На следующей неделе Люси пришла ко мне, сияя от счастья. «Я знаю, что мне нравится, – сказала она. – В прошлый четверг мои родные пошли на встречу скаутов, а я осталась дома одна. И я подумала: чем бы мне заняться этим вечером? И поняла, что хотела бы посмотреть какое-нибудь старое кино по телевизору. Там шла “Касабланка”, и мне этот фильм понравился».
Люси гордо продолжала: «Никто не велел мне этого делать и не считал, что мне понравится фильм. Я сама взяла и посмотрела».
Я поздравила Люси с таким открытием. Хотя это было незначительное открытие, но сам его процесс был очень важен. Люси смогла узнать кое-что о себе и с уважением отнеслась к этому открытию.
После того как она впервые поняла это, Люси постепенно стала превращаться в более самостоятельного человека. Она начала вести записки о пребывании в больнице. Сначала очень вежливо: о том, как благодарна врачам и медсестрам, родителям за то, что не отходили от нее ни на шаг. А потом смогла рассказать, как боялась смерти, как злилась из-за того, что у нее обнаружили рак, как сердилась, что лечение было болезненным, и как ей было грустно, что не всем детям лечение помогло.
Люси сумела снова вписаться в мир друзей и в школьную жизнь. Она стала ходить в Испанский клуб в школе. Пригласила старую подружку провести с ней вечер. Сильвия опасалась, что все эти занятия утомят Люси. Ее беспокойство, которое было полезно в период борьбы с лейкемией, теперь меньше способствовало адаптации к новой жизни в период выздоровления. После пяти приемов у меня Люси рассказала, что они с мамой поссорились, потому что Люси кто-то поздно позвонил. Я облегченно засмеялась.
Семейная терапия превратилась в способ преодоления посттравматического стресса. Из-за болезни Люси пострадали все. Сильвия рассказала, как приходила домой каждый вечер из больницы, где у Люси каждые пятнадцать минут начиналась рвота после химиотерапии. Она заходила в пустую спальню дочери, ложилась на ее тахту, все еще украшенную единорогами. Обнимала ее игрушечного пони и плакала, пока не чувствовала, что выплакала все слезы до единой.
Фрэнк рассказал, как он уставал на работе. Он выдавал водителям квитанции на оплату штрафа за превышение скорости и думал о Люси, которая лежала в больнице. «Иногда нарушитель грубил или спорил со мной, – говорил Фрэнк. – А мне просто хотелось дать ему кулаком в морду».
Марка бесила болезнь Люси. «Я думал, что она это нарочно, чтобы все с ней носились. Иногда я думал, что она притворяется, а иногда был уверен, что она умрет. Ей приносили много подарков, мама с папой баловали ее. Я тоже хотел заболеть».
Прошло восемь месяцев, и Люси была готова завершить курс лечения. Ее голос окреп и стал более оживленным. Волосы отросли и стали похожи на мягкую русую шапочку. Она стала делать упражнения и окрепла. У нее начались критические дни. Она сблизилась с прежними друзьями и завела новых. Она поняла, что может противоречить родителям, и никто от этого не упадет замертво. Могла выражать свое мнение вслух и взрослеть, становясь самой собой.
Ли, 18 лет
Ли родилась в стране с иными традициями, чем в США. Во Вьетнаме подростки воспитываются в семьях, состоящих из нескольких поколений, и предполагается, что они останутся вместе навсегда. Поскольку Вьетнам – бедная страна, у Ли не было возможности пережить тот информационный бум, который произошел на Западе.
Я брала интервью у Ли в первый год ее учебы в старших классах школы. Она была одета непритязательно – в джинсы и толстовку с котом Гарфилдом, но у нее был тщательно сделанный маникюр с голубым лаком и изысканная прическа. Только кривые зубы напоминали о бедности, которую она, вероятно, пережила во Вьетнаме.
Ли родилась в 1975 году. Отец ее был американским морским пехотинцем, а мать – вьетнамкой, у которой на войне погиб муж, и она изо всех сил старалась растить четверых детей. Американский солдат уехал из Вьетнама, не зная, что будущая мать Ли беременна, и Ли никогда не встречала отца. Он оставил свой домашний адрес матери Ли, и девушка с надеждой переписала его для меня. Она читала этот адрес как мантру, но добавила: «Я никогда не буду ему докучать. Может быть, мой отец женат, и ему будет стыдно за меня».
