«Наполеон дунул, и Пруссии не стало» — такой короткой фразой охарактеризовал великий немецкий писатель Генрих Гейне то, что произошло в эту фантасмагорическую двухнедельную войну.
Без сомнения, под влиянием военных успехов Наполеон, находясь в Берлине, принял важнейшее решение, повлиявшее на всю последующую историю его империи и оказавшее огромное влияние на всю историю Европы.
21 ноября 1806 г. французский император подписал знаменитый Берлинский декрет, декларирующий экономическую блокаду Британских островов. Декрет начинался торжественной преамбулой, объяснявший жителям всего континента, почему было принято подобное решение. Указывалось, в частности, следующее:
«1. Учитывая, что Англия не уважает прав человека, которые обычно признаются цивилизованными государствами,
2. что она рассматривает как врага всякого подданного вражеского государства и забирает в плен не только экипажи боевых кораблей, но и экипажи торговых судов, и даже просто торговцев и негоциантов, путешествующих по своим делам,
3. что она распространяет на торговые суда и собственность частных лиц право завоевания, которое применимо только к вражеским государствам,
4. что она распространяет на города и неукреплённые торговые порты право блокады, которое цивилизованные народы применяют только к крепостям,
5. что она объявляет в состоянии блокады те приморские крепости, перед которыми у неё нет ни одного военного корабля, хотя крепость действительно блокирована лишь тогда, когда она реально окружена военными силами и когда к ней невозможно приблизиться без опасности,
6. что она объявляет находящимися в состоянии блокады порты, целые побережья и даже целые государства, которые все её объединённые силы не смогли бы заблокировать…
|
|
7. что это поведение Англии достойно первых веков варварства, и что это государство использует своё могущество во вред всем,
8. что естественным правом является противопоставить врагу оружие, которым он пользуется…
Мы провозглашаем следующее:
1. Британские острова объявляются в состоянии блокады.
2. Всякая торговля и переписка с Британскими островами запрещается. В соответствии с этим все письма и посылки, направленные в Англию, либо англичанину, либо написанные на английском языке, не могут быть отосланы по почте и будут конфискованы…
3. Всякий подданный Англии, чем бы он ни занимался, обнаруженный в любой стране, занятой нашими войсками, будет рассматриваться как военнопленный.
4. Всякий склад, всякий товар, всякая собственность какого бы рода они ни были, принадлежащие английскому подданному, конфискуются…»17
Как видно из текста декрета, Наполеон взывал к общественному мнению всех европейских стран, указывая на многочисленные злоупотребления (по понятиям тех времён) английского флота и английского правительства. Император ставил задачу не только принудить власти и народы континентальной Европы к экономической войне, которую он объявил Великобритании, но и убедить их в её необходимости и справедливости.
Надежды Наполеона основывались на идеях физиократов, философов XVIII века, считавших, что истинным богатством страны является сельское хозяйство, после него — промышленность. Торговля же, а тем более финансы являются лишь производными. Согласно этой теории, богатство Англии, основанное на торговле и спекуляциях, являлось лишь колоссом на глиняных ногах, и стоило только лишить Англию возможности получать сырьё на континенте и заваливать европейские страны своими товарами, как её призрачное могущество рухнет.
|
|
Без сомнения, мысли Наполеона были далеко не абсурдными, однако император не знал, что уже в 1806 г. только 33,1 % английского экспорта направлялось в Европу (24,3 % в США и 42,6 % в остальные страны мира)18. Таким образом, удар, для которого потребовалось задействовать огромные силы, не стал для Великобритании настолько чувствительным, как ожидалось.
Но самое главное, что, объявив континентальную блокаду (тогда этого термина ещё не было, он появится позднее), Наполеон фактически вынужден был объявить войну до победного конца. Чтобы блокада была эффективной, следовало закрыть все порты Европейского континента, а это значило, что все государства должны были либо стать вассальными от Франции, либо вступить в союз с Наполеоном. Продиктовав пункты декрета континентальной блокады, император поставил перед собой сверхзадачу, которая отныне будет диктовать ему внешнюю политику в отношении всех держав континента.
России в этой системе он отводил важнейшее место, так как видел в ней потенциального союзника, с помощью которого ему удастся поставить на колени надменную Британию.
