я приветствую тебя, о мир, о мир, о мир!
Каждый день французский народ
Просил победу даровать нам мир,
Пусть слава сияла над нами,
Но всегда мы молили о мире,
Я приветствую тебя, о мир, о мир, о мир!
Эта искренняя радость была не только праздником элит. «Император Наполеон вернулся в столицу, где он был встречен с энтузиазмом, близким к фанатизму»3, — писал в своих воспоминаниях адъютант маршала Сульта Петие, а Николя Марсель, тогда сержант 69-го линейного полка, рассказывал: «Жители всех городов соперничали в щедрости, с которой они встречали солдат, покрытых славой. Повсюду нас принимали как братьев»4. Луи-Франсуа Лежен, офицер штаба Бертье, писал: «Можно представить себе энтузиазм, с которым нас принимали по нашему возвращению в Париж… Время проходило в праздниках и торжествах»5.
Наконец, парижская биржа, мало склонная к эмоциям и эфемерным восторгам, по-своему отреагировала на заключение франко-русского мира. Курс государственной ренты достиг своего апогея.
Мнение самого императора о важности союза и надежду на то, что он будет прочен, можно найти во всех письмах Наполеона, обращенных как к его ближайшим помощникам, так и к его родственникам и монархам иностранных держав. В частности, в послании императору Францу от 18 июля 1807 г. Наполеон писал: «Мир, заключённый между императором России, Прусским королём и мной, обещает долгие дни спокойствия всему континенту»6. Не случайно через много лет после описываемых событий, когда Наполеону задали вопрос, в какой момент он был наиболее счастлив, он ответил: «Быть может, в Тильзите».
Французский император послал своего адъютанта генерала Савари в Петербург в качестве временного дипломатического представителя буквально на следующий день после прощания с Александром. Наполеон напутствовал генерала такими словами: «Избегайте в разговорах всего, что могло бы быть воспринято как насмешка. Например, никогда не говорите о войне, не осуждайте местные обычаи, не обращайте внимания ни на что смешное. У каждого народа свои правила, а в привычке французов всё сравнивать со своими и выставлять себя в качестве образца… Наконец, если возможно укрепить мой союз с этой страной (Россией), не пренебрегайте ничем, что могло бы этому способствовать. Меня обманули австрийцы и пруссаки, но я полностью доверяю императору России, и не существует ничего, что могло бы помешать сближению наших народов. Отправляйтесь же и сделайте всё для этого»7.
Генерал-адъютант Савари получил своё задание 10 июля 1807 г. в Кёнигсберге, а 23 июля в 15 часов он уже был в Петербурге. Насколько русские воспринимали Тильзитский мир иначе, чем французы, Савари мог констатировать с первых шагов по территории Российской империи.
Посланник Наполеона столкнулся с враждебностью уже на границе, где его встретили угрюмые и недоброжелательные лица чиновников. Когда он приехал в Петербург, его не хотели селить ни в одной из гостиниц, и, согласно рассказам генерала, ему удалось расположиться в отеле «Лондон», причём только потому, что собственник отеля оказался земляком Савари.
Действительно, Тильзитский мир вызвал далеко не восторженную реакцию в России. Так, бывший посол в Лондоне Семён Воронцов заявил, что сановникам, подписавшим Тильзитский договор, следовало бы въехать в столицу на ослах. Но если бы это было лишь мнением знаменитого англофила! Мир с Францией встретила недоброжелательно вся аристократическая верхушка Петербурга. Савари докладывал, что его целых полтора месяца не принимали ни в одном из знатных домов столицы, и это притом, что царь принял посланца своего союзника вечером того же дня, когда тот прибыл в Петербург! А на следующий день Савари ужинал с Александром в Каменноостровском дворце.
Нужно заметить, что Наполеон не самым лучшим образом подобрал кандидатуру посланца. Разумеется, Савари был человеком умным, преданным, умеющим хорошо говорить, а ещё лучше — слушать. Но у него было два недостатка: во-первых, он происходил из незнатной семьи, а во-вторых, принимал самое активное участие в деле герцога Энгиенского, которое наделало столько шума всего за три года до Тильзита.