Ли выросла во Вьетнаме и была любимицей в семье. Ее мама много работала, чтобы прокормить детей. Ли рассказывала: «Я сидела у окна и плакала, ожидая, когда мама придет домой с работы. Когда она возвращалась, я всюду ходила за ней и просила, чтобы она взяла меня на колени».
Свое детство она считала счастливым. Вся семья жила в одном доме, и когда братья женились, они привели жен домой. Ли дарили игрушки, какие бы ей ни захотелось. «Мои братья и сестры защищали меня и спорили из-за того, чья теперь очередь взять меня на руки».
Когда я спросила ее, ссорится ли она с матерью, то она удивилась: «Зачем же мне с ней ссориться? Она подарила мне жизнь».
Я спросила, бывало ли так, что она не подчинялась матери или противоречила ей. Она стала объяснять: «Она же моя мама, и я обязана слушаться ее, но дело не только в этом. Она знает, что для меня лучше. Правила, которые она устанавливает, в моих интересах».
За три года до того, как Ли давала мне интервью, они с мамой смогли переехать в Америку, поскольку отец девушки был американцем. Они очень скучали по родным, но, как объяснила Ли: «Вьетнам – это коммунистическая страна. Там нет свободы и денег. Я даже в школе могла бы учиться только до девятого класса».
Сначала они с мамой ютились в крошечной квартирке без мебели, и одежда у них была из благотворительного фонда. В центре беженцев матери Ли помогли найти работу на местной консервной фабрике, и тогда им было на что жить (и даже получалось посылать деньги во Вьетнам).
По вечерам, когда мама ложилась спать, Ли писала письма братьям и сестрам. А по праздникам, особенно на вьетнамский Новый год, ей было одиноко. Но она все равно была рада, что живет в Америке. Школа, где она училась в старших классах, была лучше, чем во Вьетнаме. «Учителя добрее, и у нас есть компьютеры».
Я попросила рассказать, как обычно проходит ее день.
«Я встаю рано, чтобы приготовить маме завтрак. Мне так грустно, что она работает, и я стараюсь ей помогать. После школы я убираю дом и готовлю ужин. Вечером делаю уроки и помогаю маме учить английский язык».
Когда я спросила у Ли о хобби, она ответила: «Мне нравится слушать вьетнамскую музыку, особенно грустную. И я сочиняю стихи о своей стране».
Ли считала, что на свидания ей ходить рано. «У меня никогда не будет секса до брака, – заявила мне она. – Это опозорит мою семью».
Ли планировала в двадцать лет познакомиться с каким-нибудь вьетнамцем, который пообещает ее маме, что всегда будет жить с ними вместе. Она показала мне кольцо старшеклассницы[20] и серебряный браслет. «Мне это мама купила. Я умоляла ее этого не делать, но она хотела, чтобы я выглядела как все американские подростки. Я никогда не брошу маму. Она все сделала для меня и ничего для себя. Я – все, что у нее есть теперь».
Ли с друзьями говорила в основном на вьетнамском языке, и американские подростки с ними не общались. И американских фильмов она еще не видела. Когда мы заговорили об американских подростках, Ли задумалась, явно не желая показаться невежливой. Потом она сказала: «Мне не нравится, что американские подростки уходят из дома, когда им исполняется восемнадцать лет. Они бросают родителей и часто попадают в беду. Я не считаю, что это правильно».
Ли нравилось, что Америка – свободная и процветающая страна. «Здесь проще заработать на жизнь, – считала она. – Я жду не дождусь, когда закончу школу и устроюсь на работу, чтобы помогать маме».
Ли была воспитана в культуре, где самостоятельность и независимость достоинствами не считались. Во вьетнамских семьях люди должны быть гармоничными и преданными. Благо семьи было важнее индивидуального самовыражения каждого человека. Предполагалось, что дети всю жизнь проведут в кругу родных (сыновья – со своими родителями, а дочери – с родителями мужа). Никто не думал, что дети начнут восставать против воли родителей или противоречить им, и дети действительно с родителями спорили редко. Авторитет не оспаривался, что было допустимо, если человек, обладавший им, был мудрым и действовал во благо других (но это могло приводить к трагедии, если у обладавшего властью человека были дурные намерения или если он ошибался).
