Исследователи по-разному трактуют этот эпизод. Часть склонна видеть в нем наглядное утверждение Генрихом самостоятельности светской власти по отношению к церкви. Приблизительно через полтора столетия после сочувственно описанного Видукиндом события полемика о взаимоотношении двух властей и борьба между ними достигли высшей степени ожесточения и охватили всю Европу.
Свои политические установки Видукинд проводит в хронике последовательно, но не нарочито - они замаскированы внешне •объективированным изложением. И в этом отношении наглядно стилистическое сходство почерков его и Иордана.
Иной политический темперамент в историографических трудах современника Видукинда - Лиутпранда Кремонского (ок. 920- 972). Он начал карьеру при дворе итальянского короля Беренгария, однако вынужден был эмигрировать в Германию. Здесь он выполняет дипломатические поручения германского короля, а с 962 г. императора Оттона I, сопровождает его как переводчик в итальянском походе, пишет "Деяния Оттона" и "Антаподосис или Воздаяние". О назначении последнего автор говорит во введении:
Цель этого труда состоит в том, чтобы отметить, показать и изобличить дела Беренгария, кто не правит теперь, а скорее тиранствует в Италии, а также жены его Виллы... Ибо меня и мой дом, родных и близких они, не имея на то причин, так преследовали и копьями лжи, и хищным вымогательством, и бесчестными интригами, что ни языком этого выразить, ни пером описать невозможно. Да послужат эти страницы им антаподосисом, т. е. воздаянием... Но не в меньшей мере пусть послужит этот труд воздаянием и людям благочестивым и благонамеренным за услуги, какие они мне оказали 31.
30 Видукинд Корвейский. Деяния саксов, I, 26. С. 142.
31 Лиутпранд Кремонский. Антаподосис, или Воздаяние, III, 1 // Памятники средневековой латинской литературы Х-XII веков. М., 1972. С. 58.
Как далеко отстоит подобное заявление от намерений историографов, настаивающих на бесстрастности и объективности, Лиутпранд открыто заявляет о своих пристрастиях и по существу переходит с позиций хрониста на позиции публициста, стремясь обличить и вынести приговор современным политическим деятелям.
Такую задачу Лиутпранд наиболее полно решает в небольшом "Отчете о посольстве в Константинополь". Оно написано после поездки автора в столицу Византии в 968-969 гг. по поручению Оттона I для сватовства сына императора к византийской принцессе. Посольство оказалось неудачным (хотя задуманный брак все же состоялся в 972 г.), и кремонский епископ распространил "Отчет о посольстве", клеймящий порядки константинопольского двора и самого византийского императора. Это произведение, отчасти имитирующее жанр деловой письменности - отчета о дипломатической миссии, насыщено полемизмом, экспрессией, подчеркнутой тенденциозностью. Оно содержит характерные черты публицистического памфлета.
Чего стоит описание внешности византийского императора, когда посольство привели к человеку
...весьма отталкивающей наружности, какому-то пигмею с тяжелой головой и крошечными, как у крота, глазами; его уродовала короткая, широкая, с проседью борода, а также шея высотой в толщину пальца. Его длинные и густые волосы придавали ему вид кабана, цветом кожи он был подобен эфиопу.. Живот одутловатый, зад тощий, бедра для его короткой фигуры непомерно длинны. голени маленькие, пятки и стопы соразмерны. Одет он был в роскошное шерстяное платье, но слишком старое и от долгого употребления зловонное и тусклое, обут в сикионские башмаки. Дерзкий на язык, с повадками лисы, по вероломству и лжи он - Улисс. Вы, мои повелители и императоры, всегда казались мне прекрасными, насколько же прекраснее теперь! Всегда великолепными, насколько же великолепнее теперь! Всегда могущественными, насколько же могущественнее теперь! Всегда добрыми, насколько же добрее теперь! Всегда полными всяческих добродетелей, насколько же полнее теперь 32.
