Действительно, в июне 1811 г. военно-политическая ситуация, казалось, изменилась. Все источники, находящиеся в распоряжении французского императора, отмечали уменьшение военной активности на российской территории. Подобное положение было связано с изменением намерений Александра. Сведения, полученные царём из герцогства Варшавского, были для него неутешительны. План наступления строился на двух принципиальных положениях: первое — предполагалось, что поляки и армия герцогства частью перейдут на сторону России, а частью останутся пассивными; второе — вторжение должно было произойти внезапно, оно должно было захватить герцогство врасплох и мгновенно подавить, как считалось немногих, которые окажут сопротивление.
Но дело обернулось совершенно иначе. Князь Понятовский категорически отказался стать предателем, а маленькая армия герцогства решила драться до последнего во имя Польши и Наполеона. Наконец, экстренные мероприятия, проведённые польским командованием, привели к тому, что армия была приведена в полную боевую готовность. В случае войны часть её могла запереться в крепостях, ожидая подхода помощи, часть — уйти из-под удара и использовать все возможности, чтобы отступить на соединение с саксонскими и французскими войсками.
Подобный вариант развития событий совершенно не устраивал Александра. Зато появилась другая перспектива, и именно её начнёт разрабатывать царь с начала лета 1811 г. Стало очевидным, что в ответ на сосредоточение русских войск на границе Наполеон ответил началом самых широкомасштабных военных приготовлений, о которых тотчас же стало известно русскому командованию и не только. Войска тогда продвигались очень медленно, а информация, хоть и не с современной скоростью, но всё же распространялась несравненно быстрее, чем неспешное движение пехотных колонн и тяжёлых армейских обозов. Поэтому о приготовлениях французского императора вскоре узнали во всей Европе. По всеобщему мнению, война должна была грянуть в скором времени. Роковое колесо завертелось, и теперь, чтобы его остановить, от обеих сторон потребовались бы серьёзные политические усилия и добрая воля…
|
|
В этой ситуации, когда подготовка к войне началась и во Франции, Александр понял, что у него есть довольно выгодный вариант алгоритма действий, а именно — завлечь Наполеона на свою территорию и вести сначала оборонительную войну, чтобы предварительно измотать неприятеля. Нетрудно было понять, что, раз начав серьёзно готовиться к войне, французскому императору будет непросто остановиться. О войне теперь говорили все русские и все польские офицеры. Первые бахвалились тем, что скоро будут в Варшаве и Париже, вторые грозились отшлёпать «москалей» как следует и восстановить великую Польшу «от моря до моря». В этой ситуации неизбежны были провокации с той и с другой стороны, обострения конфликта, как следствие этого — новые приготовления Наполеона и новые витки напряжённости. Иначе говоря, столкновение стало практически неизбежным.
Можно сказать, что Александр своей цели добился. Теперь сложно было надеяться, что Россия и Франция помирятся, а тем более ожидать, что сохранится не формальный, а реальный союз. За почти десять лет деятельности на внешнеполитической арене молодой царь реализовал свой болезненный комплекс. Россия и Франция, у которых не было решительно никаких серьёзных противоречий, а, наоборот, имелись все предпосылки к тесному взаимодействию на международной арене, стали врагами, хотя открыто эти слова ещё не произносились.
|
|
Александр, у которого было тонкое политическое чутьё, понял, что в этой ситуации очень выгодно было бы выставить себя перед Россией и Европой в качестве невинного агнца, продемонстрировать, что он всегда действовал как верный союзник и миролюбивый монарх, но стал жертвой несправедливой агрессии со стороны ненасытного деспота.
В случае наступательной войны первые же поражения вызвали бы в России взрыв возмущения. В случае же оборонительного характера первых боевых действий можно было заручиться куда более серьёзной поддержкой общественного мнения, которое легче могло бы простить отдельные неудачи. Бескрайние просторы Российской империи становились в таком случае не препятствием (для мобилизации сил), а благоприятным фактором, вследствие возможности поглотить с помощью пространства усилия неприятеля.
