В начале 1960-х годов большинство родителей считали, что в США построено хорошее общество, и стремились научить детей, как надо жить в нем. К 1994 году оказалось, что родители противостоят токсичной культуре, которую воплощают их дети-подростки, часто бунтующие против них. Сегодня родители и подростки единодушно утверждают, что в современной культуре трудно разобраться. Никто не хочет, чтобы девушки погрузились в нее слишком рано или в одиночку. И родителей очень волнует, как подготовить девушек к будущему, которое их ждет.
Что было очень важно в 1994-е годы, стало меньше значить теперь. В семьях сейчас гораздо более душевные и непринужденные взаимоотношения. Но современные технологии – это та область, которая требует четких договоренностей и ясно очерченных границ. Родителям следует ограничить время пользования собственными смартфонами и компьютерами. (По данным Центра цифрового будущего, среднестатистический взрослый проводит в интернете более шести часов в день и каждые семь минут проверяет электронную почту.) В семье можно договориться, в какой момент нужно отключиться от интернета. Профилактические меры гораздо эффективнее наказания за конкретные действия. Лучше контролировать, чем потом наносить вред своей реакцией.
Подросткам по-прежнему лучше живется в семьях с высокой степенью привязанности друг к другу и с четкими правилами поведения, но таких семей на сегодняшний день немного. В большинстве семей наблюдается высокий уровень привязанности друг к другу и низкая степень контроля поведения. Откровенные разговоры, время, которое проводится в беседах друг с другом или за какими-то общими делами, и стремление научить тому, что пригодится в будущем и позволит жить благополучно, – вот что поможет вырастить здоровых и счастливых детей и подростков. Ребекка, американка в первом поколении, о которой мы скоро поговорим, сочетает в себе многие из этих положительных качеств.
Еще одна трудность, которая возникает в наши дни, заключается в том, что многие родители родом из других стран. Америка – страна множества культур, где живут семьи, хранящие верность традициям родных мест, адаптируясь к новой культуре. Воспитанные в таких семьях девушки часто обладают традиционными американскими чертами характера, при этом сохраняя свои исконные традиции.
Ребекка, 16 лет
«Самолет с моими родителями приземлился в Нью-Йорке в метель. Они провели в пути почти два дня, покинув лагерь беженцев в Кении. Моя мама была беременна мной, хотя в тот момент не подозревала об этом. Ей было шестнадцать».
Ребекка очень обаятельная. Красивая темнокожая девушка с косами до пояса. Она излучала умиротворение и жизнерадостность. Я думала, что у нее куча друзей.
Ребекка родилась спустя несколько месяцев после того, как ее родители, беженцы из Судана, получили от правительства США убежище и квартиру в Линкольне (штат Небраска). Самеа и Джон прибыли в 2002 году вместе с волной беженцев, которых называли «потерянные ребята из Судана». (Этот термин неточен, потому что там были не только парни, но и девушки, а также молодые женщины-эмигрантки.)
Не в состоянии ни слова сказать по-английски врачам и медсестрам, Самеа родила девочку в первый день весны. Они с Джоном были глубоко верующими христианами, поэтому дали дочери библейское имя Ребекка и надеялись, что оно поможет ей ассимилироваться в новой культуре.
Потом у Самеа и Джона один за другим родились еще четверо детей. Когда Ребекка пошла в первый класс, Джон погиб в автокатастрофе во время гололеда со снегопадом. Неграмотная Самеа с пятью детьми должна была быстро найти работу. Ребекка стала заботиться о малышах, пока мама работала посуточно на местном птицеперерабатывающем комбинате.
«Я за все отвечала после папиной смерти, – объясняла Ребекка. – На меня всегда можно было положиться, я была строгой, как мама. Я не позволяю братьям и сестрам смотреть телевизор, сколько им заблагорассудится, я слежу за тем, чтобы они ели здоровую пищу».
«А я это за тобой заметила, – ответила я. – Честно говоря, временами я за тебя беспокоилась. У тебя не было “типичного” американского детства. Никакого бултыхания в бассейне, прогулок на велосипеде, лагеря с ночевкой. Сколько я тебя знаю, ты все время заботилась о братьях и сестрах. Тебе это когда-нибудь надоедало?»
