– Нет, мы не собираемся разводиться. Мой муж уехал надолго…
– В командировку?
– Нет, это скорее паломничество…
– Как долго он будет отсутствовать?
– Наверное, еще несколько месяцев.
– Что он говорит о вашей ситуации? Что он думает по поводу того, что вы противитесь медикаментозному лечению?
– Я не знаю.
– Мужчины часто не желают связывать себя с выбором такого рода. Они не могут вылечить женщину, не могут решить, что делать, поэтому чувствуют себя беззащитными.
– Нет, вы не поняли. Он не знает, потому что я ему не рассказала, – объяснила я, поставив яйцо и взяв статуэтку мужчины и женщины, которые напоминали мне картинки монолитов с острова Пасхи.
– Джули, но вам обязательно надо рассказать ему о том, что с вами стряслось, – сказала Джанет.
Я тяжело опустила статуэтку на стол.
– Я не рассказала, так как не могу с ним связаться. Нет, не так. Он не обижен… Не в опасности…
А затем я вдруг поймала себя на мысли, что не знаю этого наверняка. Возможно, он где‑то умирает от жажды. Это было бы великолепно. Я подумала: «Бог ты мой, я даже не допустила мысли о том, что он может нуждаться во мне. У нас разные фамилии, его родители во Флориде, и как в случае чего можно связаться с нами?»
– Джулиана? – вопросительно произнесла Джанет.
– Он сказал, что иногда может находиться в полной недосягаемости. Наверное, сейчас как раз такое время. Все так неудачно совпало.
Меня словно загипнотизировала обстановка этого кабинета. Я смотрела на лица с острова Пасхи, и мне было на все наплевать. Я взглянула на яйцо и проговорила про себя: «Вся королевская конница и вся королевская рать…»
– Как же вы планировали связываться в случае возникновения чрезвычайных ситуаций?
|
|
– Но у нас не было до этого подобных ситуаций, – растерянно ответила я.
– А как вы собирались сообщить друг другу что‑то касающееся детей, родителей мужа? – настойчиво допрашивала меня Джанет. – Я знаю, что вы ответили бы на подобный вопрос в своей рубрике. Кстати, я восхищена вашей работой.
Я ощутила себя голой. Я‑то думала, что мы встречаемся в этом кабинете под масками «пациент» и «доктор». Однако мир тесен, и Джанет не собиралась притворяться.
– Этот случай мы все же предусмотрели, – признала я. – Я должна была бы позвонить на один из номеров, который он оставил.
– Но он ничего не оставил.
– Да, это так.
– Как, по‑вашему, почему он так сделал?
– Потому что это не входило в его планы. Он рассчитывал на то, что я сама со всем справлюсь.
– А что входило в его планы? Я прикусила губу.
– Позвольте мне подумать.
Но она не хотела отпускать меня с крючка. В ее планы не входило давать мне время на раздумья.
– Ваш брак трещал по швам еще до того, как он уехал, – заключила она. – Это паломничество было лишь попыткой убраться с вашего пути, чтобы вы не докучали ему своими проблемами.
Ее слова произвели эффект автоматной очереди. Я почувствовала удар, но не боль. Выплаты производились довольно аккуратно, но в банке мне напомнили, что «мы» закрыли один из счетов и продали акции деревоперерабатывающего комбината. Я рассмеялась в ответ и сказала, что, должно быть, начала страдать слабоумием или забывчивостью. Потом перевела оставшуюся сумму на свой счет, придя в ужас от того, как оскудели наши сбережения. Лео не мог дозвониться ни мне, ни детям, но он сумел найти время позвонить в банк, чтобы обмануть меня и лишить законного права распоряжаться нашими общими доходами. Надо было признать очевидное.
|
|
С искренним сочувствием в глазах Джанет тихо произнесла:
– В планы Лео входило только одно – побыстрее избавиться от забот и статуса семейного мужчины, не так ли?