Эти славословия адресованы отправителям посольства императору Оттону I и его наследнику. Было бы неверным полагать, что лишь личная неприязнь, горечь оскорбленного самолюбия и низкопоклонство водили пером Лиутпранда, создававшего столь, острую риторическую антитезу. За контрастным сопоставлением убогого византийского и великолепного оттоновского тронов скрывалась реальная непримиримая борьба наследников восточной и западной частей Римской империи. Политическое, идейное, конфессиональное соперничество по существу не прерывалось после гибели римской цивилизации. Византийские монархи расценивали западных императоров, венчавшихся короной в Риме, как узурпаторов и все еще не теряли надежды на обретение Константинополем былой мощи.
32 Лиутпранд Кремонский. Отчет о посольстве в Константинополь, 3 // з. соч. С. 66-67.
33 Указ. соч. С. 66-67
В свою очередь наиболее властные императоры Запада (а Оттон I был из их числа) не теряли надежды подчинить своей воле надменную Византию. Схожей политики придерживалось и папство, стремясь превратить константинопольского патриарха в послушного исполнителя планов римской церкви.
Во времена Лиутпранда исход векового соперничества был не ясен. Словесные же обличения, как и устные проклятия, наделялись магической силой. С их помощью как бы приближали желаемое. Приверженец Оттонов не жалеет выразительных средств, чтобы очернить каждый шаг византийского монарха: "В течение долго тянувшегося и отвратительного обеда с избытком масла, как это и бывает у пьяниц, и какого-то мерзкого рыбного маринада он (император. - В. У.) задал мне массу вопросов о Вашем могуществе, о Вашем государстве и войске"33. Автор передает свой разговор за столом, который вряд ли мог быть столь резким. Византийский император, конечно, не стал бы слушать поношений дерзкого посла и предал бы его казни как любого хулителя. Читатели же памфлета могли поверить предложенным оценкам и, если это были сторонники оттоновской политики, утвердиться в ее правомерности, если же колеблющиеся - увереннее сделать выбор.
Вот какие речи якобы вел в присутствии базилевса посол:
"Но мы, лангобарды, саксы, франки, лотаринги, бавары, швабы, бургундцы, так презираем их, что у нас, когда мы в гневе, нет иного бранного слова, чем "римлянин". Одним этим именем "римлянин" мы обозначаем все, что только есть самое низкое: трусость, алчность, изнеженность, лживость - словом, все самое порочное!"34. Под "римлянами" здесь разумеются "ромеи" - самоназвание византийцев как истинных преемников римской цивилизации, как их общее отличие от племен варваров, заселявших Запад и гордо перечисленных Лиутпрандом. В открытости идейно-политических воззрений - ценность и своеобразие "Отчета о посольстве в Константинополь" и других произведений этого автора. Не сухая историческая компиляция, не благочестивые размышления составляют их особенность, а яркий публицистический темперамент, богатая гуманитарная образованность, эмоциональность изложения. Поэтому с полным основанием один из ведущих знатоков средневековой литературы И. Н. Голенищев-Кутузов называет Лиутпранда блестящим литератором своего времени: "Самый субъективный из исторических писателей раннего средневековья, он намного превосходит их блеском и изысканностью своего стиля. Большой опыт политического деятеля, посвященного во все тайны государственных отношений своего времени, в церковные дела и дворцовые интриги, соединился в его исторической публицистике с метким писательским глазом, ироничным умом, широтой и независимостью суждений" 35.
33 Там же, 11. С. 67-68.
34 Там же, 12. С. 68.
1)3 Голенищев-Кутузов И. Н. Средневековая латинская литература Италии. М, 1972. С. 168-169.
В "Воздаянии" он, следуя за структурой знаменитого труда Боэция (ок. 480-524) "Об утешении философией", чередует прозу со своими стихами, отрывками эпических поэм. У него много заимствований из античных авторов, ссылок на них и парафраз. Вот один из эпизодов "Воздаяния". Дед правителя Беренгария II, которого обличает Лиутпранд, Беренгарий I, описан историком вполне сочувственно. Захватив в плен Людовика Бургундского, правитель Италии обращается к плененному с речью Цицерона к Катилине:
Долго ли ты, Людовик, будешь употреблять во зло ли ты не сознаться, что в последний раз я тебе оказал, что не я побудил тебя к новому восстанию и что по состраданию, которого ты не стоил? Понимаешь ли, я теперь запутался в сетях собственного вероломства? Ты не вступишь в Италию. Я дарю тебе жизнь, как было выдал, а выколоть тебе глаза не только приказываю, но наше терпение? Можешь благодеяние и расположение - выпустил тебя только ты, говорю тебе, что ты клялся мне, что никогда обещано тому, кто тебя и строго повелеваю 36.