На страницах этой книги мы ещё не раз будем возвращаться к проблеме континентальной блокады, здесь же отметим, что кроме наступательной внешней политики, к которой она принуждала Наполеона, блокада сыграет ещё одну дурную шутку. Следствием блокады станет повышение цен на многие импортные товары: сахар, кофе, табак, высококачественное английское сукно. Иначе говоря, всё это станет источником каждодневного раздражения европейского потребителя. Позже Наполеон воскликнет: «Я ужасаюсь, когда думаю, что из-за чашки кофе, в которой было чуть больше или чуть меньше сахара, остановили руку, которая хотела освободить мир!»19
|
|
Но всё это будет много позже. Пока же вернёмся на театр боевых действий.
Нужно отметить, что, в отличие от экономики, в области военной у Наполеона вовсе не началось головокружение от успехов, и, несмотря на блистательные победы, император обратился к прусскому королю с мирными предложениями. Условия мира были довольно жёсткие: Пруссия должна была передать Великой Армии ряд важных крепостей, а русская армия должна была уйти из пределов Пруссии. Однако эти условия даже отдалённо не соответствовали той мере разгрома, который потерпела Пруссия. Укрывшись на территории Восточной Пруссии, король созвал совет, который собрался 16 ноября 1806 г.
Можно почти не сомневаться в том, что совет, да и сам король, скорее всего, приняли бы предложения Наполеона, если бы не решимость Александра драться несмотря ни на что. К этому времени царь был уже проинформирован о том, что случилось на полях Йены и Ауэрштедта. Он был изумлён. Однако нужно отдать ему должное — катастрофа пруссаков не смутила русского монарха. В письме, адресованном королю Фридриху Вильгельму III, от 22 октября (3 ноября) 1806 г. он подтвердил, что получил известия о разгроме Пруссии. Тем не менее он заявил о непоколебимой верности России своим обязательствам и о том, что он окажет военную помощь. Было обещано, по крайней мере, 140 тыс. русских солдат.
В результате мнение членов королевского совета разделились. Одни считали, что нужно заключать мир, другие — что необходимо продолжать войну. За плечами же прусского короля словно незримо стоял Александр с его твердым намерением вести борьбу с Наполеоном до конца. В результате вопреки здравому смыслу, вопреки тому, что семь из одиннадцати членов совета были за мир, Фридрих Вильгельм принял решение не складывать оружия.
В этот момент французская армия вышла к линии Одера, за которой начинались земли бывшей Польши, оккупированной пруссаками.
Перед Наполеоном встал сложнейший выбор: что делать дальше? Остановиться на Одере или, преследуя пруссаков, вступить на территорию бывшей Речи Посполитой? Проблема, которая возникла перед Наполеоном, станет, наряду с континентальной блокадой, одной из самых главных проблем империи и также одним из самых основных, если не самым основным, пунктом преткновения в русско-французских отношениях.
Чтобы правильно понять корни этого явления, нам необходимо сделать небольшое историческое отступление, которое, казалось бы, не имеет прямого отношения к событиям наполеоновской эпохи, но без которого просто невозможно понять события не только 1807, но и 1812 г.
Земля, к которой подошли французские солдаты, ещё недавно называлась гордым именем Речь Посполитая. По-русски это означает не что иное, как «общее дело», а по-латыни — «res publica». Наконец, полное название этого государства — Речь Посполитая Короны Польской и Великого княжества Литовского (Rzeczpospolita Korony Polskiej i Wielkiego Księstwa Litewskiego). Оно появилось в 1569 г. в результате так называемой Люблинской унии, объединившей Великое княжество и Польское королевство в единое государство (до этого, начиная с XIV века, существовала личная уния, объединявшая властителей двух стран). В этом государстве был общий король, единый сейм, единая внешняя политика и единая монетная система. Однако Польское королевство и Великое княжество Литовское сохраняли свою собственную администрацию, свои финансы, свои суды и даже обладали собственным войском.
Во время подписания Люблинской унии произошло перераспределение территорий внутри Речи Посполитой. Большая часть украинских земель вошла в состав Польского королевства. Отныне Польша и Украина представляли собой так называемые «Коронные земли». Остальная территория сохранила название Великое княжество Литовское.
