* * * *
Я не видел Линде более двух лет, но я много читал в газетах о его драматической революционной деятельности. Когда заваривалась вся эта каша, которая впоследствии получила название Февральской революции, он служил в Петербурге сержантом Семёновского полка. В самый критический момент, когда на улицах Петербурга казаки и полиция уже брали верх над инсургентами, Линде взял на себя руководство Семёновским полком, и переломил ход событий.
В одном из последних писем ко мне он живо описал эти события:
«Я не знаю, что со мной приключилось. Я лежал на кровати в казарме и читал книгу Джона Холдейна (английского биолога). Я нашел книгу интересной, хотя местами плохо сбалансированной. Я был так увлечен, что сначала не расслышал криков и шума с улицы. Пуля пробила стекло недалеко от меня. Я пришёл в ярость: «Что, в конце концов, там происходит?» – спросил я солдат. «Выгляни в окошко», – сказали они мне. Я выглянул – там была свалка: казаки стреляли в невооружённую беззащитную толпу, хлестали их нагайками и топтали лошадьми. Картина настолько отличалось от состояния моего ума, когда я анализировал Холдейна, что я был потрясён. И затем я увидел девушку, которая старалась убежать от казака, но она бежала медленно и после сильного удара оказалась под ногами лошади и закричала. Это был крик, который толкнул меня. Я вспрыгнул на стол, это был огромный дубовый стол, и закричал диким голосом: «Друзья, друзья…! Через несколько минут я был окружён сотнями удивленных и сконфуженных солдат. «Да здравствует революция!» – орал я снова и снова. «В ружьё! К оружию! Вышвырнем казаков! Они убивают невинных людей, наших братьев и сестёр!». Потом они сказали, что что-то было в моём голосе такое, что было трудно устоять. Как в бреду, я бросился к оружейной и раздал винтовки. «Все на улицу! За мной!» – они последовали за мной, понятия не имея, а собственно, в силу каких полномочий я тут распоряжаюсь. Они просто побежали за мной. Наш полк имел тогда около шести тысяч человек. Они все бросились за мной против казаков и полиции. Мы убили несколько человек, а остальные отступили. Затем я повёл полк в казармы Преображенского полка, и они тоже присоединились к нам. К полуночи всё закончилось, и революция победила. Царское правительство было сброшено, а я уже в ту же ночь опять дочитывал Холдейна».
|
|
Как только было составлено коалиционное демократическое правительство, Линде дали звание капитана и направили политическим комиссаром в 13 армию. Это последнее, что я от него слышал.
В апреле Ленин и триста товарищей прибыли в Петербург через линию фронта на специальном поезде по разрешению немецкого командования. А в мае Троцкий прибыл на пароходе «Кристианафьйорд», груженым оружием и тремястами боевиков из Нью-Йорка. За ними стояли совершенно неограниченные деньги. По прибытии Ленин призвал к незамедлительному миру. Этот призыв был естественно широко распубликован продажной прессой и достиг фронта. Это было начало разложения армии - разложение, вызванное не германской армией, а коммунистами, которые послали своих агентов почти в каждую дивизию. Двое-трое коммунистов могли создать серьёзные волнения в различных местах целой армии. Однако демократическое правительство Керенского запретило поддерживать дисциплину и приказало избегать конфронтаций! Керенский послал политических комиссаров увещевать солдат посредством слов. Одним их таких комиссаров, назначенных Керенским, был Линде.
|
|
* * * *
Я осматривал больного. Он был совсем молодым солдатом, не более двадцати лет: лунообразное, чистое лицо и почти белые волосы. Он был в полубессознательном состоянии, температура была за 42 градуса. Я продиктовал сестре: «Тиф, осложнённый гипертермией. Возможно уже проблемы с почками – геморрагический нефрит. Проверьте его кровь и мочу».
Сестра была новенькой, и это был её первый пациент с тифом. Однако у неё ни один мускул на лице не дрогнул, как будто она не боялась. «Да, доктор».
Что-то в её голосе, подсказало мне, что она смертельно боится заразиться, но старается всеми силами не подать виду. Я взял кровь и мочу сам.
- Откуда его привезли?
Она проверила книгу и ответила:
- Из 443-го полка.