Конечно, неудачный выбор посланца отчасти послужил причиной холодному приёму, который аристократический Петербург оказал ему, но куда важнее было то, что российская элита встретила Тильзитское соглашение в штыки. Первой очевидной причиной этой реакции было то, что мир был подписан после сокрушительного поражения. Позор относился не к самому факту подписания мира, не к его статьям, которые большая часть общества и не знала, а к тому, что мир был заключён спустя несколько дней после разгрома под Фридландом. Наконец, если учитывать, что после войны 1805 г. мир так и не был подписан, Тильзит венчал собой не только поражение в Восточной Пруссии, но и Аустерлицкую катастрофу.
Савари очень точно доложил по этому поводу императору: «Меня только что предупредили, что во всём обществе позволяют себе открыто высказываться против настоящего положения вещей. В особенности горячатся офицеры, они краснеют от того, что мир был заключён после поражения, и желают отомстить за позор. Эти настроения требуют бдительности, но не представляют опасности»8.
Второй причиной была также очевидная классовая неприязнь российской аристократии к французским «безродным выскочкам», к армии и обществу, едва только вышедшим из горнила революции. Подобное отношение существовало, разумеется, и раньше, но тогда французы были далеко, а сейчас оказались прямо под носом, а один из них вообще приехал в Петербург и чуть не каждый день ужинал у царя.
Не следует сбрасывать со счетов ещё одну причину — вполне реальные опасения по поводу распространения социальных потрясений. После Тильзитского мира кодекс Наполеона и общество, где было декларировано гражданское равенство, оказались буквально на границах Российской империи. Оренбургский помещик М. В. Веригин писал: «В новой конституции герцогства Варшавского говорится, что никто не имеет права владеть крепостными. И вот одним росчерком пера дворяне почти лишены собственности. Можно опасаться, что эта эпидемия распространится и у нас. Это станет страшным ударом для России»9.
Наконец одной из самых главных причин враждебного отношения русской знати к Тильзитскому миру стал польский вопрос. И это была далеко не только моральная, но и вполне материальная проблема. О том, насколько материальные интересы российской элиты были привязаны к обладанию польскими провинциями, говорят цифры. Вот, например, часть документа, где указаны фамилии русских вельмож и количество крепостных, которые были переданы им в результате конфискаций 1793–1795 гг., произведенных у представителей польской знати, участвовавших в борьбе против разделов Речи Посполитой:
«Генерал порутчику Голенищеву Кутузову[33]. Конфискованные у судьи Андрея Дубравского, в Волынской губернии разные фольварки с принадлежащими к ним селениями 2531 (душ)
Местечко Райгородок 136
И того 2667.
Генерал фельцейхмейстеру Графу Зубову. В Литовской губернии из бывших королевских столовых имений Економию Шавельскую 13 662…
Генерал аншефу графу Николаю Салтыкову. Из секвестрованных у подскарбия Литовского Михайлы Огинского в Минской губернии местечко Равок и двор Поморовщизну, фольварок Левков с деревнями 964
Местечко Илия с фольварками 1005
Да в части отделённой от Минской губернии к Могилёвской село Цецержин с деревнями 2732
Итого 4701…
Действительному тайному советнику и обер гофмейстеру графу Безбородке в Брацлавской губернии староство Хмельницкое 4981…
Действительному тайному советнику Сиверсу.
В Минской губернии
Из секвестированных у стражника литовского Яна Оскирки, местечко Барбаров с деревнями 1396
В той же губернии из принадлежавших Бискуну Виленскому село Уборцы с деревнями 1412
Итого 2808…
Генерал фельдмаршалу Графу Петру Александровичу Румянцеву Задунайскому в Литовской губернии из экономии Бржестской бывшей в числе королевских столовых имений 5700.
Да в Брацлавской губернии из секвестрованных у Подчашаго короннаго Михайлы Чацкого село Серебринец с деревнями 1399
Итого 7099.
Генерал аншефу Князю Репнину.
В Минской губернии экономия Пинская 3995
В Подольской губернии, части той же экономии фольварок Сварицевский с деревнями 390
Итого 4385.