Восприятие (рецепция) античного наследия всячески поддерживалось при дворе Оттонов, что побуждает некоторых медиевистов говорить по аналогии с каролингским и об оттоновом возрождении. Труды Видукинда Корвейского и Лиутпранда Кремонского помогают понять реальные основания такого суждения.
Очередное приближение средневековой культуры к освоению традиций античности активизировало светски ориентированные ценности, преодолевало диктат религиозной идеологии. Эти процессы в свою очередь были следствием крупных социально-экономических сдвигов, характерных для перехода от раннего к развитому феодализму. На усиление мирских интересов воздействовал и общий кризис католической церкви, который обозначился на рубеже тысячелетий. Совокупность обстоятельств вела к тому, что один из крупных дореволюционных русских историков определил так: "В Италии в Х в. в литературу уже просачиваются публицистические мотивы"37. Что в Х в. лишь "просачивалось", в XI в. захватывает обширный комплекс произведений.
Сочинения, рассмотренные в данном разделе, думается, убеждают, что их политическое содержание насыщенно и многопланово. Но вряд ли такое содержание, даже столь концентрированное, как у Лиутпранда Кремонского, дает право говорить о сложившихся публицистических текстах. Видимо, в раннем средневековье еще не пришло время для зрелой публицистики, хотя ее элементы и предпосылки есть во многих произведениях и "ученой", и народной культуры. Но первой свойственна относительно узкая распространенность, во второй же концентрация политических идей не достигала той степени целенаправленности, которая позволяла бы им освободиться от религиозного или художественно- эстетического облачения, воплотиться в собственно публицистические жанры.
36 Лиутпранд Кремонский. Антаподосис, или Воздаяние, II, 41 Стасюлевич М М. История средних веков в ее писателях и исследованиях В 3 т. СПб„ 1906. Т. 2. С. 392.
37 Карсавин Л. П. Культура средних веков. Пг., 1918. С. 121.
Тексты, которые создаются специально ради массового политического воздействия и резонанса, формируются лишь в новом, тысячелетии, в процессе общей секуляризации духовной культуры.
3. ПУБЛИЦИСТИКА В БОРЬБЕ ПАПСТВА С ИМПЕРИЕЙ
Меч слился с посохом, и вышло так,
Что это их конечно развратило
И что взаимный страх у них иссяк.
Данте. Чистилище
Во второе тысячелетие Европа вступала с напряженным ожиданием перемен. Многие богословы, опираясь на букву писания, говорили о втором пришествии мессии, которое случится спустя тысячу лет после первого - в 1000, 1001 или 1033 г., т. е. в юбилей рождения или распятия богочеловека. Существовали в христианском мире системы летосчисления, еще более смещавшие дату. Возможно, поэтому одномоментного массового покаяния, каких-либо вспышек всеобщего отчаяния летописи не фиксируют, Но напряженность в ожидании неведомого росла. Эта социально-психологическая атмосфера как бы завершала совокупность процессов, у основания которых находились не только и не столько эсхатологические пророчества, сколько сдвиги в общем развитии средневекового уклада.
XI век отличается повышением агротехнической культуры в земледелии, ростом торговли, возрождением городов, демографическим прогрессом. Хозяйственной и гражданской жизни все более тесны рамки ортодоксального христианства, покорное восприятие религиозных доктрин и церковных регламентации. Католическая церковь на рубеже тысячелетий оказалась в глубоком кризисе, а папский престол - игрушкой в руках соперничающих светских группировок. На нем в зависимости от военных успехов или исхода политических интриг с калейдоскопической быстротой чередовались ставленники германских Оттонов и римских владетельных семей. Среди сменявших друг друга марионеток были и подростки, и слабоумные, и патологически безнравственные личности.