Такое стремление Ли к послушанию и преданности позволило ей пережить подростковый возраст без особых стрессов и коллизий. Ей не нужно было устанавливать дистанцию по отношению к родным или отвергать семейные ценности, чтобы повзрослеть.
Это интервью заставило меня всерьез задуматься о многом. Отчего девушка, воспитанная в традиционной и по американским стандартам авторитарной культуре была так довольна жизнью? Отчего она так любила и уважала взрослых? И отчего была до такой степени в ладу с самой собой и так уверена в себе?
Я поняла, что многие решения за Ли принимал кто-то другой. Ее жизнь вписывалась в семейные и культурные традиции. Разнообразие магистральной американской культуры в 1990-е годы заставляло подростков принимать сложные решения, но у большинства молодых людей уровень когнитивного развития был недостаточен для этого. Молодежь не умела справляться с ситуацией неопределенности. Если родители уделяли детям достаточно внимания, то подростков успокаивало ясное представление о том, что происходит, и они могли опираться на четкий свод правил. Таких подростков, как Ли, ограждали от событий, которые происходили в жизни сверстников. Ей нужно было решать вполне предсказуемые задачи: школа, учеба и преданность родным.
Эбби, 18 лет, и Элизабет, 14 лет
Семья Бойдов – мои любимцы. Добряк Билл играл на укулеле и основал в нашем штате филиал организации «Мужчины против насилия». Нэн любила копаться в огороде и приносила фантастические разносолы на наши ужины вскладчину. Однажды она сделала овощную запеканку с крапивой, а в другой раз – салат из сморчков и дикого лука, а как-то – чизкейк с тутовой ягодой.
Билл и Нэн были заводилами среди соседей и занимали активную политическую позицию, разъезжали на повидавшем виды пикапе и жертвовали деньги на благотворительность. Я встречала их на демонстрациях в защиту прав человека или окружающей среды, на встречах миротворцев и во время посадки деревьев. У них было много друзей: иностранных студентов, приезжавших по обмену, друзей их друзей, которые путешествовали на автомобиле по штату, родственников и людей, разделявших их политические убеждения.
Билл мог рассмешить кого угодно. Он мог разрядить напряженную обстановку в комнате, где собрались озлобленные люди, пошутив или спев песню. Он награждал всех прозвищами, которые люди с удовольствием сохраняли за собой на всю жизнь. Нэн заваливала соседей овощами, которые выращивала на огороде. Она ходила по домам, предлагая взять даром выращенные ею цукини и болгарские перцы. Однажды у их кошки Пантеры родилось шестеро черных котят, каждого из которых они назвали в честь кого-то из соседей, чтобы тем захотелось забрать малыша. Как и следовало ожидать, этот трюк сработал.
Стройная блондинка Эбби была самым серьезным человеком в семье. В начальной школе она выиграла общенациональный конкурс по орфографии. Рыжеволосая Элизабет была ниже ростом. В детстве она была заводилой в ватаге озорников, которых мы прозвали чокнутыми детками. Эбби и Элизабет принимали участие во всем: в политических мероприятиях, в театральных постановках, исполняли музыку, занимались спортом, ездили в лагерь и ходили в церковь. Семья устраивала праздники в честь первого снегопада, первого дня весны, школьного табеля с отличными оценками или майского праздника. Родители у них были любящие и уравновешенные. Все проблемы разрешались после обсуждения. Родители доверяли Эбби и Элизабет, позволяя принимать решения самостоятельно. Они свободно взрослели, становясь теми, кем им хотелось быть.
У обеих девочек в подростковом возрасте были проблемы. Эбби впала в депрессию в восьмом классе. Она по нескольку недель не ходила в школу из-за аллергии и проблем с желудком. Ее оценки ухудшились, и она перестала принимать участие во внеклассной работе. Не ходила на семейные праздники и больше не маршировала рядом с родителями на демонстрациях.
К большому огорчению родителей, она перестала дружить с соседями и связалась с наркоманами. Стала скрывать, где бывает, и закрывала свою комнату на ключ. Родители подозревали, что она выпивает или курит. Однажды она пришла домой заплаканная и не в себе, и тогда Билл и Нэн повезли ее в больницу, чтобы сдать анализы на наркотики. Анализ следов наркотиков не выявил, и родители больше так не поступали. Слишком болезненным это оказалось для всех.