Необходимо отметить, что Великое княжество Литовское, несмотря на своё название, имело мало общего с современной Литвой. Это было большое многонациональное государство: здесь проживали балтоязычные литовцы, латгалы, ятвяги, славяноязычные литвины, русские, поляки, немцы, евреи, литовские татары и караимы. Здесь говорили на самых разных языках, но наиболее распространён был западнорусский. Языком официальных документов также был западнорусский письменный язык. Однако после Люблинской унии всё более распространяется польский язык и польская культура. В результате дворянство Речи Посполитой постепенно становится польскоязычным. Дворяне перенимают польскую культуру, польские обычаи, костюм, оружие и т. д.
Речь Посполитая была многоконфессиональным государством, где католическая религия являлась основной. Однако православная религия также играла очень важную роль. В 1596 г. в результате собора Западнорусской церкви, проходившем в городе Бресте, была принята так называемая Брестская уния, в результате которой часть православного духовенства Речи Посполитой приняла главенство римского папы, и возникла новая церковь, получившая название Униатской. На значительной части территории Украины и в восточных землях Великого княжества Литовского православные не приняли унии и сохранили свою собственную церковь.
XVI век был золотым веком Речи Посполитой, её владения простирались «от моря до моря», то есть от берегов Балтики до Северного Причерноморья. В это время многие западные русские земли, и в частности Смоленск, входили в состав Речи Посполитой. Граница между Речью Посполитой и Московским царством проходила менее чем в 250 км от Москвы! Однако в XVII веке начинается упадок некогда великого государства. Король здесь был выборным, а шляхта имела столько прав, что управлять страной было почти что невозможно. Один из самых печально знаменитых законов Речи Посполитой — так называемое «liberum veto». Достаточно было одному из шляхтичей во время сейма сказать veto (лат. «запрещаю»), чтобы решение, за которое голосовали все остальные, было не принято. В результате растущей шляхетской анархии Речь Посполитая в XVII веке потеряла многие владение на востоке, в том числе Левобережную Украину и Смоленск.
В XVIII веке страна окончательно приходит в упадок, а её соседи становятся всё сильнее. Ясно, что природа не терпит пустого места, и мощные сопредельные государства начинают вмешиваться во внутренние дела Речи Посполитой, а потом и просто-напросто решают прибрать к рукам часть её территории. В 1772 г. состоялся так называемый первый раздел Польши (этот термин устоялся в исторической литературе, хотя речь здесь идёт о Речи Посполитой). Россия, Пруссия и Австрия оторвали по большому куску окончательно пришедшего в упадок государства. Россия получила земли общей площадью 92 тыс. км² с населением 1 млн 300 тыс. человек (к моменту первого раздела население Речи Посполитой составляло 12,3 млн человек, а её площадь была 718 000 км²). Всего же страна потеряла 3 млн 480 тыс. человек и 210 тыс. км² территории.
Революционные события во Франции вызвали подъем патриотических настроений в Польше, и 3 мая 1791 г. после долгих заседаний сейма была принята конституция. Эта конституция не была революционной. Она, наоборот, упрочила власть короля, установила наследственную монархию, создала унитарное государство и покончила со шляхетской вольницей. В частности, было отменено печально знаменитое «liberum veto». Мещане были уравнены в правах со шляхтой, а крестьяне брались под защиту государства.
Екатерина II была в бешенстве и в ответ на польскую конституцию инициировала собрание нескольких продажных магнатов в городке Тарговица под Уманью, где они объявили конфедерацию с целью восстановить «польские свободы» и отменить конституцию 3 мая. Екатерина тотчас же поддержала «повстанцев», борющихся за «свободу» (слово «демократия» в подобных случаях тогда ещё не употребляли). Русские полки были переброшены с турецкой границы и двинулись на Варшаву. Польский король Станислав Понятовский не оказал сопротивления и, более того, в страхе перед расправой присоединился к конфедерации. В июне 1793 г. в Гродно был собран новый сейм. Его заседания происходили в гродненском замке, наполненном и окружённом русскими солдатами. Для большей убедительности на замок навели стволы пушек. Сейм в гробовом молчании признал отмену конституции и новый раздел Речи Посполитой. Ставшую ненужной конфедерацию «борцов за свободу» разогнали.
