I
Разбудил Тита голод. Проснувшись, он некоторое время лежал с закрытыми глазами. Он не сомневался, что лежит у себя в кровати в Замке. Даже открыв глаза и увидев перед собой грубый камень и папоротники, он не сразу сообразил, где находится. Лишь обратив внимание на рев ливня, Тит вспомнил сразу все – и как он убежал из Замка, и как брел целую вечность под дождем, и как добрался до пещеры… до пещеры Флэя, до той пещеры, в которой сейчас лежит.
И тогда он различил еще один звук, словно кто‑то – или что‑то – переместилось, где‑то совсем рядом. Услышал его Тит на фоне грохота ливня только потому, что раздался он совсем близко.
Тит осторожно приподнялся на локте и, слегка раздвинув папоротники, посмотрел в ту сторону, откуда донесся звук.
То, что он увидел, заставило его позабыть голод, казалось, он никогда и не знал, что значит быть голодным. От неожиданности Тит дернулся назад, ударившись спиной о каменную стену, кровь прилила к его голове. Это было Оно, удивительное летающее существо! Отличавшееся от того, каким Тит его себе представлял, однако, несомненно это было оно. И оно явно было девочкой.
Но почему же так отличался тот образ, который вырисовался в голове Тита, от того, что он видел сейчас?
Вон она сидит на корточках, такая невероятно маленькая, перед костром, пляшущее пламя освещает ее лицо, над огнем она держит прут, на который, как на вертел, насажена общипанная птица. Вокруг нее разбросаны перья сороки. Неужели это и есть то романтическое, таинственное существо, встречи с которым он так жаждал? Легкое, грациозно парящее в воздухе? Неужели это существо, сидящее на корточках, как лягушка на берегу, почесывающее себе ногу грязной ручкой размером не больше букового листочка, и есть то эфемерное, сказочное создание, которое заполняло его воображение, отодвигало весь мир на второй план?
|
|
Да, это было именно так. Его видение обрело конкретные, приземленные черты маленькой дикой бездомной девочки – драгоценный металл стал глиной.
Но вот она повернула голову, и Тит увидел ее лицо – лицо, которое одновременно и шокировало и восхитило его. Все, что было в Тите от Горменгаста, содрогнулось и встрепенулось в гневе, все, что было в нем мятежного, задрожало от радости – от радости, порожденной встречей с самой душой неповиновения и бунтарства. Тит был в полном смятении чувств. Образ, который жил в нем – гордого, грациозного, совершенного создания, – испарился. И сейчас этот образ, живший в нем, казался уже банальным, мелким, сладким, как патока. Да, она была гордой, полной дикой жизни. И, возможно, изящной и грациозной в полете – но не сейчас. В том, как она сидела у огня, по‑звериному раскованно, не было ничего изящного и грациозного. Вместо этого было нечто другое, глубинно земное.
Титу, влюбленному в образ, в котором сосредоточивалась дерзость и красота ласточки в полете, страстно хотелось подойти к маленькому созданию, обнять ее – однако он страшился этого, он видел теперь все в новом свете – птица, пойманная, убитая ощипанная и зажаренная на костре, разбросанные перья, звериные повадки, дикость и необычность, сквозившие в каждом жесте.
Да, он теперь видел ее лицо, он смотрел на оригинал, а не на образ, сотворенный им самим. В этом лице не было ничего действительно необычного в чертах не было ничего уникального, но лицо это как открытая книга сообщало о лесной девочке столь много.
|
|
Независимость привольность жизни выражалась не в какой‑то особой подвижности черт, а просто во всем облике. Линия рта редко менялась, если не считать тех моментов, когда лесная девочка с животной радостью пожирала зажаренную птицу. Лицо не было подвижным и выразительным – оно, скорее, напоминало маску, но в этой маске отражалась ее жизнь, а не ее мысли. Лицо было цвета яйца малиновки и такое же веснушчатое. Волосы летающей девочки были черными как смоль и густыми, но не длинными – они едва доставали ей до плеч. Наверное, она каким‑то образом обрезала их. У нее была круглая, очень ровная шейка, такая гибкая, что когда девочка с текучей легкостью поворачивала голову, сразу вспоминалась гибкость змеи.