Подобные примеры с высоты "святейшего" престола давали обильные ростки в среде рядового монашества и белого духовенства. Авторитет церкви неотвратимо падал. Обличительные стихи, злые сатирические пародии на святейшие таинства распевали жонглеры и ваганты на всех дорогах, смущая благочестие паломников и неискушенных мирян.
На рубеже тысячелетий возникает несколько общественно-преобразовательных тенденций: пересмотр церковных догм со стороны рядовых верующих - развитие народных ересей; рационализация теологических доктрин некоторыми мыслящими и образованными клириками и стремление к обновлению самих церковников. Последнее побудило создать комплекс более жестких требований к черному и белому духовенству. Инициатором такой реформы стал монастырь в Клюни (Южная Франция). Клюнийцы настаивали на повсеместном введении аскетического монастырского устава, очищении пошатнувшихся нравов служителей церкви, решительной борьбе с "мирскими соблазнами". Клюнийская реформа получила особую поддержку после того, как церковной политикой начал руководить властный, волевой и деятельный монах Гильдебранд (между 1015 и 1020-1085), ставший в 1073 г. римским первосвященником под именем Григория VII.
Клюнийская реформа была лишь началом широких преобразовательных замыслов Гильдебранда. Он начал осуществлять их задолго до собственного понтификата в роли ближайшего советника пап Виктора II, Стефана IX, Николая II, Александра II. Гильдебранд считал гибельным для церкви ее прогрессирующее "обмирщение": продажу светскими синьорами церковных должностей, назначение герцогами и королями церковных чинов (нередко за крупный денежный выкуп), браки белого духовенства. Порочность продажи церковных должностей – симонии - теоретических возражений не вызывала. Но на практике возникала масса проблем. Например, имеет ли право заведомый симонист возводить в священнический сан других лиц? Ярые ревнители реформы во главе с Григорием VII утверждали, что всех служителей, посвященных симонистами, надо низложить и прогнать. Там, где решили так поступить, почти все храмы лишились священников, службы остановились, прихожане заволновались. Открытый протест вызвало требование безбрачия (целибата) белого духовенства. Сторонники реформы изгоняли таких церковнослужителей силой, апеллируя к массам.
Главным же предметом всеевропейской церковно-политической полемики, давшей огромное число трактатов, посланий и памфлетов, стал вопрос об инвеституре - праве светских правителей назначать высших церковнослужителей. "Инвеститурой" (от латинского глагола investire - облекать) именовался торжественный акт вручения кольца и посоха новопоставленному князю церкви. В средневековой цивилизации нередко регалии ценились больше, чем реальность. В ритуале инвеституры кольцо означало обручение ставленника с церковью, а посох, остроконечный с одной стороны' и закругленный с другой, - право пастыря понукать своих овец острием и вытаскивать заблудших из зарослей и топей закругленным концом.
Кому надлежит исполнять инвеституру? Светской или духовной власти? Доводам Гильдебранда не откажешь в логичности: церковные лица должны утверждаться церковными же лицами, другими словами, все епископы в католических странах должны назначаться папой.
Здесь-то и разгорелся великий спор, вековая распря. Не удивительно: римский первосвященник посягнул на привилегии королевской власти, традиционно сложившиеся в большинстве европейских стран. "Запрет светской инвеституры-епископов и аббатов, смещение симонистского духовенства, служившего орудием императорской политики, - вот первые шаги римской курии на пути к осуществлению ее далеко идущих планов. Ясно, что это неизбежно привело бы к развалу империи, в которой едва ли не единственным устоем являлся епископат"'. Вопрос об инвеституре вел за собой и другой еще более ответственный: чей авторитет крупнее, а власть подлиннее - светского или духовного владыки? Полемика длилась в Европе до эпохи Возрождения и вошла в историю как спор о двух мечах. Истоки спора тянулись к трактовке евангельских образов. Речь шла о соотношении меча карающего и меча убеждающего - духовного. Правота сторон решалась реальным исходом политических интриг и кровопролитных сражений.