Когда Эбби была подростком, Билл как-то предложил покататься вместе на велосипеде, но Эбби в ответ злобно посмотрела на него. Нэн приготовила пирог с черной смородиной, а Эбби обозвала это блюдо «жрачкой для хиппи», отказавшись его есть. Она перестала садиться за стол с родными. Когда они пытались обсудить происходящие с ней перемены, она замыкалась в себе или обвиняла их в том, что они занимаются ерундой.
Нэн и Билл не понимали, что стряслось. У Нэн в семье тоже были родственники, страдавшие от депрессии, но она никогда не переживала по этому поводу. В детстве Эбби производила впечатление спокойного и уравновешенного ребенка. И вот они отвели дочь к психотерапевту, но Эбби отказывалась с ним разговаривать. Заявила, что справится со своими проблемами сама.
Через два года в беду попала Элизабет. Она распрощалась с друзьями из ватаги чокнутых деток и сидела у себя в комнате, превратив ее в подобие мрачной пещеры. Она слушала музыку и читала научную фантастику. А еще Элизабет возненавидела школу и умудрилась завалить целых три предмета в восьмом классе. Единственным ее другом был Колин, которому тоже нравилась научная фантастика.
Хотя Элизабет сумела подтянуть учебу (к старшим классам она снова стала отличницей), она отдалилась от других школьников. Они с Колином стали встречаться, создав собственный мир. С Биллом и Нэн она пререкалась, когда они советовали ей навестить прежних друзей. В отличие от Эбби, она никогда не употребляла наркотики, но вела себя агрессивнее. Она выкрикивала оскорбительные фразы родителям в лицо и ничего не рассказывала о своей жизни.
Когда у Элизабет начались проблемы, Нэн и Билл снова обратились к психотерапевту. Она поговорила с Элизабет с глазу на глаз, а потом заверила Билла и Нэн в том, что они все делают правильно, и добавила: «Я никогда не сталкивалась с таким количеством проблем в такой благополучной семье». Нэн позднее призналась мне, что не знала, как ей реагировать на это заявление – радоваться или огорчаться.
Возможно, психотерапия отчасти помогла, но обе девочки обвиняли Билла и Нэн во всех своих бедах, словно их идеальные родители каким-то образом отгораживали их от несовершенного мира, в который девочки вступали. Несмотря на высокий интеллект, Эбби с трудом закончила старшие классы и никогда не училась в колледже. Элизабет в старших классах забеременела и решила оставить ребенка.
Сначала я была потрясена бедами, обрушившимися на эту семью. Я спрашивала себя: «Может быть, было что-то такое, о чем я не догадывалась, или девочки стали жертвами надругательства со стороны кого-то из знакомых семьи или родственников?» Изучив исследования, посвященные семьям с различными степенями контроля и привязанности друг к другу, я смогла разобраться в том, что произошло в этой семье.
У Бойдов в семье были теплые отношения, но минимум контроля. Они хотели, чтобы их дочери узнали мир во всем его великолепии. Но с девочками произошло именно то, о чем говорилось в исследовании, которое я изучила. Они не очень уважали себя и были слишком импульсивны. Совершенно понятно, что если бы в раннем подростковом возрасте их контролировали больше, то это пошло бы им на пользу.
Бойды верили в самостоятельность, терпимость и ценили любознательность. Они воспитывали в дочерях интерес ко всему новому, поддерживали в них желание пробовать что-то новое, интересоваться тем, что происходит в обществе, хотели, чтобы они стали независимыми. Поскольку в 1990-е годы девочки были настолько открыты всему, что происходит, и хотели все знать, то, став старшеклассницами, они попали в эпицентр урагана. Под его ударом они утратили жизненные ориентиры. Слишком много всего происходило. Часто девочки-подростки реагируют на это так, как Эбби и Элизабет, погружаясь в депрессию и замыкаясь в себе. Они отгораживаются от окружающего мира, чтобы собраться с силами и преодолеть все его сложности.
Теперь Эбби и Элизабет двадцать с небольшим. Обе приходят в себя после пережитого в подростковом возрасте. Эбби работает в продуктовой компании менеджером по производству и активно участвует в деятельности организации «Экология сегодня». Наркотики она на дух не переносит, даже кофеин, позволяя себе лишь травяные чаи. Ей приятно находиться в обществе коллег-единомышленников из ее магазина. Вместе с Нэн она покупает семена трав и овощей, которые они посадят весной. Вместе они придумали рецепты здоровых блюд с травами, которые можно продавать в кулинарии ее магазина. Вместе с Биллом они прокатились на велосипедах по штату Айова.
