Голубая звезда Бориса Зайцева.

Образ звезды в романе «Голубая звезда» вводится после лаконичного описания жизненного пути Христофорова: «много раз уже в его бродяжной, нескрепленной жизни приходилось ему гостить и жить у разных людей. Он знал, как берут свой чемоданчик и являются под благосклонный кров».

«Христофоров шел с непокрытой головой. Ночь была синяя, прозрачная и теплая. На востоке светлело. Там виднелась крупная, играющая звезда. Христофоров поднял голову. И тотчас увидел голубую Вегу прямо над головой. Он не удивился. Он знал, что стоит ему поднять голову, и Вега будет над ним. Он долго шел, всматриваясь в нее, не надевая шляпы» (4, 278).

В этих словах все сказано. Все, что будет звучать дальше, только лишь развитие заданного мотива. Вега как нечто единственно родное Христофорову, член семьи, о которой в романе не сказано ровным счетом ничего… Это и мать, заботящаяся и оберегающая, и жена, готовая всегда поддержать. Она – талисман, сопровождающий героя повсюду. Она – та единственная, перед кем он открывается практически полностью, что символизирует снятая и так и не надетая в ту ночь шляпа.

Как всегда в произведениях Зайцева, все то, что вызывает у самого автора светлые и добрые чувства, окрашено им в голубые и золотые оттенки. Это и монастырь, «глядящий золотыми глазами из дубов» в «засиневшем лесу» (4, 289) (а, как известно, Зайцев был глубоко религиозным человеком, в его произведениях нередко можно встретить глубоко христианский мотив). Это и впечатления от атмосферы, в которой проводились потрясшие воображение Христофорова лошадиные бега: «открылся вольный свет, голубой воздушный простор» (4, 300). «Голубоватый отблеск» Христофоров видел в глазах любимой Машуры и в милой беззаботной Лабунской, которые так ему нравились и с которыми ему так легко было найти общий язык. Сам Христофоров (образ которого можно даже сопоставить с князем Мышкиным - или князем Христом - Достоевского, ведь даже фамилия зайцевского героя созвучна со святым именем Христа), столь дорогой писателю персонаж, также голубоглазый. Поэтому неслучайно то, что в качестве путеводной звезды Христофорова Зайцев выбирает именно голубую Вегу.

На протяжении романа мы ясно улавливаем доброе отношение Зайцева к Христофорову: умиление тем, как по-детски приветлив его открытый взгляд, восхищение естественностью, которым одаривает автор окружающих Христофорова персонажей («Он странный, но страшно милый. И страшно настоящий, хотя и странный» (4, 285), «Вы, по-моему, очень чистый и не такой, как другие…» (4, 310-311), «Вот, младенца этого обучу этому ремеслу!» (4, 325)). И читатель так же, как и герои романа, поддаётся симпатии Христофорова, и это неудивительно. «Христофоров курил, слегка наклоняясь над перилами. Внизу бездна – далёкая, тихая улица; ему казалось, что сейчас всё мчит его какая-то сила, от людей к людям, из мест в места.,,Всё интересно, все важно, - думал он, - и пусть будет всё’’. Он вдруг почувствовал неизъяснимую сладость – в прохождении жизнью, среди полей, лесов, людей, городов, вечно сменяющихся, вечно проходящих и уходящих.,,Пусть будет Москва, какой-то Ретизанов, кофе на заре, бега, автомобили, Анна Дмитриевна. Это всё жизнь’’» (4, 295) - разве можем мы остаться равнодушными после этих слов? Ведь мы словно чувствуем, что, окажись мы рядом с этим излучающим жизнелюбие и благодушие человеком, мы обязательно полюбимся ему. Просто он любит всё, что его окружает, и своей любовью он способен приносить добро. Точно Иисус, озаряет он лица героев романа; подобно Вифлеемской звезде, озаряет Вега путь ему и всем, кто его окружает (вспомним, как он посоветовал, будто проповедник, Лабунской уехать в Европу, хотя это должно было сопровождаться страшным горем приятеля Христофорова Ретизанова, или как он одним только своим появлением в жизни Машуры натолкнул девушку на мысль о то, что разрыв помолвки с Антоном освободит её).

Вот отрывок из одного ночного диалога Христофорова с Машурой (4, 286-287):

- Это что за звезда? – спросила она громко. – Вон там? Голубоватая?

- Вега, - ответил Христофоров.

- А!.. – протянула она безразлично и пошла в глубь сада. Сделав небольшой тур, вернулась.

Христофоров стоял у входа, прислонившись к колонне.

- В вас есть сейчас отблеск ночи, - сказал он, - всех ароматов, очарований… Может быть, вы и сами звезда или Ночь…

Машура близко подошла к нему и улыбнулась ласково.

- Вы немного… безумный, - сказала она и направилась в дом. С порога обернулась и прибавила:

- Но, может быть, это и хорошо.

