Множество вещей
Оглядываю количество присутствующих вещей и понимаю, что, если даже я все это смогу упаковать, мне одной не унести упакованное. Что я делаю? Я навожу в комнате порядок. Вытираю пыль, выношу мусор, мою окна. Самое главное - я устраиваю сквозное проветривание. Я думаю о том, что вещи никогда не пропадут даром. Всегда найдется тот, кому они пригодятся, необходимо только поддерживать их в приемлемом к употреблению виде.
Корреляция на двести пятьдесят процентов! Виртуальная комната со множеством вещей находится в реальном доме напротив крыльца ясельной группы моего детского сада. Вход в комнату - на месте входа реального галантерейного магазина. У входа в магазин стоит реальная оранжевая телефонная будка, где, как я была абсолютно уверена в детстве, живет Чебурашка. Неизвестный науке зверь, слегка похожий на медвежонка. Этот дом - внешняя действительность, которую до сих пор можно потрогать руками. Он стоит в трех минутах ходьбы от детского клуба "Сигнал", где проходил семинар Центра исследования и коррекции человека. В этом доме жили знакомые моей мамы: семья из трех человек. Главу семьи звали Геннадий, он много лет работал начальником телефонной службы Индустриального района. Теперь ему не д о лжно быть на этом свете. Говорят, он умер от сердечного приступа. Но, оказывается, он живет в самом темном углу моей памяти. Любитель мотоспорта. Балагур и дамский угодник. Светловолосый, светлоглазый денди в белом костюме и голубой рубашке. Так он был одет, будучи гостем на моей свадьбе. Точно в таком виде я обнаружила его за столиком в ресторане Майка, слева от экрана, на котором из-под лучей заката несется во мрак мотоцикл с невидимым седоком, неотвратимо теряющим газовый шарф. Мое сознание пощадило меня, показав лишь часть картинки. Я не видела тогда лица под дурацкой, совершенно не подходящей к стильному костюму, черной шляпе. Вместо формы - размытое телесное пятно, намек на вполне определенное значение. Я уловила знакомость картинки. Указателем был шейный платок, а под ним - виртуальная зияющая пустота в горле молодого Богослова. Вот он. Реальный человек, перевернувший мою жизнь с ног на голову в прямом смысле слов. Ускользавший от меня по лабиринтам сознания. Менявший маски и одежды. Но я нашла его, и теперь ему не оправдаться. Наступило время вынести мое решение.
Человек за спиной
Я маленькая. Летняя ночь. Я иду от моего дома вглубь двора и направо, по переулку. Я вижу дом за забором, вхожу в калитку палисадника, иду через темный двор по светлым садовым плиткам. Луна позади меня, в тумане, я не вижу ее света. Я точно знаю, в какой дом иду. Это дом доктора, который лечит глаза. Но зачем я туда иду? Пока не понимаю. Что-то хочу сказать ему... Или его жене... Может быть, позвать их куда-то... Не помню... Помню, что в этом доме, в кухне, стоит большая ванна, в которую можно наливать воду. В этом доме живет веселая собака по имени Кнопка. Я чувствую за своей спиной неясное движение. Вижу краем глаза, как мелькнула тень: кто-то спрятался за кустом черноплодной рябины, слева от меня. Когда я подхожу к крыльцу дома очень близко, уже ставлю ногу на нижнюю ступеньку, этот кто-то выскакивает из-за кустов и хватает меня поперек тела, зажимает мне рот и тащит прочь со двора. По дороге человек останавливается на несколько секунд, ставит меня на ноги и ловким, быстрым движением надевает мне на голову мешок. Я не могу ни кричать, ни сопротивляться, потому что очень хочу спать.
Я вспоминаю сейчас, что мне давали какие-то таблетки: "На, выпей, тебе приснится хороший сон." За долю секунды, пока мешок не поглотил мою голову, я успеваю увидеть молодого мужчину, хотя он прячется от меня: на его лицо до самых глаз натянут высокий ворот серого свитера с цветными ромбиками на груди: красным, белым, желтым и голубым. Каждый ромбик обведен светлой полосой. Между ромбиками, словно мостики, расположены по четыре черные полоски. На голове у мужчины - серый берет. Я помню холодные и прозрачные серо-зеленые глаза. Надо мной плывут шелестящие слова: "Ты что же это людей будишь, мать позоришь, собачье отродье?! Посидишь в сарае, успокоишься, тогда домой отведу." Темно. Кто говорит со мной? Кто тащит меня? Думаю, скорее всего, это – внешняя, реальная картина, замутненная действием лекарственного препарата. Сон-напоминание был таков. Я теперь вспомнила его абсолютно точно.