Согласно второму разделу 1793 г., Россия получила Правобережную Украину, а Пруссия — Данциг, Торн и Великую Польшу с Познанью. После второго раздела страна потеряла около 308 тыс. км² с населением около 2 миллионов человек. Этот очередной раздел страны вызвал национально-освободительное восстание под руководством Тадеуша Костюшко. Восстание было подавлено. 5 ноября 1794 г. войска Суворова взяли штурмом предместье Варшавы — Прагу.
Об этом штурме необходимо сказать отдельно. Большинство русских историков предпочитают не говорить о нём вообще или, в крайнем случае, упоминать вскользь. Однако произошедшее в предместье Варшавы, лежащем на восточном берегу Вислы, заслуживает внимания. В польскую историографию оно вошло под названием «резня в Праге». Действительно, штурм, который предпринял Суворов, закончился трагическим результатом. Русские солдаты, овладев укреплённым предместьем, устроили ужасающую бойню не только оборонявшим укрепления солдатам и ополченцам, но и мирному населению.
Удивительно, что даже сейчас есть историки, которые не хотят признавать это событие или «минимизируют» его значение, говоря о том, что в Праге было убито не 20 тыс. жителей, как утверждают польские исследователи, а «всего лишь» 10 тыс., что казаки не насаживали младенцев на пики, что всё это — россказни злопыхателей, что вообще погром, грабёж и насилие сопровождали в ту эпоху любой штурм и т. д. и т. п.
Действительно, неписаные законы войны того времени предполагали, что взятый штурмом город отдавался на разграбление войскам. Однако всё же существует разница между грабежом и насилием, с одной стороны, и резнёй тысяч мирных жителей — с другой. Кроме того, в Центральной Европе, начиная, скажем, со второй четверти XVIII века, подобных событий в крупном масштабе не происходило. Одно дело — войны с турками, здесь враг не церемонился с европейскими городами, и, соответственно, европейцы не церемонились с ним. Другое дело — войны между регулярными армиями Европы. В большинстве случаев в XVIII веке крепости брали не штурмом, а осадой. Когда брешь в крепостном обводе была пробита, гарнизону предлагалось капитулировать на почётных условиях, что обычно и происходило, так как в большинстве случаев у осаждающих было больше сил и средств, а обороняться имело смысл, пока крепость не была сильно повреждена. Муниципалитеты городов, естественно, боявшиеся последствий штурма, обычно уговаривали коменданта сдаться, пока не поздно.
В XVIII веке в Западной и Центральной Европе нельзя припомнить ни одного штурма большого города с грабежом и насилиями. Последний раз взятие городов с последующими бесчинствами происходили в ходе Тридцатилетней войны (1618–1648 гг.). Самым ярким примером является знаменитый разгром Магдебурга имперской армией Тилли в 1631 г.
Напротив, ни в ходе войны за австрийское наследство (1740–1748 гг.), ни в ходе Семилетней войны (1756–1763 гг.), ни тем более в ходе полукомичной австро-прусской «картофельной» войны (1778 г.) ничего подобного не происходило. Так что европейцы совершенно отвыкли от такой войны. И не так уж важно, погибло в Праге 10 тысяч или 20 тысяч человек, важно то, что этот штурм стал для поляков поистине моральным шоком. После него Варшава капитулировала, и сопротивление прекратилось.
Значит ли это, что Суворов, действуя жестоко, сэкономил жизни других людей? Возможно, в тот момент да. Однако в историческом плане пражский погром был, без сомнения, ошибкой. Если бы Суворов, вступив в город, просто казнил отдельных руководителей восстания, вероятно, это было бы забыто через несколько лет, но дикие сцены пражской резни остались в памяти людей на долгие годы и уж тем более никак не были забыты в наполеоновскую эпоху. Напомним, что между штурмом Праги и вступлением Наполеона в Польшу прошло менее 12 лет. В памяти всех взрослых поляков были живы события в Праге. Воспоминания о них создали атмосферу негативного отношения к русским властям и войскам, на фоне которого будет развиваться польское национально-освободительное движение.