Я был очень расстроен этой информацией. Этот полк только недавно был придан 13 армии, а до этого стоял в Литве. Эпидемия тифа, свирепствовала там в войсках. Эпидемия эта была довольно подозрительной.
- Кто их полковой врач?
- Я думаю, это доктор В.
Это, тоже были неутешительные новости. Доктор В. только недавно окончил Самарский медицинский институт. У него не было никакого опыта работы с инфекционными болезнями, и он открыто признавал это. Я пожал плечами и проворчал:
- Я должен ехать к нему и говорить об этом случае. Позвоните ему и предупредите, что я скоро к нему наведаюсь.
Наш госпиталь находился в маленьком городке под названием Рожище, который частично был уничтожен бомбёжками. Уцелело только несколько домов, в которых и разместился наш госпиталь. Жители Рожище, в основном евреи и литовцы, были давно эвакуированы. Один или два магазинчика до сих пор торговали сигаретами и конфетами. Улицы городка были не заасфальтированные, и пыль, поднимаемая армейскими повозками, проникала в помещения и покрывала полы и кровати толстым слоем пыли. Окна в операционной были закрыты наглухо, и как там летом работали люди – я себе не представляю.
Я жил в железнодорожном вагоне, в котором находилась шикарная лаборатория, оборудованная Красным Крестом. У меня было всё, что необходимо для работы. Лаборатория была большая и светлая, с огромными окнами, специальным помещением для животных и даже с небольшой библиотекой. Во втором вагоне жили мы: я, мой помощник, медсестра и санитар. У нас там была даже уютная столовая и кухонька, и нашим условиям все завидовали. Мы передвигались вместе с войсками и отвечали за эпидемии, которые могли случиться. Мы работали в тесном контакте с главным армейским госпиталем 13-й армии, который находился недалеко от нас.
Мой поезд находился недалеко от железнодорожного моста через речку Мальту. Узкая и быстрая, с немного красноватой водой, эта речка была свидетельницей наиболее жестоких сражений между русской и немецкой армиями за много месяцев до того, как я прибыл. Теперь же фронт, находящийся в десяти верстах, был спокоен. Изредка случались небольшие стычки. В госпитале было совсем мало раненых. Большинство пациентов были с инфекциями и другими обычными пустяками. Иногда залетал какой-нибудь германский аэроплан и сбрасывал пару бомб, но это было единственное развлечение. Ближайший город Луцк, был в пятнадцати верстах, и наше единственное сообщение с ним было только посредством лошади или машины. Это не было удовольствием, ездить в Луцк, и мы редко туда ездили, а также в Ровно.
Доктора и медсёстры проводили бесконечные вечера, играя в карты, а я, не будучи игроком, обычно прогуливался по бережку Мальты. Вокруг были разбросаны крестьянские хаты с вишнёвыми садами и полями, засеянными пшеницей и овсом. Мужчины и женщины каждый день работали на полях молчаливо, как они это делали в течение многих поколений. Они не проявляли интереса к войне, которая была так близко от них. Они не читали газет, к ним даже почта не доставлялась; и у них не было ни малейшего понятия, что происходит в каком-нибудь там Петербурге.
Войдя как-то раз в вагон, я позвал своего помощника Карла Шеллинга. Он был молодым человеком немецкого происхождения. Карл был опытным бактериологом с присущей немецкой аккуратностью и любовью к науке. Для него наука была религией, и он признавал себя покорным исполнителем её заумных ритуалов. Его ничего не интересовало, если это не относилось к науке. Когда я известил его о том, что царь свергнут и образовано демократическое правительство во главе с князем Львовым, то он спокойно сказал: «Ну и что?». И возобновил дискуссию по жёлтой лихорадке. Он так и сказал, что открытие комара, переносящего жёлтую лихорадку, интересует его гораздо больше, чем какое-то новое демократическое правительство в Петербурге.
Этот подающий надежды молодой учёный был убит этой же осенью, когда в поезд попала бомба, сброшенная с немецкого аэроплана. Лаборатория была полностью уничтожена, Карл был убит, а я отделался царапинами. Это случилось прямо перед моим отъездом в Петербург.