Я посмотрела ей прямо в глаза и ответила:
– Пожалуй, лучше не скажешь.
* * *
– Черт побери, Джиллис. Ты везде, – сказал Стив, когда я появилась в его кабинете.
На мне было серое шелковое платье с высоким воротом, туфли на пятисантиметровых каблуках и чулки со швом. Мои колени давали о себе знать, так словно я пробежала марафон, а не проехала на лифте три этажа. До этого я простояла целый час, произнося текст, своего выступления. Каркарт откинулся на стуле. Я была обеспокоена только тем, что если я сяду, то уже не встану до конца рабочего дня.
Оказалось, впрочем, что Стив воспринял мою позу как демонстрацию того, что я знаю себе цену.
– Что ж, ты, наверное, знаешь, что я хотел тебе сказать, – начал свою речь Каркарт, теребя ухоженную бороду. Его большие ровные зубы поблескивали, а губы казались мне необыкновенно алыми. Я раньше никогда не задумывалась над тем, что Стив напоминает мне волка из «Красной шапочки».
– Да, конечно, но, Стив, ты должен понять, что…
– Да‑да, Джиллис, и тебе не стоит чувствовать себя виноватой. Как ни трудно мне это признавать, но тебя уже нужно перевести в штат синдиката. Я так и сказал Марти из «Медиа‑панорамы». Он согласился со мной. Но ты ведь не станешь воспринимать себя как примадонну? – пошутил он.
|
|
Я ухватилась за спинку стула. Ноги у меня подкашивались, и я знала, что моих сил хватит только на то, чтобы сочувственно кивать головой Стиву. Тот продолжал:
– Надеюсь, ты по‑прежнему будешь делать работу и для нас, хотя бы время от времени. Мы внесем это в контракт отдельным пунктом. Пусть это будет раз в неделю в виде коротких вопросов и ответов. За ведение рубрики тебе будут платить отдельно. «Панорама» назначит свою сумму гонорара. Марти говорит, что планирует использовать тебя в большом проекте. У них была девушка, которая занималась только темой свиданий и встреч, а ты делаешь все: пишешь и о семейных отношениях, и об отношениях между сестрами и братьями – обо всем. Тебе следует двигаться вперед. Включение в штат не сделает тебя намного богаче, но перспективы открываются захватывающие, разве нет? Не возомни о себе ничего лишнего, но ты слишком хороша для маленькой газеты.
Каркарт вручил мне номер телефона Марти Брента и адрес «Панорамы», а потом сделал нечто странное: ловко крутанулся на стуле, и оказался лицом к лицу со мной. Он так и не встал. Стив взял меня за руку, и его жест был чем‑то вроде твердого мужского рукопожатия и поцелуя джентльмена, который галантно наклоняется к ручке леди.
– Ты в хорошей форме, Джиллис, – заметил он. – Потеешь в спортзале?
– Еще бы. Спасибо, что заметил. Хорошая форма обеспечит вам хорошую жизнь.
Он засмеялся и помахал мне на прощание. В машине я позвонила Кейси.
– Ты ни за что не догадаешься! – крикнула я ей в трубку.
– Тебя назначили редактором газеты! – Нет.
– Тебя уволили.
– Меня включили в штат синдиката. Моя рубрика будет перепечатываться сотнями газет.
– Ты станешь богатой! – захлебываясь от восторга, воскликнула Кейси. – И тебе не нужен будет Лео!
– Нет, Кейси, я не стану очень богатой, – сказала я, и меня ослепило тающим снегом на дороге. – И почему ты решила снова перевести разговор на Лео? Он мне нужен.
– Джулиана, тебе давно пора понять…
– Кейси, мне надо тут кое‑кому позвонить. Договориться о собеседовании. Прости, подруга. Я тебе перезвоню.
Но, отключившись, я не стала заводить машину.
Я просто сидела не двигаясь.