Идеологическое обеспечение враждующих лагерей создавали теологи и легисты в объемных томах и оперативных трактатах, размножавшихся с неведомой до того быстротой. "Только за годы 1073-1112 вышло в свет более сотни так называемых "книжечек о споре" (либель Де Ше), которые читались публично с церковных амвонов и школьных кафедр, в феодальных замках и на городских площадях. Их авторы были миряне и клирики, юристы, историки и богословы. В пылу полемики заострялись формулировки, выдвигались смелые взгляды на церковь и государство, широко привлекались официальные документы и делались ссылки на подлинные или вымышленные исторические прецеденты"2
В исторической науке материалы этой полемики принято называть публицистическими. Действительно, предмет полемики - актуальнейшая и насущнейшая политическая проблема, цель ее -консолидация сторонников одной из двух враждующих группировок: приоритета папской власти во главе с Григорием VII или приоритета светской власти в лице германского императора Генриха IV.
Публицистический характер дискуссии подкрепляется и свидетельствами хронистов и памфлетистов о широком обсуждении ее в средневековой Европе. Все это - важные характеристики письменного текста: объекта и предмета его отображения, цели создания, масштаба распространения. Но есть и конкретный способ воплощения общезначимых текстовых характеристик: методы аргументации, уровень фактической достоверности отображения, степень политической действенности и т. п.
1 Антошин Ю. А. Политическая борьба в Германии в XI в. по вопросу светского и духовного суверенитета // Социальные отношения и политическая борьба в средневековой Германии (XI-XVI вв.). Вологда, 1985. С. 3.
2 Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.; Л„ 1964. С. 147.
С точки зрения таких более конкретных показателей полемика о двух мечах проходила в традиционной религиозно-политической форме. "Аргументы для подтверждения концепций поборниками папской теократии и защитниками светского суверенитета черпались из одних и тех же источников: Библии, канонического права и литургии, творений отцов церкви"3. Есть ссылки на историческую традицию преимущественно у антипапских полемистов.
На первых порах дискуссия развивалась в форме обмена письмами церковных иерархов по религиозно-правовым и религиозно-нравственным вопросам. Одним из начальных документов полемики считается письмо (1030) монаха Гвидо из Ареццо, адресованное миланскому архиепископу, о борьбе с симонией. Оно стало широко известно, и доводы его охотно включали в свои сочинения полемисты следующих десятилетий. Продолжил полемику популярный богослов кардинал Петр Дамиани. "Он переписывался чуть ли не со всеми выдающимися современниками, не говоря уже о безвестных монахах и мирянах, разрешал их недоумения и запросы, обличал их пороки и заблуждения, увещал к исправлению и борьбе с царящим в мире злом"4. В 1052г. он изложил равеннскому архиепископу Генриху развернутые свои соображения о борьбе с симонией. Здесь были доводы в пользу тех священнослужителей, которые сами свободны от подкупа и корысти, но возведены в сан симонистами. Дамиани настаивал на том, что пороки вышестоящих лиц не аннулируют посвящения. "Святой дух не изменяет своих достоинств, продается ли его благодать или ссужается даром"5.
Заявление явно рискованное. Тактика компромисса не удовлетворяла ревнителей реформы. Тем не менее к авторитету Дамиани прислушались до собора 1060 г. за священниками, поставленными симонистами безвозмездно, сан сохранялся.
Опровергать Дамиани стал кардинал Гумберт, сторонник самых крутых и крайних мер. В своем трактате "Против симонистов" (1057-1060) воинствующий князь церкви рисует страшную картину ее растления. Он говорит, что пастыри, причастные к симонии каким бы то ни было образом, пасут овец ради себя, а не бога, не спасают их от волков, а пьют их молоко, стригут шерсть и упиваются их кровью. Продажные пастыри, которые "не имеют веры и отнимают ее у своих единомышленников, по природе своей сходны с ехиднами, проникнуты сатаной, подлежат проклятию вместе с Иудой"6. Кардинал был хорошо осведомлен в том, что обличал.