Но в это прекрасное утро, мы были свободны от мрачных предчувствий и обсуждали мои образцы, принесённые для подтверждения тифа. Карл был наполнен энтузиазмом: «Я постараюсь сделать культуру риккетсии Провачека, возбудителя сыпного тифа, и конечно, реакцию агглютинации. Я надеюсь на успех». Я не хотел лишать его энтузиазма. Для нас эти анализы были пустой формальностью, нужной только для записи. Мы были готовы к обеду, когда санитар объявил, что капитан Линде желает меня видеть.
- Что? Линде? Невероятно!
Но вот он уже был передо мной: высокий, мощный, красивый.
- Какими ветрами тебя занесло в эту богом забытую дыру? – спросил я его и пригласил в нашу столовую.
- Беспорядки в 443-м полку, который инфильтрирован большевиками. Полк отказывается идти в окопы, - сказал он.
- В 13-й армии не было большевиков, - заметил я.
- Да. Ваша армия находится в хорошей форме, но этот полк переведён из Вильнюса, и северный сектор фронта деморализован большевистской пропагандой.
Я сказал ему о тифе в том же 443-м полку, и мы договорились ехать вместе. Линде объяснил, что в его задачу входит выявлять большевиков и разрушать их гнёзда, как можно скорее.
- Однако это не всегда удаётся, – сказал он и улыбнулся.
- И как ты это делаешь? - спросил я.
- К сожалению, не калёным железом и револьвером, а только своим личным обаянием, – сказал он и снова улыбнулся.
Мы поговорили о наших петербургских друзьях. Линде рассказал мне, что Васильев - тоже в 13-й армии, командиром батальона бронемашин, который находится под Луцком.
- Я только на прошлой неделе видел его в Ровно. Он ярый противник большевиков и
энтузиаст нашего демократического правительства.
- А ты нет?
- Конечно, демократия отличная и жизненная идея; но демократия, это что-то, что должно быть защищено, и за что надо бороться хотя бы иногда.
- Да вроде революция победила?
- Да. Люди боролись за демократию, за свободы; а теперь они достигли своей цели и расслабились и не видят опасности, которая угрожает самой их жизни.
- Ты считаешь большевиков реальной угрозой нашему правительству?
- Да. Их мало, но они отлично организованы и чрезвычайно активны. Они инфильтрировали правительственные учреждения, включая министерство обороны. Они преобладают в железнодорожном профсоюзе, в арсенале, на флоте, в полиции. В каждой мало-мальски важной организации есть их ячейка.
- Ты не говорил об этом с Керенским или с кем-нибудь из кабинета?
- Я пытался, но бесполезно. Петербург - это сумасшедший дом. Все говорят и говорят…. Бесконечные речи, обычно страстные, часто убедительные. Гигантский ораторский зал, вот что наша столица являет собой сегодня. Ты сказал бы, что у них мозговые центры, контролирующие речь, нарушились, и у них у всех начался словесный понос. Керенский, Милюков, Чернов и сотни других льют воду каждый божий день, а большевики тем временем работают, не покладая рук.
- Таким образом, самое лучшее место сейчас на фронте?
- Точно.
Я был готов с ним согласиться.
|
|
Подкрепившись, мы поехали на автомобиле Линде. Дороги были как вымершие; поля, не обрабатывавшиеся три года, заросли сорняками. То тут, то там попадались дома без окон, без дверей – печальное подтверждение абсурдности войны. Линде долго ехал молча, и вдруг он начал говорить. Его голос был тёплым и дружественным: «Ты помнишь наши собрания? Я не говорил, как они много дали мне. Они дали мне веру в человечество, в человека, в Россию… ». И внезапно перейдя на другую тему: «Ты знаешь, а я ведь так и не закончил ту книгу Холдейна. Мне она не нравится. Его концепция целостности организма кажется мне наивной, жалкой попыткой возродить старый материализм. Да и хорошо, что у меня не было времени её закончить… ».
Он свернул на боковую дорогу, и через несколько минут мы были у штаба 110-й дивизии. Командир дивизии В. ждал Линде. Мы вошли в большую палатку, и нас представили генералу. Он был высоким человеком с седыми волосами и короткими белыми усами. На его лице не было приветливости, когда он пожимал руку Линде. Я заметил, что и остальные штабные офицеры тоже не выражали радости.
- Капитан Линде, ситуация в 443-м полку вышла из под контроля. Это чёрт знает что!