Двое парней, которым не исполнилось еще и тридцати, проехали мимо меня в открытом автомобиле. День стоял погожий, хотя и не очень теплый. В такую погоду никто из взрослых людей не стал бы, откидывать верха машины, но ничего не могло заставить жителя Висконсина пропустить мимо первый знак весны.
– Эй, привет! Красотка! – закричал один из парней. У меня начало резать в глазах. Если сейчас мне придется выйти из машины и пройти через улицу, шатаясь, как пьяной, то кто назовет меня красоткой?
Что сейчас подумал бы обо мне Лео? Гордился бы он мною?
Что, если мне понадобится инвалидное кресло?
Что, если все так и будет? По худшему из сценариев?
Я буду вынуждена решать эту проблему самостоятельно.
Теперь я знала, что никто не может мне помочь. Только я сама.
Мне нужно было сделать что‑то существенное, для того чтобы оставаться в форме как можно дольше. Я избегала даже мысли о дорогих и пугающих меня лекарствах, зная, сколько они будут стоить и что может означать их применение. Но витамины и зеленый чай, а также антидепрессанты уже не действовали. То, что мне предстояло, требовало жестких мер. Я не могла позволить себе пустить все на самотек. Исследования показали, что чем скорее люди начинают делать уколы из коктейля медикаментов, тем больше у них шансов сохранить форму. Значит, и мне придется стать жесткой. Мне потребуется страховой полис, который обойдется в кругленькую сумму, так как я должна буду сообщить о состоянии своего здоровья, тем не менее, он покроет многие затраты. На содержание детей можно пока брать деньги из средств Лео, а вот мои собственные нужды, похоже, мне не компенсирует никто. Я могла продать драгоценности матери, свою машину, относительно новую. Позже я изучу все списки покупок. Но одно дело являлось безотлагательным. Я взяла трубку и назначила встречу с невропатологом.
Уколы позволяли мне нормально функционировать в период между ними. Это минимум, который меня устраивал. Не знаю, как бы я справлялась с нагрузками без них.
Но существовала и обратная сторона медали. Время сразу после укола казалось мне скольжением в бездну.
И это скольжение, пока мое тело привыкало к действию лекарства – фактически яда, как правило, длилось неделю.
Я делала уколы раз в месяц и знала, что после укола могла рассчитывать на то, что три недели буду в строю.
Однако когда я выбывала на неделю из жизни, дети успевали отбиться от рук. Вы удивились бы, насколько быстро дом может превратиться в свинарник. Они словно понимали, что главнокомандующего хватает только на то, чтобы встать с постели на пару часов, успеть поджарить бургеры и заснуть при попытке съесть хоть что‑нибудь.
Гейб не делал ничего плохого. Он просто отдавался естественному течению событий. Он ни разу не забыл разбудить Аори в школу, хотя иногда она все же умудрялась опоздать на час. А вот Каролина, мой недавно приобретенный друг и союзник, позабыла обо всех своих обещаниях, и, видимо, ее уже не прельщали даже пятьсот долларов в награду за скромность, потому что ее школьный дневник стал таким же редким явлением, как и письма Лео. Я привыкла к тому, что Каролина появлялась в доме под мерный удар часов, которые показывали четыре утра. У нее неизменно была одна и та же отговорка: «Даже не имела понятия, что уже так поздно. А что такого?» В глубине души я противилась тому, чтобы выпытать у нее, где она шлялась всю ночь.
Но потом Кейси решила отчитать меня. Вернее, затронуть тему.
– Она никого не слушает, – беспомощно развела руками Кейси, когда Каролина встретила ее в семь утра в воскресенье.
Кейси направлялась к нам, и Каролина ехала в том же направлении. – Она утверждает, что ждет, пока ты заставишь ее вести себя прилично.