Подчеркнём, что речь идёт только о первой фазе войны, конечная цель которой была не защита России, а сокрушение наполеоновской империи и, следовательно, поход в Европу и вступление в Париж. Только в случае начала конфликта в виде оборонительной войны её завершение лишь откладывалось на более позднее время.
Людвиг фон Вольцоген, немец на русской службе, в будущем генерал, а в тот момент флигель-адъютант царя в чине подполковника, рассказывает в своих очень точных воспоминаниях: «26 июня (1811 г.) я был внезапно приглашён в императорскую резиденцию на Каменном острове. Меня принял лично император в своём кабинете. У него был озабоченный вид, и он заявил мне, что ожидает неотвратимой войны с Наполеоном. Он очень долго колебался, он сделал всё, чтобы дело до этого не дошло… он знает, что русские и очень многие в Европе не понимали мягкость, которую он проявлял в отношении императора французов, но он считал, что его долг состоял в том, чтобы не подвергать благо своего народа, честь своей династии и судьбу мира случайностям войны без крайней необходимости. Теперь эта крайняя необходимость наступила. Ожидание отныне несовместимо с политической честью. Если Наполеон не изменит свой тон, он (Александр) будет драться до того, пока один и них не падёт… Чтобы подготовиться к этому крайнему случаю, он выбрал меня для осмотра западной части его империи, которая должна была стать театром войны, и подготовить тщательным образом оборонительную войну»56.
|
|
Если отбросить неизбежную преамбулу о том, как царь старался на благо своего народа, слова Александра очень точно отражают реальную ситуацию. Действительно, он решил, что «ожидание более не совместимо с политической честью», иначе говоря, война необходима. Эта война должна быть доведена до логического конца — ликвидации Наполеона и его империи. Наконец в сложившейся ситуации на повестке дня встала война, начало которой должно пройти в оборонительных операциях.
В это время Александр окружил себя целой свитой людей, приехавших в Россию, как скажет позже поэт, «на ловлю счастья и чинов». Среди них выделялись корсиканец из Аяччо — Поццо ди Борго, клан которого исторически враждовал с кланом Бонапартов; французские эмигранты, полные ненависти к новой Франции, д’Аллонвиль и де Вернег; немецкий националист, ярый враг Наполеона, Штейн; итальянец Серра-Каприола, дипломатический агент монархической и клерикальной реакции; и известный интриган, швед Армфельд. Всё достоинство этих людей определялось не знаниями, не заслугами перед Россией, не талантами, а только одним — их жгучей ненавистью к Наполеону. Им было глубоко наплевать на те страдания, которые выпадут на долю русского народа в случае войны, на тысячи погибших людей, они жаждали лишь одного — утопить в крови императора французов. Так, Армфельд, точно отражая новую стратегию царя, написал в это время, что он очень надеется, что Наполеон «попадёт в западню», иначе говоря, начнёт войну первым.
Одной из умелых провокаций Александра был вопрос компенсации за Ольденбург. Уже в апреле 1811 г. Чернышёв во время очередной встречи с Наполеоном передал императору слова Румянцева: «Если бы удалось ссыпать в один мешок дела Польши и Ольденбурга, перемешать их хорошенько, а затем вытряхнуть, то союз между Францией и Россией сделался бы более прочным». Это предложение, высказанное намёком молодым флигель-адъютантом, нашло своё подтверждение в депешах, присланных новым послом Франции в России генералом Лористоном в июне и июле 1811 г.