Именно своими движениями, быстрыми, уверенными, а не чертами лица, она передавала Титу ощущение просто фанатичной независимости от кого бы то ни было.
Девочка, обглодав кости сороки, отбросила их через плечо в темноту и достала откуда‑то рядом с собой деревянного ворона. Девочка поворачивала ворона во все стороны, внимательно разглядывая его, но никакого выражения при этом на ее лице не появилось. Девочка положила деревянную птицу на землю рядом с собой, но место там было неровное, и ворон упал головой вперед. Безо всяких колебаний девочка, сжав кулачок, ударила деревянного ворона – так ребенок наказывает провинившуюся игрушку. Вскочив на ноги, она скользящим движением ноги отшвырнула ворона в сторону, тот отлетел к стене пещеры.
|
|
Теперь, когда она вскочила на ноги, она казалась совсем иным существом, отличным от того, которое только что сидело на корточках у огня. Она стала стройной и грациозной, как молодое деревце. Она повернула голову ко входу в пещеру, занавешенному пеленой дождя. Несколько мгновений девочка безо всякого особого выражения смотрела на отверстие, задернутое потоками ливня, а потом двинулась по направлению к нему. Сделав пару шагов, она остановилась. Ее тело явно напряглось, а голова стала вращаться во все стороны, при этом плечи не двигались – ее голова, как у птицы, могла почти полностью поворачиваться назад. Ее взгляд пробежался по пещере. Было видно, что она чем‑то обеспокоена.
Тонкое стройное тельце изготовилось к бегству. Ее глаза снова медленно оглядели пещеру, взгляд всверливался во все темные углы. Но вот взгляд замер, и Тит догадался, что она смотрит на его рубашку, мокрую, изорванную, лежащую среди папоротников на полу пещеры.
Девочка повернулась и легкими и настороженными шагами подошла к брошенной рубашке, вокруг которой уже успела собраться лужица. Девочка присела на корточки и снова превратилась в уродливую, почти отвратительную лягушку. Ее взгляд по‑прежнему подозрительно двигался по пещере. На некоторое время он задержался на огромных папоротниках, под которыми скрывался Тит.
Девочка бросила еще один взгляд на вход в пещеру а потом, осторожно подняв рубашку с полу и держа ее перед собой на вытянутых руках, стала разглядывать ее. С рубашки капала вода. Девочка сложила рубашку и стала с удивительной силой ее выкручивать. Затем разложила рубашку на земле и, по‑птичьи склонив голову набок, стала снова внимательно рассматривать.
У Тита от неудобного положения затекли руки и ноги, и ему пришлось лечь на спину, чтобы поменять положение. Когда он вновь посмотрел сквозь папоротники, то девочки возле рубашки уже не оказалось – она переместилась ко входу. Тит понимал, что не сможет оставаться под папоротниками вечно – рано или поздно ему придется выбраться из‑под них и явиться девочке. Тит уже собрался подняться на ноги – будь что будет, – когда очередная молния ослепительным светом затопила вход в пещеру. Девочка четким черным силуэтом вырисовывалась на фоне призрачного металлического сияния – она стояла слегка прогнувшись, откинув голову, открыв рот и ловя высвеченные молнией потоки дождя, казалось, сама молния падает в ее широко открытый рот. На мгновение девочка превратилась в черный контур вырезанный из бумаги – все линии были удивительно совершенны, а ее рот, казалось, хотел выпить все небо. А потом снова опустилась темнота, и через пару секунд Тит увидел, как девочка появляется из темноты и вступает в круг света, отбрасываемого костром. Было ясно, что рубашка очень занимает ее – девочка опять подняла ее с земли и стала вертеть перед собой то сяк, то эдак. Наконец она подняла ее над головой, продела в рукава руки и натянула через голову. Теперь это простое одеяние выглядело на ней как просторная ночная рубашка.
Тит чье впечатление от этого странного создания менялось чуть ли не с каждой минутой – то это отвратительная лягушка, то гибкая змея то грациозная газель, – был тем не менее еще раз поражен тем преображением, которое произошло с девочкой после того, как она надела на себя его рубашку.