Я маленькая. Летняя ночь. Я стою на пустыре, где играла миру на скрипке (где, наконец, в реальной действительности, буквально на днях, городские власти начали строить дорогу и дамбу через овраг - 23.05.2005). Я одна. Я понимаю, что это место находится совсем недалеко от лестницы, ведущей вверх. Передо мной в ярком (очень ярком!) свете терракотовой луны, - деревце. Тонкое, изящное. Без листьев, но с крупными красными почками и малюсенькими бело-розовыми цветочками на самых кончиках ветвей. Я смотрю на него завороженно. Плато, на котором я стою, также - гладко отполированная терракота. Ярко-оранжевая, сияющая. То, что я вижу здесь, называется солнечная тьма или солнечный мрак. Я вижу словно сквозь цветной фильтр. Я чувствую, что сзади ко мне приближается некто. Он сразмаху втыкает в мое тело что-то не предназначенное для того, чтобы этим прокалывать оболочки, нечто, похожее на отвертку. Под левую лопатку, между ее нижним внутренним углом и позвоночником. Этот кто-то вращает отвертку по часовой стрелке, и всю меня, сколько меня есть, начинает выворачивать наизнанку. Я падаю через правое плечо назад себя, моя голова резко западает на спину, словно у меня нет костей позвоночника и мышц, а есть только мягкая оболочка шеи. Когда я налегаю всем телом на того, кто так сильно мучает меня, я думаю о том, что непременно нужно увидеть, кто это такой. Мой взгляд на этого человека отбрасывает меня в обратную сторону с такой силой, что я падаю и ударяюсь затылком о плоский камень, на котором я стояла, играя на скрипке. Камень, который вознес меня над землей. Я ударилась так сильно, что совершенно не чувствую боли. Я помню, что обязательно должна понять, кто передо мной. Я запоминаю. Мужчина. Черная широкополая шляпа, черный плащ. Он похож на разбойника, крадущего детей, мучающего детей в темных мешках и уносящего их далеко от дома, к чужим людям. Таких разбойников называют компрачикосы. Я старательно запоминаю его. Он знает об этом. Он подходит ко мне, поворачивает меня на левый бок, вцепляется своими узкими длинными пальцами в крестец и начинает тянуть связки позвоночника на себя, вращая то вправо, то влево - словно хочет достать из земли гриб, не применяя ножа, так, чтобы остались нити грибницы и на грибной ножке, и в моей земле. Он молча говорит мне, наклонившись низко к моему правому уху: "Может быть, довольно, детка? Достаточно играть в прятки! Куда это ты отправилась одна?" - "Отпусти меня, - говорю я. - Мне больно." - "Разве это больно? Это всего лишь неприятно. Больно будет тогда, когда ты уйдешь отсюда. Обратной дороги нет!" - "Неправда," - говорю я. "Так ты еще и упрямая? Тогда тебя можно не жалеть. Ты как раз то, что надо. Ты уже знаешь, зачем идешь?" - "Я ищу путь из конца в начало. Отпусти меня." - "Так ты и есть Дитя, удивившее Тень?" - "Я ничего не знаю об этом." - "Тебе не нужно знать. Тебе нужно помнить. Придет день, и река повернет вспять." - "Я не понимаю тебя. Я очень тороплюсь. Отпусти меня." - "Отпускаю." Черный мужчина пользуется своей правой рукой, словно ключом зажигания, словно релейным переключателем. От его последнего движения меня закручивает, как в центрифуге. Я вращаюсь до тех пор, пока не перестаю осознавать, кто я, и что со мной происходит. Я - одна моя мысль, единое точное направление. Это из меня невозможно извлечь никакими способами. "Не передумала?" - спрашивает он меня. У меня кружится голова, я отвечаю еле слышно: "Нет, не передумала." Тогда он снова поворачивает свои пальцы-щипцы, я сопротивляюсь изо всех сил. Это противодействие между нами напоминает мне заводную игрушку с ключиком. Пружина моего сопротивления, сжатая до предела, устремляется, наконец, вперед и выбрасывает меня обратно на белый свет.
Что-то интересное я увидела в глазах этого персонажа. Точнее, в правом его глазу. Надо припомнить. Чуть ли не знаменитую пару: 69. Точно так. В йодно-фиолетовом поле - хлорный зеленый квадрат, внутри которого расположены эти цифры.Периметр квадрата - вибрирующие световые волны, внутри которых расположена резко выраженная темно-синяя с зеленоватым блеском, т.е. цвета индиго, линия-ось. Цифры 69 отображают число такой же зеленой природы. Эта картинка напоминает мне об осциллографе, но более того - о монтаже звука в компьютерной программе sond forge. Кроме того, я всегда не любила собирать грибы, если мне приходилось это делать, я их "вывинчивала" из земли по часовой стрелке. "Что ты делаешь? Это неправильно, - говорили родители. - Ты так всю грибницу порушишь." Но я почему-то была уверена: делать нужно именно так. Собирание грибов в лесу и рыбалку при помощи удочки я до сих пор воспринимаю как кощунство, издевательство над живым существом, хотя очень люблю и грибы, и рыбу. Когда-нибудь я пойму и это. В данный момент я совершенно точно знаю о том, что 69 - то же, что и греческий Великий Гермафродит, то же, что звездное скопление под названием Сетка, центром которой является звезда девятой величины, подобная Солнцу. Наука современности дала этому шифру сознания новое имя - ретикулярная формация, но расположила ее только внутри черепной коробки, в стволовых структурах мозга. В действительности, она - многомерное и объемное образование, которое способно развиваться в течение человеческой жизни. Все зависит от того, насколько старается жить ее обладатель. Ее символами являются - подземные и наземные электротранспортные пути, телевидение, радио, сотовая связь и Интернет. И, наверняка, кое-что еще, о чем я пока не знаю достоверно, но уже давно и надежно догадываюсь.
