Второй день трехдневного семинара в пустыне. Ужасно скучаю по К. Связи нет. Последний раз разговаривал с ней позапрошлой ночью. Жажду ее присутствия. Страдаю от сомнений: вспомнит ли маленький Ян своего отца после многих недель разлуки. Какая светлая боль.
Наступил день; группа разбрелась по пустыне. Мы голодаем, и все уходят на целый день в поисках видений. Я соорудил самодельный указатель из найденных в пустыне сучьев и повесил на длинной палке красный платок, как флаг. Это указатель места встречи. Я должен находиться здесь, в месте сбора, но вот я чувствую, как нечто мне уже знакомое влечет меня. Что-то находится там, на востоке за горизонтом. Я могу увидеть, где оно, хотя видеть-то нечего, вокруг целые мили пустых песчаных дюн. Но я должен ожидать здесь, это моя обязанность. Я — центр сбора.
Позже
К черту. Слишком сильное влечение, и мой желудок терзает тревога. Я покинул очерченный на песке круг и устремился в дюны.
В пустыне январь, солнце раскаляет песок и воздух, хотя ночью температура опускается почти до нуля. Идти пришлось значительно дальше, чем я предполагал, как в тех сновидениях, когда идешь к чему-то на горизонте, а горизонт удаляется, потому что это вещь кажущаяся, и ты знаешь, что никогда его не достигнешь, хотя и чувствуешь, что ты уже вроде бы близко.
Песок был нетронутым, мягким и глубоким, и когда я достиг подножия дюны, к которой шел, мои ноги ныли, пот заливал лицо, шею и грудь. Я снял штормовку и обвязал ею пояс, а сорочкой — голову. С верхушки дюны надо мною нависала вылизанная ветром песчаная губа с острым, как лезвие, краем. Я пытался подняться на дюну. Два шага вперед, один назад, и я сползал вместе с песком; снова карабкался до середины склона, и снова сползал к подножию; песок прилипал к рукам и груди, я часто и тяжело дышал.
|
|
Я обернулся и посмотрел назад, щурясь от отраженного солнечного света. Сигнального платка не было видно. Я взглянул на часы, я шел сюда около часа. Три мили? Может быть.
Я снова посмотрел на склон, на гребень дюны, и увидел то, чего не заметил раньше. Справа по склону и через гребень вели следы чьих-то ног. Следы нечеткие, просто впадины в мягком песке, но расстояния между ними не оставляли сомнений. За гребнем кто-то был. Ждет меня? Кто-то из нашей группы? Я оглянулся на пройденный путь, на цепочку моих следов на песке и увидел, что там есть и другая цепочка. Я шел, не сознавая этого, по чьему-то следу.
Я затаил дыхание, хотя сердце сильно билось от неясного предчувствия. В адреналиновой горячке я вскарабкался на склон, и хотя гребень обвалился, образовав небольшой оползень, я сумел перебраться на другую сторону.
Следы продолжались и здесь, наверху, те самые, по которым я шел. Здесь они и заканчивались. Я осмотрел горизонт, все 360 градусов светлых, слепящих изваянных ветром дюн. На самом горизонте, в нескольких милях отсюда, я увидел крошечное пятнышко — мой пестрый платок. И в этот же миг почувствовал присутствие. Почувствовал сзади, спиной. Я оборачиваюсь, и Солнце заставляет меня зажмуриться, пот разъедает глаза, я моргаю, стараясь смахнугь его, — и там, где кончаются следы, вижу себя. Обнаженный до пояса, загорелый и мускулистый, более здоровый и стройный, чем я, я сижу с закрытыми глазами, скрестив ноги, кисти рук покоятся на коленях, голова слегка откинута назад, горло натянуто и беззащитно.
|
|
Это я, ошибки нет. Здесь нет лунных теней, которые могли бы дурачить меня.
В своих путешествиях я повидал так много, сталкивался со столькими проявлениями жизни и духа, что теперь я даже почувствовал что-то вроде облегчения от того, что меня можно еще удивить. Как говорил Эдуарде, каждый раз, когда в твою жизнь приходит видение, это неожиданно. Это счастье.
Но существует и то «Я», которое цепляется за полурациональное сознание, и я опустился на песок и коснулся одного из следов. Так пробуешь ущипнуть себя, чтобы убедиться, что не спишь.
