Война отныне была предрешена, но, прежде чем заговорили пушки, на всём фронте будущего военного столкновения завязалось грандиозное дипломатическое сражение. Речь шла о том, как поведут себя в будущем конфликте страны, сопредельные Российской империи. Вне зависимости от того, должна ли была война для России стать оборонительной или наступательной, её ход во многом должен был зависеть от позиции Швеции, Пруссии, Австрии и Турции. О герцогстве Варшавском говорить не приходится, так как его настроения не вызывали ни малейшего сомнения. Что касается Турции, она уже вела войну с Россией, но до столкновения империй оставалось ещё немало времени, и турки могли либо помириться с царём, либо, наоборот, начать воевать с удвоенной силой. Разумеется, в случае с Турцией ситуация зависела не только от политической обстановки и усилий дипломатов, но и от развития событий на театре военных действий.
Но об этом чуть позже, а пока начнём с северного фланга предстоящего столкновения великих империй.
Швеция
Лагерь, в котором оказалась Швеция в 1812 г., куда менее определялся геополитикой, чем цепью случайных обстоятельств, достойных плохого исторического романа. Как уже упоминалось в главе 6, в результате переворота в Швеции был свергнут Густав IV, и королём был избран его дядя герцог Сёдерманландский. Власть почти сама собой пришла к нему по праву родства. Он уже управлял королевством в качестве регента при малолетнем Густаве IV в 1792–1796 гг. Теперь уже очень немолодой герцог снова оказался у власти, на этот раз в качестве короля, принявшего имя Карл XIII. По современным понятиям это был ещё совсем не дряхлый человек, в 1809 г. ему исполнился только 61 год. Однако в то время люди старели несколько быстрее, чем сейчас, и, кроме того, Карл XIII обладал очень плохим здоровьем, а многие вообще говорили о его слабоумии.
Так как сына у престарелого монарха не было, риксдаг решил избрать наследного принца для продолжения династии и управления королевством при мало способном к этому короле.
Выбор пал на принца Карла-Августа Гольштейн-Аугустенбургского. Он был избран в июне 1809 г., но не прошло и года, как 28 мая 1810 г. во время смотра войск упал с лошади… и тотчас скончался, как было официально объявлено, от «апоплексического удара».
Страна опять осталась без управления, нужно было снова избирать наследника! Среди кандидатов, кроме младшего брата погибшего принца, серьёзно рассматривалась кандидатура датского короля или, на худой конец, его сына, чтобы в перспективе объединить два королевства. Шведский риксдаг очень хотел угодить Наполеону, так как шведы надеялись, что император рано или поздно сменит гнев на милость и вспомнит о заблудшем старом (ещё с начала XVII в.) союзнике Франции. Поэтому кандидатуры датского короля или датского принца, являвшихся верными союзниками наполеоновской империи, казались очень перспективными. Так оно и было. Но, увы, для многих шведов всё, связанное с Данией, было неприемлемым, настолько укоренилась старая вражда этих двух скандинавских народов.
В ситуации, когда сам король и наиболее влиятельные шведские политические деятели не могли никак определиться, инициативу перехватил молодой офицер Карл-Отто Мёрнер, решивший попытаться продвинуть на шведский престол одного из наполеоновских маршалов. Мёрнер привёз письмо от Карла XIII императору французов в Париж и здесь сумел встретиться с Бернадотом, который из всех наполеоновских полководцев был наиболее известен в Швеции. В 1807 г. маршал сражался против шведской армии в Померании и зарекомендовал себя как неплохой полководец, а главное, проявил себя как великодушный победитель по отношению к шведским пленным.
Молодому офицеру легко удалось добиться согласия Бернадота, а далее, так как Наполеон хранил молчание, решив не воздействовать на решение риксдага, за него заговорили другие. Тем, кого Мёрнер увлёк за собой, удалось убедить риксдаг, что Наполеон жаждет избрания своего маршала, но молчит из скромности. И совершенно невообразимая авантюра удалась. На заседании риксдага 21 августа 1810 г. маршал Бернадот единогласно был избран наследным принцем. Узнав об этом, Наполеон был в шоке, но было уже поздно. Император хотел было довольно осторожно намекнуть маршалу, что, быть может, не стоило принимать подобный дар, но Бернадот ловко парировал: «Сир, не желаете же Вы, чтобы я встал выше Вас, отказавшись от короны?» На что Наполеон вынужденно ответил: «Хорошо, отправляйтесь, и пусть свершится то, что должно свершиться».