Уже в разговоре с Чернышёвым Наполеон, услышав о Польше, воскликнул: «Ну нет, сударь! К счастью, мы ещё не дошли до такой крайности. Отдать герцогство Варшавское за Ольденбург было бы верхом безумия. Какое впечатление произвела бы на поляков уступка хотя бы одной пяди их территории в момент, когда Россия угрожает нам! Мне, сударь, каждый день со всех сторон твердят, что у вас существует проект захватить герцогство. Да ведь и мы не все мёртвые!»57
Во время апрельского разговора ловкий флигель-адъютант вывернулся, сказав, что, быть может, он не слишком правильно понял мысли руководства, но летние депеши от Лористона совершенно определённо подтвердили — Александр желает в качестве компенсации за Ольденбург именно часть герцогства Варшавского. В ответ Наполеон продиктовал своему министру иностранных дел Маре подробную записку, фактически рассуждение, беседу с самим собой, что делать в данной ситуации: «Всё заставляет думать, что мир удалось бы сохранить, если бы можно было уступить область герцогства Варшавского, населённую 500–600 тыс. жителями… Если бы в герцогстве существовала особая народность, численностью в 500–600 тыс. человек, территорией которой император мог бы располагать и которую без ущерба для чести он мог бы передать России, эта уступка была бы предпочтительнее войны. Но все части герцогства принадлежат одному народу, если он потеряет 500–600 тыс. человек, его полная гибель будет лишь делом времени. Вопрос, следовательно, стоит следующим образом: может ли Франция допустить, чтобы Россия приросла всем герцогством? Такое увеличение перенесёт границы России на Одер и на границы Силезии. Это государство, которое Европа в течение целого столетия тщетно старалась удержать на севере и которое, благодаря стольким захватам, распространилось уже много дальше своих естественных границ, сделается большой силой на юге Германии и будет вмешиваться в дела остальной Европы, чего здравая политика не может допустить… Исходя из этого, Его Величество решил поддерживать силой оружия существование герцогства Варшавского, неразрывно связанное с его целостностью»58.
Таким образом, кажется, всё ясно. Война, которая встала на повестку дня, должна была стать войной, целью которой была защита герцогства Варшавского, с неизбежным следствием в случае победы Наполеона — восстановлением Польского королевства. Император считал, что Российское государство и так достигло необычайной степени могущества, и дальнейшее его увеличение приведёт к абсолютному дисбалансу сил в Европе. Поэтому война неминуема. Так считал, в частности, выдающийся историк русско-французских отношения Альбер Вандаль.
Однако один интереснейший документ, почему-то оставшийся вне поля зрения многих исследователей, вносит серьёзные коррективы в эту стройную концепцию. Речь идёт о письме князя Чарторыйского к Александру, написанном 24 июля 1811 г., то есть как раз тогда, когда Наполеон решал принципиальный вопрос своих дальнейших действий в отношении России.
«Как кажется, Франция, упорно пытающаяся покорить Испанию, готова предпринять всё, чтобы сохранить мир с Россией», — указывает князь своему царственному другу. И далее, подчёркивая твёрдую позицию Наполеона в отношении целостности герцогства, Чарторыйский передаёт слова императора французов: «Пусть только один казак нарушит границу герцогства, и я объявлю о восстановлении Польши».
Приведённая фраза почти точно соответствует мыслям Наполеона в письме, продиктованном Маре, но далее князь передаёт фразу императора, которая представляет всё в совершенно неожиданном свете. Если верить документу, Наполеон заявил: «Говорят, что император Александр желает провозгласить себя королём Польши, если это будет сделано не насилием, а по нашему взаимному согласию, — я охотно соглашусь на это (!). Я сам уже предлагал подобный вариант, но тогда он не принял этот дар. Я соглашусь даже на то, чтобы королём Польши был провозглашён его брат (!)». Чарторыйский далее пишет: «Это его (Наполеона) собственные слова… Я предлагаю Вашему Величеству вступить в переговоры с Наполеоном о судьбе Польши и поляков и с помощью восстановления Польши решить недоразумение, не дать начаться войне и сохранить согласие между империями»59.