Машура не скрывала, - она тоже была взволнована. Весь этот разговор был неожидан и так странен…

Так звезда оказалась своеобразным указателем двух людей друг на друга. Оказавшись замеченной Машурой, она выявила человека, духовно близкого Христофорову, человека из его мира. Оба они почувствовали таинство этого «звездного откровения», свою крепкую связь, освященную ночным мерцающим небом… Немного позже Христофоров скажет Машуре: «У меня есть вера, быть может, и странная для другого: что эта звезда – моя звезда-покровительница. Я под нею родился. Я ее знаю и люблю. Когда ее вижу, то спокоен. Я замечаю ее первой, лишь взгляну на небо. Для меня она – красота, истина, божество. Кроме того, она женщина. И посылает мне свет любви. В вас часть ее сияния. Потому вы мне родная. Потому я это и говорю» (4, 338).

Можно даже сказать, что автор, делая образ звезды центральным в романе, позволяет себе немного поиграть им. Он говорит о безутешно и безнадёжно влюбленном спирите Ретизанове: «В то время как звезда его укладывала чемоданы, чтоб начать светлое и бездумное странствие, гении дали радостнейшие советы. Ретизанов лежа бормотал что-то, мечтал, и его душа была полна счастия и надежды» (4, 370). Зайцев направит путь талантливой танцовщицы Лабунской в Европу, оставив Ретизанова в одиночестве в родной Москве. Сравнивая героиню со звездой, автор подчеркивает неприкасаемость, недоступность, самодостаточность этой женщины. А также он указывает на бесценность этой женщины для блаженного Ретизанова и на свое несколько ироничное отношение к этому герою. Зайцев ставит наивного, верящего в каких-то своих, одному ему известных «гениев» наивного Ретизанова рядом с всепонимающим и всепринимающим Христофоровым. Нетрудно догадаться, кто из них автору более симпатичен. Поэтому в сравнении с вдохновительницей Христофорова Вегой выражение «звезда Ретизанова» кажется нам несколько несерьёзным.

Наиболее полно отношение самого автора к голубой Веге отражается в самых последних строках романа. «Христофоров лег на землю. Долго лежал так, опьяняясь вином, имени которого не знал. Сердце его билось нежностью и любовью, раздирающей грустью и нежностью. Голубая бездна была над ним, с каждой минутой синея и отчетливей показывая звезды. Закат гас. Вот разглядел уж он свою небесную водительницу, стоявшую невысоко, чуть сиявшую золотисто-голубоватым светом. Понемногу все небо наполнилось ее эфирной голубизной, сходящей на землю. Это была голубая Дева. Она наполняла собою мир, проникала дыханием стебелек зеленей, атомы воздуха. Была близка и бесконечна, видима и неуловима. В сердце своем соединяла все облики земных любвей, все прелести и печали, все мгновенное, летучее – и вечное. В ее божественном лице была всегдашняя надежда. И всегдашняя безнадежность» (4, 377-378).

Альфа созвездия Лиры, голубой гигант Вега имела огромное значение не только для героев романов, повестей и рассказов Бориса Зайцева, она была очень дорога и самому прозаику.

Много лет прожил он в эмиграции, сначала в Италии, затем – во Франции. Однако, сохранив в себе глубочайшую любовь и преданность Родине, он продолжал писать только о России. Наиболее ярко это отражается в письмах к его друзьям: «Мне хочется переучить всех французов, пусть по-русски говорят» (письмо от 31 декабря 1967 г. советскому литературоведу А. Храбровицкому) (4, 30).

Вега была для Зайцева отражением Родины в далёком Париже. Он писал об этом в одной из своих коротких повестей «Звезда над Булонью»: «Я и раньше по вечерам видел её, но уверен не был – сквозь городскую муть мелких звёзд её созвездия не различить. А теперь ясно: это она ведёт золотой параллелограмм, четыре как бы сестрицы и ещё одна сбоку, все вместе Лира, шестизначное созвездие. Его альфа есть голубая звезда первой величины **. Молодость неба, небесная дева Вега. Она ближе других и моложе, её свет в меньшее время до нас доходит, и он нежно-голубоват, в нём мир и успокоение.

Я видел её в России, в счастии и беде, сквозь ветви притыкинских (Притыкино – маленькое имение в Каширском уезде, купленное отцом Зайцева, в котором писатель провёл годы Первой мировой войны и которое очень любил и часто вспоминал до конца жизни, лип и из колодца двора Лубянки. Видел её в Провансе, близ пустынного монастыря Торонэ, где в лесу сохранилась тропинка, по которой св. Бернард ездил на осле в аббатство. В Париже я её потерял. Но вот в глухой утренний час она явилась мне вновь над Булонью» (4, 425).

«Тихие блики Голубой звезды сияют над творчеством и над жизнью Бориса Константиновича. Из всех, о ком я пишу в этой книге, только ему Бог послал ясную мирную старость, окружённую любовью близких (Зайцеву довелось увидеть своих правнуков. – А. Р.). Умер он блаженно, без страданий, уже в беспамятстве, что-то напевая» (З. Шаховская)… умер 26 января 1972 г. в Париже (4, 31).

Звезда Владимира Маяковского.