«Мне это нравится, – Ребекка пожала плечами и улыбнулась. – И зачем мне какие-то друзья, вот же они, рядом со мной, постоянно. Мои братья и сестры и есть мои лучшие друзья».
«А как тебе было в средних классах школы?»
«Самый запоминающийся момент – как у меня первый раз начались месячные в первую неделю учебы в шестом классе… Ух, какой это был кошмар! Мне пришлось несколько дней провести дома, потому что у меня были страшные боли. А в школе большинство моих друзей были американцы, в основном чернокожие. У нас не было никаких встрясок. Как раз перед тем, как я пошла в среднюю школу, моя мама снова вышла замуж. Нам всем понравился Якоб. Он был нам всем как родной дядя, пока не стал нашим отчимом. Но все равно пришлось ко многому привыкать. А потом я вдруг пошла в новую школу, а моя мама снова ждала ребенка».
«А ты и о новых братьях и сестрах заботилась?» – поинтересовалась я.
«И да, и нет. Поскольку у Якоба была хорошая работа, мама смогла уйти в декретный отпуск. Но я все равно много занималась со старшими. Но вот что меня расстраивало: работа клубов для учеников средних классов начиналась по вечерам, а я как раз в это время должна была забирать малышей из начальной школы. Я до сих пор жалею, что не пела в свинговом хоре, – Ребекка расхохоталась: – Я бы разнесла на кусочки весь этот хор».
Все еще посмеиваясь, она продолжала: «Мне было по-настоящему страшно идти в старшие классы. Такое огромное здание. В первый день я нервничала, но потом стала заниматься музыкой и “нашла своих”. Сейчас я пою в трех разных школьных хорах. Мне нравятся мои друзья из хора. Мы там балдеем постоянно».
Ребекка вытащила айфон с потрескавшимся экраном и показала мне свой профиль в «Инстаграме» (@choirgrrrls), который они создали вместе с одноклассниками. Мне было радостно оттого, что на большинстве фотографий ее окружали друзья, которые дурачились и гримасничали.
«А какие у тебя отношения с мамой сейчас, когда ты стала подростком?» – спросила я.
«Мама – мой лучший друг. Она строгая, но мы никогда не ссоримся, ни по какому поводу. Она всегда готова помочь и настроена на позитив. Правда, мне иногда кажется, что у нее никогда не было в жизни черных дней, а если и были, то она не подавала виду перед нами, детьми. Мы с ней работаем в одном и том же месте, в пищеблоке кампуса Университета Небраски. Она готовит, а я пополняю салат-бар и рассматриваю симпатичных студентов. Нам нравится работать вместе».
«А какие слова ты бы подобрала, чтобы рассказать о своей маме?» – спросила я.
«Красивая. Оптимистка. Жизнерадостная. Она дарит доброту всем, у кого тяжело на душе. У нас чудесные отношения как у дочки и матери».
«Я слышу, как мои друзья жалуются на своих матерей, но не могу этого понять, – объясняет Ребекка. – Моя мама не выпытывает у меня, куда я иду, потому что доверяет мне. Она не нудит по поводу моих оценок, потому что знает, что я учусь старательно. Однажды у нас с ней возникла проблема, потому что я носила леггинсы, но это так, пустяки».
«Но ты же сегодня в них», – заметила я.
Ребекка подмигнула: «Ну вот, видите?»
«Ребекка, а что ты о самой себе скажешь? Ты ощущаешь себя девушкой из Судана? Американкой? Афроамериканкой?»
«Я – девушка из штата Небраска. Я знаю кое-что о культуре Судана, но не знаю языка, поэтому когда к нам приезжают мои дяди и тети, то не могу говорить с ними, – призналась она. – Никто из моих друзей не интересовался моим происхождением. Думаю, они считают меня афроамериканкой. Мама надеется, что мы будем “пятьдесят на пятьдесят”: сможем говорить на ее языке, но и здесь тоже приживемся».
«А вот я сейчас неудобный вопрос тебе задам: ты встречаешься с кем-нибудь?» – спросила я.
«Мне не разрешают ни с кем встречаться, пока я не закончу школу. Может быть, потому что мама забеременела очень рано, – ответила Ребекка. – Она сказала, что никаких свиданий, пока я не поступлю в колледж. Да мне самой все равно. Я не хочу флиртовать или “заговаривать” с парнями, я просто хочу дружить. Я захожу в “Инстаграм” и “Cнэпчат”, чтобы посмотреть, как дела у друзей. Просто сижу тут и с удовольствием сплетничаю о парнях и девчонках, которые ходят на свидания, но не хочу ничего такого в моей жизни!»