Пожар
Картинки плывут рекой. Мне дурно от этих воспоминаний. И пальцы бегут по клавишам быстрее, чем я успеваю идентифицировать образы. Вот снова ночь, я лежу под забором, точнее - спиной к нему, на левом боку, свернувшись калачиком. Меня сильно тошнит, тело мое корчится и вздрагивает. Я хочу поднять голову, но не могу. Между досками забора появляется холодный, влажный собачий нос, он тычет меня в левую руку, обнюхивает. Вот собака облизывает мою руку, осторожно покусывает мои пальцы и локоть, дышит мне в ухо, шевелит своим дыханием мои волосы. Вот я стою в проеме калитки во дворе соседнего дома. Я крепко держусь за деревянные перекладины, но не чувствую верной опоры под собой, шатаюсь вперед-назад. Вот я возле собачьей конуры. Вот внутри ее. Вот собака - овчарка, она всегда на цепи, она лежит снаружи конуры, поперек лаза. Вот утро, я и Туман, который угрожающе рычит на кого-то, потом бросается, ощерившись, вперед. Лязгает цепь, и клацают зубы. Раздаются крик и ругань мужчины, звук удара или выстрела, не пойму. Собака взвизгивает и жалобно скулит, упирается лапами в землю, но ее силой оттаскивают в сторону. Мужчина заглядывает внутрь и громко говорит: "Здесь она, куда ж ей еще деваться? Говорил ведь вам - далеко не уйдет! Ну-ка, вылезай, малая, ты чего там сидишь? Поспала и будет, утро на дворе!" Звуки и свет нестерпимы до рвоты. Мысленно я цепляюсь пальцами рук и ног за стенки собачьего домика. Я не хочу, чтобы меня доставали из него. Почему-то я не могу говорить: я трясусь всем телом при одной только мысли о произвольном движении. Я вижу на улице молодую женщину, которая словно зовет кого-то. Я не знаю ее и не понимаю, что она говорит, и кому она говорит, но от того, что я ее вижу, я медленно оседаю на землю, из моего рта идет густая и соленая розовая пена, перемешанная с какими-то коричневыми хлопьями, тело выгибается дугой. Я не двигаюсь и в этот момент испытываю ужас. Кто меня достает из конуры? Милиционер в форме. Я верю ему и позволяю себя достать: в садике мне говорили, что милиция всех защищает, что дядя Степа-милиционер - друг всех детей. Я думаю, что это он пришел. Он мне говорит: "Я велел твоей маме.....[что-то не делать, - память пока не открывает мне эту дверцу, эта часть фразы выпала], и она мне обещала. Давай-ка я тебе помогу, вылезай тихонечко... Вот так, осторожно, головку не ушиби..." Возле подъезда моего дома стоит серо-зеленый милицейский "козлик" с синими полосами по серединам бортов и синей сиреной на крыше. Ватная тишина, сквозь которую я слышу оглушающее пение птиц.
Далее в памяти провал. Потом, помню, что очутилась в каком-то страшном сне. Я не могу ни шевелиться, ни дышать. Мое тело от головы до пят замотано во что-то тяжелое и очень колючее, шершавое. Мне кажется, что я - начинка в блинчатом пирожке. Я пытаюсь повернуть голову, оглядеться, чтобы понять, что происходит, и где я нахожусь, тут же испытываю трение грубых волокон, жгущих нежную кожу лица. Слышу: "Дай обмотать чем-нибудь, чтоб не раскрылось по дороге." Я не ощущаю себя в реальности. Слова кажутся мне бессмысленными. Мне не на что ориентироваться во тьме, поэтому я думаю, что сплю. У меня сильно болит затылок, мучительно ноют левый бок и правый пах. Любое движение головы, даже самое незначительное, причиняет ужасную боль. Мне хочется кричать. Я мычу в изнеможении. Потом слышу вдалеке судорожный женский всхлип и непонятный горловой звук. Страшнее этого звука вряд ли можно что-либо представить. В нем заключено отчаяние, сводящее с ума, заставляющее биться головой о стену в исступленном бессилии перед обстоятельствами. Плывет мужской голос. Я слышу вибрирующие звуки, словно отраженные дном некой металлической посуды, как если бы она была надета на мою голову. "Идиотка! Уйди отсюда! Пошла вон, говорю, с...! Какая "Скорая"? За решетку хочешь?! Даже если она жива ещё, она все - равно умрет! Ты посмотри, что наделала ручками своими позорными, пианистка ё...! Ей уже ничем не поможешь, ты это понимаешь, нет?! Пошла на х.., говорю! Не трогай её! Ты ж не соображаешь, вообще! Лыка не вяжешь... Иди отсюда, говорю! Помогать? Чё помогать? Помощница, черт бы тебя побрал... Собирай вещи, неси в сарай."
