Пол и организация: долгие дебаты и актуальные тенденции
Урсула Мюллер
В этой статье дается краткий обзор феминистской дискуссии на тему "пол и организация" (первый раздел), после этого рассматривается "культурный поворот" в этой сфере (второй раздел) и на примерах показывается, чем оправдан перенос внимания на аспект культуры. Далее при обсуждении мер по обеспечению равноправия мужчин и женщин в организациях раскрывается стратегия дискурсивного обособления, противостоящая сегодня феминистским достижениям. Кроме того, описываются новейшие тенденции в этой сфере, в частности, то, как феминистский дискурс относится к такой реакции, а также тематика "утраты истории" и "институционального забывания", которым подвержены и современные публикации на тему "пол и организация". Четвертый и последний раздел посвящен новейшим публикациям на тему "пол и организация", там же обсуждается опасность "утраты истории" в феминологии и гендерных исследованиях1.
Бюрократическая организация и пол
Согласно Максу Веберу, центральным элементом бюрократического господства является его безличность. Сходное положение мы находим и в характеристике формальной организации, или администрации у Лумана: "Администрация нейтрализует личность как фактор принятия решений. В принципе важно не то, кто решает, а то, что решения принимаются строго по определенным общим правилам. Это ― глубинная характеристика цивилизационного процесса новейшего времени. Как наука, так и техника совершенно безразличны к тому, кто исследует или конструирует... Ту же безличность мы находим в юриспруденции... нам нужна не интуиция судьи, а точное исполнение законов. Это же справедливо и для администрации. Ее бюрократический, обстоятельный, формализованный, письменный стиль работы направлен на то, чтобы исключить влияние личного настроения, и моменты личной самооценки... не попадают в деловые папки" [1, S. 17].
|
|
Следует подчеркнуть, что современный тип бюрократического господства в смысле Макса Вебера надо понять как одно из великих достижений буржуазного общества: членами общества правят теперь исходя не из сословного состояния, личных отношений зависимости или милости властителя, а на основе равных правил для всех. Прогнозируемость, надежность процедур и формализованность нужно понять на этом фоне не только как выражение рационализации, являющейся предварительным условием и характеристикой самоутверждающегося индустриального общества, но и как защиту граждан от произвола властвующего2. Администрация в принципе обращается со всеми одинаково, по одинаковым правилам.
Согласно этому критерию формальной организации ― она функционирует независимо от индивидуальных характеристик ее членов как и ее "клиентов" и "пол" не должен влиять на действие в организациях, связанное с их целями.
Эта точка зрения не раз оспаривалась. Буржуазная концепция равенства была подвергнута развернутой критике не только с феминистских позиций3. Но здесь нас, скорее, интересует аспект, связанный с организациями. По поводу роли пола в бюрократических процессах принятия решений и действиях также справедливо, что формальный критерий может находиться в противоречии с повседневностью и, соответственно, с "правилами", по которым фактически происходит действие. Правда, "открытие" неформальных структур в трудовых организациях в 1940-х гг. привело к дифференциации перспектив. Однако "пол" в качестве возможного структурообразующего фактора оставался вне поля зрения. Лишь в 1970-х гг. феминистский дискурс начал развивать это направление.
|
|
Начало феминистской дискуссии об организации в новейшее время совпало с выходом в 1977 г. книги Розабет Мосс Кантер. Сегодня вряд ли найдется выступление или публикация о поле и организации, в котором так или иначе не ссылались бы на нее. Вероятно, это объясняется тем, что книга Кантер представляет собой смесь традиционности ― в духе концепции бюрократии Макса Вебера ― и первого указания, выражаясь современным языком, на создание в организации невыгодной для женщин гендерной дифференциации. Кантер отрицает имманентную бюрократическим структурам тенденцию к дискриминации женщин. Она признает наличие дискриминации женщин в организациях; но таковая основана не на гендерной дифференциации, а на дифференциации власти. Перейти к симметричному соотношению полов, по ее мнению, возможно, помогая женщинам достичь руководящих позиций. До тех пор, пока женщины находятся в положении меньшинства, принадлежность к женскому полу будет конструироваться как негативное различие. Проделанный Кантер анализ видимости перестройки ("tokenism"), как и ее меткие высказывания о "критической массе" ("critical mass"), основываются на тезисе, что гендерная дифференциация конструируется через дифференциацию власти, то есть через статус меньшинства. Анализ отношений между шефом и секретаршей показывает, что они включают личные и эмоциональные составляющие, противоречащие предполагаемой рациональности организации. По ее мнению, это иррациональный импульс, пережиток прошлого, который будет преодолен с продвижением женщин в организациях.