Элизабет стала прекрасной мамой чудесной рыжеволосой дочери. Они с Колином повзрослели во время ее беременности, решили жить семьей и заботиться о своей малышке. Они жили вместе с дочерью на ферме, которую сняли за городом. Соседские дети гурьбой ходили за Элизабет, которая кормила на ферме коз и кур. Она решила закончить учебу в школе, когда дочь станет старше, и изучать биологию.
Розмари, 14 лет
У Гэри свой бизнес, он занимается шелкографией, а Кэрол дает уроки игры на скрипке школьникам после уроков. У них трое детей: Розмари, которая учится в восьмом классе, и мальчики-близнецы, на три года младше, звезды местной футбольной команды.
Кэрол и Гэри – родители нового поколения. Гэри носит бусы и стягивает волосы в хвостик. Кэрол коллекционирует кристаллы и проводит время в комнате для звуковой стимуляции мозга в книжном магазине. Розмари они воспитывали самостоятельной. Они не пытались как-то жестко контролировать дочь, позволив ее характеру развиваться по-своему. Гэри сказал: «Мы больше всего боялись морально сломить ее».
Они пытались строить свои отношения на принципах равноправия и стремились воспитывать детей вне зависимости от гендерных стереотипов. Розмари стригла траву на лужайке газонокосилкой, а близнецы мыли посуду и подавали на стол. Гэри научил Розмари вырезать трафареты и рисовать, а Кэрол научила ее гадать на картах таро и по китайской «Книге Перемен».
В этом доме все делали ради детей, обстановка там царила очень демократическая, главное – это свобода и ответственность, а не конформизм и контроль. Родители не верили в то, что жестко ограничивать детей – это правильно. Они считали, что лучше пусть дети сами определят границы дозволенного методом проб и ошибок. Оба они считали себя друзьями своих детей. Они научили Розмари, как постоять за себя, и рассказали о том, как уверенно она держалась со взрослыми и сверстниками. Кэрол и Гэри не жалели денег на то, чтобы у детей были возможности развиваться. Розмари брала уроки живописи у лучшего учителя в городе и каждое лето ездила в бейсбольный лагерь. Мальчики занимались футболом, ездили в лагерь YMCA и посещали занятия йогой.
На первый прием ко мне Кэрол и Гэри пришли потрясенные и убитые горем.
«Я хочу, чтобы моя дочка вернулась», – заявила Кэрол. Она рассказала, какой счастливой и уверенной в себе была Розмари в начальной школе. Она хорошо училась, а в шестом классе была президентом школьного клуба. Она интересовалась всем и всеми. Родителям с трудом удавалось угомонить ее, чтобы она отдохнула и поела. Однажды она спросила у своего учителя живописи: «Я ведь ваша лучшая ученица, правда?»
С наступлением пубертатного периода она изменилась. Бесилась оттого, что ее сильное и мускулистое тело «превратилось в тесто». Она все еще уверенно держалась с родителями, даже дерзила им и вела себя агрессивно, а вот со сверстниками была тихоней и конформисткой. Она старалась всем угодить, а когда ее не принимали, ужасно расстраивалась. День за днем она приходила домой в слезах, потому что в школьной столовой никто с ней не хотел сесть рядом или кто-то критически высказался о ее внешности.
Она перестала хорошо учиться, потому что считала, что это никому не нужно. Быть популярной – вот что главное. Она была помешана на том, сколько весит и как выглядит. Она делала упражнения, сидела на диете и проводила часы перед зеркалом.
Вдруг ей больше захотелось нравиться спортсменам, а не быть спортсменкой. По словам родителей, она «помешалась на парнях». Родители нашли у нее записи с сексуальными намеками. Она постоянно говорила о мальчиках и звонила им по телефону. Ее приглашали на вечеринки парни из девятого класса, которые экспериментировали с сексом и алкоголем.
«Мы совершенно не знаем, что нам делать с Розмари, – признался Гэри. – Мы думали, что она только в колледже будет вытворять то, что делает сейчас. Мы не знаем, как защитить ее».
«Найти бы такое безопасное место, куда бы можно было упрятать ее лет на шесть, пока она не поумнеет», – добавила Кэрол. И все мы засмеялись.