После штурма Праги и разгрома восстания Речь Посполитая перестала существовать. В 1795 г. по третьему разделу Россия получила Литву, оставшуюся часть Белоруссии и Западную Украину (территория 20 тыс. км² с населением 1,2 млн человек). Варшава и значительная часть старых польских земель отошли к Пруссии. Австрия на этот раз не осталась в стороне и получила так называемую Малую Польшу с городом Люблином.
На территории Польши были расквартированы оккупационные войска, бесчинства которых не знали предела. Вот что написал свидетель этих событий, уже известный нам офицер русской армии Ланжерон: «Состояние каждой деревни Польши с 1791 года по 1796 год, когда я пишу эти строки… походит на город, только что взятый штурмом… Солдат забирает всё у крестьянина, а если тот жалуется, то он его бьёт, не оставляя ему (крестьянину) ни хлеба, ни мяса, ни яиц, и требует, чтоб его кормили так, чтоб он мог приглашать своих товарищей и кутить с ними как помещик… Русский солдат стал бичом крестьянина, у которого он квартирует. Солдат совращает жену крестьянина, бесчестит его дочь, прогоняет крестьянина из его постели и часто из его дома. Он съедает всех его куриц, весь его скот, забирает его деньги и регулярно избивает…»20
Что же касается знати, автор записок отмечает: «Те, кто были верны своему отечеству, были выброшены, презираемы, ссылаемы, заключены в тюрьмы. Повсюду конфискация имущества показала, что никакая собственность не будет больше уважаться, и жадность придворных Екатерины поглотила самые лучшие поместья крупных собственников Литвы, Волыни и Подолья…»21
Помимо грабежа завоеванной территории, Третий раздел означал настоящую трагедию полного исчезновения целого государства с глубочайшими историческими корнями, государства, которое внесло многое в жизнь и культуру Европы. Разумеется, для многих поляков, литовцев и других жителей многонациональной Речи Посполитой её исчезновение стало катастрофой. Тем более что конституция 3 мая 1791 г. была очень популярна, и реформы, проведённые тогда в стране, остались в памяти людей как, без сомнения, положительные изменения, которые выводили, наконец, Речь Посполитую из политического хаоса и анархии, царивших в стране в XVIII веке.
С самого начала поляки традиционно связывали надежды на восстановление своего отечества с Францией, и прежде всего они надеялись на непобедимого генерала Бонапарта. Уже в январе 1797 года в рядах его армии, сражавшейся в Италии, был создан так называемый польско-италийский легион. Боевым маршем польских частей стала знаменитая «Мазурка Домбровского», которой затем суждено будет стать национальным гимном Польши:
Еще Польша не погибла,
Коль живем мы сами.
Все, что взял у нас наш недруг,
Мы вернем клинками!
Марш, марш, Домбровский,
За край наш польский,
Чтобы нас встречал он
Под твоим началом!
Вислу перейдем и Варту,
Чтобы с Польшей слиться,
Научил нас Бонапарте,
Как с врагами биться.
Генерал Бонапарт, а впоследствии император Наполеон с большим удовольствием использовал отвагу польских солдат. Однако он вряд ли серьезно задумывался о том, что когда-то ему придется не на словах, а на деле заняться польским вопросом. Все это было тогда так далеко от Северной Италии и Адриатики, которые император рассматривал как возможную сферу влияния Франции. Но вот теперь волею судеб французские войска оказались на границах бывшей Речи Посполитой. И польский вопрос отныне встал во весь рост.
Нечего и говорить, что для поляков, героически сражавшихся в армии Наполеона, все было ясно. Необходимо было перейти Одер, поднять вооруженное восстание на территории прусской Польши, освободить для начала польские территории, томившиеся под немецким гнетом, чтобы потом, рано или поздно, восстановить всю Речь Посполитую.
Однако даже для человека, мало сведущего в политике, было понятно, что освобождение прусской Польши навсегда поссорит Наполеона не только с пруссаками, но и с Россией и Австрией, которые получили в свое время львиную долю польских земель. Именно поэтому один из известных офицеров наполеоновской армии, начальник штаба корпуса Нея, полковник, а впоследствии генерал Жомини, талантливый специалист в области стратегии и тактики, представил Наполеону записку, где он настоятельно рекомендовал императору ни в коем случае не совершать этот рискованный шаг.
