Массовый читатель знает Шолохова как романиста и зрелого художника. Между тем книга ранних произведений писателя, так мало знакомая нашему молодому поколению, воспроизводящая картины гражданской войны на Дону и отчасти жизнь казачьего хутора в первые годы советской власти, представляет значительный интерес как сборник художественно и познавательно ценных новелл.
Ознакомившись с юношескими литературными опытами Шолохова, читатель может увидеть, каким мировоззрением проникнуто творчество писателя уже в те ранние годы, какие темы привлекали его внимание, в каком направлении шло формирование его литературного языка, как развивалось его художественное мастерство. Идейное и художественное развитие Шолохова при переходе от рассказов к роману сказалось, в частности, на его понимании и оценке пути среднего крестьянства и революции. «Тихий Дон» – произведение чуждое и враждебное пролетариату, поскольку роман «является знаменем», а его автор – «идеологом кулацкой части казачества и зарубежного дворянства» 2, - таков вердикт ультрарадикальной критики, вынесенный в 1929-1930 годах. Реальный образ
молодого Шолохова искажен как в традиционном шолоховедении, явно преувеличивавшем революционные заслуги писателя в годы гражданской войны, так и «антишолоховедением», представлявшим молодого Шолохова этаким идеологическим монстром («юный продкомиссар», на всю жизнь зараженный
«психологией продотрядов и ЧОНа» – Солженицын). Таким способом «антишолоховедение» пыталось посеять сомнения в душах читателей: разве мог вчерашний продкомиссар и чоновец, т.е. боец частей особого назначения, которые вели расправу с казачеством, написать «Тихий Дон»?
Но Шолохов никогда не был комсомольцем, равно как не был ни продкомиссаром, лишь недолго был он бойцом продотряда. Да и дело даже не в этом. Поражает сама логика этих рассуждений. Следуя этой логике, Федор Абрамов, который в годы войны служил в СМЕРШе, или Василий Белов, который в молодости был секретарем райкома комсомола, не могли и помыслить о книгах, посвященных трагедии русской деревни, не могли воспринять эту трагедию как свою собственную.
Известно, что чисто внешние биографические приметы мало что говорят о реальном внутреннем мире человека, о путях и законах его формирования, - особенно на таких крутых переломах истории, как революционные и послереволюционные годы. Нет спору, конечно, Шолохов с молодых лет был сторонником идеи социальной справедливости. Подобное миропонимание шло прежде всего от отца, человека, воспитанного на народнической традиции русской литературы ХIХ - начала ХХ века. Но мировидение человека – это живая мысль и творческий поиск, сомнения, размышления. Особенно если это – взгляды человека молодого, формирующегося, взыскивающего истину, правдоискателя по своей натуре. Именно таким правдоискателем был Шолохов. Самой высокой духовной ценностью для Шолохова было чувство любви к родине и ее народу, имеющему полное право на счастье. Но Шолохов не мог принять тех жестоких путей, которые были навязаны народу в борьбе за его счастье. Он не принимал стремление «выпрыгнуть» из истории, форсировать естественное течение исторического времени по принципу «цель оправдывает средства».
«А что еще у нас могло получится после революции? – говорил он сыну. – Вот скажем: «Вся власть Советам». А кого в Советы? Кто конкретно и над кем должен властвовать? Думаешь, кто-то знал ответ? «Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов” – вот и все. Но это, мой милый, на плакатах хорошо. На стенку повесить да на митинги таскать. А ты с этим в хутор приди, к людям. Кто же от них будет депутатом? Да уж, конечно, не дед Щукарь и не Макар с Разметновым, которые и семьи-то собственной сложить не могут, в собственных куренях порядка не наведут. И в хозяйстве они ни черта не смыслят, потому как и не имели его никогда. Казаки им так и скажут: вы, мол, братцы, двум свиньям жрать не разделите, потому что больше одной у вас сроду не бывало, какие же вы для нас советчики?»[1]
Самое примечательное в этих размышлениях Шолохова – его позиция: он со всей очевидностью был не на стороне таких бестолковых управляющих и с сочувствием относится к крепким, настоящим хозяевам, которых ликвидировали «как класс».
О том, что на самом деле думал Шолохов о жизни, как он ее понимал, нельзя судить ни по его письмам, ни по его разговорам, где было много чисто внешнего,
условного, отвечающего тем правилам игры, без соблюдения которых человек в тех обстоятельствах просто не мог выжить. Эти правила соблюдали все – от Пастернака до Фадеева. О внутреннем состоянии Шолохова, трагическом настрое его души можно судить по эпизоду, рассказанному в воспоминаниях «Нечиновный казак» бывшим редактором газеты в Вешенской А. А. Давлятшиным, часто бывавшем в доме Шолохова: «Во время одного из застолий, без которых не обходилась ни одна встреча в доме писателя, когда мы все, да и Шолохов, были крепко на взводе и не было единой нити в разговоре, он как-то без выраженного повода, негромко и не совсем внятно произнес «вешенский узник» применительно к себе. Думаю, что многие из гостей не услышали его, а услышанному – не придали значения. Но именно его слова точно током поразили. И с тех пор я не могу забыть позы Шолохова, с которой он произнес слова, по моему мнению, выразившие глубокую драму»[2].