Философ, филолог, русский ученый с мировой известностью, М. М. Бахтин коренным образом изменил представления о сущности культуры и коммуникации. Его идеи о культуре как диалоге, диалогической природе социогуманитарного знания дали мощный импульс к развитию целого ряда отечественных и зарубежных научных школ. Не случайно В. В. Кожинов называет Михаила Михайловича Бахтина «великим творцом русской культуры XX века» [Кожинов, 1997], а К. Г. Исупов - «всепланетным явлением», героем-«трикстером» современной ноосферы [Исупов, 2001, с. 8-9].
Однако исследования коммуникативного поведения самого Михаила Михайловича практически отсутствуют. Отчасти это можно объяснить скромным объемом опубликованных эго-документов - писем, лекций, выступлений. Не так давно появились работы о Бахтине-лекторе. Н. В. Сивцова и О. Л. Арискина приходят к следующему выводу: «Лекции М. М. Бахтина можно причислить к образцовым научным текстам [выделено нами. - М. Л.] лишь потому, что знание в них упорядочено таким образом, что создается гибкая и упорядоченная информационно богатая структура, которая, постепенно разворачиваясь перед адресатом, влияет на его научное и мировоззренческое мышление» [Сивцова, Арискина, 2013, с. 1760].
Предметом нашего исследования являются особенности диалогического поведения Михаила Михайловича, отразившиеся в беседах с Виктором Дмитриевичем Дувакиным[1]. В них Бахтин отвечает на вопросы о жизни, годах учебы и профессионального становления, работе, встречах с известными людьми. Эти беседы имеют особую ценность вследствие того, что он совершенно сознательно не оставил своих воспоминаний или мемуаров.
САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ 1 (ЛИЧНОСТНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ)
Бахтин проявляет следующие признаки ЭРК (самоактуализации): принятие себя и другого, целостность личности, ценность бытия вне социальной иерархии, которые, во-первых, выражаются через отсутствие их противоположных знаков, как и в текстах монологического характера. Во-вторых, в рамках непосредственного общения с собеседником признаки самоактуализация получают и другое воплощение, проявляясь в ведущей коммуникативной стратегии - в ведении диалога согласия. Рассмотрим эту стратегию подробнее.
Выше мы уже говорили о том, что ведущая стратегия Бахтина заключается в диалоге согласия, что оценивается нами как черта элитарного речевого поведения[2]. Существенная стилистическая особенность поведения Бахтина как «второго» участника диалога - это частичный или полный повтор реплики «первого» участника диалога, его интервьюера Дувакина. Названную черту речевого поведения невозможно не заметить, вот как о ней говорит В. Махлин: «Бахтин, отвечая на вопрос, обычно повторяет за собеседником как бы механически его ударное слово; такое поддакивание, видимо, нужно ему как точка опоры; повторив чужие слова [3] , он, как правило, сразу делает оговорку или даже высказывает прямо противоположное утверждение» [Махлин, 2004, с. 13]. Обратим здесь внимание на то, что «механистичность» (непроизвольность) повтора кажущаяся, ведь Бахтин, повторив чужие слова, «сразу делает оговорку». Наиболее явно вычленяются стратегии «усиления смысла путем слияния» и «дополняющего понимания».
Усиление смысла путем слияния достигается прежде всего простым повторением какого-либо элемента вопроса (т. н. эхо-повторы), когда ответ начинается именно с данного слова, например:
(1) Д. …Значит, точная Ваша дата рождения?
Б. Точная … 1895 год…по старому стилю 4 ноября, 17-го по новому стилю.
Если повторный элемент дистанцирован от исходной фразы, то, как думается, повторяется ключевой для Бахтина ее элемент:
(2) Б. Преподавался польский язык.
Д. Польский язык? А не преследовался?
Б. Не-е-ет. Ну, это все же страшные преувеличения. Преследовался … Он не был обязательным.
Если повторяющийся элемент расположен в непосредственной близости от фразы собеседника, то повтор является рессорной репликой, то есть средством связи реплики одного коммуниканта с высказыванием другого:
(3) Д. Вот, охарактеризуйте историко-филологический факультет Петербургского университета в 1916 году. Да? 15-й, 16-й и 17-й.
Б. … и 17-й, да. Ну, что же могу сказать? Я бы сказал, что тогда все-таки был, по-моему, расцвет как раз факультета.
Повтор вопроса или его части может одновременно выполнять пучок функций: уточняющую («правильно ли я вас услышал?»), экономии речевых усилий при ответе с сохранением плавности ответной реплики, кроме того, отвечающий берет время на размышление, не прерывая контакта. Все указанные функции реализуются, к примеру, в следующих фрагментах:
(4) Д. А семью не тронули?
Б. Семью? Нет, не тронули.
Или:
(5) Д. А лингвистические кафедры там были?