Я поднимаю глаза и вижу, что и он открывает глаза, и его лицо расплывается в улыбке, и я размышляю, не ловушка ли это. Просто галлюцинация. Перегрелся на солнце. Я понял, что у меня есть выбор.
Я же могу уйти от этого человека на дюне. Я могу возвратиться к тому себе, который никогда не покидал круга, подавил в себе желание уйти в пустыню и, повинуясь чувству долга, ожидает возвращения участников группы. Я возвратился в круг. Я первый. Никому даже невдомек, что я уходил…
А он смеется, хохочет над моей глупостью и неуверенностью. И я тоже смеюсь. Я оставил свое любопытство, я больше ничего не ожидаю. Я ничего не ищу, только следую импульсу.
Найти другого. Того, которого я оставил в джунглях. Он сказал мне это.
Он поднялся на ноги и встал передо мной, и Солнце светило мне в спину, и единственная тень, моя, падала на песок сквозь него. Он протянул руки, ладонями кверху. Мы обнялись.
И я сел на песок на вершине дюны, закрыл глаза от солнца и стал вспоминать то, что хранилось в моей памяти без всякого применения.
|
|
Не существует единого, цельного «Я»; нас в действительности нет. Последние слова Антонио начинают обретать смысл… Дело не в множестве состояний сознания, а в множестве «я».
Я познакомился с очень значительным другим. С тем самым, которого я оставил в джунглях и который следовал по пути воина; он путешествовал все это время, пока я жил своей жизнью, искал свою судьбу, готовился к Северному пути.
Мне трудно описать то, что я узнал. Необходимо другое место и время, чтобы опробовать изучить, испытать знание, которое я приобрел в этот день.
Я не стал бы рассказывать об этом частном событии, не будь в нем тонкой иронии по отношению ко всему предыдущему.
Столько лет быть охотником и дичью, преследующей силой и преследуемым существом, чтобы теперь прийти на вершину обычной песчаной дюны и пережить здесь отголосок того опыта на поляне перед разрушенным храмом, когда я столкнулся с самим собой в позе медитации, открыл свои глаза в глазах ягуара. Я оставил того себя на дне лагуны, чтобы спустя много лет встретиться с ним на гребне дюны в Долине Смерти. Сила, с которой я связан, должна проявиться в виде меня самого, должна подняться со дна лагуны и идти, не отбрасывая тени, — воин, эфирное Я.
Когда я написал это, я начал понимать, какие рубежи меня ожидают. Но, как я уже говорил, всему этому предстоит другое пространство и другое время. Здесь же достаточно будет сказать, что теперь я кое-что знаю о природе Волшебного Круга и о путешествии на Четыре Стороны Света, которое началось для меня много февралей назад, когда я впервые поднялся на борт реактивного лайнера.
Я знаю, что сила, которую можно обрести в путешествии на Четыре Стороны, складывается не только из полученных знаний, прозрений духа, воспринятых обязанностей и навыков, чтобы стать смотрителем Земли. Необходимо также овладеть несколькими жизнями.
Существует энергетическое тело. Оно приобретается на Южном пути.
Существует Природное тело. Тело ягуара, или эфирное. Оно приобретается на Западном пути. Я нашел его на вершине дюны.
Существует астральное тело. Его возраст исчисляется временем жизни звезд. Оно находится на Северном пути. Это тело древних учителей. Мистическое тело. Мудрость Вселенной.
И, мне кажется, на Восточном пути существует каузальное тело. Мысль перед действием. То, что существует до события. Созидающее начало. Тело орла.
К этому я пришел, и я знаю, что должен продолжать путешествие. Есть новые вопросы, и на них нужно отвечать. Есть новые опыты, которым нужно служить.
Я еще сидел некоторое время на песке, а когда я встал и спускался с дюны, я старался выбирать другой путь.
У подошвы дюны я обернулся, поднял глаза и увидел, как волной осыпается песок. Кристаллическая зыбь медленно наплывает, скользит по поверхности дюны и хоронит наши следы. И я вспомнил, что человек знания идет не оставляя следов.