Таким образом, даже летом 1811 г. Наполеон был готов отдать всю Польшу русскому царю при единственном условии, чтобы это произошло «по взаимному согласию», а не было бы разгромом созданного им герцогства. Разгромом, сопряжённым с гибелью десятков тысяч людей и репрессиями в отношении тех, кто служил под знамёнами Наполеона.
Получается, что Наполеон защищал даже не столько герцогство, сколько честь своей империи. Он был не против того, чтобы отдать всю Польшу под российский протекторат, лишь бы избежать войны с Россией, и лишь бы это было сделано с соблюдением формальных приличий. Наполеон справедливо полагал, что одно дело — поделиться с другом, пусть даже очень сомнительным, и другое дело — бросить верно служивших ему людей на растерзание врагу. Разумеется, что такая «полюбовная» передача Польши в руки Александра I потребовала бы со стороны царя каких-то встречных уступок и гарантий. Зато всякая франко-русская война была бы исключена, уже хотя бы потому, что с исчезновением наполеоновской Польши в лице герцогства две империи, как и ранее, были бы «разведены» в разные концы Европы.
Но со стороны Александра никакой реакции на предложения Наполеона, переданные через князя Чарторыйского, не последовало. Царь совершенно не искал мирного разрешения конфликта, а искал только войны, уничтожения наполеоновской империи и, прежде всего, свержения Наполеона. Русские войска продолжали подтягиваться к границам.
Наполеон получил по этому поводу многочисленные рапорты от своих подчинённых. Прежде всего, от Даву, которому стекалась информация в его штаб-квартиру в Гамбурге, и от Раппа, который руководил разведывательной сетью из Данцига.
«Нам угрожает скорая и неизбежная война, — писал один из авторов донесений маршалу Даву, — вся Россия готовится к ней. Армия в Литве значительно усиливается. Туда направляются полки из Курляндии, Финляндии и отдалённых провинций. Некоторые прибыли даже из армии, воевавшей против турок… В русской армии силён боевой дух, а её офицеры бахвалятся повсюду, что скоро они будут в Варшаве …»
Предыдущее письмо Даву отправил 3 июля 1811 г., а спустя всего несколько дней маршал снова писал: «Сир, я имею честь адресовать Вашему Величеству последние рапорты из Варшавы. В ближайшие дни вышлю расписание четырёх корпусов русской армии, а также местонахождение их полков, согласно различным рапортам… Вероятно, эти рапорты сильно преувеличены, ибо согласно им в Ливонии и Подолии собрано более двухсот тысяч солдат, но ясно, что силы русских там очень значительны…»
Через несколько дней Даву выслал императору новые донесения из Варшавы. Вот выдержки из этих рапортов:
«Августово, 27 июня 1811 года.
Раньше повсюду говорили, что приготовления на границах герцогства — это лишь меры предосторожности русских, вызванные перемещением польских войск, теперь русские открыто говорят о вторжении в герцогство по трём направлениям: через Пруссию из Гродно на Варшаву и через Галицию…
Рапорт Лужковской таможни (на Буге).
6 июля 1811 года.
Три офицера из дивизии Дохтурова осматривали границу по Бугу… Русские жители и казаки уверяют, что эти офицеры приехали выбирать место для лагерей, и что скоро русская армия вступит в герцогство.
Рапорт из Хрубешова.
27 августа 1811 года.
Письма, полученные из России, возбуждают разговоры о приближающейся войне… Повсюду в окрестностях ожидается прибытие новых войск (русских), для которых приготовляются запасы…
Рапорт генерала Рожнецкого из Остроленки.
31 августа 1811 г.
…Новости с северной границы Ломжинского департамента подтверждают то, что уже много раз говорилось: большое количество повозок циркулирует между Пруссией и Россией. Ни от кого не скрывают, что речь идёт о боеприпасах»60.
На основании многих донесений можно было заключить, что русские дивизии перебрасываются с Дуная к границам герцогства.