Генерал порутчику Графу Ферзену в Волынской губернии из секвестрованных у старосты Новгородского Тадеуша Чацкого ключ Острогский, за исключением из него по случаю устрояемаго тут окружного города из числа поселян 188 душ 2367
Да в той же губернии староство Просятковское 754
Итого 3121…
Генерал фельдмаршалу Графу Суворову Рымникскому в Литовской губернии из экономии Бржестской бывший в числе королевских столовых имений ключ Кобринскийс прочими ключами, фольварками и имениями составлявшими бывшую губернию Кобринскую 6922.
Генерал порутчику Денисову. Из того же местечка (Полянок Минской губ.) 1200.
Генерал майору Бенигсену
В минской губернии принадлежавших бискупу Виленскому село Козлов Берег 180
Село долгинов 138
Местечко Медведичи с деревнями 769.
Итого 1087…
Генерал порутчику Коновницыну в Волынской губернии принадлежавшие капитуле Олыцкой, селы Тинка и Забора и деревня Чабель 470»10.
Это лишь небольшая часть тех секвестров и конфискаций, которые были проведены после разделов Речи Посполитой и послужили огромному обогащению верхушки русской знати. Так, например, только на территориях белорусских губерний за 1772–1800 гг. в собственность русским помещикам было роздано 208 505 «душ мужеского пола»11.
Уже известный нам генерал Ланжерон писал: «Имущество (польской знати) роздано русским генералам, министрам, придворным, фаворитам и лакеям всех этих пиявок на теле несчастного народа, который претерпел ужас грабежа всеобщего и организованного. Тюрьмы были наполнены невинными, ими же наполнена Сибирь. Много несчастных погибло в безызвестности, но зато Зубовы, Марковы, Безбородко получили собственность, захваченную у многих семейств. Фаворит Платон Зубов получил в Курляндии и в Самогитии земли с крестьянами, которые давали доход 2 млн[34] руб. в год…»12
Обратим внимание на фамилии в списке тех, кто получил конфискованные владения, и на те, что упомянул Ланжерон: Кутузов, Суворов, Румянцев, Салтыков, Зубов, Беннигсен, Репнин, Коновницын, Безбородко… Всё это семьи, представляющие верхушку русской аристократии, генералитета и чиновничества. Все эти люди отныне оказались связаны круговой порукой по отношению к польской проблеме. Все, что касалось перспективы возрождения Польши, приводило в бешенство русскую аристократию.
Наконец последним фактором, определявшим резко негативную оценку Тильзитского мира со стороны российских вельмож, были торговые интересы, а именно экспорт зерна и сырья в Англию, за счёт которого богатели самые знатные семьи Российской империи.
Что же касается народа, то на него в известной степени повлияла анафема, объявленная Наполеону, и антифранцузские проклятья, которые раздавались с церковных амвонов по всей России. Только после напоминания Савари царь отдал распоряжение прекратить подобные речи в церквях.
Ряд историков переносят все эти враждебные Наполеону и Франции оценки и на времена, предшествовавшие войнам 1805–1807 гг., да ещё утрируют их за счёт описания настроения русского общества в 1812 г. К этому добавляются рассуждения об угрозе безопасности России, агрессивных планах Наполеона на Балканах и т. п. Всё это смотрится наукообразно, «разумно» объясняя активное участие России в Третьей и Четвёртой Коалициях. А если говорить точнее, ту решающую роль, которую Александр I сыграл в развязывании двух войн.
Как ясно сказано в предыдущих главах, до 1805 г. подобных настроений в русском обществе не было. Мало того что интересы России и Франции серьёзно не пересекались, — даже сойтись в бою было негде, мешали лежащие в центре Европы государства, о чём так переживал Александр. Не было не только никаких геополитических и экономических предпосылок, но даже и общественного мнения, которое бы толкало правительство к конфликту.