– Кейси, что бы ты предложила? – резко сказала я, вставая с кровати и желая отведать угощение, которое передала мне Конни. Я знала, что она испекла хрустящее печенье, необыкновенное на вкус, однако когда я попробовала его, то оно оказалось для меня неотличимым от картонной упаковки для пиццы. – Кара отчаянно сопротивляется, когда я прошу ее быть поскромнее, и, если я не в состоянии за ней уследить, она непременно этим пользуется. Я запрещаю ей, но она продолжает творить безобразия за моей спиной. Я не могу приставить к ней сторожа.
Кейси предложила мне быть с дочерью пожестче. Я ничего не имела против, однако Кейси не знала, насколько упрямой могла быть Каролина. Когда она хотела показать, что ей на все наплевать, она сидела с наушниками, сохраняя абсолютно непроницаемое выражение лица. Полное погружение в мир забвения. Наверное, у нее отлично срабатывал механизм самозащиты. У нее всегда было лицо, как у профессионального игрока в покер. Может, у нее и сердце было, как у профессионального игрока в покер. Даже совсем малюткой она ни разу не упустила шанса настоять на своем, и ее упрямству могли позавидовать взрослые.
– Во всяком случае, Пэтти Гилмор говорит, что Каролина ходит в школу каждый день, – сказала я. – Для нас это почти победа.
Если Кара гуляла со старшими мальчиками в те выходные, когда я чувствовала себя плохо, то единственным, кто мог заменить меня, была Кейси, а ее она воспринимала, как подростки воспринимают родителей, – с нарочитым пренебрежением. Я вела политику страуса, потому что меня пугало то, что я могла узнать. Что изменилось бы, примени я более жесткие меры? В конце концов, моя дочь могла бы оказаться в приемной семье, ведь так?
И у меня был Гейб. Молодчина. Он заменял Аори отца, оставаясь при этом мальчиком, который вправе рассчитывать на то, что в доме ему создадут условия для нормальной жизни. Одежда, к счастью, была чистой, но разбросана по всему дому. Когда вся посуда в доме, включая блюда из праздничного фарфорового сервиза, оказывалась грязной, приходило время помыть три тарелки. Когда я была на ногах, то заставляла их совершать большой рейд по дому. Мы убирали, вытирали пыль, мыли все вокруг, драили и вычищали. Как только все более или менее приходило в норму, наступало время нового укола.
После того как я начинала чувствовать слабость, Гейб заменял меня в доме, и мы даже это обговаривали. Он ставил будильник на шесть, выползал из постели, шел будить Каролину, для чего ему приходилось иногда сыпать ей кубики льда в постель, а потом вести Аори в туалет и обратно в кровать, если она не шла в садик. На столе он оставлял хлопья и изюм. Если Аори надо было отправлять в садик, он звонил Кейси, которая заскакивала к нам и завозила ее. Затем однажды Гейб показал мне согласие на то, чтобы он сдал на права и получил работу, с моей подписью (искусно подделанной). «Сколько же я уже „подписала“ объяснений по поводу пропущенных занятий?» – подумала я и стала выбрасывать все письма, адресованные «родителям А. Габриэля Штей‑нера», ибо не видела в этом смысла. Я не могла позволить себе взять хорошего наставника для Гейба, а звонить его личному куратору не собиралась, так как ее электронные послания, как мне казалось, излучают неприязнь и злобу.
В те ночи, сразу после укола, я просыпалась, дрожа и вся в поту. Я сползала к Аори, чтобы убедиться, что она все еще жива, что она укрыта как следует, а потом направлялась в холл. Так как в доме было темно, а координация часто подводила меня, то я лезла на четвереньках. Услышав меня, Гейб без единого слова выскальзывал из постели (он был в пижаме Лео, как я поняла позже), поднимал меня на ноги и под руки волок к кровати. На следующее утро мы не упоминали о случившемся.