Но что значило его смятение по сравнению с тем, что создание, которое он искал, само забралось в пещеру, спасаясь – как и он – от ливня! А сейчас вот оно разглядывает надетую на себя рубашку, поправляя на ней складки, рубашка опускалась почти до щиколоток.
Тит уже не помнил о дикости, живущей в этом создании, он не думал о ее невежестве, он не думал о том, что вот совсем недавно она поймала, убила и съела птицу. Перед ним было нечто застывшее, безвременное, отрешенное. Он видел лишь грациозный наклон головы. И не спуская с девочки глаз, Тит поднялся из папоротников.
II
Воздействие неожиданного появления Тита на девочку было столь сильным, что он невольно вздрогнул и сам и отступил на шаг. Несмотря на то, что ее движения сильно стесняла мокрая и слишком просторная для нее рубашка Тита, она взвилась в воздух, одним прыжком оказалась у стены пещеры и, подхватив с земли один из валявшихся на земле камней, злобно и с поразительной силой швырнула его в Тита. Все это произошло так быстро, что хотя Тит успел дернуть головой в сторону, камень больно оцарапал ему щеку. Кровь побежала по лицу, потекла по шее.
Боль и удивление были написаны на его лице, ее лицо оставалось все таким же неподвижным. Однако если Тит замер без движения, то девочка стремительно двигалась.
Она вскарабкалась на один из выступов стены, ближайший к ней, и стала прыгать‑перелетать с одного выступа на другой, продвигаясь по направлению к выходу. Тит стоял в проходе, ведущем ко входному отверстию. Девочка явно стремилась добраться до того места, с которого могла бы пролететь над головой Тита и – соответственно – попасть в проход, а оттуда – наружу.
Но Тит, вовремя догадавшись о намерениях девочки, сделал шаг вглубь узкого и невысокого прохода, тем самым перекрыв ей всякую возможность проскочить мимо него. Но он тем не менее, стоя в проходе, мог следить за всеми перемещениями странного создания; с того места, где он находился, ему открывалось все пространство пещеры. Увидев, что бегство не удалось, девочка взобралась‑взлетела на один из выступов, почти под самым потолком пещеры, на котором уже побывала, и устроилась там, в нескольких метрах над землей, среди папоротников, свисающих с потолка. Она не сводила глаз с Тита, на ее лице по‑прежнему не возникало никакого выражения, лишь голова двигалась из стороны в сторону – как у кобры.
Раненная щека вывела Тита из состояния восторга перед странным созданием. Тит даже разгневался, а его страх перед существом, как ни странно, уменьшился. И не потому, что летающая девочка теперь казалась менее опасной – даже наоборот! – а потому, что она воспользовалась таким заурядным способом ведения боевых действий – просто швырнула камень. А это было уже вполне доступно пониманию.
Тит, рассерженный и удивленный, тоже не сводил глаз с существа. Он чувствовал, что если бы она могла выломать глыбы камня из стены и потолка пещеры, она бы это сделала и стала бы швырять их в него. При этом он также ощущал, что в нем шевелится какое‑то противоречащее всякому здравому рассудку желание обладать ею. С первого взгляда она действительно выглядела как девочка лет десяти‑двенадцати, однако при всей ее субтильности у нее было тело вполне взрослой девушки. Вызов, который она бросала всему тому, что символизировал собой Горменгаст, действовал на Тита возбуждающе. И хотя, – с одной стороны, боль в щеке сердила его и ему хотелось схватить неуловимое создание, ударить ее, заставить ее подчиниться, в то же время легкость, с какой она переносилась с одного узкого уступа на другой, соблазнительность, с какой влажная рубашка прилипала к ее телу, возбуждали в Тите влечение к ней. Ему хотелось мять ее маленькие груди, гладить ее руки и ноги, полностью подчинить ее своей власти. Но на какое‑то мгновение все остальные чувства оттеснил гнев, быстро, впрочем, улегшийся.