Русская аристократия не испытывала никакого желания драться с Наполеоном, у народа не было ненависти к французам, и уж тем более не существовало никаких серьёзных оснований идти сражаться в далёкие края за интересы, не понятные ни русским солдатам, ни даже генералам. Ничего, кроме маниакального желания Александра I и кучки поддерживающих его аристократов-англофилов любой ценой ввязаться в войну с Францией. Что касается Наполеона, он вообще не мог понять, чего от него хочет Александр, и был уверен, что молодого «несмышлёного» царя толкают на войну продавшиеся Англии аристократы, засевшие в русском правительстве.
Зато, когда Россия поучаствовала в двух больших войнах против Франции, ситуация изменилась. Кроме жажды реванша со стороны офицеров и генералов, возникли вполне серьёзные опасения за интересы правящего класса в целом. Тем самым появились экономические и геополитические предпосылки серьёзного конфликта.
Теперь Александр мог даже на некоторое время самоустраниться от процесса, который он начал. Была обрушена глыба, которая мало-помалу вызвала лавинообразную реакцию, и личное участие царя стало уже не столь важным.
Обращая внимание на огромные сдвиги в отношении русского общества к Франции и Наполеону, нельзя в то же время смотреть на события 1807–1811 гг. сквозь призму будущей войны 1812 г. Знаменитый поэт и партизан Денис Давыдов в своём известном произведении «Тильзит в 1807 г.» дал такую безапелляционную картину отношения русских офицеров к французам: «Общество французов нам ни к чему не служило; ни один из нас не искал не только дружбы, даже знакомства ни с одним из них, невзирая на их старания… За приветливости и вежливость мы платили приветливостями и вежливостью — и всё тут. 1812 год стоял уже посреди нас, русских, с своим штыком в крови по дуло, с своим ножом в крови по локоть(!!)»13.
Эта фраза, написанная много лет спустя после 1812 г., очень хорошо показывает, как последующие события часто полностью искажают воспоминания. Свидетельства многих французских участников Тильзитской встречи говорят скорее о приятельских отношениях, которые установились между офицерами ещё недавно враждовавших армий. Наконец, бывали и совсем особые случаи. Так, капитан штаба д’Эспеншаль знал некоторых русских офицеров по своему эмигрантскому прошлому: «…Я, по счастливой случайности, встретил молодого графа Левашова, с которым был очень дружен в Неаполе, — рассказывает д’Эспеншаль. — Мы бросились в объятья друг другу со всей экспрессией нашей молодости, вспоминая о недавнем времени, когда у нас было много общих моментов счастья и удовольствий»14. Ну а о том, с каким энтузиазмом русские офицеры завязали дружеские связи с французскими офицерами, и как они вместе предавались отчаянному веселью в штабе самого Наполеона в кампанию 1809 года, речь пойдет в следующей главе.
Эти случаи, конечно, неординарные, зато реакция, которую отметил русский чиновник Вигель в среде провинциального пензенского дворянства, была скорее вполне обыденной: «Что за толки услышал я, — Боже мой! Вот их сущность: „Ну что ж, была война, мы побили неприятелей[35], потом они нас побили, а там обыкновенно, как водится, мир; и слава Богу, не будет нового рекрутского набора“»15.
Интересно также отметить реакцию российского духовенства на заключение Тильзитского мира. С учётом того, что говорилось об анафеме, можно вообразить, что все русские священники в штыки приняли известие о подписании мира с Антихристом. Но иерархи русской церкви вполне понимали, что проповеди насчёт Антихриста были исключительно политическими, поэтому договор с Наполеоном их совершенно не удивил. Митрополит Августин произнёс в Петербурге восторженную проповедь по поводу заключения мира и получил от Александра I щедрые подарки за блестящую речь. В ответ знаменитый митрополит Платон написал своему коллеге: «С полученным Вами от государя подарком я поздравляю, он служит доказательством того, что есть у нас мир, да и мир радостный»16.
Что же касается народа, то среди мужиков распространился слух, в комической форме объяснявший, почему от вражды с безбожным Наполеоном перешли к дружбе. Говорили, что если «наш православный царь» встретил «ихнего ампиратора» на плоту, то это потому, что он перво-наперво, макнув его в воду, окрестил, и только после этого стал вести переговоры.