Реакцию императора нетрудно понять, учитывая, что среди всех его маршалов Бернадот выделялся, но не своими талантами, а своим вечным недовольством, оппозицией и намеренным срывом крупных военных предприятий. В 1802 г., ещё будучи дивизионным генералом, Бернадот оказался замешан в заговоре, возникшем среди военнослужащих подчинённой ему Западной армии[59]. Этот заговор, ни много ни мало, ставил своей целью вооружённый мятеж и насильственное свержение первого консула. Заговор был раскрыт, ряд офицеров надолго угодили в тюрьму, но никаких мер против генерала-заговорщика принято не было.
Спустя четыре года, 14 октября 1806 г., во время двойного сражения под Йеной и Ауэрштедтом корпус под командованием Бернадота находился прямо посредине между двух битв. До Ауэрштедта, где маршал Даву, истекая кровью, принял неравный бой, было всего лишь несколько километров, но Бернадот категорически отказался прийти на помощь своему товарищу по оружию. Даву одержал блистательную победу, но вся армия была возмущена поступком Бернадота, и как сказал один из офицеров: «Действия маршала Бернадота были столь недостойными, что его следовало бы либо отдать под трибунал, либо сделать вид, что ничего не произошло. К сожалению, император избрал второй вариант действий».
Во время битвы под Эйлау корпус Бернадота также не пришёл на помощь, на этот раз главным силам армии. Наконец, в 1809 г. под Ваграмом маршал не слишком удачно действовал во главе саксонского корпуса, зато в воззвании, обращённом к солдатам своего соединения, едва ли не весь успех французской армии в этот день объяснялся несравненными манёврами саксонцев…
Естественно, возникает вопрос, почему уже в 1802 г. Наполеон вместо суда над Бернадотом и как минимум его разжалования, а быть может и тюремного заключения, в 1804 г. сделал его маршалом. Почему в 1806 г. даровал Бернадоту громкий титул князя Понте-Корво и огромную денежную ренту, но не отдал его под военный трибунал после безобразной выходки под Ауэрштедтом?
Для ответа на этот вопрос нам придётся с геополитических высот спуститься на тот уровень, на который историки обычно предпочитают не переходить, ибо они, как выразился в своё время Луи Мадлен, «опасаются прослыть романистами». Тем не менее в случае с Бернадотом невозможно не сказать хотя бы пару слов о его личной жизни. Дело в том, что в 1798 г. молодой генерал Бернадот женился на очаровательной девушке Дезире Клари, дочери состоятельного марсельского негоцианта. Но эта девушка по иронии судьбы была, ни много ни мало, отвергнутой невестой Наполеона Бонапарта! Той, которую за два года до этого он бросил ради внезапно охватившей его страсти к Жозефине Богарне.
Сохранившееся письмо Дезире Клари к Наполеону показывает, насколько драматичным было это расставание. Вот несколько строк из него: «Ну вот Вы и женаты на другой. Больше не позволено несчастной Эжени (так Наполеон, который всех переименовывал на свой манере, называл Дезире) любить Вас и думать о Вас… Я думала, что я стану счастлива, я надеялась Вас увидеть скоро и стать самой счастливой из всех женщин, выйдя за Вас замуж… Теперь я желаю только смерти. Жизнь для меня страшная мука с тех пор, как я не могу её Вам посвятить»1.
Чувство вины перед Дезире Наполеон сохранит на многие годы; что бы там ни говорили, в некоторых случаях император мог быть сентиментальным и подверженным самым обычным человеческим чувствам и слабостям. Но комплекс вины был не единственной причиной. Дело в том, что сестра Дезире, Жюли, вышла замуж за… брата Наполеона Жозефа Бонапарта, и таким образом Бернадот к тому же оказался дальним родственником Наполеона, седьмой водой на киселе, конечно (мужем свояченицы), но всё же родственником.