Тит не понимал, как это странное создание, не имея крыльев и теперь отягощенное мокрой, слишком просторной рубашкой, может так легко перемещаться в воздухе. Это и пугало и раздражало одновременно. Рукава свисали очень низко, и как ей удалось так быстро высвободить ладошку, чтобы швырнуть камень?
Тит, глядя на фигурку, скрючившуюся на каменном выступе под потолком, облепленную влажной материей, словно только что вылепленную из мокрой глины, вдруг выкрикнул несвоим голосом:
– Я твой друг! Друг! Ты что, не понимаешь этого? Я Герцог Тит! Ты что, не слышишь меня?
Личико, похожее на яйцо малиновки, смотрело на Тита сквозь папоротники, но ответа не последовало; слышался лишь звук, похожий на шипение.
– Послушай! – еще громче выкрикнул Тит. Сердце у него бешено колотилось, и слова выговаривались с трудом. – Я искал тебя!.. Я шел за тобой! Неужели ты не понимаешь? Из‑за тебя я убежал из Замка!!
Тит подошел поближе к стене, так, что летучее создание находилось почти прямо у него над головой.
– И я нашел тебя! Поэтому, ради Бога, скажи что‑нибудь, поговори со мной! Неужели ты не умеешь говорить? Неужели не умеешь?
Он увидел, как открылся ее ротик, но вместо членораздельной речи Тит услышал звуки, которые не имели к ней отношения. Тит получил ответ, но не тот, который бы ему хотелось услышать.
– Кажется, ты и в правду не умеешь говорить…
Те звуки, которые вырвались из горла странного создания, были столь дикими, что у Тита не осталось сомнений – она не только не умеет говорить, даже по‑своему, по‑звериному, но и не понимает ни одного человеческого слова. Звуки были высокими по тону, резкими, не связанными между собой. Нет, никакого вразумительного смысла в них не было.
Но мог ли он в таком случае сделать что‑нибудь, чтобы показать ей, что он не враг, что он вовсе не намерен мстить за свою израненную, окровавленную щеку? Рана на щеке подсказала ему одну идею. Тит медленно опустился на колени и, не сводя глаз с фигурки, скорчившейся под потолком, стал шарить вокруг себя. Он чувствовал, что создание с настороженностью маленького зверька следит за каждым его движением. Даже на расстоянии он видел, что тело странного существа, подрагивающего под складками рубашки, очень сильно напряжено. Нащупав камень, валявшийся на полу прохода, Тит выпрямился во весь рост и вытянул перед собой раскрытую руку, на ладони которой лежал камень. Ведь должна же она понять хотя бы этот жест. Тит может швырнуть в нее этот камень, но он этого не делает, значит, у него нет недобрых намерений! В течение нескольких секунд Тит держал камень на раскрытой ладони, а затем швырнул его через плечо. Камень звонко цокнул о стену и скатился вниз.
Но на веснушчатом лице не появилось никакого выражения. Хотя девочка видела все, но, насколько мог судить Тит, то, что он проделал, не имело для нее никакого смысла. Всмотревшись в нее повнимательней, он вдруг понял, что она готовится к новой попытке удрать. Ее взгляд метнулся по пещере, словно для того, чтобы еще раз осмотреть все каменные выступы, потом вернулся к Титу, затем вновь перескочил на что‑то, расположенное в глубине. И тут Тит вспомнил, что там расположены выходы двух трещин, дымоходами поднимающихся сквозь скалу; через них хотя и не без сложностей вполне можно было выбраться наружу.
Судя по всему, она именно это и собиралась сделать. Чтобы попасть к этим трещинам с того места, где она сидела, ей надо было обогнуть всю пещеру – Тит позабыл, что по воздуху она могла двигаться и более кратким путем. Трещины были вполне достаточного размера, чтобы пропустить ее. А забравшись внутрь, она наверняка сможет выбраться наружу, под серые потоки дождя.
А дождь все лил. Его шум не стихал ни на мгновение, но Тит уже так привык к нему, что перестал его замечать, как перестал замечать и раскаты грома и вспышки молний. Теперь было бы даже странно подумать, что все эти звуки могут быть не слышны.