Что он должен был переживать в этот момент? Стыд. Что я могла ему сказать? «Спасибо, дорогой мой, что дотащил меня до кровати вчера ночью». Это только усилило бы ощущение униженности и у меня, и у него. И словно у Гейба было мало проблем, к общему списку прибавилась еще одна: Тиан, проливая слезы и посылая поцелуи, все же уехала. Ей не хотелось расставаться со школой и с Гейбом, но было очевидно, что она с радостью и нетерпением ожидает встречи с семьей. Она не скрывала, что не будет особенно скучать по Шебойгану. Теперь Гейб редко выезжал с Люком и его друзьями на прогулки, хотя поездки в школу за рулем автомобиля хоть как‑то укрепляли его достоинство после отъезда Тиан.
Гейб был очень чувствительным мальчиком.
Я понимала, каково ему.
Я тоже была чувствительной, но у меня не хватало смелости ответить на пачку писем и бесконечные послания от Ханы и Гейба‑старшего.
– Джулиана, – настойчиво повторяли они на автоответчике. – Джулиана! Просим тебя, перезвони нам!
В конце концов (через два дня после очередного укола) свекор со свекровью появились на пороге нашего дома. Они объяснили это тем, что им «надоело солнце и общество пожилых людей». Конечно, им надоело солнце. Двадцать дюймов снега на пороге моего дома могли служить «приятной» переменой. Лизель и Клаус уехали в очередную поездку, а Гейб считал, что чистить дорожки от снега еще более бессмысленное занятие, чем стирка.
Гейб вел себя, как ребенок на Рождество, который дождался подарка от Сайта‑Клауса. Он с криком сбежал вниз:
– Мама! Дедуля и бабуля здесь! Они приехали! Словно на берег высадился отряд спасателей.
– Нам захотелось увидеть настоящую жизнь вокруг, – услышала я слова отца Лео, когда он вкатывал чемоданы в коридор.
Я попыталась встать с кровати, но мои ноги были как ватные. Я не смогла даже пошелохнуться. В последний раз я вылила в ванной комнате полный стакан ледяной воды на бедро. Специально. Я увидела, что моя кожа никак не отреагировала на это – ни покраснением, никак, но мозг мой отчаянно вопил, как будто, я провела шесть часов под палящим тропическим солнцем. Кровать имела такой вид, словно на ней лежал человек, у которого недержание мочи.
Я услышала, как Хана идет по холлу и неодобрительно хмыкает. Я представила, какое впечатление на нее произвел слой пыли на книжных полках над дверью.
– Джули, Джули, ты, как всегда, не отрываешь головы от книг. Джули, дорогая, – позвала она меня, – а когда приходила та девушка, которая убирает? Как ее зовут? Сайонара?
Ее звали Леонора. Она была филиппинкой, студенткой, которая приходила и делала всю «тяжелую» уборку раз в неделю. Однако я не могла позволить себе оплачивать ее услуги, с тех пор как стала колоть эти уколы, которые, хотя и были эффективны при лечении рассеянного склероза, все же не считались доказанным безальтернативным средством, поэтому моя медицинская страховка не покрывала затрат.
Я только могла себе представить, как со стороны выглядит дом. И какой у нас стоит запах.
– Джули? – Хана показалась в дверном проеме.
Последние несколько дней я держала жалюзи закрытыми, потому что от света у меня начиналась резь в глазах. Они меня не подводили даже сейчас, особенно правый глаз. Если я смотрела левым глазом, то все вещи казались размытыми, словно подернутыми масляной дымкой. Я все еще думала о бутылочках с лекарством, когда Хана воскликнула:
– Джули?
Я… забыла, что она стояла здесь.
– Джули, о святые небеса, – вскрикнула она в полный голос, распахивая шторы и открывая жалюзи. И тут же стала видна картина полного хаоса: армия смятых бумажных стаканчиков, пустые упаковки от вермишели, футболки и пижамы в углу у телевизора и я – в старых штанах Лео и в длинной футболке с пятном от горчицы на груди. Я увидела целую кипу газет, которые, к великому удовольствию Аори, накапливались, пока не достигли верхнего ящика комода, а потом она случайно их опрокинула.