Далее я вижу со стороны. Светловолосый мужчина в сером свитере перевязывает бечевкой ковровую дорожку, действительно, свернутую в рулон с подогнутыми краями. Мужчина сильно вспотел, челка липнет к его лбу, он прерывисто дышит. Руки его трясутся мелко. Он шмыгает носом. Дорожка недлинная, зеленая, с красными полосами по краям. Бабушка ее очень любит и стелет летом в гостиной, перед диваном. На полу возле буфета стоят туристические рюкзаки, набитые вещами. (Я прекрасно понимаю: это те самые рюкзаки, что я видела в сне о Годзиле, которая пришла за яйцом.) В одном я вижу мои игрушки, их немного. Они лежат сверху, на других вещах. Женщину, которая всхлипывает, я не вижу. Далее: мужчина на лестнице во мраке, он тащит рулон вниз, неловко стягивая его по ступенькам. Я смотрю на него и думаю: странно, рулон можно нести в руках или под мышкой. Почему он его волоком передвигает? И, вообще, ребенку внутри очень больно, потому что голова прыгает на ступеньках, и дышать неудобно, когда ноги кверху. На улице очень темно. Луна далеко за облаками. Тепло. Парит. Я вижу, как мужчина, втащив свою ношу в отрытые двери сарая, оставляет ее у подножия огромной чугунной ванны. Он закрывает дверь на щеколду, долго чиркает отсыревшими спичками, ругается шепотом, зажигает, наконец, свечу. Ставит ее в старую эмалированную кружку на край ванны, в левый, дальний от меня, угол. Кружку оборачивает куском газеты, чтобы свет был не слишком ярким. Он подтаскивает рюкзаки с вещами ближе к левой стене сарая. Я также вижу три матово-серые, оцинкованные алюминиевые канистры. Их высота - в мой рост. Мне говорил кто-то, что их нельзя трогать, в них черная вода, которая горит. Мужчина подходит к ванне, стоящей посреди сарая, вынимает из нее какие-то вещи. По-моему, это книги, газеты и журналы, перевязанные бечевками крест-накрест. Да, так. Затем он с заметным усилием поднимает дорожку-сверток, которая лежит почему-то не так, как он ее положил сначала, и кладет ее в пустую ванну, сверху накрывает чем-то. Брезентом, может быть? Нет, что-то другое. Не могу вспомнить. Потом, позже. Очень трудно называть словами то, что я вижу. Но я умею это делать, значит, - должна.
Далее. Мужчина накрыл меня куском толя. Этим материалом обычно покрывали крышу, чтобы спасти в дождь вещи, которые в сарае хранились. Я помню, как кто-то из старших мужчин нашего двора, колотил молотком по блестящим гвоздикам, вбивая их в тонкие рейки, надежно скрепляя основание и покрытие кровли. Я внимательно наблюдала, а потом предложила класть листы толя внахлест, хорошенько проколачивая гвоздиками и внутренний, и наружный края, чтобы наверняка не было течи. Вспомнила: дядя Миша! Дядя Миша покрывал крышу сарая! Он посмеялся и сказал: "Соображаешь, молодец. Кровельщицей будешь. Без работы никогда не останешься." Я ему говорю: "На крыше хорошо, но зимой холодно, ветер дует. А я певицей хочу быть." Дядя Миша: "Певицей тоже хорошо, но ручками мастерить обязательно научись." - "Я лепить умею." - "Вот, это ближе к делу. Меси тесто, лепи булки, да и пой себе всю дорогу! Не жизнь у тебя будет, а малина! И людям - радость и польза. Сама-то, небось, тоже булки любишь?" - "Люблю, нам в садике и пирожки тоже дают. Я с морковкой люблю. А как так - малина? В малине я как буду жить?" - "Ты, малая, вопросов много задаешь. Вот у тебя голова на плечах. Думай головой-то, думай. Ответы не на все вопросы есть." - "Так ведь ты мне сам сказал: жизнь, как малина. А я тебя не понимаю." - "Я и сам иногда не понимаю. Сижу на крыше, смотрю вокруг, только диву даюсь. Много люди говорят, а зачем говорят - сами понять не могут. Вон мамка твоя - науке учится, а тебя лупит, чуть не каждый день! Беда... Смотри-ка, толя у нас в обрез! Если внахлыст класть, - не хватит чуток, лысое место все - равно останется, как ни прикладывай. Геннадьевна, эй! Если хорошо крыть, так еще материала надо, метра полтора-два!" - "Крой, Миша, сколько есть, довезу на неделе!" Недостающий кусок бабушка, действительно, привезла на заводском ЗИЛе. Шофер сгрузил толь в сарай. Бабушка была очень рада тому, что скоро крышу починят окончательно. Ежедневно гремели грозы, заливали водой и наши, и соседские сараи через прохудившиеся за долгую зиму кровли. Дядя Миша курил "козьи ножки". Хорошо помню это. Вот он сидит на краю крыши, чуть поодаль от меня, дымит и прищуривается, поглядывает на солнце: "Гроза будет, натянет к вечеру. Й-эх! Люблю грозу в начале мая! И в середине... И в конце... Хорошо нынче грохочет, а, Шурка?! Боишься грозы?"...Вот тебе и привет! Откуда выпала вдруг эта Шурка? Ведь я пишу сейчас о себе как о себе. Шура Белкина - мой внутренний персонаж, больной образ потенциального самоубийцы со стороны моего внутреннего восприятия....Ой-ёй-ёй! Ой-ёй-ёй... Значит, все-таки - правда... Ведь я сама... всегда... всегда говорила, что доверяю себе... Я стремилась быть честной... Но как пережить это одной? Возможно ли делиться таким знанием? Возможно ли делать другим людям так больно?...Как горько! Как горько...