И Наполеон взорвался. 16 августа 1811 г. он продиктовал своему министру иностранных дел Маре подробную записку, приведённую выше, о ситуации в Европе, а за день до этого, в свой день рождения, он совершил публичное выступление, не оставившее у всей Европы сомнений о состоянии русско-французских взаимоотношений.
В жаркий солнечный день 15 августа 1811 г., как обычно в день рождения императора, происходил приём в тронном зале Тюильри. Как всегда, зал был переполнен высокопоставленными сановниками, членами дипломатического корпуса, именитыми гостями. Император не торопясь обходил приглашённых, вступая со всеми в короткие, ничего не значащие вежливые беседы. День был столь жарким, и в зале было столь душно, что сановники и генералы, обливавшиеся потом в своих расшитых золотом тяжёлых мундирах, потихоньку стали расходиться. Именно в этот момент император подошёл к князю Куракину. Впрочем, и с ним разговор начался с банальных фраз, касавшихся боевых действий русской армии против турок. Наполеон произнёс нечто похожее на лекцию по стратегии, а потом, заговорив о неудачах русской армии, внезапно сказал, что они проистекают «не столько из-за ошибок ваших генералов, сколько из-за вашего правительства, которое забрало у них те войска, что были крайне необходимы, которое увело пять дивизий с берегов Дуная на берега Днепра. И зачем? — задал он риторический вопрос, а потом с жаром стал на него отвечать: — Чтобы вооружаться против меня, против вашего союзника …против меня, который никогда не хотел воевать с вами и не хочет этого делать и сейчас! …и всё это ради кого? Ради принца Ольденбургского? Ради нескольких контрабандистов?.. Вот из-за подобных людей вы и готовите войну со мной! Но знайте, что у меня есть 600 тыс. солдат, чтобы выставить против вас, у меня есть 400 тыс. в Испании, я знаю своё дело, и пока вы меня ещё ни разу не побили, и с Божьей помощью надеюсь, что не побьёте никогда!»
Наполеон говорил быстро, с порывом и энергией, осыпая оцепеневшего и что-то мямлящего посла потоком упрёков и угроз. Речь императора была эмоциональна, он иногда противоречил сам себе: «Я же не знал, до какой степени вам был важен этот Ольденбург, если бы я знал, я сделал бы по-другому. Но сейчас что делать? Возвратить вам его с моими таможенниками, иначе я не могу. Но вы же не захотите! …а в Польше я не дам вам ничего …нет, ничего!»61
Император не прекращал поток излияний целых три четверти часа, но под конец решил закончить свою речь, как и подобает на дипломатических приемах, на мажорной ноте: «Давайте объяснимся и не будем воевать». С этими словами он пожал руку Куракина и позволил ему, наконец, удалиться…
Александр Борисович, раскрасневшийся от жары и волнения, едва выйдя из тронного зала, заявил всем, что «у императора было очень жарко».
Свидетели этой сцены, послы европейских стран, присутствующие на приёме, тотчас в мельчайших деталях обрисовали произошедшее в рапортах своим дворам. Куракин также описал всё в подробном отчёте о разговоре, и потому, собственно говоря, длинная речь Наполеона сохранилась для истории, конечно, с небольшими вариациями от одного документа к другому. Несмотря на её оптимистическое завершение, все восприняли обращённую к Куракину тираду как декларацию, почти что как объявление войны. Собственно говоря, так оно и было. Начиная с этого времени правительства и армии обеих держав не сомневались: тревога на границе обернётся войной…
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Czartoryski A.-J. Mémoires du prince Czartoryski et correspondance avec l’Empereur Alexandre I. Paris, 1887, t.2, p. 211–214.