Оба этих личных фактора заставляли императора закрыть глаза на поведение строптивого и неверного маршала, прощая ему выходки, которые он не простил бы никому другому. В частности и поэтому он не стал препятствовать избранию Бернадота наследным принцем, хотя почти не сомневался, что тот поведёт политику своей отныне Швеции так, чтобы как можно меньше следовать в фарватере политики Наполеона.
Но всё же император ещё надеялся, что французское происхождение маршала, а также геополитические интересы Швеции не позволят Бернадоту вести откровенно враждебную политику по отношению к своей ставшей теперь далекой родине.
Кстати, нужно сказать, что не только деятельность нескольких ловких интриганов стала причиной того, что Бернадот был с энтузиазмом выбран риксдагом. Шведские элиты надеялись, что французский маршал на престоле гарантирует, что отныне у шведской армии будет хороший военачальник. И в тот момент, когда разразится русско-французский конфликт, о возможности которого уже вовсю говорили во второй половине 1810 г., у Швеции появится шанс вернуть утраченную Финляндию, а может быть, и нечто большее. Сам престарелый король с энтузиазмом говорил, обращаясь к эмигранту на шведской службе генералу Сюрмену: «Если Наполеон поссорится с Александром — какая будет у нас великолепная возможность вернуть Финляндию! …Я не могу уже более сесть на коня, но на корабле больше нужна голова, чем ноги. Наследный принц будет командовать армией, а я флотом. Как прекрасно закончить своё правление славным походом!» «Когда он произносил эти слова, — рассказывает Сюрмен, — его глаза блестели, его язык уже более не заплетался, казалось, король становился моложе от одной только этой мысли»2.
Но Бернадот развернул политику Швеции в совсем другом направлении; конечно, во многом причиной этого были жёсткие требования Наполеона в сфере присоединения королевства к континентальной системе. Подчиняясь предписаниям императора французов, 17 ноября 1810 г. Швеция объявила войну Великобритании, а ещё ранее под давлением Александра сообщила о закрытии своих портов для английских судов. Однако для страны, где чуть ли не все крупные города находились на побережье, а экономика почти целиком зависела от морской торговли, подобные ограничения были трудно приемлемы. То, что для России было лишь неприятным стеснением, стало бы экономической катастрофой для Швеции. Впрочем, шведы никогда и не выполняли в действительности требования блокады даже на таком уровне, как Россия. В шведские порты заходили суда не только под английским флагом, но даже и английские боевые корабли. Причём английские офицеры прогуливались на берегу, не снимая своей формы и не стараясь хоть как-то скрыть своё присутствие (что касается рядовых моряков, в те времена они носили некое подобие рабочей одежды, по которой было сложно определить их принадлежность к тому или иному флоту). Посол Наполеона, бывший ярый якобинец Алькье, в довольно резкой форме настаивал на выполнении шведской стороной правил блокады. Однако его многочисленные представления не приводили ни к какому эффекту, а отношения между Францией и Швецией становились всё более натянутыми. Бернадот, казалось, был совсем не против такого оборота событий.
Более того. Вместо политического курса на возвращение Финляндии, что могло, конечно, произойти только в случае франко-русского конфликта и участия Швеции в борьбе против России, наследный принц намеревался сделать ставку на совсем другое приобретение. Он решил, что для шведских элит самое главное — территориальное расширение, и возлагал надежды на захват Норвегии, которая входила в это время в состав Датского королевства и, следовательно, была частью государства — верного союзника Франции.
С этой замечательной идеей Бернадот обратился к императору французов через уже упомянутого посла Алькье. Подчёркивалось, что, если Наполеон окажет помощь в этом завоевании, Швеция станет для него надёжным помощником, в случае войны с Россией направит свои войска на отвоевание Финляндии и, более того, даже будет угрожать Петербургу.
Мысль обобрать верного союзника и друга вызвала у императора взрыв негодования: «В голове шведского принца столько горячечного бреда и нескладных мыслей, что я не придаю никакого значения сообщениям, которые он сделал борону Алькье…» Более того, император подчёркивал однозначно: «Я поручаю моему министру (иностранных дел) приложить все усилия, чтобы ободрить и поддержать Данию и сообщить, что… я при необходимости окажу ей помощь всеми силами моей империи»3.