...Безутешно и разрушительно плакать в одиночестве... Я вспоминаю, что в возрасте от 15 до 16 лет начала пристально разглядывать сквозь небольшое круглое зеркало свои глаза, старясь, как можно дольше, не мигать и не отводить взгляда. Мысленно перебирала имена: "Анна? Нет, не Анна. Может быть, Евгения? Нет. Александра?...Александра... Это мне подходит." Помню, я проделывала подобное будучи замужем. Когда у меня было хорошее настроение, я говорила своему отражению: "Привет, Александра!" Я думала, что это милый пустячок, игра сознания, моя маленькая, совершенно безобидная, никого не касающаяся, тайна. В один из таких дней появились несколько строк на клетчатом листе бумаги:
И снова - нет...
Мое подобье в зеркале вздыхает,
Надеется, что вот и...
Снова нет...
Я думала: эти слова о чем?
О чем говорит вода,
Когда в нее входишь
И молча рукой проводишь
По гладкой спине волны?
Вода не считает время
Сутками и годами...
О, если бы для тебя
Оно было так безразлично!
Я думала: с кем я говорю в зеленых водах холодного Балтийского моря?
Горькая морская вода содержит в больших количествах соли магния. Я знаю, что свободные ионы Mg "бомбардируют" изотонические пластины, выстилающие морфологическую область - долину среднего мозга - и создают предельное контрастное освещение, подобное фотографической вспышке, что совершенно необходимо для копирования и преобразования в теплообменниках головного мозга генетической информации, сублимированной почечными канальцами в транспортные клетки крови, - попросту: ионы магния участвуют в физиологическом обеспечении процесса вспоминания во время сновидений. [Dolo - 1) палка с острым наконечником; пика; передний парус; 2) обрабатывать мотыгой или топором, тесать, нивелировать. Dolor - 1) ощущение боли, печаль, скорбь; 2) оскорбление, обида; 3) досада, негодование, чувство мщения, злоба; 4) страсть, патетика, грустный тон. Dolus - 1) хитрость, уловка, злонамеренный обман; 2) лукавство, коварство; 3) злой умысел; 4) козни. Dolomorf(ный) - острый: колющий, рассекающий плоть, т.е. - причиняющий боль, или "переднепарусный" образ. Ведущий в пространстве времени.]
Мама часто говорила, что сначала меня хотели назвать Мартой, но почему-то записали Юлией... Я не была Мартой. Ни секундочки. Мартой была моя кошка. Сначала меня никак не называли, просто говорили "девочка". Но я уже была Александра, Сашенька... в честь маминого отца, которого она очень любила, который бросил бабушку, мамину маму, и уехал с другой женщиной в Красноярск. Нет сумасшествия! Ниточка связалась. Я никак не могла понять взаимосвязь между Красным Яром и моим берегом в песчаных и цветных снах. Моя виртуальная родина совпадает географически с этими местами на Сылве. Да. Теперь я помню. Зычный бабушкин голос: "Оставишь Александрой - ноги моей больше в доме не будет." Вот почему бабушка оставила мою беременную маму с ее восьмилетним братом в своей квартире и ушла жить к новому мужу. Вот почему я не помню имени, которым меня называли воспитатели и дети в саду. Вот откуда происходит неподдельный интерес моей мамочки к анамнезам нервных заболеваний, амнезии, алексии и гипнозу. Вот откуда взялись в моем сне вещи, упакованные в туристические рюкзаки. Особенно удивительно было видеть в них мельхиоровую посуду. Ее начищенные и сияющие бока. Вот почему вокруг этих воспоминаний бесконечно крутилась беспечная фраза Ахматовой, причинявшая мне непонятную душевную боль, порождавшая сердечный трепет, словно в предвкушение неизвестной опасности. "На рукомойнике моем позеленела медь. И так играет луч на нем, что весело глядеть." Она - о рукомойнике, а я вижу и вижу серебристую круглую сахарницу в позеленевшем от сырости военном рюкзаке внутри сарая, у подножия ванны. Бабушка хранила в сарае свои вещи, подготовленные к переезду в новую квартиру, обещанную руководством завода.