«Ты такая старательная ученица и работаешь двадцать часов в неделю. А что ты делаешь для удовольствия?»
«Я люблю петь дома с братьями и сестрами. Я не могу без них. Мне нравится быть с детьми!» Ребекка снова достала свой смартфон и показала мне видео, где ее младшие читают рэп и отплясывают под песню Карди-Би. На панорамной сьемке весело проплыл хор ее братьев и сестер.
«Они такие милые», – сказала я.
«Правда? Ну и что может быть лучше? – она продолжала: – Я хочу стать педиатром, чтобы постоянно быть с детьми. В Омахе есть детская клиника, и я хочу там работать, но жить все равно хочу в Линкольне, чтобы быть с семьей. Они – все для меня».
Несмотря на относительную бедность и небольшие шансы разбогатеть после окончания школы, Ребекка – счастливая девушка. У нее есть любящая семья, множество обязанностей и трудностей, с которыми нужно справляться. Она чувствует себя полезной и важной для других, и она уверена, что сможет добиться всего, чего захочет, в будущем.
Сегодня у многих девушек очень заботливые родители, которые чрезмерно их опекают, классические «родители-вертолеты»[21]. Они постоянно находятся на связи с дочерями по телефону и с помощью текстовых сообщений. Используя службу отслеживания на основе GPS, родители всегда знают, где их дети. Девушки-подростки в любой момент могут позвонить родителям и обратиться к ним за помощью. Это позволяет им чувствовать себя в безопасности, но при этом они утрачивают способность действовать эффективно.
Горькая ирония заключается в том, что хотя родители отвозят детей в школу на машине и находятся с ними в постоянном контакте, на самом деле они мало что знают о том, что их дочери видят или делают в интернете. Одна мама рассказывала мне: «У меня такое чувство, словно я вцепилась в дочь когтями».
«Когда мы с мужем общаемся с дочерью, нам кажется, что мы оказались в незнакомой стране, – продолжала она. – А карты этой страны у нас нет, и языка этой страны мы не знаем. Мы понятия не имеем, как помочь ей справляться с трудностями».
Современные девушки, начинающие жить отдельно от родителей, не так подготовлены к жизни и не так позитивно настроены, как их сверстницы, жившие в 1994 году. Теперь «взросление» – это прежде всего действие, и многим подросткам этого не хочется. Они не хотят рисковать, и многие сомневаются в собственных силах. У них меньше вероятность стать жертвой преступления по сравнению с девушками 1990-х, но они более уязвимы, потому что у них мало опыта, связанного с самостоятельным решением проблем.
Дети не могут развиваться, если их оберегают от всякого рода стрессов. Стресс принципиально важен для развития. Мы растем, потому что преодолеваем трудности. Сложнее всего понять, какой именно стресс полезен и сколько его должно быть. В идеале дети проживают стресс и крепнут, становясь взрослыми, которые многое умеют, у которых сформировались надежные способы преодоления трудностей, но этих трудностей не должно быть слишком много, иначе это сбивает человека с толку и не учит его решать проблемы.
Одна из самых важных задач родителей – помочь детям стать независимыми взрослыми людьми, которые могут сохранить себя, когда культура быстро изменяется. Легко сказать. Но когда нам нужно защищать своих дочерей, а когда – поощрять их напористость и стремление преодолевать страх? Многие девушки не переносят излишнего психологического давления, и родителям очень не хочется его оказывать. Но ведь стресс – это обычная и необходимая составляющая человеческой жизни.
Родителям особенно трудно наблюдать за происходящим со стороны, если девушкам приходилось испытывать панические атаки, если они пытались покончить с собой или причинить себе вред. Но излишняя опека так же опасна, как и недостаточная защита. Слишком опекаемым подросткам очень трудно приходится на работе или в колледже. Если у них нет внутреннего стержня и уверенности в себе, они вполне могут начать напиваться, употреблять наркотики, прогуливать занятия или пропускать собеседования для приема на работу.