- Так серьёзно? – спросил Линде.
- Боюсь, что да! Два месяца назад моя дивизия была в отличном состоянии. Но мне прислали подкрепление из Петербурга, состоящее из каких-то мерзавцев. Очень скоро начались беспорядки. Когда мы только были передислоцированы, 442-й и 444-й полки сразу заняли место в окопах и теперь надо заменить их 441-м и 443-м полками. 444-й полк наотрез отказался. Это – бунт. Они избрали полковой комитет, состоящий из одних большевиков. Два дня назад у меня вывели из строя бронемашины - их моторы были разбиты. У меня нет способов заставить исполнять приказы и наказать бунтовщиков.
- Сколько большевиков в 443-м полку?
- Я не могу сказать точно, может 50-60 человек, не больше, но они контролируют весь полк.
- Вы пробовали говорить с ними?
- Капитан Линде, - саркастически начал генерал. - Мы в армии не разговариваем с бунтовщиками. Мы отдаём приказы, и если они не выполняются, то мы отдаём под суд трибунала.
- Конечно, генерал, - ответил Линде примирительным тоном. - Я понимаю это. Меня интересует, пытался ли полковник Г. выяснить, что они хотят.
- Что они хотят! Они хотят незамедлительного мира с немцами! Они ранили адъютанта полковника и угрожали убить всех офицеров. Они их куда-то увезли, мерзавцы! Но я вызвал батальон бронемашин из Луцка. Они должны прибыть с минуты на минуту. А затем я покажу этим мерзавцам, как не выполнять приказы! Я дам им хороший урок!
Несколько минут была тишина, прерванная спокойным голосом Линде:
- Генерал! Мне необходимо ваше разрешение на визит к бунтовщикам.
- Вы не нуждаетесь в моём разрешении, капитан, - холодно произнёс генерал В. - Вам нужно их разрешение на переговоры с ними. Я предупреждаю вас – это опасно и безнадёжно. А впрочем, смотрите сами….
- С вашего позволения я поеду туда.
Генерал В. пожал плечами, повернулся к офицерам и коротко сказал:
- Лейтенант Сафронов, проводите капитана Линде в расположение 443-го полка!
И пожимая руку Линде, сказал уже по-дружески:
- Удачи! Будьте осторожны!
Сафронову было не больше двадцати двух лет, с открытым лицом и приятной улыбкой мне он сразу понравился. Мы поехали по дороге, полной колдобин. «Полковой штаб только в пяти верстах отсюда, - сказал Сафронов. - Поезжайте медленно».
Он рассказал, что он учился в Технологическом институте, когда его забрали в армию. Он был дважды ранен и его наградили Георгиевским крестом за храбрость.
- Я знаю о Вас всё, капитан Линде. И я восхищаюсь Вами! Это ужасно, что большевики сделали с нашей дивизией. Нам всем стыдно. Вы действительно хотите с ними переговорить?
- Определённо. Я обязан. Это моя работа. Меня прислали, чтобы поддержать дух. Мы должны избежать кровопролития, – ответил Линде.
- Могу я Вас просить разрешить мне пойти с Вами. У меня оружие, я могу защитить Вас.
Линде улыбнулся:
- Конечно, идите, но я не вооружён: при таких обстоятельствах я не верю в револьверы.
- Но они изверги, полные фанатики.
- Посмотрим….
Большая группа офицеров встретила нас недалеко от штаба. Все они были вооружены, некоторые с револьверами, некоторые с ружьями. Полковник Г., командир, был среди них. Он радостно потряс нам руки: «Капитан Линде, я вас прошу дальше ни шагу!» – и он показал рукой на большую толпу солдат, некоторые из которых лежали, другие сидели на лужайке неподалёку от лагеря всего в трёхстах метров от нас. И как только он показал на них, серая масса вдруг пришла в движение, поднимаясь с земли, как какое-то гигантское, доисторическое животное. Как будто ожидая от нас каких-либо действий и подготавливаясь к защите, они постепенно оформились в военный порядок. Они разделились на две группы: одна, рассеянная и аморфная, содержала большую часть полка; другая маленькая, но компактная как пружина, агрессивная и угрожающая, выстроилась на правом фланге толпы. Они держали ружья со штыками. Это были коммунисты.