Я сочувствую маме. Она абсолютно уверена в том, что я - до мозга костей материалистка, а потому меня невозможно убедить в том, что нельзя потрогать руками. Это внешнее впечатление - не более. Моя вывеска, причем, вывеска, придуманная собеседниками, но не мной. О многом сложно говорить вслух, не вызывая у слушателя недоверчивый взгляд и желание покрутить пальцем у виска. Я не люблю пугать людей, это не моя профессия. "Тебе жить проще, чем другим, ты не веришь во всякую чертовщину, хотя и Господь не призрел тебя. Смотришь на все со своей колокольни. Для тебя даже психи - особенные люди! Копаешься в помойке... Ты все хочешь объяснять разумно..." - говорит мама. Так. Есть, однако, небольшое и весьма основательное но: я объясняю себя самой себе. Это трудная и долгая работа, которая у меня хорошо получается, которая напрямую связана с моей основной деятельностью, которая требует постоянного пополнения актива знаний. Именно этот факт привел меня к сегодняшнему откровению. Иначе быть не могло: новое знание всегда требует предварительного уровня подготовки и непременно - отсутствия страха, наличия осторожности и осмотрительности. Чем далее, тем более. "И почему ты не стала филологом? Возишься столько лет со своей психологией, почем зря, - ни денег, ни славы!" - сетует пьяная мама. - "Девочка моя, родила я тебя на муку вечную! Ты столько перенесла и всё никак не поумнеешь! Ну, скажи, почему ты все делаешь так, как не надо делать нормальному человеку?" Почему? Потому, что не вижу разницы между психологией, филологией, физиологией, философией, математикой, химией, равно как и между прочими науками, а также - ремеслами и искусствами. Все это в совокупности и есть человек, homo sapiens, равно понимающий. Если иметь в виду полушарное строение мозга, то латинское значение приобретет не только звучание, но и смысл. Тогда homo sapiens станет равно понимающим logos и eidos - слово/понятие и чувство/ощущение - и получит, наконец, реальную возможность говорить правду о себе самом. Филология научила меня вдумчиво читать. Что значит - понимать смысл слов во время чтения, постоянно видеть смысл за каждой буквой и, кроме того, в их комбинаторных сочетаниях, что очень важно: появляется новый знак и вместе с ним - дополнительное, более широкое, или качественно отличное значение. Все, как в жизни. Филология естественным образом привела меня к психологии и философии, а далее я сама отправилась в область физиологии, психиатрии и психопатологии, где не нашла исчерпывающих ответов, но нашла для себя способ точно называть словами свои ощущения и чувства. Я не увидела в анналах ортодоксальной науки достоверной информации о себе, потому и обратилась к пристрастному интроспективному анализу собственных воспоминаний, сновидений, особенностей мировосприятия и здоровья, которые оказались в итоге одним и тем же - элементарными частицами темпоритмического синтаксиса, или - тембром, окраской, индивидуальности. Мозг человека, конечно же, удивительная вещь, но еще более удивительной вещью является человеческое тело. Терра инкогнита, которую искали неутомимые первопроходцы. Зачем искать, когда есть рядом? Всё - внутри живого человека. Все - вокруг него. По этой причине я живу и очень люблю жить. Не взирая на то, что подобное поведение не является нормой социума. Это, впрочем, не - моя проблема.