«Мы оба выросли в маленьких городках, – продолжала Кэрол. – В ее возрасте у нас таких искушений не было. Мы просто не знаем, что делать».
Кэрол протянула мне диск, который они нашли в комнате Рози. «Вот что она слушает: “А ну отъе…сь и слушай музыку”, “Дом кайфа” и “Ты – отстой” группы Yeastie Girls». Гэри сказал: «У нас в семье было такое правило: тот, кто выругался, должен бросить монетку в кувшин, а когда он наполнится доверху, то мы пойдем в ресторан. Послушав этот диск, мы поняли, что нас можно на свалку выносить».
Гэри уставился на свои руки. «Мы учили ее, как постоять за себя и быть себе хозяйкой, но, похоже, она использует свою силу и напористость против нас. Она все ставит с ног на голову. Она умеет из всего сделать драму и выбирает для этого нужное время. Устраивает скандал, когда я медитирую или разговариваю с клиентом по телефону».
Весь прошедший год они беспокоились о Розмари. Накануне того дня, когда они пришли ко мне, она провела с парнем ночь в номере отеля после рок-концерта, а сама врала, что ночевала у девочек.
Я согласилась встретиться с Розмари. Она была маленького роста, темноволосая, с выразительными глазами. На ней были модные джинсы и кроссовки, а в руках «Кулинарная книга анархиста». Она немедленно заявила, что я должна помочь ей успокоить родителей.
Я просто слушала ее. И понимала, что любой мой совет прозвучит по-родительски, а потому будет отвергнут. Я спросила, что ее беспокоит. Ее беспокоили вес и несовершенства внешности. Она считала, что ей нужно похудеть на десять фунтов, что ее профиль слева был «отвратителен» и что у нее прыщи. Она пыталась сесть на диету, но ей это страшно не нравилось. У нее начинались перепады настроения, и в конце концов она срывалась и снова начинала есть.
Розмари считала, что ее друзья обо всех судят по внешнему виду, и она тоже так делает. Она боялась, что недостаточно привлекательна. Она призналась: «Куда бы я ни пошла, везде вижу тех, кто гораздо симпатичнее меня. Это бесит».
Мы поговорили о том, как излишне сексуально и неестественно выглядят модели, и о том, как изображают женщин в клипах MTV и в кино. Отчасти Розмари было отвратительно, что на нее оказывали такое давление, но она очень хотела выглядеть как надо. Отчасти она презирала тех, кто судит об окружающих по внешности, но сама не могла удержаться от этого.
Мы поговорили об изменениях, которые произошли в ее жизни с тех пор, как она окончила начальную школу. Розмари улыбнулась, когда вспомнила о бейсболе и о том, как папа учил ее рисовать. Она раньше любила родителей и чувствовала духовное родство с ними, но теперь это было не так. «Они не понимают, с чем мне приходится сталкиваться. Вечно дают мне идиотские советы. Им не хочется, чтобы их доченька повзрослела».
Раньше Розмари была привязана к друзьям, но сейчас признавала, что дружить трудно. Предательство и неприятие людей беспокоят ее. Взаимоотношения с людьми меняются день ото дня. Она чувствует себя не в своей тарелке, когда старается отстаивать свои права при общении с парнями. Она совершала поступки, с которыми была внутренне не согласна, чтобы стать своей среди сверстников.
О том, что происходит с ее друзьями, мы говорили больше, чем о ней самой. Кого-то из ее подружек парень бросил сразу же после того, как она согласилась на секс с ним. Кого-то изнасиловали, кто-то сделал аборт. Она считала, что сама не попадет в такую ситуацию, но иногда была на грани.
Когда мы говорили о мальчиках, то Розмари рассуждала удивительно мудро. Она так хотела, чтобы у нее был парень, что шла на все ради этого. Она сказала: «Чтобы быть уверенной в себе, мне нужно понравиться парню. И ради этого я готова на все».
Работа с ней проходила урывками. Трудно проводить терапию с анархисткой. Как и родители Розмари, я стремилась обеспечить ей безопасность, пока она не повзрослеет, как и они, я изо всех сил старалась не сказать что-то не то. Если она вдруг скрещивала руки на груди и отворачивалась от меня, глядя в окно, я понимала, что на сегодня терапевтическая работа закончена.