Именно этот грозный прелат сыграл главную роль в разрыве западной и восточной церквей в 1054 г. Он же одним из первых выдвинул на обсуждение порядок инвеституры. Гумберт заявил, что светские лица не должны вмешиваться в назначения духовенства ни на каком уровне.
3 Антошин Ю. А. Указ. соч. С. 4.
4 Вязигин А. Заметки по истории полемической литературы XI века. Харьков, 1896. С. 9.
5 Там же. С.12.
6 Там же. С. 20.
Их компетенции не подлежат ни аббаты ни епископы, ни папы. Можно согласиться лишь на утверждение-избранного церковью лица светским сюзереном роst factum.
Позиция Гумберта полностью совпадала со взглядами Гильдебранда. Став папой, Григорий VII перешел от словопрений к решительным действиям: запретил светскую инвеституру епископов, запретил вести службы женатым священникам и всем, даже косвенно причастным к симонии. Он обратился к прихожанам, призывая их расправляться с осквернителями храмов. Это вызвало крупные беспорядки. Разразилась вооруженная борьба за инвеституру. Ее возглавил германский король Генрих IV. Драматические перипетии этой многолетней схватки сопровождались отлучением Генриха от церкви и низложением на соборе германских епископов Григория VII, выдвижением антикороля и выбором антипапы, покаянием Генриха перед замком Каносса, укрывшем папу, и видимостью примирения, новым отлучением короля и новым низложением папы. Но нас интересует связанная с этой борьбой публицистика.
Продолжала множиться литература памфлетов и посланий. Генрих IV обращался за поддержкой, утверждением божественной природы королевской власти через голову папы, непосредственно к римской церкви. Он просил клир, чтобы "как то было до сих пор, наших друзей считали своими друзьями и наших неприятелей - своими врагами. К последним мы причисляем монаха Гильдебранда и призываем вас подняться против него, потому что мы узнали в нем хищника и гонителя церкви, коварного врага Римской империи и нашей короны"7.
В дискуссии используют аргументы, которые диктуются конкретными политическими ситуациями, общие теоретико-богословские доводы оттесняются на второй план, приобретая служебный характер. Происходит известная переориентация в структуре полемических текстов, характере их аргументации. В полемику включаются знатоки все более популярного с начала нового тысячелетия римского гражданского права - легисты. Один из них Петр Красе вручил Генриху IV во время его пребывания в Риме в 1084 г. памфлет, где доказывал божественное происхождение не папской, а именно императорской власти. Он "поставил на службу королю частное право, которое давало возможность перехода от теологических доказательств к аргументации государственной юридической практикой" 8.
Папа Григорий VII со своей стороны использует в полемике любые средства для дискредитации суверенитета светской власти вообще, личности Генриха IV в частности. Вопреки всем известным злоупотреблениям и разоблачениям первосвященников он заявляет: "Римская церковь никогда не заблуждалась и впредь, согласно Писанию, не будет заблуждаться.
7 Цит. по: Стасюлевич М. М. История средних веков в ее писателях и исследованиях... В 3 т. СПб., 1906. Т. 2. С. 776.
8 Антошин Ю. А. Указ. соч. С.13.
Канонически поставленный римский епископ заслугами Петра непреложно получает святость"9. Григорий VII обращается к епископам и ко всем сословиям Германии с посланием, в котором резко обличает Генриха IV. Он перечисляет подлинные и мнимые прегрешения короля, чтобы создать фигуру законченного злодея: "Негодуя на всякое обличение и наставление, он не только презрел голос, обличавший его в пороках и призывавший к покаянию, но еще более ожесточился во зле: он не успокоился до тех пор, покуда не поколебал в христовой вере всех епископов Италии и многих в Германии, принудив их отказать в повиновении и св. Петру, и апостольскому престолу" 10. Это послание оказало на верующих большое воздействие: Генриха IV оставили многие ранее колебавшиеся князья и епископы.