Вдруг летающее создание взвилось в воздух и безо всяких усилий перепорхнуло на более широкий каменный уступ. Едва приземлившись там, летающая девочка стала стаскивать с себя рубашку – так человек сражается с мокрым парусом, который неожиданно обрушился на него. Но рубашка запуталась, и, ослепленная на мгновение складками, закрывшими лицо, она, очевидно поддавшись панике, сделал неосторожное движение, потеряла равновесие и с глухим криком свалилась с края выступа вниз.
Тит, который, не раздумывая, бросился за ней, как только она совершила перелет на другой выступ, оказался прямо внизу в тот момент, когда она падала. Он выставил вперед руки, слегка подогнул колени, немного закинул голову назад. Ослепленная рубашкой, не видя, куда летит, она упала прямо в протянутые руки Тита. Вес, который приняли его руки, плотно сомкнувшиеся вокруг щуплого тельца, был поразительно мал, и колени Тита подкосились не от того, что толчок был слишком силен, а от того, что они словно оказались обманутыми. Тит упал от неожиданности – ему показалось, что он поймал перо и это перышко сбило его с ног. Но его руки крепко сжимали существо, которое билось под холодной мокрой материей рубашки. Не вполне доверяя силе своих рук, Тит перевернулся и всем своим весом придавил безумно бьющееся создание к полу пещеры.
И только теперь Тит по‑настоящему осознал, сколь маленьким – несмотря на свои очертания взрослой девушки – было пойманное создание, в руках у него была живая статуэтка. Она дергалась из стороны в сторону, и Тита поразила сила этого крошечного существа. Ее голова, пытаясь освободиться, натягивала материю рубашки так плотно, что четко проступали форма головы и даже черты лица; это напоминало голову мраморной статуэтки, много веков пролежавшей у берега под водой и изглаженной бесчисленными волнами. Воображение превращало статуэтку, которую Тит все сильнее сжимал в руках, в большую женщину, и он вздрагивал от все возрастающего вожделения. Сжимая трепещущую статуэтку правой рукой изо всех сил, Тит левой рукой стал сдирать рубашку с ее головы.
Когда наконец это ему удалось, он заплакал – головка действительно была крошечная. Напряжение, охватившее все его члены, мгновенно спало, и губы его, дрожавшие от желания запечатлеть первый девственный поцелуй, замерли. Поцелуй умер. Тит наклонил голову и приложил свою щеку к крошечной щечке живой статуэтки, которая вдруг перестала биться в его руках. Слезы неудержимо текли из глаз Тита, и он чувствовал, как они льются по щекам, отчего и ее щека стала мокрой. Тит поднял голову, он понял, что его страсть не найдет выхода – и его охватило тяжелое ощущение несостоявшегося избавления.
Положив голову на землю, она напряженно во что‑то всматривалась. И ее тело, которое на несколько мгновений расслабилось, словно растаяло в его руках, снова напряглось – гибкая податливость снова превратилась в жесткий камень.
Тит медленно повернул голову и посмотрел в ту сторону, куда смотрело создание, которое он все еще сжимал в руках. В двух шагах от него стояла Фуксия; с нее потоками стекала дождевая вода, мокрые волосы змеиными прядями свисали с головы, а лицо было закрыто руками.
III
В следующее мгновение Тит ощутил, что лежит на земле один. Рука его стискивала пустую рубашку. В тот момент, когда Тит отвлекся и вспомнил, что есть какой‑то другой мир, в котором существуют сестра, мать, Замок, в котором он не просто человек, а правитель Горменгаста, мир, в котором царит Горменгаст, со всем тем, что он воплощает, создание вырвалось из его ослабевшей хватки.
Тит услышал дикий протяжный вопль, в котором в этот раз отчетливо звучали нотки восторга, победы – и насмешливое презрение. Тит вскочил на ноги, у него кружилась голова, но он, спотыкаясь, бросился к выходу из пещеры. Она стояла в нескольких шагах от входа, под ливнем, по колени в воде, обнаженная как сама природа. Молнии теперь сверкали непрестанно, озаряя сочным металлическим светом все вокруг. Таинственное создание сейчас особенно напоминало живую статуэтку, словно вылепленную из огня.