|
|
Другие исследовательницы на ранней стадии изучения этого вопроса зачастую приходили к противоположному выводу: маргинальное положение женщин является структурной необходимостью современного типа организации, который, таким образом, per se продуцирует неравное соотношение полов [см.: 5, в другом ключе: 6]. Отношения власти в организации понимаются здесь как выражение общественной организации гендера [7]. Отношения между шефом и секретаршей представляются парадигмальными для отношений между мужчинами и женщинами на рабочем месте, поскольку те лишь отражают общие различия в обладании властью между мужчинами и женщинами. С этой точки зрения, изменение такой ситуации возможно не через приобщение женщин к мужской власти, а через их отказ от подавления сексуальности в организациях и ее развитие [7]. Женщины должны ориентироваться на позитивные стороны гетеросексуальности и путем ре-эротизации преодолеть господство мужской рациональности. Как убеждены некоторые авторы, хотя и в разной степени [7, 8], веберовское понятие рациональности, лежащее в основе его концепции бюрократической организации как исторически превалирующей в Новое время, поясняет конструирование современной маскулинности.
Однако сейчас это противоречие можно считать оставшимся в прошлом; тезис о предопределенности гендерного неравенства структурой организации считается опровергнутым [9]. Изменению жизни женщин ― достижению равного уровня образования, равных профессиональных устремлений ― соответствует больший интерес исследователей к действиям, они уделяют больше внимания и культурному аспекту [10]. Новые исследования обращаются к роли микрополитики в организациях [11, 12], задаются вопросом о возможностях сокращения гендерной асимметрии путем парадоксальных интервенций [13], интересуются тем, какие тенденции повседневной практики на предприятиях указывают на преодоление "асимметричной гендерной культуры" [1], и таким образом делают постоянным предметом рефлексии гендерное неравенство в повседневной жизни организаций. При этом критический дискурс внутри гендерных исследований и феминологии критически вводится через его овеществление [14, 15] и методологически рефлексируется [16]4.
Инспирированная феминистками дискуссия об организации привлекла внимание к "гендерной субструктуре" организаций ("gendered substructure" ― Acker), которая, впрочем, еще ожидает детального анализа. Кроме того, представлениям об "организации" и "бюрократии" как монолитных блоках, в которых женственность всегда принижается и женщины всегда являются "жертвами" власти и иерархии, пришла на смену более гибкая позиция [18, p. 16]. Например, представляется вполне возможным, что какие-то части организации отказываются от подхода равных возможностей в кадровой политике, в то время как другие предпочитают такую политику, активно ее проводят или даже с энтузиазмом приветствуют [18]. Согласно этой точке зрения, каждая организация проводит "гендерную политику", сознает она это или нет. Последняя может быть элементом организационной инновации или же ― в традиционном, иерархизирующем варианте ― блокады инноваций [19].
2. "Культурный поворот" в исследованиях организации?
По мнению Карин Готшаль (Gottschall), в настоящее время центр интересов исследователей трудовых отношений, занятых женским вопросом, смещается. В общих чертах она описывает эти перемены как переход от структуры к действию, от аспекта господства к конструированию смыслов и характеру легитимации, от понятия работы как целенаправленной деятельности к взаимодействию в смысле опосредованной символами коммуникации, от общественного разделения труда к "бессознательному процессу" повседневности, от соотношения производства и воспроизводства к социосимволической репрезентации. Готшаль справедливо задает вопрос, адекватна ли эта переориентация состоянию объекта исследований. Мы можем сформулировать его и по-другому: как теоретическая концепция соотносится со структурным изменением предметной области, в данном случае - гендерных отношений и общественной организации труда? Согласно Готшаль, при такой переориентации остаются без внимания некоторые важные элементы трудового процесса, например, материальная сторона и изменения средств и объектов труда. Впрочем, она видит в переходе к ориентированной на культуру концепции и новые возможности, связанные с изучением аспектов, ранее остававшихся без внимания феминологии. Точка зрения, согласно которой гендер можно трактовать не только как качество работников, которое они привносят в ситуацию работы, но и как нечто, что включено в структуру ситуации через интерпретации работниками их работы и что постоянно активируется (или может быть активировано) в их взаимодействии, представляется релевантной. Эта позиция в некоторых случаях способна объяснить инерционность структур лучше структуралистских аргументов (например, когда речь идет о связи занижения заработной платы женщин с идеологиями женственности и материнства).
