Василий Великий был слишком талантливым и творческим иерархом, чтобы просто слепо следовать чему-то уже известному. Он не просто сокращал или кратко перерабатывал – он действительно творил на базе древней Традиции нечто реально новое. Питаясь соками Антиохийского богословия, переваривая догматические вопросы в котле неоплатонической философии, он был ближе к умеренным арианам «евсевианам», чем к «радикальным никейцам». Работая над переводом Анафоры Василия, я обратил внимание на те нюансы, которые ускользали от меня, пока я просто читал текст по-славянски на богослужении, а именно: У него в тексте полностью отсутствует «никейская терминология». Ни разу не встречается выражение «единосущный» или какие-либо иные аллюзии на I Вселенский Собор. Василий в своей анафоре ни разу не называет Сына «единосущным» Отцу или «рождённым из сущности Отца». Я решил этим вопросом заняться подробнее. И оказалось, что этому вопросу в науке посвящено немало серьезных исследований[9]. Богословская терминология Василия полностью копирует вероопределения и Символы двух «арианских» Соборов в Антиохии – 341 г. (под формальным председательством агрессивного арианина Плакита Антиохийского, но при реальном модерировании процедуры Собора со стороны умеренного и мудрого управленца Евсевия Никомидийского) и 345 г. (под председательством Мелетия Антиохийского)[10]. Но именно в русле этой же терминологии оформлена анафора Литургии Апостольских Постановлений! Как показывает упоминавшаяся уже Габриэла Винклер, структура эпиклеза у ВВ полностью соответствует древним сирийским анафорам, в которых, во-первых, отсутствуют глаголы «сотворить» и их тем более «преложить», зато воздействие Духа на дары описывается в четырех последовательно расположенных глаголах: «Сойти – Благословить – Освятить – Явить». Так же порядок интерцессионных молитв у ВВ соответствует сирийской традиции: Сразу после освящения даров эпиклеза перерастает в молитву о прославлении почивших, об отпущении грехов умерших, а уже затем – о живых. Тогда как в Иерусалимской традиции (в частности, в литургии Иакова) сразу за эпиклезой следует молитва о Сионе – Матери Церквей, потом об иерархах и далее обо всех чинах верующих, и только в самом конце – об умерших. Иерусалимская (греческая) традиция анафоры Иакова отражает этот порядок, как и сирийская литургия Иакова. Из последнего факта видно, что сирийская литургия Иакова – никакая не сирийская по генезису, а просто перевод на сирийский греческого текста. Изгнанные из Иерусалима противники Халкедона принесли в Сирию с собою свой формуляр литургии Иакова, который хотя и подвергся там незначительной эволюции, сохранил свою изначальную структуру. Иными словами, между литургией Иакова и литургией Василия Великого нет никаких точек соприкосновения, никаких линий пересечения.
Выше я упоминал уже о том, что ряд ученых высказывают сомнения в авторстве этой анафоры (и сопутствующих ей молитв). Основанием для их сомнений является тот бесспорный факт, что в тексте литургии отсутствует субстанциальная терминология не только в отношении Евхаристии, но и в описании Тринитарного догмата: ни разу не встречается ни οὐσία, ни ὁμοούσιος – ключевые богословские понятия для «никейца»[11]. Между тем с моей т.зр., это напротив подтверждает факт авторства Василия. Мы не имеем права забывать, что крещение и священство он принял от рук «полуарианской» партии, от «омиусиан», идейным главой которых был Василий Анкирский – исповедник веры, при этом не признаваемый ни радикальными арианами, ни самими «никейцами». Эта партия действительно существовала в русле «евсевианской» традиции [связанной с именем упомянутого выше Евсевия Никомидийского]. Вся тонка дипломатическая и философская работа Василия и его сподвижников в том и состояла, чтобы, с одной стороны доказать «никейцам» ортодоксальность евсевиан и омиусиан, а с другой – доказать омиусианам, что никейский Символ (условие для объединения с партией никейцев) можно понимать с теми оправками, которые предлагают омиусиане + кападокийцы. В этих условиях Василий [при крещении которого, несомненно, использовался отнюдь не Символ Веры, принятый в Никеи в 325 г., а Символ, принятый Антиохийским Собором 341 г. и дополненный там же в Антиохии собором 345 г.] был обязан следовать традиции своей Церкви и не мог вносить в богослужение Никейский Символ, вызывавший споры и сомнения у его собратьев. Ему следовало сначала убедить своих собратьев в том, что символ Никеи – не ересь (как думали одни) и не глупость (как думали другие). Иначе он рисковал лишиться расположения и евхаристического общения со стороны тех немногих епископов, которые еще не отвернулись от него как от «очередного вольнодумца», проповедующего что-то «своё», новое, и не примыкающего ни к одной из существующих партий.
При этом (как увидим ниже), в самом тексте анафоры, особенно в эпиклезе, присутствуют слова и обороты речи, которые присутствуют в других творениях Василия. А это значит, что анафора все-таки принадлежит ему.