Жомини передал свои заметки Наполеону 10 ноября 1806 года в Берлине. Военный теоретик в самых ярких красках расписывал выгоды прусского союза для Франции. По его мнению, Наполеон должен был великодушно простить Пруссии ее нападение и заключить с ней мир, не требуя от нее никаких территориальных уступок, и, прежде всего, ни в коем случае не форсировать линию Одера, ни при каких условиях не затрагивать взрывоопасный польский вопрос. Жомини утверждал, что в случае попытки освобождения Польши Великая Армия встретится с ожесточенным сопротивлением русских, а 150-тысячная австрийская армия может нанести удар с тыла. Наконец, по мнению теоретика, власть более просвещенного государства на польской территории, то есть хозяйничанье пруссаков, идёт польскому народу лишь на пользу.
Похожего мнения придерживался министр иностранных дел Франции Талейран. Последний постоянно говорил о непостоянстве и легкомыслии поляков и об опасности конфликта с Россией, и особенно, с Австрией, к которой Талейран всегда благоволил (увы, не бесплатно).
Были и прямо противоположные мнения. Например, известный тайный агент Наполеона и выдающийся эксперт по вопросам международной политики того времени граф де Монгайар также представил в Берлине свой политический «мемуар» Наполеону. Его выводы были диаметрально противоположны выводам Жомини. Так, Монгайар, во многом опережая свое время, указывал на огромную опасность (в перспективе) усиления Пруссии. Он пророчески отмечал, что Пруссия может стать ядром немецкого объединения, которое позже встанет костью в горле как Франции, так и России: «Власть Германии ни в коем случае не должна принадлежать Пруссии, если мы не желаем, чтобы спокойствие Европы было нарушено этой державой». Монгайар считал также, что Россия является естественным союзником Франции: «Россия не может быть врагом Франции, она, наоборот, нуждается в том, чтобы Франция была независимой и сильной»22.
Монгайар полагал, что «только восстановление Польши укрепит новую политическую систему в Европе». Оно не только позволит создать надежную опору для Франции на востоке Европы, но и поможет нанести англичанам чувствительный удар, так как берега Балтики будут надежно закрыты для британского флота.
Среди маршалов также не было единого мнения. Так, командир 5-го корпуса, известный храбрец и личный друг императора Жан Ланн был очень скептически настроен по отношению к полякам. Вот что он доносил императору 7 ноября из Штеттина, с польских границ: «Невозможно восстановить эту нацию, которая пребывает в возмутительной анархии. Если вооружить поляков, то все польские провинции передерутся между собой… Кажется, что отсюда до самой Вислы простирается страна самая нищая, которую только можно себе вообразить. Это настоящая пустыня»23.
Зато маршал Даву, командир 3-го корпуса Великой Армии и герой битвы при Ауэрштедте, восторженно писал о том, какой прием оказали его авангардам на польской земле: «Поляки встречают нас как освободителей… Повсюду наши отряды были приняты с самым восторженным энтузиазмом как дворянами, так и простым народом. В Познани собрались представители всех знаменитых дворянских семей Польши, чтобы встретить Ваше Величество…»24
Такого же мнения придерживался Мюрат и многие другие знаменитые маршалы и генералы.
Наполеон колебался. Несмотря на восторженные рапорты своих подчиненных об энтузиазме поляков, он прекрасно понимал всю меру опасности, которую влечет за собой само прикосновение к болевой точке Европы. Несмотря на полный разгром пруссаков, несмотря на позорную капитуляцию остатков войск Гогенлоэ под Пренцлау, сдачу корпуса Блюхера под Любеком, капитуляцию знаменитых твердынь Пруссии Кюстрина, Штеттина и Магдебурга (в последнем генерал Клейст с огромным 22-тысячным гарнизоном сдался, когда французы чисто символически обстреляли город из нескольких мортир), император считал все-таки, что лучше всего заключить с пруссаками мир и тем самым прекратить войну.
Конечно, Наполеон, как человек трезвого политического рассудка, не мог позволить себе быть столь великодушным, как предлагал в своей записке генерал Жомини. Император заботился об интересах своей страны и был полон решимости не допустить, чтобы Пруссия могла когда-либо нанести внезапный удар. Она, по мнению Наполеона, должна была хотя бы символически заплатить за развязанную войну. Однако условия, которые ставил император своему противнику, были более чем умеренными.