Наметившийся кризис структурных и поведенческих подходов в стратегии (мэйнстрима) междисциплинарных исследований организаций в 1980-х годах предоставил концепциям организационной культуры возможность занять важное место в этой сфере [20]. Наряду с этой тенденцией в самой науке не следует упускать из виду и изменение реальности: "японский шок" западных индустриальных наций, вызванный тогдашним уровнем производительности японских фирм, привлек внимание к культурным элементам [21]. Отход от структурного детерминизма или предостережение перед ним являются, если грубо обобщить, общими для мэйнстрима и феминистской дискуссии об организациях. Мне, однако, кажется уместным предостеречь от использования культурного детерминизма при построении теории, особенно при интерпретации результатов исследования.
К примеру, в работе Сильвии Жерарди [22] на основе нескольких case study дифференцированно анализируются различные культурные способы реакции организационной среды на включение еще "непривычной" для нее женщины, а также стратегии самих женщин, позволяющие не только справляться со средой, но и создавать ее посредством собственной деятельности. Но вывод разочаровывает: организации, сколь разными бы они ни были, в конце концов утверждают себя как мужской мир, - как то и предполагала автор. Женщины - лишь пассажиры в этом мужском мире (как гласит и название работы), и здесь на их долю пока выпадает мало счастья. Этот вывод удивляет постольку, поскольку Жерарди в своих рассуждениях использует популярные и в сфере изучения организаций постструктуралистские доводы, то есть обращается к децентрализации власти, ее продуктивным воздействиям, полицентричности действия, мультиперспективности действующих субъектов и динамизации гендерной дифференциации. Но все это многообразие оказывается замкнутым на упрощенную и абсолютно детерминистскую схему5.
Похоже рассуждает и Джулия Еветс [23] в своем исследовании женщин, занимающих руководящие должности. В изучаемых ею сферах занятости, прежде всего в области естественнонаучных и инженерных исследований, обнаруживается масса примеров, когда женщины-руководители должны бороться с культурными барьерами, которые пытаются помешать легитимации их претензий на руководство. Однако для этого тезиса не находится полученных непосредственно автором эмпирических подтверждений. Гораздо больше внимания уделяется мнению опрашиваемых, которые, как правило, не располагают собственным опытом взаимодействия с женщинами-руководителями, а просто заняты в естественнонаучной и инженерной сфере. Они выражают свои предположения о том, какие сложности должны были бы испытывать женщины, выполняющие функции руководителей в этой области. Таким образом, эти высказывания основываются на рассмотрении предположений об обобщенных третьих [15, 24]. Здесь, как и во многих других публикациях, речь идет о культурных противоречиях, с которыми сталкиваются женщины-руководители; однако это утверждение в большинстве случаев связано лишь с противоречиями, которые действуют на женщин или внутри них, но не с теми, которые эти женщины сами отмечают как характерные для других или для структур.
Здесь стоит обратиться к аргументации Кирш-Аувертер [13, 25]. Она указывает на тот факт, что в настоящее время политика равных возможностей и другие нацеленные на гендерную симметрию стратегии выявляют противоречия в институциональных структурах и культурах, сокрытием которых эти структуры ранее занимались; их сокрытие до сих пор было необходимо и полезно для поддержания собственной интерпретации организации. Женщины-руководители, подобно стратегиям достижения равноправия, выступают в культуре организации катализаторами, вызывая очередное проявление явных и латентных ожиданий в отношении женщин окружения, в котором доминируют мужчины, например из собственного опыта в [1], тж более общее в [26]. Одновременно они представляют собой вызов и основание для изменения гендерных аскрипций в отношении личностей, позиций и задач.