Григорий VII торжествовал победу над временно - после Каноссы - смирившимся королем и рвался осуществить глобальные теократические замыслы. Оба меча - и духовной и светской власти - Гильдебранд считал принадлежащими папству. Вильгельму Завоевателю, покорившему Британию, Григорий VII даровал благословение, стремясь держать его в поле своего влияния. Он дружески писал этому монарху: "Мир физический освещается двумя светилами: солнцем и луной; более значительным представляется солнце, менее значительным - луна. В нравственном порядке вещей папа представляет собой солнце, король занимает место луны" 11. Эта же мысль звучит в письме к Герману, епископу Метца: "Разве и короли не принадлежат к тем овцам, которых господь поручил Петру? Кто может думать, что Генрих исключен из круга людей, подчиненных св. Петру и его власти вязать и решать, если только он не тот нечестивец, который свергнул с себя иго христово, чтобы подвергнуться рабству дьявола?" 12
Но не все служители церкви разделяли несокрушимую уверенность Григория VII в безусловном приоритете папской власти. Встречные недоумения нетрудно понять, если вспомнить самой церковью веками внедрявшуюся мысль о божественном происхождении царской власти. Теперь же Григорий VII освободил подданных Генриха IV от данной тому присяги. Это вызвало новый взрыв сомнений и ропота. Даже сторонники Гильдебранда возмущались самовластием папы, находили, что он нарушает вековые каноны. Эти чувства недоумения и протеста выразил Венрих Трирский в письме к папе. Письмо звучало как коллективное обращение к Григорию VII от имени епископа Дитриха Верденнского:
9 Там же. С. 7.
10 Цит по: Стасюлевич М.М. Указ. соч. С.782.
11 Цит. по: Осокин Н. А. История средних веков. В 2 т. Казань, 1888. Т. 1. С. 452,
12 Цит. по: Стасюлевич М. М. Указ. соч. С. 784.
Во все предшествующие времена и у всех народов клятва считалась священной и ненарушимой, теперь говорят: ее легко устраняет освобождение, даваемое государем папой... Этого освобождения не ищут, но навязывают, от него отказываются, но его предлагают. Внимательно всмотревшись в дело, видишь, что дешево стоит столь легко расточаемое. Этими словами папа не развязывает связанных, а связывает свободных.
Мы тебя не слушаем в данном случае, папа, не отказываем в верности, которую обещали; не только обещали, но и клялись; ибо если уста, просто лгущие, убивают души, то в высшей степени непоследовательно, чтобы уста, лгущие клятвопреступно, не губили души. Ты в силу своих полномочий обещаешь нам в данном случае безнаказанносгь, умоляю тебя, папа, не греши на братьев своих, не соблазняй сирот христовых, не погружай с собой в пучину невозвратную некрепкие сердца слушателей, смущенных ложной безопасностью. В этом случае мы не можем за тобой следовать, ты не властен это приказывать 1Э.
Беря на себя право декретировать освобождение от присяги королю, ликвидировать духовный сан множества церковнослужителей, папство расшатывало собственные устои. Оно наносило удар за ударом по вековечному порядку вещей и невольно побуждало к массовой переоценке ценностей. Действия Гильдебранда слишком явно обнажали земной смысл папских посягательств и ставили под сомнение божественную суть церковных таинств, подчиняемых текущей политике. Не случайно время Григория VII-пора еретических движений. Трудно не возникнуть разномыслию, когда из рук в руки передаются многократно переписанное послание Венриха папе и десяти подобных сочинений. Венрих заявляет:
Вы без устали проповедуете всем своим слушателям: "Человекоубийство не имеет значения; владения св. Петра следует защищать вооруженной рукой; если кто падет при этом, вы обещаете ему безнаказанность за все успехи ради его повиновения: вы за него дадите ответ; да не смущается всякий и ради Христа бьет христиан". Так вы поощряете к пролитию крови мирян, ищущих отпущения грехов. В этом случае мы предоставляем здравому смыслу оценить, насколько подобное учение совпадает не с епископским, не с апостольским, а с христианским совершенством 14.
Автор послания высказывается по главным вопросам спора о двух мечах. Он отстаивает императорское право на инвеституру, ссылаясь на обычай, возражает против насилий по отношению к женатым священникам. В его аргументации не только обращение к богословским авторитетам, но и постоянная апелляция к здравому смыслу, обычаям и жизненным реалиям.