Получив недвусмысленный отказ, Бернадот стал зондировать почву в отношении России. Для переговоров в Петербург был послан граф Лёвинхильм, в задачу которого входило, как указывалось в его инструкциях, «приобрести Норвегию и предотвратить возможность неожиданного сближения России с Францией».
Накануне петербургских переговоров в январе 1812 г., в связи с полным несоблюдением Швецией континентальной блокады, французские войска заняли шведскую Померанию — маленький остаток некогда обширной Шведской империи на юге Балтики. Задача была всё та же, которая привела в своё время к оккупации Ольденбурга, — воспрепятствовать проникновению английских товаров на север Германии. Подобные действия не могли не сказаться отрицательно на франко-шведских отношениях и ещё более подтолкнуть Бернадота к сближению с Александром. «Поспешность (в переговорах с Россией) меня удивила, — рассказывает генерал Сюрмен, — я могу её объяснить лишь старой и постоянной враждебностью Бернадота к Бонапарту. Король подтвердил моё мнение, сказав, что с самого прибытия в Швецию наследный принц думал опереться на Россию и нанесённый проездом визит Чернышёва в предыдущем году (1811) уже посеял семена сближения. Так что вторжение в Померанию лишь ускорило дело и послужило принцу тем, что дало хороший повод, чтобы обозначить свою позицию»4.
Царь без возражения согласился на перспективу грабежа Дании в обмен на то, что Швеция в грядущей войне выступит на стороне России. Интересно, что, заявляя везде о себе как о поборнике прав угнетённых Наполеоном народов, Александр без малейших сантиментов был готов отдать народ Норвегии под власть шведского короля, что для норвежцев означало бы самый несправедливый национальный гнёт. Более того, согласно договору, подписанному почти одновременно в апреле 1812 г. в Петербурге и Стокгольме, Россия должна была помочь своими войсками в завоевании Норвегии.
Тем не менее, прежде чем пустить в ход оружие, царь предложил сначала воздействовать на датского короля «убеждением» и порекомендовать ему отдать Норвегию подобру-поздорову. Причём в качестве компенсации за потерянные земли Александр готов был отдать датчанам… Ольденбург! Иначе говоря, готовясь к грандиозной войне якобы из-за потери маленького герцогства родственников Александра, царь без малейшего сожаления был готов отдать это герцогство как плату за шведский союз в предстоящей войне! Может, тогда проще было обойтись без войны?..
Бернадот, в свою очередь, обещал Александру высадить войска в Померании для операций на левом фланге и тылах французской армии. Согласно русско-шведскому договору, подписанному в Петербурге 24 марта (5 апреля) 1812 г., было определено, что «высокие договаривающиеся стороны обещают друг другу помощь, принимая на себя самое торжественное обязательство совместно осуществить диверсию, которая расстроила бы операции войск Франции и ее союзников, направив объединенный корпус в составе 25–30 тыс. шведов и 15–20 тыс. русских различных родов войск в тот из пунктов на побережье Германии, который будет сочтен тогда наиболее подходящим для ведения успешных действий против армий Франции и ее союзников». Но это далеко не все. Статья 9 договора определяла дату нападения. Русские войска «должны быть готовы к действиям с 1 мая сего года по старому стилю (13 мая по новому стилю)»5.
Однако бывший маршал не удовлетворился тем, что заключил союз против страны, давшей ему жизнь и славу. Он всеми силами стремился ещё более разжечь ненависть Александра к Наполеону, ибо очень боялся, что в случае, если Россия и Франция примирятся, ему, прямо скажем, не поздоровится. Верный проводник его мыслей граф Лёвинхильм высказал чудовищную мысль, с которой полностью был солидарен Бернадот: «Только в тот день, когда польётся кровь, можно быть уверенным, что ход событий не будет прерван»6.
Таким образом, на северном фланге дипломатическое сражение обернулось явно не в пользу Наполеона. Швеция, бывшая держава «восточного барьера», оказалась не просто в лагере его противников, но более того, в стане его непримиримых врагов. Как скажет Сюрмен: «Никто не способствовал так сильно падению Бонапарта, как Бернадот, наследный принц шведский»7.