– Да что здесь произошло?
Такую комнату можно было бы увидеть только в студенческом общежитии.
– Гейб! – закричала она.
– Иди сюда! – подключилась и я.
На следующий день Хана вымыла в доме все поверхности, даже те, которые, как мне казалось, не чистились с момента покупки этой квартиры. Хана прыгала со стремянкой и сметала паутину в углах. Она приготовила рис с бобами, рис с цыпленком и брокколи, гороховый суп и рисовый пудинг. Потом сделала мясные шарики. Она накрахмалила и отутюжила все мои блузы, которые до этого висели в шкафах, как бедные квазимоды. Затем вытряхнула на пол в гостиной содержимое рюкзака Гейба и разобрала его вещь за вещью.
Было воскресенье, и Гейб шесть часов просидел за приготовлением домашнего задания, выполнив даже те упражнения, которые значились в графе «дополнительные вопросы».
– Я так понимаю, что ты их делаешь‑делаешь, а потом они годятся разве что на растопку, – произнесла Хана.
Гейб посмотрел на меня растерянно. Он был в панике, не зная, как делать алгебру.
– Позвони Люку, – предложила я.
– Он еще хуже в ней разбирается, чем я, – пробормотал Гейб.
– Позвони кому‑нибудь еще, – прошептала я.
– Со мной в классе никто не разговаривает. Я даже имен их не знаю. Для меня что Дик, что Дейв.
– Надо попросить Клауса, – вмешался Гейб‑старший.
Все это время он был занят телефоном. Я знала, что он делает: пытается дозвониться до Лео или до его друзей либо коллег.
– Они с Лизель в отъезде, – прокомментировала Каролина, безуспешно пытаясь отфутболить свой школьный рюкзак в холл, поближе к кладовой. – Их лет сто еще не будет.
– Ну, не знаю, мне показалось, что какой‑то парень, очень похожий на Клауса, расчищал дорожку перед домом. По‑моему, это означает, что они вернулись, – ответил мой свекор, не подняв головы. – Он ведь ученый. Он знает математику. Пойди и по‑Ироси его помочь, Каролина. Или я это сделаю сам. Мои дети с несчастным видом поплелись искать Клауса, который уже закончил разгребать снег. Наши жильцы не были нам друзьями. Они отличались крайней сдержанностью. Но я знала, что они догадались о переменах, происшедших в нашем доме, потому что стали ненавязчиво оказывать мне и детям разные знаки внимания. Однажды они оставили в почтовом ящике для Аори застывший помет динозавра со смешной открыткой. Клаус также предлагал отвезти детей, «если вдруг это понадобится». Гейб позже рассказывал, что Лизель делала им чай. Они охотно помогли Гейбу и Каролине с математикой, хотя у самих еще стояли в коридоре не разобранные после дороги чемоданы. Клаус и Лизель прилетели их Санта‑Лючии или из Санто‑Доминго – как оказалось, на том же самолете, что и родители Лео, приехавшие из Флориды. Детей не было по меньшей мере час. Все это время Хана с присущей ей деликатностью драила ванну и наполняла ее дышащей паром ароматизированной водой. Рядом со мной появилась Аори, похожая на маленького дельфинчика. Хана подождала за шторкой. Когда Аори стала немного чище, Хана отправила ее играть, а потом взяла одну из моих дорогих мочалок, молча намылила ее, и стала массировать мне спину и шею. Все это она делала, не произнося ни слова и не глядя на меня. Меня душили рыдания, но затем, вопреки первому инстинкту, я взяла Хану за руку, украшенную золотом.
– Это из‑за депрессии, Джули? – тихо обратилась она ко мне. – Это сделал мой сын? Мой сын мог довести жену до такого состояния?
– Нет, – ответила я ей. – Вообще‑то… Я так не хотела говорить об этом вам…
– Что?