Тита охватило чувство, которое можно было бы назвать экзальтацией. У него не было ощущения того, что он потерял это таинственное существо – его захватила лишь слепая и счастливая гордость от того, что он обнимал это диковинное создание, прижимал к себе эту обнаженную статуэтку, которая взорвалась еще одним насмешливым воплем.
Тит понял, что они больше никогда не встретятся. Он прикоснулся к какой‑то совершенно темной стороне жизни, и этого пока было достаточно. Тит теперь смотрел на диковинное создание почти равнодушно – все уже осталось в прошлом, и даже в настоящем оставалось лишь трепетное переживание того, что уже миновало.
Но когда, вырвавшись из самого нутра грозы и пробив себе извилистую дорогу от туч к земле и высветив все слепящим жестоким светом, молния сожгла таинственное существо с телом женщины, словно оно было сухим листиком, и Тит мгновением позже осознал, что мир лишился этого создания навсегда, тогда что‑то надломилось в нем, исчезло, выжглось без следа; что‑то в нем умерло, словно никогда его и не было.
В Тите умерла юность. В свои семнадцать лет он вступил в иной этап жизни. Детство и отрочество остались лишь в воспоминаниях. Тит стал взрослым человеком.
Тит повернулся и пошел внутрь пещеры. Фуксия стояла, прислонившись к стене. Тит остановился перед ней, но они продолжали хранить молчание.
Какой слабой и беззащитной вдруг показалась ему Фуксия! Тит раздвинул мокрые волосы, падавшие ей на лицо, а когда она оттолкнула его руку жестом усталой, разочарованной женщины, он в полной мере почувствовал свою только что обретенную, новую силу.
В тот момент, когда ему, казалось бы, следовало сильно переживать по поводу смерти своей фантазии, он не чувствовал особой горечи и печали. Он самоутвердился, он был самим собой. Впервые он почувствовал себя поистине свободным. Он узнал, что существует жизнь, совершенно отличная от жизни Замка. Завершился целый этап его жизни – он до конца выпил чашу фантазии и романтики. Одним залпом. И в ней ничего не осталось. А сама чаша разбилась на мелкие кусочки. Но в нем благодаря испитому чудесному напитку остались понимание красоты и уродства, он познал пламень и лед, кровь, текущая по его жилам, насытилась чем‑то новым, и он мог начинать все сызнова.
Да, чудное создание погибло, да, его больше нет… его испепелила молния… но если бы не Фуксия, стоявшая рядом с ним, Тит бы кричал от счастья – он стал взрослым!
IV
Прошло довольно много времени, прежде чем Тит и Фуксия обменялись первыми словами. Сломленные неожиданно навалившейся усталостью, они сели на земляной пол пещеры. Титу удалось убедить Фуксию снять с себя длинное красное платье, которое Тит тщательно выкрутил и разложил на камнях перед огнем, который оживил, бросив в него несколько веток, обнаруженных в одном из углов пещеры. А теперь ему очень хотелось побыстрее уйти отсюда. Мертвый камень стал давить на него. Эта пещера была для него уже полностью в прошлом. Но Фуксия, у которой кружилась голова от утомления, еще не была готова отправиться в путь. А путь предстоял долгий и нелегкий.
Когда Тит искал в пещере сухие ветки для костра, он обратил внимание на нескольких мертвых птиц, лежавших на каменных выступах – у него даже мелькнула мысль: а не зажарить ли их? Но голод его неожиданно пропал и больше к нему не возвращался.
После длительного молчания Фуксия сказала тихим, тяжелым голосом:
– Я отправилась сюда, потому что надеялась найти тебя именно здесь… Я уже немножко отдохнула… Нам пора отправляться. Дождь не ослабевает. Если так пойдет и дальше, скоро все вокруг зальет водой.
Тит, поднявшись на ноги, подошел к выходу из пещеры. Фуксия была права – им действительно грозила опасность. Ливень не только не стих – наоборот, он усилился, а тучи казались еще более тяжелыми и угрожающими.
Тит быстро вернулся в пещеру.