Пруссия
В отличие от Швеции, политика прусских властей по отношению к Франции определялась не случайными дипломатическими кульбитами и альковными историями, а вполне естественными потребностями и не менее естественной реакцией на французское завоевание. Население разгромленной в 1806 г. Пруссии, лишившейся половины своих земель по Тильзитскому договору, униженной долгой французской оккупацией, обозлённой расходами на выплату огромной военной контрибуции, естественным образом было настроено враждебно как по отношению к Наполеону лично, так и к французам вообще. В главе 5 уже отмечалось, что в 1808 г. на территории Пруссии возникла тайная организация Тугендбунд, направленная на борьбу с наполеоновской империей. Пруссия стала также источником германской националистической философии и идеологии, которая позже даст известные всем печальные плоды.
При этом нужно отметить, что поражение в войне, как ни странно, принесло и свои положительные результаты. Под влиянием контакта с Францией Пруссия невольно должна была встать на путь радикальных преобразований, как в обществе, так и в армии. В октябре 1807 г. был опубликован знаменитый эдикт, который уничтожал феодальную зависимость крестьян и освобождал земельную собственность от различных ограничений, которые стесняли её куплю-продажу. В ноябре 1808 г. была проведена муниципальная реформа, вводившая самоуправление в городах. Одновременно были проведены и административные реформы, модернизирующие весь государственный аппарат королевства.
Одними из самых крупных нововведений были реформы в армии. Эти преобразования проводились под руководством генерала Герхарда фон Шарнхорста, который с 1807 г. возглавлял комиссию по реорганизации армии, а с 1808-го — военное министерство. Хотя всеобщая воинская повинность будет установлена в Пруссии только в 1814 г., однако новая прусская армия была уже народной армией, где путь к офицерским званиям открывался для каждого, у кого были к этому способности, вне зависимости от сословной принадлежности.
Шарнхорст стремился развить уважение к простому солдату, он считал, что нравственная сила армии гораздо важнее, чем мелкие детали технической стороны военного дела. Во многом идеи Шарнхорста повлияли на будущее творчество величайшего военного теоретика Карла фон Клаузевица, который был ближайшим соратником знаменитого преобразователя прусских войск. Во многих изречениях Клаузевица, посвящённых войне, чувствуется тот дух, который он и Шарнхорст пытались вложить в новую прусскую армию: «Армия, сохраняющая свой привычный порядок под губительным огнем, никогда не поддающаяся панике перед воображаемой опасностью, а перед лицом действительной оспаривающая каждую пядь поля сражения, армия, гордая сознанием одержанных побед, которая на краю гибели, после поражения, сохраняет силу послушания и не утрачивает уважения и доверия к своим начальникам, армия, физические силы которой закалились среди лишений и трудов, как мускулы атлета, и которая смотрит на эти напряжения как на средство, ведущее к победе, а не как на проклятие, тяготеющее на ее знаменах, армия, которой обо всех этих обязанностях и добродетелях напоминает короткий катехизис, состоящий всего из одного лозунга — лозунга о чести ее оружия, — такая армия действительно проникнута воинским духом»8.
Без сомнения, думая о том тяжёлом состоянии, в котором оказалась Пруссия, Клаузевиц позже написал: «Завтра заключается в сегодня, будущее создаётся в настоящем; в то время как вы безумно уповаете на будущее, оно уже выходит изуродованным из ваших ленивых рук. Время — ваше, то, чем оно станет, зависит от вас».
О том, какие настроения господствовали в прусской армии и в Пруссии вообще, говорят многие документы. По этому поводу приведём одно ещё никогда не публиковавшееся свидетельство, письмо, написанное 8 сентября 1811 г. и перлюстрированное почтой, работавшей по заданию маршала Даву. Его автор — офицер прусской кавалерии; вот что он пишет:
«Все говорили о возможности новой войны между Россией и Францией. Теперь об этом говорят меньше, но зато уверяют, что война между Францией и Пруссией близка… С нашей стороны не хотят выполнять его (Наполеона) желания и не боятся его властного тона. Король ответил, что он скорее похоронит себя под обломками трона, чем даст удовлетворение его претензиям… В Кольберге выгрузили 50 тыс. английских ружей, и можно себе вообразить, с какой энергией все готовятся к будущим событиям. Поведение России по отношению к нам доказывает, что отношения между нашими государствами таковы, какие только можно было бы пожелать. Говорят, что император России подарил русских коней полку бранденбургских гусар и полку „Гард дю Кор“. Эти хорошие кони будут служить и в нашем полку, который получит 97 голов, половина которых прибыла с Украины и из Польши. Ты не можешь себе вообразить энтузиазм прусской нации, которая узнала о решении короля. А вы, галлы, что вы думаете, видя Пруссию в такой мощи? Вы, наверно, думали, что Пруссия перестала существовать как сила и что крылья её орла подрезаны?