В этой связи возникают большие сомнения в абсолютно спонтанной, жёсткой реакции петербургского общества на появление посланца Наполеона. Очень странно, что в стране, где мнением начальства обычно не пренебрегают, в течение полутора месяцев нигде (!) не принимали генерала, который чуть ли не каждый день ужинал в обществе царя! Ну и, наконец, история с отказом разместить Савари и его свиту в гостиницах вообще вызывает недоумение. Настолько, что этому просто не стоило бы верить, если бы генерал написал об этом только в своих мемуарах. Но он ясно и чётко указывает на это происшествие в своём рапорте Наполеону от 6 августа 1806 г. То есть факт налицо.
Совершенно невообразимо, чтобы хозяева гостиниц осмелились самовольно играть такую шутку с человеком, которого спустя несколько часов после приезда в Петербург принял в своём дворце сам царь. Всё это очень похоже на тонкую игру, организованную по прямому указанию самого Александра, в стиле приёма, известного в следственной практике под названием «доброго» и «злого» следователя. Подчёркивая свою доброжелательность, будучи изысканно любезным с посланником, царь как бы показывал: «Вот видите, я делаю всё, что могу! Но Вы понимаете, что очень сложно работать в такой ситуации, когда вся страна враждебна нашему союзу». Тем самым он заранее снимал с себя все обязательства по отношению к Франции — всегда можно было сослаться на противодействие знати. Ас другой стороны, он мог больше требовать от своего союзника под предлогом необходимости задобрить эту знать.
Конечно, это лишь догадки. Ясно, что письменного приказа не принимать Савари в салонах петербургских аристократов быть не могло, и потому трудно найти какое-либо неоспоримое доказательство. Зато совершенно очевидно, что царь, несмотря на все свои приторно любезные встречи с Савари, сохранил в душе вражду к французскому императору. И этому есть письменные доказательства. Своей матери молодой царь с циничной откровенностью писал: «Никакого подлинного союза с Францией нет и в помине: есть лишь временное показное примыкание к интересам Наполеона. Борьба с ним не прекратилась — она лишь изменила свою форму».
А прусскому королю царь откровенно говорил ещё в Тильзите: «Потерпите. Мы заберём обратно всё, что потеряли. Он сломит себе шею. Несмотря на все мои демонстрации и наружные действия, в душе я Ваш друг и надеюсь доказать Вам это на деле».
Игру Александра I первым понял и со всей ясностью изложил великий князь Николай Михайлович Романов. Этот князь и выдающийся историк был расстрелян в 1918 г. большевиками за свою принадлежность к царской семье и поэтому в течение всего советского периода ни разу не издавался. Трудно найти большего разоблачителя Александра, чем этот член семьи Романовых.
Николай Михайлович писал: «Александр, как не простил Австрии кампании 1805 г., не забыл и Аустерлица и ждал терпеливо минуты смыть позор; не желая, может быть, преждевременного кровопролития, он только и сблизился с Наполеоном, чтобы его погубить, и, когда настал момент, воспользовался гениально всеми обстоятельствами, став всенародно жертвой коварства и честолюбия своего союзника»17.
Стремление Александра прикидываться добрейшим другом, жертвой недовольной, фрондирующей знати, послужило, очевидно, причиной назначения послом во Францию графа Петра Александровича Толстого. Назначение совершенно невообразимое, если бы царь хоть на секунду стремился сохранить хорошие отношения между Россией и Францией. Граф Толстой был генералом, чуждым дипломатической тактичности, человеком суровой внешности и резких манер. К тому же он был убеждённым, ярым противником франко-русского союза! Его жена, «долговязая, тощая, несветская, неуклюжая, неумная», также была резко враждебна по отношению к Франции.
Едва посольская чета приехала в Париж, как с первых дней своего пребывания во французской столице Толстой стал, словно нарочно, делать всё, чтобы испортить отношения между странами. По поводу приезда русского посла император устроил самый торжественный приём во дворце Фонтенбло и был необычайно любезен. Специально чтобы выказать уважение к России, он надел полученный в Тильзите орден Андрея Первозванного с голубой лентой через плечо. Несмотря на это, граф Толстой во время всей аудиенции стоял с недовольным видом и хранил ледяное, угрюмое молчание.