В такой аргументации как у Кирш-Аувертер женщины в "нетипичных" сферах занятости или статусных позициях рассматриваются как активные субъекты. Они не просто "подвергаются" воздействию враждебного мужского мира, сталкиваются со структурными границами (например, с ограниченной сочетаемостью семьи и работы) или страдают от открыто пренебрежительных представлений о женщинах их коллег и начальников. В большей мере они проявляют себя субъектами с культурно-иновативной стратегией, даже если она вовсе не осознается ими, а результирует из логики ситуации. Они раскрывают то, что "пол" до сих пор был в высшей степени важным, но в большинстве случаев негласным критерием для занятия должностей, и таким образом доводят до абсурда меритократическую идеологию организаций. Они обозначают начало "восприимчивого к гендерному аспекту, рефлексивного анализа критериев квалификации, процесса приписывания квалификации... и создания репутации" [13, p. 53]. В этом смысле можно понимать политику равных возможностей как культурную инновацию, направленную на структурные изменения в направлении "гендерной симметрии".
Что касается дискуссии о соотношении "структуры" и "культуры", мне представляется весьма плодотворным вслед за Halford, Savage и Witz [27] видеть в сегодняшних структурах своего рода осадок, остаточный результат более ранних столкновений, в котором определенным образом "хранятся" прежние позиции (?Handlungsfaehigkeit). Повседневная жизнь в организациях обусловлена этими результатами и становится своего рода реактивом, позволяющим временным "победителям" перевести свой успех в более долговременную форму, так что достигнутые преимущества могут быть снова и снова актуализированы. Но в большинстве случаев в сегодняшних комплексных организациях не существует однозначных победителей или победительниц, и результаты зачастую противоречивы. Самые разные группировки могут заново проинтерпретировать прошлое и актуализировать однажды сданные позиции. В рамках этой точки зрения можно исходить из тесной взаимосвязи культурных и структурных изменений. Правда, и здесь следовало бы предостеречь от детерминизма; часто предполагается, что культура организации меняется в результате изменения ее структуры. Однако новые структуры, безусловно, могут некоторое время опосредствоваться прежними культурными образцами толкования, если те, например, представляются доминантным группам полезными и выигрышными для них в повседневной жизни организации [28, р. 123; 29, р. 193]. И наоборот, изменение культуры организации может способствовать признанию участниками измененных структур, а также подготовить эти изменения, но далеко не всегда вызывает их.
Arlie Hochschild [30] в своем новом исследовании некоего работодателя, проводящего ориентированную на семью политику, рассматривает тот поначалу вызывающий удивление факт, что на этом предприятии мало кто из сотрудников (как женщин, так и мужчин) пользуется предложенными возможностями сокращения рабочего времени и т.п. Анализируя этот кажущийся парадокс, она приходит к увлекательным выводам6. С другой стороны, сегодня в литературе представлены и такие случаи, когда предоставленные организациями возможности совмещения профессиональной занятости и семьи входят в культурные образцы толкования как повышающий продуктивность фактор.
Льюис на примере ориентированной на семью политики организаций рассматривает два основных препятствия, которые могут помешать культурным переменам в организациях [31]. Эти рассуждения могут быть весьма плодотворными и для политики, направленной на гендерную симметрию в организациях. Эти препятствия, по Льюис, связаны:
1. с ощущением правомочности притязаний (entitlement);
2. с социальным конструированием времени, производительности и обязательности.
Первый барьер возникает тогда, когда ориентированная на семью (или нацеленная на гендерную симметрию) политика понимается не как законное основание, а как поблажка. В таком случае эта политика не вызывает изменения культуры организации. Поблажка группе, которая не может соответствовать "нормальным" требованиям (условиям карьерного роста), безо всяких усилий интегрируется в существующий модус рефлексии и становится поводом для его изменения. Льюис констатирует, что представители целевой группы ориентированной на семью политики, а большинство из них - женщины, чаще считают адекватной артикуляцию семейных требований, чем мужчины [31, S. 15]. Однако они совсем не обязательно чувствуют себя вправе требовать или претендовать на создание условий для совмещения семьи и работы наряду с равными карьерными шансами. Здесь проявляется интересный аспект, а именно, какие масштабы для равенства задают сами женщины и какие им предоставляются (о "частной" сфере задания масштабов см. также в [32].)