Июня 1989, дома
Сижу в гостиной возле огня. Я ходил на ту сторону улицы, где крутая дамба спускается к речке, прорезавшей весь город. Там растут дубы и эвкалипты, и за три ходки я набрал достаточно дров для камина. Такой огонь нельзя получить из заранее припасенных поленьев. Моя возлюбленная, сестра, жена и друг только что возвратилась с тридцатишестичасового дежурства. Лечила больных, ухаживала за ними. Она вошла в гостиную, увидела меня, подошла сзади и прикоснулась к моему плечу. Сказала, что поднимется наверх, к нашему пятнадцатимесячиому сыну. Она любит сидеть возле него, когда он спит.
Она шепнула, что любит меня, и вышла. Она видела беспорядок на полу, она знает, чем я занимаюсь. Мне очень хочется встать и подняться за ней наверх, поцеловать нашего сына, а ее отнести в постель. Любовь и желание поднимались во мне, как зарево, но я должен был продолжать работу.
Она видела дневники, разложенные передо мной полукругом. Кучи дневников. Некоторые собраны в книги с картонными переплетами, один без обложки, сшитый спиралью. Многие расклеились от старости, страницы не закреплены. Одна стопка перевязана тесьмой, другая резиновой лентой.
Один из дневников, самый объемистый и тяжелый, в кожаном переплете. Это первый.
Я перечитал их все, некоторые впервые за много лет. Я отобрал все, что нужно, и рукопись лежит в кабинете на столе. Это мое путешествие по Восточному пути. Этот том содержит в себе попытку послужить тем опытам, которые изменили меня. Поделиться ими, и сделать это как можно лучше. Но все они вот, передо мной, все эти воспоминания, переживания, бессмысленная философия и прозрачные, как весенняя вода, откровения. Пятнадцать лет работы. Жизнь, заключенная в слова.
Наилучшей службой моим опытам будет их освобождение. Наивысшая почесть — предать их огню, все до единого обратить в пламя. Я приветствую духов, которые возникнут из огня, благословляю и благодарю их всех, освобождаю их — и освобождаю себя, чтобы снова полностью войти в настоящее, чтобы каждое мгновение моей жизни стало действием силы.
Итак, вот я, и вот моя законченная книга, моя работа на Восточном пути. И я уже приступил к работе на Южном пути. Снова. Полный круг, соответствующий Волшебному Кругу. Четыре основных направления компаса, четыре ступени развития сознания, четыре времени года. Бесконечный круг, цикл, уроборос.
Но я понял и кое-что еще. Что из всех моих опытов, из всех путешествий по Земле и сквозь Землю, из всех испытанных мною чувств самое святое — моя любовь к ней. Это совершенная истина. Нечто такое, что можно испытать, но нельзя высказать.
Что же я все-таки искал? Что, в конце концов, представляет та сила, которую я обрел в своих странствиях?
Я могу обратиться к Природе во мне, могу видеть невидимое, могу летать вне своего тела, могу научить других этим искусствам, но все же высшим состоянием сознания, Божеством во мне является то, что загорается в моем животе, разливается по всему телу, озаряет мое «Я» целительным светом, когда я смотрю на нее.
Я понял, что страницы из переплетов нужно выдирать, если я хочу, чтобы к утру ничего не осталось. Чем старее страницы, тем лучше они горят. И все же мне чудится, что пламя как будто неохотно, нерешительно прикасается к самым последним, самым давним, первым страницам. Наверное, это мое воображение.
Что еще остается?
Пишу эту последнюю фразу и надеюсь, что запомню написанное, прежде чем оно присоединится к остальному, — ведь это, пожалуй, наилучший способ закончить церемонию и закончить книгу.
У меня было решительное намерение написать последнюю фразу и бросить ее в огонь. Это создало бы драматическую ситуацию. Но, как сказал однажды Антонио, ритуал при полном самосознаини никакой не ритуал, и когда эта последняя, вырванная из дневника страница приблизилась к огню, моя рука дрогнула. В то короткое мгновение, когда я удивился, почему она дрожит, я услышал зевок.
Я обернулся и увидел ее. Она стояла в дверях гостиной и держала на руках сына. Его голова покоилась у нее на плече.
Полусонный, полубодрствующий, между двумя мирами и на руках у матери.
Я понял, что мои странствия лучше отмечать в начале, чем в конце.
Я бросил страницу в огонь, встал, опустил маленькую золотую сову в карман и направился к своему семейству.