Это тем более непонятно, если принять во внимание то, что кроме почестей Наполеон встретил посланника Александра удивительным, невообразимым подарком. За миллион франков, плюс Елисейский дворец в придачу, император выкупил у маршала Мюрата его роскошный особняк Телюссон. Но Наполеон купил не просто помещение для посольства, а, проявляя огромное внимание к посланцу «дружественной» державы, преподнёс дворец в подарок вместе со всем, что его наполняло: роскошной мебелью, дорогими картинами, столовым серебром, коврами и т. д. Интересно, что все эти богатства стоили даже дороже, чем сам дворец.
Но на Петра Александровича это не произвело никакого впечатления. Русский посол, избегая собраний, где появлялся император, стал зато завсегдатаем Сен-Жерменского предместья, где гнездилась оппозиционная, роялистки настроенная знать и велась открытая пропаганда против правительства.
Выходки Толстого просто изумляют. Вспомним, что Наполеон рекомендовал Савари избегать всяких разговоров о войне. Понятно, что, беседуя о сражениях, где нынешние партнёры были в рядах противоборствующих сторон, легко было напасть на сюжет, который мог вызвать обоюдное раздражение. Граф Толстой словно старался сделать это нарочно. Однажды, возвращаясь после императорской охоты, куда Пётр Александрович, естественно, был приглашён как посол великой союзной державы, он оказался в карете с князем Боргезе и маршалом Неем. В дороге Толстой стал настойчиво говорить на военные темы, безудержно восхваляя русские войска и пренебрежительно отзываясь о французах. А потом вообще дошёл до того, что высказал надежду на реванш. Но напротив боевого генерала Толстого тоже сидел не престарелый защитник толерантности, а 38-летний маршал Ней, известный своей порывистой отвагой в бою, харизмой и вспыльчивостью. С учётом того, что корпус Нея, ведомый лично маршалом, своей отчаянной атакой решил судьбу Фридландского сражения, у него было иное мнение насчёт предмета дискуссии… Слово за слово, спор разгорелся и принял столь острый, жёсткий оборот, что, если бы не князь Боргезе, прогулка закончилась бы дуэлью.
Но если бы всё только ограничивалось неблагодарностью и грубостью посла! Толстой получил рекомендацию добиваться скорейшего ухода французской армии с прусской территории. Это был один из пунктов полученных им инструкций, но почему-то именно за него принялся Петр Александрович с упёртой настойчивостью, забывая все те вопросы, где можно было бы найти точки соприкосновения. Толстой посылал в Петербург рапорты один мрачнее другого. За задержкой вывода французских войск из Пруссии он увидел желание окончательно расчленить это государство. Отсюда посол сделал серию умозаключений, согласно которым уничтожение Пруссии для Наполеона было не только целью, но и средством добраться до Российской империи.
Все письма Толстого из Парижа полны яда и ненависти. Вместо того чтобы хоть как-то способствовать улучшению отношений между государствами, он то указывал, что французское правительство стремится вмешиваться во внутренние дела России (донесение 19 ноября 1807 г.), то предлагал сближение с Австрией, чтоб противодействовать Наполеону (донесение от 8 сентября 1808 г.). Но его самая главная мысль, которая присутствует во многих посланиях, — это необходимость наращивать армию и сосредоточить в западных губерниях России до 200 тыс. солдат. Словом, всеми силами готовиться к войне!18
Совершенно другого посла избрал Наполеон, чтобы направить к санкт-петербургскому двору (напомним, что Савари был лишь временным посланником). Подобно Толстому, посол Франции в России происходил из знатного рода и был боевым офицером. Но на этом их сходство заканчивалось. Ещё ранее Савари писал императору, что в Петербурге «нужен военный человек, который мог бы украшать своим присутствием парады, человек, который по своему возрасту, по своему стилю, а также по своему открытому характеру мог бы понравиться императору Александру». Кроме того, адъютант императора справедливо считал, что в Петербурге требовался человек из знатной семьи, который своей обходительностью и изысканностью манер мог бы произвести впечатление на женщин.