…Несколько недель тому назад мы выкинули забавную шутку. Нам нужно было стрелять из пистолетов, чтобы к пальбе привыкали наши люди и кони. Мы взяли несколько досок, сколотили их вместе, сделали щит и на нем нарисовали красками французского кирасира. Он служил нам мишенью, и мы стреляли в него с разных дистанций на шаге, на рыси и на галопе»9.
Как можно судить из этого письма, посланного за границу, прусская армия была настроена по-боевому и была готова сразиться с французами. Мнения тех, кто был настроен положительно по отношению к Наполеону, а такие тоже были, тонули в атмосфере общей враждебности. Императору об этом докладывали, и он прекрасно знал обстановку.
Однако, если в войсках было много горячих голов, прусский король совершенно не рвался в бой. Более того, он очень отрицательно относился к военным приготовлениям Александра I, считая его инициатором конфликта. 12 мая 1811 г. в своем письме русскому царю Фридрих-Вильгельм III написал: «Я знаю из верных источников, что император французов не желает войны, и мне кажется, что только от воли Вашего Величества зависит, можно ли будет ее избежать. Я оставляю в стороне причину споров с этим монархом (Наполеоном), я не осмеливаюсь решать, в какой степени его действия затрагивают государственные интересы России; но мне кажется, что, применяя чуть более внимательно принципы большой континентальной системы, избегая тем самым поводов для споров, объяснившись, наконец, с императором Наполеоном по поводу того, что его так беспокоит, Ваше Величество могло бы избежать грозы, последствия которой будут неисчислимы. Не стоит ли лучше применить все способы, которые имеются в нашей власти, чтобы сохранить мир на континенте, которого, как кажется, желает его народ, как и остальные народы Европы»10.
В ответ на мольбы Фридриха Вильгельма не разжигать конфликта в Европе Александр написал письмо, где он возмущался тем, что ему приписывают намерение начать войну… и одновременно дал понять, что его желание обжалованию не подлежит. В этой ситуации несчастный прусский король, который единственный из монархов Европы искренне желал мира, почувствовал, что его обязательно раздавит либо Франция, либо Россия, если он решительно не примет ту или иную сторону в надвигающемся конфликте.
Тогда 16 июля 1811 г. Фридрих Вильгельм написал царю письмо, в котором он опять робко заметил, что, по его мнению, Наполеон все-таки «не хочет войны с Россией, так как он слишком занят на Пиренеях». Однако, понимая, что делать нечего, он предложил царю заключить договор, согласно которому при малейшей опасности со стороны французов русские войска должны были вступить в Пруссию и далее совместно с пруссаками сражаться против наполеоновских полков, разбросанных на территории Германии. Король умолял, раз уж Александр хочет войны, действовать решительно и «прийти реально мне на помощь и не бросать меня в тяжелой ситуации, когда меня раздавят превосходящие силы Наполеона… Пруссия нуждается в решительной системе, которая могла бы обеспечить ей поддержку и гарантии безопасности…»11 Этот план вполне соответствовал настроениям Александра весной 1811 г., зато не очень отвечал его новому стратегическому видению обстановки в конце того же года.