– Я всем говорила, что у тебя от духоты и всего прочего произошло временное помрачение… что ты не отдавал себе отчета в том, что делаешь… что с тобой такое бывало и раньше… Когда мы вернемся, ты должен говорить то же самое… Когда мы доберемся до Замка, мы разойдемся… так, чтобы вместе нас никто не видел. Пошли.
Фуксия тяжело поднялась на ноги и натянула на себя через голову тяжелое от влаги, еще совсем не высохшее платье. На ее сердце лежала тяжесть разочарования… Ее так беспокоило неожиданное исчезновение Тита, она боялась, не произошло ли с ним непоправимой беды, она отправилась в изнурительное путешествие, она рисковала ради него… она нашла его живым там, где и надеялась найти… Но с кем? В объятиях с каким‑то отвратительным созданием! С тем созданием, которое все называли «Оно»!
Фуксия решила – даже поклялась себе, – что не будет никогда упоминать об этом создании. В ней заговорила гордость Стонов, болезненная, неистовая. Она считала, что кроме нее у Тита не было близкого человека, а если бы кто‑нибудь и появился, то он обязательно рассказал бы ей. Она понимала, что она всего лишь его сестра, но слепо верила, что, хотя и пошла наперекор ему в том, что касалось Щуквола, она для Тита была куда более необходимой, чем когда‑то был для нее Щуквол.
Тит, надевая свою порванную и все еще сырую рубашку, сыгравшую такую неожиданную роль, внимательно посмотрел на Фуксию.
– Фуксия, она погибла.
Фуксия подняла голову и пробормотала:
– Кто?
– Эта девочка… это создание из дикого леса.
– Погибла? Но она же только что…
– Ее убила молния.
Фуксия шагнула в сторону выхода из пещеры.
– Боже, неужели ничего нет, кроме подлости и смерти? – прошептала она, словно обращаясь к самой себе. – Потом, повернувшись к Титу, уже громче сказала: – Тит, ничего мне не рассказывай, ничего. Я ничего не хочу знать. Ты живешь своей жизнью, а я живу своей.
Тит подошел к Фуксии, стоявшей у самого выхода. Вид, который открывался перед ними, невольно внушал страх. Даже сквозь плотную пелену дождя было видно, что все низины уже залиты водой.
– У нас осталась одна‑единственная возможность добраться до Замка, – сказал Тит.
– Да, только через туннель.
Они одновременно сделали шаг вперед, и на них тут же обрушился тяжкий груз воды, низвергающейся с неба. Их продвижение ко входу в туннель стало кошмаром отчаянной битвы с водой. Им приходилось брести в воде по щиколотку, по пояс, а то и по шею и не раз выручать и даже спасать друг друга. Их ноги цеплялись за скрытые под водой корни и стелющиеся растения; они натыкались на затопленные водой кусты; вокруг них с деревьев, пораженных молниями, падали тяжелые ветви, которые грозили размозжить им головы или увлечь с собой навечно под воду. Не раз им нужно было возвращаться назад, обходить те места, где вода была слишком глубокой или трясина слишком предательской. К тому времени, когда они добрались до склона, на котором располагался вход в туннель, казалось, сам воздух превратился в воду, в которой они могут каждую секунду утонуть. Когда они подобрались к самому входу, они увидели, что в черное отверстие льется вода. Но тем не менее уже само по себе то, что им удалось добрести до него, принесло величайшее облегчение, и в порыве бесконтрольной радости брат и сестра обнялись На несколько мгновений они снова стали маленькими детьми, братом и сестрой, между которыми не было никаких разногласий.
Вода хотя и хлестала в туннель, еще не затопила его. Туннель казался невероятно длинным – ведь приходилось двигаться в темноте на ощупь. Они цеплялись за корни, руки касались чего‑то скользкого, в воздухе стоял тяжелый дух прелости и гниения. По мере того, как они приближались к Замку, им все чаще попадались участки, сквозь которые приходилось брести по колено в воде. Горменгаст располагался в центре огромной естественной котловины и путь к нему проходил от более возвышенной местности к низине.