Я вспомнила вдруг: мама водила меня к горбатой черной бабке. Нет, не хочу, не хочу вспоминать это!.. Но я вижу ее пронзительный взгляд, и воспоминания текут рекой. "Терпи, чадо, - шамкает возле моего уха беззубая старуха. - Перемелется, мука будет. А-а-а, дитё, мамаша, ты сгубила! Тьфу на тебя, дьяволица! Придешь одна через неделю." Я хромаю, подволакиваю левую ногу. Моя левая рука в жесткой лангете висит на перевязи. Она забинтована так, что я не могу шевелить ею. Кончики пальцев торчат из повязки. Доктор велел прикасаться к поверхностям разной текстуры, восстанавливать чувствительность. Когда я касаюсь чего-нибудь подушечками пальцев, мне кажется, что внутри них вода, или вовсе - пустота. Моя грудная клетка затянута в плотный корсет. Шея плохо поворачивается. Для того, чтобы видеть по сторонам, мне нужно поворачиваться всем корпусом то вправо, то влево. Мне удивительно ходить, потому что я не чувствую ступней, щиколоток и коленей. Мне кажется, что мои ноги сделаны из отдельных, не связанных друг с другом частей. Так теперь я себя представляю. Я похожа на маленькую уродицу, кривую карлицу, которая всегда и везде сопровождает царицу Наталью. Я не помню, кто я. Но помню, что раньше была другая. Мне кажется, что я видела окружающие меня предметы когда-то. Но где? Этого я не могу вспомнить. Я повторяю вслед за красивой женщиной с длинными волосами названия предметов - я их помню, но слова ничего не значат для меня. Словесные оболочки - сухая шелуха. Они существуют, но не годятся ни в пищу, ни в игру. Мне очень нравится кошка. Я искренне сочувствую женщине с длинными волосами: все плохо смотрят на нее, а она - добрая, ведь она пожалела меня. Я думаю, что она - фея, только превратившаяся в обычного человека. Она нашла меня в лесу, куда меня утащили злые разбойники, и забрала к себе домой. Она кормит и одевает меня, учит говорить на своем странном языке, в котором так много согласных звуков. Еще: когда мне предлагают помощь, я внутренне съеживаюсь, закрываю глаза и мысленно, заикаясь от страха даже внутри себя, отвечаю: "Нет, я сама!" У меня нет потребности говорить с людьми. Я молчу и засыпаю, где только возможно. Я помню это.
Я вспомнила также, что мужчина не сразу отнес сверток в сарай....Мурашки по коже... Я уже знаю, что случилось. Я отплакала, сколько могла. Но: удивительно трудно нажимать клавиши, способные отразить эти воспоминания буквами на внешнем экране. Что останавливает меня? Что? Какую силу имеет знак, оставленный на бумаге? Тихий ход моего сердца призывает меня к мужеству. Я чувствую это как никогда. Плывут и плывут надо мной слова моей истины:
... На Земле - темнота и луна,
Тишина.
… От чего умирают
И страдают во все времена?
Трепет звезд, запах ночи бездонной,
Шаг один между явью и сном.
Этот мир навсегда запомнит
Поцелуй за вечерним столом…
Тлен и пепел. Пустые глазницы.
Не смотреть! Навсегда забыть!
Но исписаны мелко страницы.
Что написано, тому быть.
Слишком много об этом знаю;
Непосильна ноша моя!
Боже мой, я опять умираю
От любви, от тоски, от стыда…
Я думала: как странно сложились слова "умирают и страдают".
Я думала: я не верю в бога, о чем мои слова?
Я думала: почему я опять умираю?
...Далее... Мужчина не дал уйти женщине из квартиры. Вот он крепко перехватил ее запястья, втащил ее в комнату, повалил на диван. Он придавил ей грудную клетку коленом и схватил за волосы так, что она не может повернуть голову. Я вижу в его руках бутылку водки. "Пей, б..., говорю, пей все!" Женщина сначала мычит и отворачивается, потом, словно одумавшись, жадными глотками пьет, вцепившись руками в стеклянный корпус сосуда, захлебывается, кашляет. У нее нет выбора, думает она. Ее зубы дробно стучат о край горлышка. "Пей еще! Все пей!" Потом помню, что мужчина уводит ее, через какое-то время возвращается. Далее - удвоение ощущений. Я вижу со стороны, но чувствую все, что происходит с моим телом. Я вижу так, словно смотрю сверху, сквозь оконное стекло гостиной и двигаюсь взглядом вслед за действующими лицами, если они покидают комнату. Мужчина вернулся и видит на полу только ковер. Ребенка нет. "Чертовщина... Куда она могла уйти, она же мертвая?" Девочка в это время сидит в туалете, закрыв глаза, сильно прогнув спину и уложив ладони на колени. Она встает с унитаза и медленно движется по темному коридору в сторону входной двери квартиры. Глаза ее по-прежнему закрыты, голова запрокинута назад, надплечья приподняты, ручки скрещены на груди так, что ладошки мягко охватывают головки плечевых суставов, покоятся на них. " Эй! Куда пошла?!" - срывающийся шепот, мужчина напуган до смерти. "Хочу идти... Все равно убили..." - нараспев произносит девочка. "А пойдем, я тебя спать уложу в кроватку..." - притворно ласково говорит мужчина. "Обманешь меня. Ты такой... Я тебя помню... Зонтиком меня