– У меня обнаружили рассеянный склероз, Хана. – Ее дыхание заметно участилось. – Я не умираю. И я не все время в таком состоянии. Это просто реакция на уколы, которые я решила делать, чтобы симптомы не стали еще хуже.
– Какие симптомы?
– Проблемы с ногами. Со зрением. С координацией. Они случаются, время от времени. – Хана опустила глаза. Я не останавливалась. – Я не виню Лео. Я его не виню, но он мне так нужен. Мне надо, чтобы он приехал домой.
В тот вечер мы сидели допоздна. Гейб‑старший не переставал говорить о том, что нужно издать закон об уголовном преследовании тех, кто вбивает людям в голову всякие небылицы. Он быстро освоился с Интернетом, после того как мой муж подарил ему ноутбук, и часто отправлял письма Гейбу, рассказывая в них о своих друзьях по гольфу. Мой сын ни разу об этом не упоминал. Затем отец Лео сказал, что я должна обратиться в суд, но я ответила, что не могу этого сделать.
– Папа, он может продавать вещи без моего согласия. Он может снимать деньги со счета, потому что мы официально женаты. Он может брать деньги, когда ему вздумается, и это его законное право.
Отец Лео наморщил лоб:
– Я был готов к тому, что могу когда‑то не согласиться с поступками своего сына. Но никогда, никогда я не мог себе представить, что мне будет за него стыдно. Когда все это началось? Когда он возомнил себя хиппи?
– Все это длилось в течение года. Вы знаете об этом. Но его отъезд все равно стал для меня полной неожиданностью. А потом я заболела, и все пошло вверх тормашками. Я не хочу его оправдывать, но если бы я не заболела, то смогла бы пережить это без особых потерь.
– Джули, но почему ты не сообщила нам, что он занимается ерундой? – с нотками упрека в голосе обратилась ко мне Хана.
– Я подумала, что у него обычный перелом среднего возраста. Как правильно это называется?
– Кризис? – вопросительно посмотрел на меня отец Лео, явно удивленный тем, что я могла забыть такое слово.
– Я думала, что он пройдет сам собой, – продолжила я. – У меня и в мыслях не было, что Лео не вернется. Или что мне будет стыдно отвечать на вопрос о том, как долго уже находится в отъезде мой муж. А потом я оказалась доведена до этого животного состояния. Он прислал детям на Рождество свечи и джем. На посылке стоял индекс Нью‑Гемпшира. Адреса не было.
– Животного состояния, – с горечью повторила Хана. – Но ты ведь не виновата в том, что заболела. Ты же решилась рассказать все Кейси? Почему не стала делиться с нами?
– Только потому, что она поддерживала меня. Вы понимаете. Я думала, что все обойдется. – Я чувствовала себя такой уставшей, что слова давались мне с большим трудом. Веки у меня словно налились свинцом. – Сначала я полагала, что на меня так действует его отъезд. Что я попала в водоворот эмоций и не могу из него выбраться. Затем я решила, что у меня грипп. А когда узнала всю правду, то оказалось, что я должна рассказать вам так много… Я не в силах была это сделать. В конце концов, у меня оставалась еще гордость.
– Гордость здесь ни при чем, Джулиана. Ты создала нашему сыну домашний уют и подарила ему детей, а нам – внуков. Ты не специально заболела, чтобы вызвать сочувствие у Лео, – запротестовала Хана.
– Только посмотри на себя. Ты по‑прежнему работаешь. Джулиана, нам надо обязательно сменить банк и закрыть все ваши общие текущие счета, – настоятельно произнес Гейб‑старший.
– Я так и сделаю, папа. Работа… я не герой. Сейчас я действительно ее делаю, – сказала я. – Но вначале за меня ее делали Кейси и Гейб. Они писали для моей публики, то есть рубрики. Представьте себе, они оказались лучше, чем я… На их письма были такие отзывы, что мне предложили войти в штат синдиката. Все благодаря Кейси и Гейбу. Они такие молодцы. Мне так жаль, папа. Я знаю, что не должна была называть его в вашу честь. Евреи не называют детей в честь живущих и здравствующих.