Второе препятствие часто обнаруживается в разнице оценок между менеджерами- мужчинами и женщинами, занятыми на неполный рабочий день. Их оценки мотивации к работе и обязательности явно различны. Мужчины-менеджеры придерживаются мнения, что такая женщина не все может делать одинаково хорошо. Они убеждены, что сокращенный рабочий день означает и сниженную мотивацию. Женщины с сокращенным рабочим днем, напротив, связывают с этим обстоятельством более высокую мотивированность и производительность труда. Именно они привлекают внимание к тому, что приравнивание длинного рабочего дня к высокой производительности, обязательности и высокой личной мотивации является конструктом [31, S. 18]. Мужская модель представляет собой своего рода игру с нулевой суммой (Nullsummenspiel) обязательности: человек в этой модели может предоставить лишь ограниченное количество обязательности, и лишь один раз может его распределить [31, S. 18].
Таким образом культуры, в том числе культуры организаций, отличаются друг от друга среди прочего тем, в какой степени они допускают баланс обязанностей [31, S. 19]. Те, которые допускают высокую обязательность относительно нескольких различных ролей, порождают, по Льюис, низкий уровень стресса и высокую энергию. Другие же, которые выделяют более или менее легитимную обязательность, порождают стресс, страх, смущение и ощущение ограниченности времени и энергии (Льюис, ссылаясь на Marks 1994 [33]. Вопрос, можно ли согласиться с этим тезисом в таком виде, пока оставим открытым. Так, многократную нагрузку работающих матерей, очевидно, нельзя просто так перевести или трансформировать в продуктивный "баланс обязанностей"; конечно, уже Бекер-Шмит (Becker-Schmidt) и другие [34] указывали на то, что напряжение между различными обязательствами может содержать и продуктивные моменты (к примеру, "стойкость"). Все же следует отметить, что проблемы сочетания семьи и работы, будучи переведены во внутренний организационный процесс, который можно назвать "ориентированная на семью политика", могут конструироваться не обязательно как Nullsummenspiel, но и как "игра с обоюдным выигрышем" (win-win solution). Учитывать неоднородность персонала выгодно в экономическом отношении, как считает Льюис [со ссылкой на 34]. Учитывающие семейные интересы стратегии могут способствовать этому. Сотрудники, которые лучше контролируют возможности исполнения своих семейных обязанностей, менее подвержены стрессам и работают более продуктивно. В исследовании Bailyn и др. [35] был выдвинут тезис о том, что культурные убеждения, осложнявшие интеграцию профессиональной занятости и семьи, сказывались скорее негативно и на положении фирмы. Системные интервенции и инновации, разработанные совместно менеджментом и рабочими группами сотрудников, приводили к лучшим возможностям сочетания работы и семьи и одновременно к улучшению работы фирмы. Это касается, например, сокращения сроков поставок, роста качества продукции, работы с клиентами, - и это вопреки уменьшению размеров предприятия и растущей внешней конкуренции.
Из этих рассуждений можно вывести следующее: определенные культурные конструкты с негласными, но весьма эффективными гендерными коннотациями - как, например, приравнивание длинного рабочего дня к продуктивности, обязательности и высокой личной мотивации - в прошлом играли важную и продуктивную роль в организациях и сегодня еще принадлежат к ядру культурных убеждений, при этом уже изжив себя. Вопреки давно идущей и растущей интеграции женщин в сферу профессиональной занятости, по-прежнему господствуют стратегии интеграции женщин в сферу, сконструированную мужчинами и для мужчин, стратегии, вынуждающие женщин подстраиваться под этот порядок или легитимирующие выделение "мужских" и "женских" областей и форм деятельности. Получается, что женщины либо являются "социальными мужчинами", как сформулировала Джоан Акер [36], или же в результате протекающих в организации процессов становятся явным усиление гендерной дифференциации, в особенности доминирующей маскулинности. "Длинный рабочий день = высокая производительность = высокая обязательность =... = мужественность" может быть той возможной цепочкой, которая в феминистически инспирированной литературе 90-х гг. подробно обсуждалась и тем самым стала доступной для дискурсивного столкновения.