Возможно, лучшее, что родители могут сделать для детей, – подготовить их к взрослой жизни. Для этого их нужно научить мыслить критически и строить взаимоотношения с окружающими, поддерживать их желание смотреть жизни в лицо и справляться с трудностями, беседовать о том, как общаться с людьми, о политике и об общественной работе.
Если с детей сдувать пылинки и относиться к ним как к хрупким созданиям, они и станут хрупкими созданиями. Если считать их сильными – они и станут сильными. А что считать посильным испытанием – будет видно день за днем. Родители и дочери сами смогут определять этапы большого пути. Например, в каком возрасте дочери можно позволить остаться дома одной, самой покупать продукты в магазине, приготовить семейный обед или самой планировать, с кем и когда общаться? В каком возрасте она может начать присматривать за младшими братьями и сестрами или устроиться работать на неполный день? Девушки могут сами ставить себе цели. Например, они могут сами решать, когда они им самостоятельно ездить по городу на общественном транспорте.
Безусловно, не во всех семьях родители постоянно могут заботиться о детях. Особенно в тех, где родители изо всех сил стараются заработать на жизнь и много трудятся, и тогда дети мало видят их. Участница нашей фокус-группы Джордан виделась с мамой только тогда, когда та отвозила ее в школу, но мама работала по две смены, и часто они встречались лишь на следующее утро. Но Джордан, как и многие другие девушки, чьи мамы много работали, была более самостоятельной и умела больше, чем ее чрезмерно опекаемые сверстницы.
Некоторые родители находятся на военной службе. Родителей-иммигрантов наше правительство часто разлучает с детьми. А еще некоторые родители страдают от душевных болезней или от других недугов, находятся в тюрьме, страдают от алкогольной или наркотической зависимости или просто не в состоянии заботиться о своих детях. Но независимо от обстоятельств все родители стоят перед трудным выбором: как любить детей и как устанавливать для них рамки дозволенного, как помочь им расти и при этом предоставлять им свободу для самостоятельного развития? На сегодняшний день ограничения, которые устанавливают родители детям, касаются использования современных технологий, а это все труднее контролировать.
Глава 6. Матери
Моя мама была врачом общей практики в маленьких городках Канзаса и Небраски. В те времена многие умирали дома, а доктор в основном сидел у постели больного и был рядом с его родными. Однажды она рассказала мне вот что: «Перед смертью многие люди бредят. Они покидают этот мир и переносятся в какой-то другой. Мужчине кажется, что он снова стал фермером и едет на лошади в метель. Он понукает коня: “Но! Пошел, пошел! Скоро дома будем!” Потом ему мерещится свет в окне его дома, а там его дожидается жена, и он облегченно смеется. “Эй, я приехал!” – кричит он. Он ощупывает простыни, машет руками, словно машет кнутом. “Но! Но! Мы почти дома”».
«А женщины что говорят?» – поинтересовалась я.
«Женщины зовут маму».
Когда мне было десять лет, мама приходила домой только поздно вечером. На ней был строгий темный костюм, губы накрашены, черные туфли на высоких каблуках. У нее была короткая стрижка, кудрявые волосы, а глаза всегда такие усталые. Когда она входила в дом с докторской сумкой, в плаще, я мчалась к ней и не отходила от нее, пока не наступало время ложиться спать. Я смотрела, как она ест разогретое рагу, как просматривает почту, как переодевается в халат и надевает тапочки. Я растирала ее усталые ноги и спрашивала, как прошел день.
Я ездила вместе с ней по вызовам на дом и к ней на работу в больницу за шестнадцать миль от нашего дома. Она рассказывала мне истории из своего детства на ранчо. Она убивала гремучих змей, искала окаменелости в пойме реки, пряталась в стогу во время грозы и участвовала в соревнованиях по баскетболу. Собирала кизяки во время Великой депрессии. А я все просила ее: «Еще, еще! Расскажи, как ты ела дыни прямо с грядки; как приходили цыгане; как умерли близнецы, потому что напились воды в курятнике; как разбился пилот-каскадер на местной ярмарке».
Став старшеклассницей, я раздражалась на нее. У нее был большой живот, жиденькие волосы, и она была не такая привлекательная, как мамы моих друзей. Я хотела, чтобы она сидела дома, пекла рыбные пироги и учила меня шить. Я хотела, чтобы ей никто не звонил по телефону.