Когда Тит с Фуксией выбрались наконец из туннеля и смогли выпрямиться в полный рост, они двинулись по коридорам Безжизненных Залов, многие из которых были уже частично затоплены водой. Продвижение сквозь затопленные участки было мучительно медленным. Им приходилось брести по пояс в воде, нащупывая дорогу перед собой концами разваливающихся туфель. Когда они добирались до сухих еще участков или лестниц, они усаживались, чтобы передохнуть. Однако сидеть долго не приходилось – они видели, как буквально у них на глазах постоянно прибывает вода. Хорошо еще, что Тит помнил путь, который должен был привести к пролому в стене за статуей в Галерее Скульптур, к тому отверстию, через которое он много лет назад, спасаясь от Баркентина, выбрался в незнакомую часть Замка и долго блуждал, прежде чем ему удалось найти путь назад.
Но вот наконец он у цели. Тит, шедший впереди, пролез в пролом и, прячась за пьедесталом статуи, выглянул в Галерею. Посмотрел в одну сторону, потом в другую. В полутемной галерее он никого не увидел, и в этом ничего особо удивительного не было. Вода добралась уже и сюда и покрывала пол словно темным, медленно движущимся ковром. Становилось ясно, что нижние этажи, которые уже стали подвергаться затоплению, были эвакуированы. Общая спальня, где до сих пор проводил ночи Тит, находилась этажом выше, а комнаты Фуксии – еще выше. Фуксия присоединилась к Титу, и они уже были готовы выйти в галерею и, шлепая по струящейся воде, отправиться, разойдясь, каждый к себе, когда услышали всплеск. Тит отпрянул и затолкал сестру назад за постамент. Всплеск стал повторяться с правильными интервалами, звуки приближались, становились все громче, из‑за угла пьедестала Тит и Фуксия увидели на воде качающиеся красные отсветы, отбрасываемые фонарем.
Сдерживая дыхание, Тит осторожно выглянул и увидел тупой нос плоскодонного ялика, плывущего по коридору. В ялике по центру сидел пожилой человек, держащий в руках длинный шест, который опускал в воду и отталкивался от пола то с одной, то с другой стороны ялика. Шест пока погружался неглубоко. Были даже слышны глухие удары его конца о плиты, которыми был вымощен пол. Ялик двигался вперед плавно и неспешно. На носу лодочки был установлен красный фонарь, а на корме поперек ялика лежало ружье. Титу показалось что оно взведено.
И Титу, и Фуксии приходилось видеть этого человека раньше. Он был одним из тех многих часовых или дозорных, которых отправили охранять нижние этажи обитаемой части Замка. Судя по его появлению, ни разразившаяся невиданная гроза, ни затопление ни исчезновение Тита не ослабили требований к охране Замка, и поиск «пегого зверя» продолжался как днем, так и ночью.
Как только красный фонарь и его отражение скрылись в конце галереи, Тит и Фуксия выбрались из своего укрытия и побрели по воде к ближайшей лестнице.
Поднимаясь по лестнице, еще до того, как добрались до первой лестничной площадки, они поняли, что в Замке происходят большие перемены. Кругом громоздились кучи вещей, вздымающиеся над перилами – мебель, большие и малые коробки, корзины, посуда, книги, инструменты, свернутые в рулоны ковры и дорожки. Казалось, лестница была превращена в склад или в огромную лавку, где торгуют всякой всячиной.
На столах, стульях и креслах сидели и лежали уставшие люди. Кое‑где горели фонари, но, по всей видимости, все спали – никто из этих людей не двигался.
Проходя между ними на цыпочках и оставляя за собой мокрые следы, Тит и Фуксия добрались наконец к развилке коридоров, которая была им нужна. Времени постоять и поговорить у них не было, но все же они, глядя друг на друга, на минуту замерли.
– Тут мы расстанемся, – сказала Фуксия. – Не забудь, что тебе следует говорить Помнишь, я тебе объясняла? Ты не отдавал себе отчета в том, что делаешь, а когда пришел в себя – оказалось, что ты в лесу. Ты добирался домой сам. С момента твоего… исчезновения мы вообще не виделись.
– Не волнуйся, я все скажу как надо.
Они расстались, каждый из них отправился по своему коридору. И скоро они растворились в темноте.