2. Ibid, p. 217, 220, 221.
3. Ibid, p. 222.
4. Ibid, p. 223.
5. Correspondance de Napoléon I… t. 20, p. 50.
6. Ibid, p. 108.
7. Ibid, p. 250.
8. Margueron L. Campagne de Russie. Paris, 1903, t. 1, p. 101–102.
9. Ibid, p. 103–104.
10. Correspondance de Napoléon I… t. 20, p. 268.
11. Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Отдел I. Переписка русских правительственных лиц и учреждений. СПб., 1900, т. 1, с. 3.
12. Там же, с. 20.
13. Там же, с. 18.
14. Там же, с. 86.
15. Correspondance… t. 20, p. 154, 155, 158.
16. Ibid, p. 159–160.
17. Lejeune L.-E Mémoires du general Lejeune. Paris, 1895, t. 2, p. 39.
18. Correspondance… t. 20, p. 457–458.
19. Внешняя политика России, т. 5, с. 450–451.
20. Рукописный отдел РНБ, Ф 836, Чернышёв А.
21. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Т. 1,ч. 2, с. 181.
22. Шильдер Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. СПб., 1905, т. 3, с. 18.
23. Lettres et papiers du chancellier comte de Nesselrode, 1760–1850, extraits de ses archives, p., s. d., t. 3, p. 235–237.
24. Correspondance… t. 21, p. 224.
25. Vandal A. Napoléon et Alexandre I… t. 2, p. 502.
26. Внешняя политика России… т. 5, с. 624–625.
27. Grand Duc Nicolas Mikhailovitch. L’Empereur Alexandre. Essaie d’étude historique. SPb, 1912, t. 1.
28. Внешняя политика России, с. 315.
29. Рукописный отдел РНБ, фонд 73 № 378.
30. Там же.
31. Czartoryski A.-J. Mémoires, t. 2, p. 250–252, 254.
32. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Т. 1, ч. 2, с. 282.
33. Czartoryski A.-J. Mémoires… t. 2, p. 257–258.
34. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Т. 2, с. 53.
35. Czartoryski A.-J. Mémoires, t. 2, p. 264.
36. Ibid, p. 265–266.
37. Ibid, p. 277–278.
38. Vandal A. Napoléon et Alexandre I, t.3, p. 222.
39. Там же, с. 83–93.
40. Fabry G. Campagne de Russie. P., 1900–1903, t. 1, p. IV, VII.
41. Grand Duc Nicolas Mikhailovitch, t. 1, p. 392.
42. Ibid, p. 395.
43. Niemcewicz J. U. Listy litewskie. Warczawa, 1812, p. 8.
44. Correspondance du Prince Joseph Poniatowski avec la France. Poznan, 1921–1929, t. 3, p. 156–160.
45. Ibid, p. 192–194.
46. Correspondance de Napoléon I, t. 21, p. 508.
47. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Т. 2, с. 263–267.
48. Correspondance de Napoléon I, t. 22, p. 15.
49. AF IV 1655/1.
50. Bignon L.-P.-E. Souvenirs d’un diplomate. La Pologne (1811–1813). Paris, 1864, p. 57–58.
51. Материалы Военно-Учёнаго Архива Главного Штаба. Т. 2, с. 208.
52. Там же, с. 297–298.
53. Там же, с. 74.
54. Grand Duc Nicolas Mikhailovitch, t. 1, p. VI.
55. Correspondance de Napoléon I, t. 22, p. 243.
56. Wolzogen L. von. Mémoires d’un général d’infanterie au service de la Prusse et de la Russie (1792–1836). Paris, 2002, p. 63.
57. Correspondance de Napoléon I, t.3, p. 131.
58. Vandal A. Napoléon et Alexandre I, t.3 p. 221–222.
59. Grand Duc Nicolas Mikhailovitch, t. 1, p. 362–363.
60. Margueron L. Campagne de Russie. Paris, 1903, t. 3, p. 22, 29, 50,51, 187, 188.
61. Цит по: Thiers A. Histoire du Consulat et de l’Empire. Paris, 1856, t. 13, p. 186–188.
Глава 9