В 1965 году она отвезла меня в Сан-Франциско за подарком по поводу окончания школы. Мы зашли в кофейню на северном побережье, где читали стихи поэты-битники. Я была уверена, что все пялятся на мою маму и, хотя любила стихи, упросила ее уехать оттуда скорее.
Когда я повзрослела, то вместе с семьей приезжала к ней на ужин по праздникам. Она готовила мою любимую еду – овощной суп и пирог с орехом пекан. Заваливала моих детей сладостями и подарками. В полночь, когда я пыталась пойти лечь спать, она предлагала зажарить мне бифштекс или приглашала пойти погулять – что угодно, лишь бы побыть со мной еще хоть часок. Когда наставало время отъезда, она провожала меня к машине и держалась за ручку дверцы автомобиля. «Когда ты снова приедешь?» – спрашивала она.
Последний месяц ее жизни я сидела у ее постели в больнице. Ей нравилось, когда я читала ей вслух и рассказывала разные истории. Я расчесывала ей волосы и чистила ей зубы, кормила ее виноградом. Однажды ночью ее сознание затуманилось от всех препаратов, которые она принимала, и ей в бреду показалось, что она готовит спагетти на двенадцать человек. «Дай-ка мне вон те помидоры. Быстро поруби лук. Они скоро все придут». А в другую ночь ей привиделось, что она принимает роды. «Тужься, тужься давай, – командовала она. – Спеленайте младенца». Когда я ложилась ей под бочок, ей удавалось уснуть.
У меня были чрезвычайно сложные взаимоотношения с мамой, как все отношения «дочки-матери». Там были любовь, стремление быть вместе, потребность в близких душевных отношениях и желание сохранить дистанцию, стремление отделиться от нее и слиться с ней воедино. Я ее и уважала, и потешалась над ней, и стыдилась, и гордилась ею, любила с ней над чем-нибудь посмеяться и раздражалась из-за ее малейших недостатков. Проведя с ней двадцать четыре часа под одной крышей, я лезла на стену, но счастливее всего я была в те минуты, когда приносила счастье ей.
На следующий день после ее похорон я села писать книгу «Воскрешение Офелии». То, что я пережила во взаимоотношениях с моей мамой, зародило во мне сострадание к другим матерям. В 1990-е годы, в эпоху, когда матерей втаптывали в грязь, мне захотелось написать такую книгу, которая помогла бы дочерям и их мамам сблизиться. Я хотела, чтобы моя книга зазвучала в защиту всех матерей.
В западной истории было много ожиданий в отношении матерей, которые были далеки от реальности. Они должны были нести ответственность за детей и заботиться о добром имени и благополучии близких. Матерей либо идеализировали, как Деву Марию, либо растаптывали, как в некоторых сказках или современных американских романах. Все мы воспринимаем своих матерей в духе, который Фрейд назвал первичным мыслительным процессом, стилем мышления, свойственным маленьким детям. Нам трудно повзрослеть настолько, чтобы понять, что за люди наши мамы.
В западной цивилизации существуют двойные стандарты в отношении обязанностей родителей. Взаимоотношения с отцами изображаются как полезные и связанные с развитием, а взаимоотношения с матерями – как деградация и зависимость. Отцов хвалят за то, что они занимаются детьми. А матерей критикуют, если они общаются с детьми не так и не столько времени. Матерей, которые находятся далеко от детей, презирают, а тех матерей, которые постоянно рядом, критикуют за то, что они трясутся над детьми, как наседки, и слишком их опекают.
Во взаимоотношениях с подростками матерям сложнее всего разобраться. От матерей ожидают, что они будут защищать дочерей именно от той культуры, в которую девушкам и предстоит вписаться. Матери должны поощрять стремление девушек повзрослеть, но при этом оберегать их от возможного вредного влияния. Нужно быть на стороне дочерей, но при этом тонко почувствовать момент, когда необходимо отдалиться от них и эмоционально, и физически.
Девушки точно так же сбиты с толку, как их мамы, из-за ожиданий, которые налагает на них современная культура. Девушек поддерживают в стремлении отдалиться от матерей и не придавать своим взаимоотношениям с ними большого значения. Они должны уважать мам, но при этом не быть на них похожими. В нашей культуре любовь к матери ассоциируется с зависимостью, пассивностью и деградацией личности, а отвергнуть мать – значит стать личностью, быть активной и независимой. Оторваться от матери считается необходимым этапом на пути к взрослению.