Он только отмахнулся в ответ, сбитый с толку моим быстрым переходом от одной темы к другой.
– Мой отец умер, когда мне было семь. Я всегда считал, что ты назвала мальчика в его честь – он тоже был Габриэль. В нашей семье каждый второй Габриэль. И с какой стати тебе сейчас об этом вспоминать? Нам надо найти способ отвадить Лео, от денег семьи. Хана, до чего мы дожили? Лео приносит вред своей собственной семье.
– Вы были так добры ко мне, – устало произнесла я, положив голову на руки. – Поэтому я вспомнила об имени. Лео не уехал бы, если бы я проявила больше понимания.
– Не смеши меня, – сказала Хана. – Джулиана, послушай меня. Мы всегда знали, что ты идешь в ногу со временем. Ты человек современный и самодостаточный. Но семья требует дисциплины. Каролина хотела уйти в девять тридцать вечера! Она говорит, что мать позволяет ей выходить из дому в такое время.
– Да нет же. Просто я не в силах ей запретить. Пока нахожусь в таком состоянии.
Я вся сжалась, оттого что вынуждена была признать свою несостоятельность как мать.
– Я так и заявила ей: «Мисс, вы забываетесь». Я сказала ей, что она пользуется моментом. Что она без понимания относится к тому, как складываются обстоятельства. Но ситуация переменится, – заверила меня Хана.
– Она лежит, как зомби, – вставила свое слово Каролина, внезапно появляясь в кухне. Уперев руки в бока, она всем своим видом выражала недовольство. – Она даже не встает. Я сплю! Ха‑ха! Так почти каждую неделю!
– Но это же не так, Кара! Как тебе не стыдно?! – закричала я.
– Правда! Правда! Если Кейси не появляется, мы питаемся сухими завтраками. У Мариссы я по крайней мере, могу съесть гамбургер.
– Но разве твоя мать всегда была в таком состоянии, Каролина? Разве до этого она не выглядела, как модель? – Каролина хмыкнула, и Хана продолжила: – Разве ты можешь упрекнуть ее в том, что она делает это нарочно?
– Но она могла бы хоть немножко заставить себя, – произнесла Каролина, отходя к двери.
Она была похожа на барышень, которые наводняли вечером улицы и на которых мы смотрели с заднего сиденья автомобиля. Золотые тени. Длинные ноги. Короткая юбка. Такая короткая, что ее могла бы надеть Аори. Каролина была в ярости.
– Я думаю, что она могла хотя бы попробовать то лекарство, которое, как говорит Кейси, ей прописал доктор. Могла бы… Она могла бы.
– Закрой свой рот, Каролина, – решительно оборвал ее отец Лео. – Быстро смой эту мазню со своего лица и марш в кровать.
Каролина была шокирована, так как дедушка никогда в жизни не позволял себе разговаривать с ней в таком тоне. Кара не ожидала подобного поворота событий и от неожиданности повиновалась.
– И не забудь постелить себе и Аори на полу, потому что нам с бабушкой нужны твердые матрацы.
Из холла послышался рев:
– Я должна спать на полу?!
– Фу ты, ну ты. – Гейб‑старший лишь пожал плечами. – Нам нужны кровати, и мы будем спать здесь, пока ваша мама не поправится.
Я проснулась, как от толчка, осознав, что вырубилась прямо за столом.
– А тебе пора спать, – твердо сказала мне Хана, помогая подняться на ноги. – Мы все решим: как быть с деньгами, с лечением и с домом. Гейб, как ты говорил?
– Командный поиск.
– Да, это те люди, которые помогают разыскивать пропавших, – объяснила мне Хана.