- Благодарю вас, полковник, - возразил Линде. - Мой долг не даёт мне право выбора. Я должен идти!
- Тогда пять моих офицеров пойдут с вами, - объявил Г. - Я настаиваю!
- Хорошо, они могут идти поодаль, - сказал Линде.
Медленно наша группа из восьми человек направилась в сторону толпы: Линде немного впереди, остальные сзади. Сначала мы шли в направлении коммунистов, и когда мы были уже близко настолько, чтобы видеть их, замершие в ожидании, лица, он вдруг повернул налево и пошёл к основной массе солдат. Он шел быстрее и быстрее, пока не осталось метров двадцать. «Всё, дальше не идите, оставаться здесь!» – приказал он.
И через несколько минут он уже стоял перед полком: «Друзья!» – произнёс он. И его голос был ясный, громкий, спокойный, но насыщенный чувством.
- Я пришёл к вам от нашего правительства, демократического правительства. Февральская революция дала вам свободу, она принесёт вам мир и процветание. Она принесёт вам всё, о чём вы мечтали. Но друзья, надо иметь терпение, идёт война. Я знаю, что ты, и ты, хотите мира, каждый из вас хочет мира. Но разве вы хотите постыдного мира? Разве вы хотите стать рабами агрессивного врага, немцев? Хотите?
- Нет! Нет! – закричала толпа.
- Нет! Я знал, что вы скажете: «Нет»! Вы честные и храбрые граждане своей великой страны, нашей демократической России. Я призываю к терпению, ещё немного терпения. Честный мир скоро будет заключён. Это для вас и ваших детей вы должны добиться честного мира.
- Точно! Ура! – заликовала толпа.
- Это такие люди, как вы и я, которые из простого народа, сделали нашу родину свободной. Друзья, да здравствует демократическая Россия!
Толпа горячо откликнулась на его призыв, сотни голосов кричали: «Да здравствует демократическая Россия!», «Да здравствует Керенский»», «Да здравствует Линде!».
Но пока Линде говорил и мастерски приобретал доверие и симпатию толпы, я заметил, как группа коммунистов медленно начала двигаться в его направлении. Теперь они были всего метрах в десяти от него. Они держали штыки наперевес. Трое из них были настроены решительнее других.
«Смотри! - схватил я Сафронова за руку. - Они могут напасть каждую минуту!». Сафронов вынул свой револьвер: «Да…, о господи!».
Но Линде, казалось, не видел их:
- Именем демократической России я призываю вас подчиниться приказу и заступить в окопы. Я призываю вас сделать это!
- Да! Да! - завопила толпа. - Мы пойдем!
- Поклянитесь именем демократии! Поклянитесь…
Но он не закончил предложение: носатый коммунист воткнул штык в его спину. В тот же момент Сафронов выстрелил. Убийца был сражён наповал, его винтовка упала рядом с его телом. На момент атакующие остановились, но один из них, который был сзади их теперь мёртвого лидера, быстро пробежал несколько метров, отделявших его от Линде, который теперь полулежал, полусидел на траве. Солдат поднял штык, его лицо было полно ненависти и решительности. Мой бедный друг пытался защититься голыми руками. Сафронов снова выстрелил, но промахнулся… и его пуля попала в кого-то в толпе. А нападавший тем временем ударил штыком моего умирающего друга: ещё, и ещё, и снова, и ещё…, и так тридцать с лишним раз. Солдатская масса, которая только что приветствовала Линде, оставалась неподвижной, охваченная паникой. Никто из них не пришёл к нему на помощь, ни один из толпы в две тысячи человек не пошевелился, чтобы прийти на помощь человеку, который был провозглашёным героем русской революции.
Некоторые из коммунистов со штыками наперевес бросились в нашу сторону. В этот критический момент, когда наша жизнь висела на волоске, кто-то из толпы крикнул: «Броневики! Броневики едут!». Это были магические слова. Наступавшие коммунисты развернулись и побежали как зайцы, растворяясь в толпе. Убийца, держа в руках ружьё, со штыком покрытым кровью, замешкался на какой-то момент, а затем последовал за товарищами.