Когда моей дочери Саре было пятнадцать лет, она выдала шутку, которая была и смешной, и горькой. Я любила ходить вместе с ней плавать, а потом гулять и обедать в кафе. Между нами мы называли эти выходы в свет «мама с дочкой пообщаются вволю». И вот однажды моя дочь стала называть это «мамина и дочкина неволя». Мы до слез хохотали над этим определением. Так мы до сих пор и зовем эти совместные выходы в свет – «мамина и дочкина неволя».
Когда девушки-подростки взрослеют, им необходимо отвергнуть самого близкого для них человека. Дочерей воспитывают в страхе, что они не дай бог станут похожими на своих мам. Нет большего оскорбления для большинства женщин, чем услышать в свой адрес: «Ты вся в мамочку!» Но ведь возненавидеть мать – значит возненавидеть саму себя.
С американскими девушками происходит совсем не то, что с Ли, о которой шла речь в предыдущей главе, которая была воспитана в культуре, где уважали тесную связь между матерью и дочерью. А в западной культуре между ними возникают напряженные отношения с того момента, когда дочь стремится стать взрослой, стать личностью, а не зависимым от матери существом. Из-за того, что культура несет противоречащие друг другу установки, конфликт между матерями и дочерями неизбежен. Чтобы стать самими собой, дочери обязаны в чем-то отвергнуть матерей. Матери и дочери постоянно ведут борьбу за дистанцию в отношениях: слишком близко друг к другу – и вот вы попадаете в рабство, слишком далеко – и вот возникает отчуждение.
Эти старые проблемы усугубились из-за новых в 1990-е годы. В мой кабинет психотерапевта приходили толпы матерей и дочек, которые изо всех сил пытались наладить свои взаимоотношения. Отчасти причиной этих проблем было непонимание матерями того мира, в котором жили их дочери. У них были разные ожидания. Например, когда эти мамы сами учились в старших классах, парни дразнили их из-за фигуры и сексуальности. И когда они слышали жалобы своих дочерей на то, что их дразнят в школе, считали, что с девочками происходило примерно то же, что и с ними в этом возрасте, но это не так. Эти «поддразнивания» стали более недвусмысленными, жестокими и продолжались без конца. Это были даже не поддразнивания, а самые откровенные сексуальные домогательства, поэтому многие девушки просто не хотели больше идти в школу.
Матери часто просто не были готовы принять поведение дочерей. Некоторые дочери ругались на них, обзывали их стервами или кричали: «Заткнись!» Матерей это шокировало, потому что они на своих мам голоса не повышали. Девушки 1990-х вели более активную половую жизнь по сравнению со своими мамами в этом же возрасте. Мамам приходилось разрешать множество проблем в браке, а легкомысленное отношение дочерей к сексу крайне их поражало. Матери тоже что-то скрывали от собственных мам, но им даже в голову не приходило, насколько секреты их дочерей отличались от их прежних секретов.
Многие матери 1990-х изо всех сил старались вырастить дочерей здоровыми, но часто не понимали, как этого добиться. Например, одна моя соседка научила свою дочь постоять за себя и сопротивляться, если кто-то попытается ее контролировать. И вот уже в одиннадцатилетнем возрасте ее дочь стала постоянно попадать в школе в передряги. Она устраивала разборки с учителями, которых считала несправедливыми, и била детей, которые обижали одноклассников. Хотя с феминистской точки зрения ее воинственность может вызвать лишь восхищение, но из-за такого поведения у девочки постоянно возникали неприятности. Другие дети поняли, что она настоящий боец по жизни, и постоянно провоцировали ее. А мама девочки задавалась вопросом, правильно ли она ее воспитывает.
Одна моя подруга поддерживала у своих дочерей интерес к занятию спортом, учила презирать косметику, питаться как следует и поднимать руку в классе, если знаешь ответ. А когда ее девочки стали подростками, то более женственные сверстницы дразнили их.
Здравый смысл моей двоюродной сестры подсказывал ей, что не надо бы покупать дочери дорогое (за двести долларов) платье с глубоким декольте на выпускной бал. Но ведь у всех ее подружек будут такие. А дочь так упрашивала, потому что не хотела оказаться изгоем на выпускном.