Как уже не раз отмечалось, именно в начале лета 1811 г. Александр от плана наступательной войны переходит к идее заманить наполеоновские войска на свою территорию. Прусские предложения пришлись не ко времени, и царь опять заколебался. Он очень долго не давал никакого ответа прусскому королю, и тогда в сентябре в Петербург с тайной миссией был отправлен сам Шарнхорст. В его задачу входило изложить Александру ту сложную ситуацию, в которой оказалась Пруссия. Действительно, если французский посол де Сен-Марсан был столь же удивительно слеп, как Коленкур, и ровным счётом не замечал военных приготовлений Пруссии, их очень хорошо видели маршал Даву и губернатор Данцига генерал Рапп. Даву и Рапп буквально засыпали императора подробными рапортами о вооружении прусской армии, о подготовке крепостей, о подвозе оружия и боеприпасов, об усиленных учениях прусских войск. Понятно, что в этой ситуации Пруссия рисковала вступить в борьбу один на один с могущественным соседом. А ещё понятно, что в 1811 г. исход подобной борьбы не вызывал ни у кого ни малейших сомнений.
Именно поэтому Шарнхорст должен был убедить Александра выступить немедленно. В противном случае король боялся, что ему придётся, дабы не быть раздавленным между двумя могучими империями, вступить в союз с Францией, чего он никак не желал. Однако Александр действительно колебался. Он целую неделю не принимал Шарнхорста, который добрался до Петербурга, соблюдая глубокую тайну и предосторожности, достойные авантюрного романа.
Наконец, 4 октября царь принял генерала, но был с ним весьма сдержан. Шарнхорст предлагал начать наступление русских войск, объединиться в общую массу с пруссаками и дать Наполеону решительную битву. В ответ Александр предложил в случае приближения французов действовать по-другому: прусским войскам запереться в крепостях и вести активную оборону, а русской армии тем временем завлечь неприятеля на свою территорию, разгромить его, а потом прийти на помощь прусакам.
Вполне очевидно, что такой план не вызвал энтузиазма у прусского генерала, ведь в соответствии с ним прусские полки и прусское государство оказались бы брошены на неопределённый срок без всякой поддержки! В результате долгого спора русско-прусская конвенция была всё-таки подписана 7 октября 1811 г. Она предполагала некое промежуточное решение. В случае военной опасности некоторая часть русских войск сразу придёт на помощь прусакам, остальные подойдут по мере возможности, причём прусской армии рекомендовалось немедленно отступать навстречу русским подкреплениям. Королю же Александр советовал сразу покинуть Берлин и бежать в Кёнигсберг.
Понятно, что подобная конвенция не могла внушить Фридриху Вильгельму особенной бодрости. Он рисковал остаться в ещё худшем положении, чем в конце 1806 г., а судьба Прусского королевства повисла бы на волоске. Тогда Шарнхорсту поручили новую секретную миссию. На этот раз ему нужно было отправиться в Вену и попытаться получить от австрийцев надёжные заверения о совместных действиях против Наполеона. Этот вояж прусский генерал предпринял скорее для очистки совести, ибо ответ австрийцев был вполне предсказуем.
Опять Шарнхорст с переодеваниями, под чужим именем тайно добрался до Вены, и опять его заставили долго ждать, но позиция австрийских политиков была ещё менее благожелательной, чем позиция Александра. Конечно, австрийские правящие круги, мягко говоря, «недолюбливали» Наполеона, но, как уже упоминалось, Меттерних взял курс на временное сотрудничество с Францией для извлечения из этого наибольших политических выгод. Кроме того, Австрия лишь полвека тому назад была чудовищным образом ограблена Пруссией, отторгнувшей от Габсбургской монархии её древнюю провинцию — Силезию. Ожидать от австрийцев, чтобы они бросились очертя голову с риском для существования государства спасать своих прусских «друзей», было бы довольно странно. 26 декабря Шарнхорст получил вежливый, но безапелляционный отказ…
Хотя все эти переговоры оставались в глубокой тайне, военные приготовления и болтовню офицеров невозможно было скрыть. В результате 14 ноября 1811 г. Наполеон направляет маршалу Даву приказ составить на крайний случай план войны с Пруссией: «Этот проект должен преследовать цель взять инициативу в свои руки в том случае, если Пруссия будет и дальше лгать. Вы должны всё рассчитать для того, чтобы сделать наши действия наиболее эффективными. Отметьте мне на карте теперешнее положение армии герцогства (Варшавского), Ваших дивизий, саксонских и вестфальских войск. Сообщите мне, как Вы предполагаете совершить Ваше наступление, и какие силы Пруссия нам может противопоставить в Берлине и в Кольберге»12.