У Розмари были косные представления об окружающем мире. Она была склонна к чрезмерным обобщениям или отрицала то, что было недоступно ее пониманию. Ее чувства были хаотичны, и часто она не могла контролировать их, а стремление получить одобрение сверстников, в особенности мужской половины, ставило ее в рискованное положение. Ей очень трудно было отказывать парням, которые хотели секса. Более того, она твердо решила разобраться со всем этим самостоятельно. Она просто набрасывалась на мои конкретные предложения в те редкие случаи, когда это происходило.
Я подумала, что судьба сыграла с этой семьей злую шутку. У таких продвинутых родителей дочь больше всего волновалась о собственном весе. Их попустительский подход к воспитанию не срабатывал в эпоху СПИДа и опасных зависимостей. Кэрол и Гэри изо всех сил стремились воспитать Розмари вне жестких гендерных стереотипов, а она стремилась стать максимально женственной, чтобы привлекать парней. Родители учили ее постоять за себя, но она обращала эти навыки лишь против взрослых. Горькая ирония заключается в том, что Розмари, которая выросла в доме с комнатой для медитаций, нуждалась в психологической помощи.
В семьях этих людей, обратившихся ко мне за помощью, все любили друг друга, но родители отличались тем, что касается ожиданий и требований к дисциплине. Ли была воспитана в семье с высокой степенью контроля. В семье Франчески и Люси их контролировали умеренно, а Розмари, Эбби и Элизабет выросли в семьях с низким уровнем контроля.
В семье Ли все были убеждены, что наилучшей защитой от вредных мыслей будет контроль. Развитие молодых происходило под строгим присмотром и должно было вписываться в общее русло семейных ценностей. Защищенная от жизненных бурь Ли решала проблемы, с которыми была в состоянии справиться. Но у этой защиты была своя цена. Ей в жертву приносились определенная доля свободы и возможность контролировать ситуацию.
Семьи Люси и Франчески обеспечивали им разумную степень защиты, но при этом предоставляли своим дочерям свободу расти по-своему. Эбби, Элизабет и Розмари были не такие воспитанные, как Ли.
И в семье Эбби и Элизабет, и в семье Розмари родители были убеждены, что лучшей защитой от опасных мыслей могут быть мысли полезные. Родители были более либеральны и демократичны и соглашались обсуждать происходящее. Опыт они считали более ценным, чем жесткий свод правил, самостоятельность ценили превыше послушания. В этих семьях было много ценного: уважение к индивидуальности, искреннее желание помогать дочерям развиваться. Но их дети не были готовы к трудностям на пути этого развития и часто принимали неверные решения. В раннем подростковом возрасте эти девочки выглядели подавленными и утратившими контроль над тем, что с ними происходило. Но впоследствии они превращались в самодостаточных и уверенных в себе взрослых.
В идеале всех девочек должны любить. Девочки-подростки должны быть под защитой родных, и при этом им нужно позволять взрослеть и расцветать. Семьи должны устанавливать более четкие правила поведения, но не ущемлять личной свободы. Но в реальном мире это невозможно. Семьи могут делать свой собственный выбор. Чем меньше четких и понятных правил, тем выше риск для девочек в ближайшем будущем и тем больший потенциал они приобретают для развития в отдаленном будущем. Если четких и понятных правил больше, то уменьшается степень риска в ближайшем будущем, но возникает опасность, что в будущем девушки станут конформистками и не найдут себя. Семьи девушек-подростков изо всех сил стремятся найти правильное соотношение того, что защитит девочек и даст им свободу, а также пытаются уравновесить уважение к семейным ценностям и обретение дочерями самостоятельности. Чтобы найти это соотношение, нужно постоянно размышлять и оценивать происходящее. Все это сложно, а ошибки могут дорого обойтись. Родители могут окончательно запутаться, потому что проблемы переживаются очень остро. Идеальный баланс, как и золотая середина, существует лишь в воображении.
Взаимоотношения родителей и подростков сегодня очень отличаются от того, что происходило в 1994 году. Удивительно, но склонность подростков к бунту теперь не так актуальна в нашей культуре. За подростками сейчас нужно меньше присматривать, поскольку они никак не проявляют себя. В 2019 году стало меньше разводов по сравнению с 1994-м. В сущности, сейчас уровень разводов самый низкий за последние сорок лет. Обстановка в семьях более демократическая, и во взаимоотношениях поколений больше равноправия. Отцы больше уделяют внимания дочерям, а матери имеют больше прав в семейной жизни и на работе.