У этой же моей двоюродной сестры были твердые убеждения в отношении алкоголя в жизни подростка. Она была категорически против вечеринок со спиртными напитками. Но ее дочь настаивала, что хочет там быть, потому что туда ходили все популярные подростки, и если она не пойдет, то будет изгоем. Моя сестра разрывалась между неприятием алкоголя и желанием помочь девочке завоевать популярность в школе.
Матерям хотелось, чтобы дочери ходили на свидания, но они с ужасом думали о том, что их могут изнасиловать, заразить СПИДом и другими заболеваниями. Они хотели, чтобы девочки были независимыми, но понимали, как опасен для женщины может быть мир вокруг. Они хотели, чтобы дочери не слишком были озабочены собственной внешностью, но знали, что девушки страдают, общаясь с другими людьми, если не чувствуют себя привлекательными.
Девушки стремились стать самими собой, но нуждались в материнском руководстве и любви. Они отвергали мамину защиту, даже отправляясь в опасное плавание по житейским морям. И злились на матерей, когда те предупреждали их о возможных опасностях, думая, что осведомлены о них гораздо лучше, чем мамы.
У большинства девушек 1990-х в более раннем возрасте были близкие взаимоотношения с мамами, и у многих эти теплые отношения восстановились, когда девушки повзрослели. Но мало кому из дочерей удавалось сохранить такую близость и тепло в отношениях в раннем подростковом возрасте и в старших классах школы. Именно в то время, когда эти девочки был наиболее уязвимы, они отвергали помощь того единственного человека, который больше всего хотел понять, что им нужно. Матери и дочери постоянно находились друг с другом в конфронтации, пытаясь установить правильный градус близких отношений. Джессика и Бренда были настолько близки, что когда Джессика вступила в подростковый возраст, то стала отвергать все, что предлагала мама. У Соррел и Фей были добрые отношения, которые строились на взаимном уважении и понимании чувств друг друга. Уитни и Эвелин постоянно жестоко конфликтовали. Уитни была более психологически зрелой по сравнению с мамой.
Джессика, 15 лет, и Бренда
Джессика и Бренда были полной противоположностью друг другу. Бренда была социальным работником, ей было за тридцать. Она была полненькая, небрежно одетая, седоватые волосы всклокочены. Говорила она откровенно и быстро, жестикулируя, чтобы лучше передать эмоции. Она могла выразить словами все, что чувствовала, и у нее была сложная теория насчет любой проблемы во взаимоотношениях с Джессикой. Рядом с ней сидела Джессика, неподвижная и отстраненная, словно ледяная скульптура, тоненькая, бледная и темноволосая, в черной шелковой блузке и брюках.
Бренда заявила: «Я просто выбилась из сил из-за Джесси. Она не хочет идти в школу. Я же социальный работник, и это ставит меня в очень неловкое положение. Руководство школы на моей стороне. Но не могу же я взять и насильно притащить ее туда».
Она вздохнула. «Я не могу заставить ее что-либо делать. Она просто спит, смотрит MTV и читает журналы. По дому не помогает и с друзьями никуда не ходит. Просто зря проводит день за днем».
Я спросила Джессику, как она проводит свободное время. Та отвернулась, и Бренда ответила за нее: «Ей нравится смотреть телевизор в моей комнате. И весь день напролет, пока я на работе, она валяется у меня на постели и лоботрясничает. Я купила ей телевизор, но она все равно тащится в мою комнату. Говорит, что моя постель удобнее».
Джессика трагически вздохнула, а Бренда продолжала рассказывать: «Я была не замужем, когда родила ее. Джессике не хватает отца. Из-за этого она не так себя воспринимает, как надо».
Джессика злобно глянула на нее в этот момент, но сама что-то сказать отказалась.
«Раньше мы с Джесси все делали вместе. Она была такая чудесная, ей все так нравилось. Ума не приложу, что с ней теперь стряслось, – она вздохнула. – Ничего у меня с ней не получается. Если я о чем-то спрашиваю, она считает, что вопрос этот глупый. Если я молчу, она обвиняет меня в том, что я на нее таращусь. Если я с ней разговариваю, то, видите ли, читаю ей наставления. Я с ней все время на взводе. Она постоянно орет на меня».