Б. Лингвистическая кафедра? Конечно!
Бахтин может в ответе полностью повторить исходный вопрос интервьюера:
(6) Д. Но уж… отец Ваш имел уже профессию?
Б. Отец имел уже профессию.
Возможен и повтор незнаменательных слов (вводных элементов):
(7) Д. Надо его [Кожинова. - М.Л.] спросить. Правда, он мне теперь не звонит.
Б. Но, правда, вот тут он продолжал свои исследования в этом направлении...
В случае, если Дувакин встраивает свою реплику в развернутый монолог Бахтина (по сути, прерывая его), Бахтин все равно использует слово собеседника, пусть вначале и завершив свой план речи:
(8) Б. И вообще, его сейчас считают одним из величайших мыслителей нового времени - Серен Киргегор. А при жизни его ни во что не ставили.
Д. У нас его не переводили?
Б. Он был большой ученый… Переводили. Очень мало, и не лучшее, не лучшее.
Другой вариант диалога согласия, д ополняющее понимание, имеет место, если Бахтин повторяет слово Дувакина, но с существенными для себя уточнениями, дополнениями, например:
(9) Д. То есть это была большая сумма.
Б. Да, это большая, огромная сумма.
Или:
(10) Д. Они [Мережковский, Гиппиус и др. - М. Л.] считали себя революционерами?
Б. Да, считали себя революционерами, только революционерами, не признающими насилия.
Дополняющее понимание возникает, если интервьюируемый использует однокоренное слово в своем ответе, которое как бы развивает определенный компонент смысла:
(11) Д. Кошмар какой!
Б. Была ужасная, кошмарная история.
В отдельных случаях встречается изменение синтаксической конструкции (при сохранении лексического состава вопроса), например:
(12) Д. Так, значит… Театр. Музыка. Ну, а поэты?
Б. Поэтов? Поэтов… я знал.
Здесь форма уточняющего вопроса предвосхищает структуру ответа Бахтина, то есть он уже строит свой ответ, но все равно предпочитает повторить использованное собеседником слово.
К особой разновидности дополняющего понимания относится имплицитный повтор. Это такие случаи, когда вопрос и ответ становятся единым синтаксически завершенным элементом. Вопрос можно отнести к подлежащему (теме), а ответ - к сказуемому (реме):
(13) Д. А кафедра русской и европейской литературы?
Б. Меня очень мало интересовала.
В следующем фрагменте видим подхватывание, завершение реплики Дувакина:
(14) Д. Собственно, «литературоведение» - теперешний термин - тогда вообще не бытовал. Были филологи по разделам: классики, индоевропеисты…
Б. …романогерманисты… и слависты были.
Важно обратить внимание на то, что даже поправляя или уточняя Дувакина, Бахтин в целом соглашается, маркируя согласие словом «да»:
(15) Д. И учились в Вильнюсской гимназии?
Б. В Виленской гимназии учился, да.
Или:
(16) Б. Под искусственным раем он [Бодлер. - М. Л.] понимал…
Д. Опьянение.
Б. Состояние наркоза, да.
Здесь поправки являются существенными для Бахтина: прилагательное виленский образовано от названия литовского города Вильна, который так назывался до 1918 года, а не от более позднего его названия Вильнюс; хотя в значениях слов «опьянение» и «наркоз» имеются общие денотативные компоненты ‘измененное состояние сознания ’, причины этого изменения разные (спиртной напиток или обезболивающее лекарство).
Ср. с типичными случаями в разговорной речи преподавателей-филологов, когда «второй» коммуникант считает необходимым поправить собеседника, хотя зачастую в этом нет никакой необходимости, например:
- В Новосибирской филармонии есть один замечательный ансамбль, «Маркелловы голоса».
- Ну, это не ансамбль. Скорее, коллектив.
Или:
- Для установления привычки читать нужна не просто радость, а возможность испытывать сильное эмоциональное потрясение, кат á рсис.
- К á тарсис.
Ни первый, ни второй микродиалоги не относятся к спору, к конфликтной коммуникации, но реагирующий участник демонстрирует «мелочное» несогласие на инициирующую реплику. Поправки неправомерны, поскольку как группа «Маркелловы голоса» сама себя позиционирует как именно ансамбль [4] , а современные словари дают два нормативных акцентологических варианта слова «катарсис»[5].
Несогласие Бахтина всегда деликатное и предельно оправданное, но, самое главное, он, не соглашаясь, как правило, сопровождает его маркерами согласия, практически никогда не отметая дувакинское слово:
(17) Б. Преподаватель математики, Янкович, мне тоже очень нравился, и всем очень нравился. Он был сухой, несколько сухой, но чрезвычайно такой… ну…
Д. Точный.
Б. Логичный, точный. Главное – логичный.