Как уже отмечалось, к великому удивлению Наполеона, прусский король отказался от мира.
Так у императора оставалось все меньше выбора. Продолжение войны с пруссаками и борьба с русской армией становились неизбежными. Естественно, что в этой ситуации с чисто стратегической точки зрения было бы крайне неразумно позволить остаткам прусских войск прийти в себя, получить новые пополнения из Восточной Пруссии и собрать новую мощную армию на территории Польши.
Наконец, свою роль сыграл фактор «пустого пространства». От Одера до Вислы практически не осталось прусских войск, а русские отряды еще не появились. Таким образом, большая часть прусской Польши была совершенно свободна, и ее могли занять даже небольшие кавалерийские отряды. Крепости, прикрывавшие переправы через Одер: Кюстрин и Штеттин, — были в руках Великой Армии. Польша словно манила французов в глубь своих просторов.
В результате, подчиняясь жесткому стратегическому императиву и соблазну «пустого пространства», Наполеон принял чреватое серьёзными последствиями решение. Ясно оно нигде не выражено, однако его можно вполне четко проследить по отдельным приказам императора и действиям в ноябре-декабре 1806 года. Великая Армия должна была вступить на территорию прусской Польши и не препятствовать полякам, если они начнут национально-освободительное восстание. Однако при этом не следовало им ничего обещать. Польское восстание (если таковое начнется), по мысли Наполеона, должно было лишь помочь быстро разгромить остатки прусских войск и послужить уроком для русского царя.
Наполеон считал, что Александр поймет: в случае продолжения войны он также рискует получить восстание в бывших польских провинциях. Поэтому царь станет более сговорчивым и пойдет на переговоры, в результате которых будет заключен мир и, возможно, союз с Россией. В случае мирных переговоров Наполеон не исключал, видимо, восстановление независимости какой-то части польской территории. Разумеется, речь могла идти только о территории прусской Польши.
В середине ноября 1806 года войска Великой Армии на широком фронте форсировали Одер и вступили на территорию прусской Польши. Повсюду французов встречали как освободителей. В Познани жители устроили восторженный прием маршалу Даву и его солдатам. Несмотря на проявление радости, нельзя не отметить, что Ланн был во многом прав. Страна была бедной, а осенние дороги — отвратительными. Именно тогда во французской армии родилась фраза: «Бог создал для Польши пятую стихию — грязь».
Едва французские корпуса продвинулись на несколько десятков километров в глубь польской территории, как необходимость добывать провиант и желание поскорее оказаться в цивилизованном месте буквально погнали французских полководцев к Варшаве. Маршалы стали наперебой докладывать императору о том, что их войска не находят достаточного количества провианта, что стратегически важно занять такой крупный город, как Варшава, и т. д. и т. п. В результате осторожное, по мысли Наполеона, продвижение по польской территории превратилось в настоящий бег к столице.
28 ноября 1806 года в час дня авангарды кавалерии Великой Армии под командованием Иоахима Мюрата вступили в Варшаву. Прусский гарнизон и отдельные русские отряды, стоявшие на западном берегу Вислы, ушли за реку и не препятствовали триумфальному вступлению французов в польскую столицу. Жители встречали французов с каким-то исступленным, безумным энтузиазмом. Ликующая толпа стояла вдоль улиц, по которым проезжала кавалерия Мюрата во главе с как всегда пышно разодетым маршалом. «Я еще никогда не видел национальный дух, доведенный до такой высшей точки, — восторженно докладывал легендарный командир конницы. — Мы въехали в Варшаву приветствуемые тысячу раз повторяемыми криками „Да здравствует император Наполеон, наш освободитель!“. Этот возглас исходил из уст людей всех классов и состояний. Что же касается женщин, — добавил опытный в этом вопросе маршал, — они просто не могли сдерживать своей радости… Все поляки просят оружия, чтобы сражаться с врагом… Наши солдаты были встречены, будь то дворянами, будь то крестьянами, будь то горожанами, как братья… Каждый житель стремился сделать так, чтобы наши солдаты расположились у него в гостях. Знатные люди подготовили торжественные ужины для наших офицеров. Так что, Сир, радость всеобщая»25.