тыкал... мешком пугал..." - "Мешком Бармалей пугает. Разве я Бармалей? Нет, я не Бармалей... Я - дядя Гена, Гена -крокодил, друг веселого Чебурашки... Вот я тебе баиньки помогу..." Мужчина берет ребенка на руки, несет в гостиную, укладывает на ковер и быстро заворачивает в него, перевязывает разноцветными поясами от женских халатов. Вот теперь он и тащит свой рулон в сарай. Прежде, чем положить его в ванну, он переворачивает еще живую "начинку", усаживает на землю спиной к себе, подпирает каким-то металлическим инструментом и крепко ударяет березовым поленом там, где по его расчету должен быть затылок. Я хорошо чувствую, как дернулась моя голова от удара. Жуткий кивок вниз, резкое откидывание назад, сброс и полная релаксация: расслабление суставных связок, сфинктеров и мышц. Я мягко, без сопротивления сложилась пополам, ощутив единое мощное облегчение... полный выдох сознания... Это чувство много более гармонично и длительно, нежели оргазм, хотя и напоминает его ощущения в целом....Далее: медленное вращение мыслей слева направо... Их плотный голубой жгут на моих глазах сплетается из множества других жгутов, жгутиков, ленточек, ниточек, волосков, вплоть до мельчайших составляющих. Голубой свет, словно Пуповина Вечности, сочится в пространство, закручивается в плотную вертикальную спираль-катушку над крышей черепа и затем, как тонко пряденная металлическая нить, делает нырок снаружи книзу - в полый цилиндр обмотки, а затем - снизу вверх, выныривая изнутри ее. Моя серебряная нить неотвратимо скользит в неосвещенные глубины космоса... Это нескончаемый полет. К пряным звездам густого и терпкого майского неба. Вокруг Луны. В не-известность, где каждому знакомо все. Я мала, но успела задать себе вопрос - почему это случилось?
...Далее... Огонь... Я вижу три канистры, у которых откручены крышки, пламя рождается на границе топлива и воздуха. Две канистры полны, а в третьей - лишь половина содержимого. Смрад. Копоть. Это тот момент, когда освещен лишь отдельный квадрат сарая, оставшаяся часть - еще во мраке. Но огонь уже лижет потолок и дверь. Искры падают на сложенные у левой стены сарая березовые поленья. Прозрачные розовые лоскутки бересты вспыхивают, взлетают вверх и, словно маленькие кометы с цветными хвостами, падают в ванну. На ковер, внутри которого покоятся мои ноги........ я сижу, в изнеможении прислонившись к стене, и смотрю на того, кто впереди меня, спиной ко мне. Он стоит возле балюстрады и как будто смотрит вниз, на мир, который распростерся перед ним настолько, насколько хватает взгляда и еще далее, вниз, за горизонт. Существо на террасе я определяю по голосу и строю мыслей - как мужчину. Иногда я вижу существо, напоминающее мне длинноволосую, изящную женщину. Эти двое никогда не поворачиваются ко мне лицом. Но голоса их прекрасны! Я могу также понимать их, не слыша их голосов. Я узнала, слушая разговоры, что только эти двое могут приходить сюда. Никто более. Что же я делаю здесь? Я блуждаю: то в сумерках, то в кромешной тьме. Просто иду. Я не знаю, кто я и откуда пришла. Я только чувствую бесконечную боль одиночества. Я закрываю глаза - и меня как будто нет. Я ничего не чувствую, ничего не хочу. Но глаза через какое-то время сами открываются - и я снова есть, и я - одна... Я так сижу и вспоминаю чьи-то далекие слова о том, что умереть - значит никогда не приходить домой. Я не дома, но я жива. И я мучительно ищу смерти. Я думаю, что умереть - это лечь и заснуть. Я много раз проделываю этот опыт, но каждый раз просыпаюсь и чувствую свое одиночество с новой силой. Я уже не плачу. Мне нечем плакать. Все, что от меня осталось за время пути, - голубая тень, которая становится все тоньше и тоньше. Я знаю, что скоро исчезну навсегда, так и не узнав и не вспомнив о себе ничего. Что заставляет меня просыпаться? Смутное воспоминание: где-то у меня был дом, из которого я ушла... Может быть, надо вернуться?.. Я так страдаю от одиночества, что готова двинуться в обратный путь, только бы не испытывать этого крайне разрушительного чувства - навязанного уединения, полного отторжения. Но у меня нет сил идти обратно. Я таю, истончаюсь все более, когда заставляю себя хоть что-то вспомнить о том доме. Воспоминания не возвращаются, а сил становится еще меньше. Однажды я открываю глаза и вижу летучие звезды с разноцветными хвостами. Небо светлеет и радужно переливается, как от фейерверка. Двое стоят на террасе, взявшись за руки, и смотрят то на звезды, то друг на друга. Я закрываю глаза: у меня нет сил не только радоваться прекрасному зрелищу, но даже просто смотреть. Теперь любое чувство способно сократить мою жизнь. Я сижу, прислонившись правой щекой к холодному камню стены. Я осознаю, что перестаю воспринимать шершавую поверхность как неудобную и неприятную. Еще немного и я смогу просочиться скво