Несогласие с номинацией коммуниканта Бахтин сопровождает маркерами неуверенности, формируя таким образом предельно некатегоричное высказывание. Например, в следующем примере такими «подушками безопасности» оказываются слова да, то есть, может, не знаю:
(18) Д. Я и заговорил об этом, потому что рассказ Виктора Борисовича [Шкловского. - М. Л.] об университете у меня вызвал какое-то недоверие. Какое-то уж очень такое… пристрастное … у него…
Б. Да. То есть … может, не столько пристрастное… не знаю, как это сказать…
Очевидно не соглашается Бахтин очень редко. Например, есть случай отклонения явно необоснованного комплимента:
(19) Б. А другая книга, она у меня есть, она принадлежит, по-моему, Лурье. Да. Вот видите, какая память стала! Ну невозможно!
Д. У Вас великолепная память!
Б. «Великолепная»! Ну что Вы! У меня была, была в юности, у меня была феноменальная память. Я мог с одного чтения запомнить не только стихотворный текст, но и прозаический.
Более того, Бахтин готов в ходе разговора изменить свою точку зрения, изначально довольно категоричную, если видит, что собеседник более убедителен. В. В. Здольников справедливо отмечает: «…сам адепт диалогизма предстает в рецензируемой книге не только в образе носителя устоявшихся мнений и непререкаемых оценок, потому что он, видите ли, живой свидетель и участник событий». И далее: «Есть у Михаила Михайловича понимание того, что истина все-таки одна, оно то и дело прорывается в согласии с собеседником, т. е. в отказе от своего прежнего «Я» ради новой истины, каковой становится согласие с «другим Я» [Здольников, 1998, с. 160].
Так, например, в разговоре о В. В. Маяковском Бахтин от явно негативных характеристик («а тогда нас Маяковский был одним из тех крикунов, к которым мы относились довольно пренебрежительно») постепенно переходит к позитивным описаниям и важной роли в литературе («тот стих, который он создал, - все это, конечно, его создание»). Нужно отдать должное маяковсковеду Дувакину, сдержанно и деликатно ведущему этот разговор: он как бы не реагирует на негативные оценки Бахтина, а акцентирует его внимание на тех характеристиках личности Маяковского, не могущих не заинтересовать Михаила Михайловича. Например¸ отталкиваясь от слов Бахтина о том, что Маяковский «все-таки был фигурой карнавальной», не раз возвращается к этому мотиву. Однако кульминацией этого разговора о Маяковском оказывается момент, когда Дувакин подхватывает Бахтина, читающего стихотворение «Я знаю силу слов, я знаю слов набат…». Чтение хором становится своеобразным пиком в диалоге согласия Бахтина и Дувакина.
Отмеченная манера беседы оказывает влияние и на «первого» собеседника, на В. Д. Дувакина. Приблизительно со второй половины каждого разговора у Дувакина также появляется тенденция к полному или частичному лексико-синтаксическому повтору высказываний Бахтина (в репликах-рессорах и в уточняющих вопросах-повторах) и тенденция завершать фразы за Бахтина.
Таким образом, коммуникативная стратегия диалогического согласия, описанная Бахтиным, реализуется в полной мере в его коммуникативном поведении. Таким образом, теоретические построения являются не голословными, гипотетическими, а используются в реальной живой коммуникации, что характеризует Михаила Михайловича как внимательного слушателя, способного изменить свою точку зрения, равно как и повлиять на убеждения и коммуникативное поведение собеседника.
[1] В 1973 году беседы были записаны на магнитофонную пленку. Их публикация состоялась в трех вариантах: а) в журнале «Человек» (№№ 4-6 за 1993 г., № № 1-6 за 1994 г.); б) в издании «Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным» (М.: Изд. группа «Прогресс», 1996); в) в издании «М. М. Бахтин: беседы с В. Д. Дувакиным» (М.: Изд-во «Согласие», 2002). В данной работе цитируется последнее издание, наиболее точно фиксирующее специфику устной речи.
[2] Существуют и негативные интерпретации такого согласия. Так, В. Махлин пишет: «…мой товарищ по поводу первого издания этой книги (1996), которое я подарил ему, высказался довольно неожиданно. «Знаешь, - сказал он, - я не мог это читать… Это не Бахтин!» <…> приятель мой хотел сказать примерно следующее: «Ну, разве этот склеротический, поддакивающий [выделено нами. - М. Л.], несчастный старик - разве это тот автор, который поразил нас всех в 1960-е годы и потом продолжал все более изумлять, уже после своей смерти, на протяжении 70-х и 80-х годов, пока все не рухнуло<…> Нет, это не Бахтин!» [8. С. 3-4].
[3] Курсив наш. - М. Л.
[4] В Малом академическом словаре русского языка ансамбль - это «группа артистов, выступающая как единый художественный коллектив» [9].
[5] См., например, информацию об этом слове на портале ГРАМОТА.РУ.