Линде был ещё жив, но истекал кровью. Вся трава вокруг него была залита кровью. Он открыл глаза. Посмотрел на меня и прошептал: «Как глупо…, я знал, что буду убит….», – он умер прежде, чем я успел перевязать его раны. На нём было больше тридцати штыковых ран. Сафронов рыдал, как ребёнок. Солдаты теперь прониклись состраданием. С печальными лицами они окружили нас. Один из них проговорил: «Он был хорошим человеком... Благослови господь его душу».
Подошли броневики. Солдаты 443-го полка были построены. Ружья были проверены и штыки тоже. Оружие убийцы не нашли и сам он пропал, и никто не хотел признаться, куда он спрятался, и как его зовут. Офицеры, которые были с нами, не смогли опознать его. Солдаты 443-го полка, теперь кроткие и покорные, уже вечером заступили в окопы. Я возвратился в Рожище без всякой надежды увидеть доктора Б. и обсудить эпидемическую ситуацию.
* * *
Через три дня после смерти Линде, ещё четыре случая тифа поступили к нам в госпиталь. Ситуация становилась опасной и требовались решительные меры. Причём все заболевшие были из седьмой роты, получалось, что там был источник. Смахивало на эпидемию. Я запросил прислать мне всю седьмую роту в Рожище. Они все прибыли в один день, двести человек, и я приказал полностью дезинфицировать их палатки и вещи.
Поскольку сыпной тиф переносится человеческой вошью, в которой живёт очень маленький микроб сыпного тифа, перед нами стояла задача освободить седьмую роту от завшивленности. Карл Шеллинг был в экстазе. Он мечтал собрать живых вшей и выделить микроба в чистом виде. Он гордо показывал мне стёкла с мазками крови нашего первого тифозного больного. «Его кровь кишела риккетсиями. Они такие маленькие, что их можно обнаружить только с помощью специальной краски», – объяснял всем Карл. Я предупредил его: «Помни, что сам Провачек помер от тифа, выделяя микроба. Будь очень осторожен. Доктор Провачек был немецким бактериологом, который умер от сыпного тифа, выделяя возбудителя». Но Карл был настолько увлечён, что шарил по солдатским шинелям в поисках вшей. Он их нашёл много, но все без микроба.
Наш дезинфекционный поезд был чудом техники. Говорили, что Красный Крест потратил на него кучу денег. Один вагон посередине поезда служил приёмным покоем, где солдаты раздевались. Затем они переводились в дезинфекционный вагон. А после этого, они переходили в помывочный вагон, где были душевые и парикмахерская для тех, кого ещё не постригли наголо. Часть помывочного вагона вообще переделали в парилку, где их хорошенько пропаривали. А после этого солдаты переходили в другой вагон, где им выдавали чистую одежду. После этого они шли ко мне на врачебный осмотр, который проводился в соседнем вагоне. Я смотрел, есть ли сыпь, которая обычно появляется через неделю после заражения. Я уже обнаружил пять больных и их тут же госпитализировали. Когда я уже заканчивал осмотр, один солдат привлёк моё внимание. Так собственно ничего не было подозрительного в этом мощном, атлетически сложенном северянине, кроме разве что скрытой враждебности по отношению ко мне. Я посмотрел на него: его лицо было обычным с узкими глазами на низком лбу, но выражение лица было пропитано ненавистью. Его пульс был частым, но температура нормальной. Я посмотрел на него снова, меня не покидало чувство, что я его где-то видел. Я напряг свою память, и внезапно меня пронзило, что это он добил Линде! Я до сих пор ясно помню это лицо. Да, передо мной был убийца. Несколько секунд я не двигался, и он стоял передо мной, тоже не шелохнувшись. Затем с усилием, стараясь контролировать свой голос, я сказал ему: «Вы можете идти, следующий…». И быстро дообследовал остальных.
Я был в трудной ситуации. Этот солдат, которого звали Иван Бушаков, был убийцей. В этом у меня не было никаких сомнений. Я вспомнил, как доктор Б. предупредил меня: «Седьмая рота вся заражена вшами и большевиками; и это отнюдь не совпадение.
Расследование убийства Линде показало, что все зачинщики были из седьмой роты.
Я позвал своего санитара Илью. Илья был один из самых отчаянных в армии. Он был три года в ударном батальоне, семь раз награждён за храбрость, и только после серьёзного ранения приписан к моему госпиталю. Я объяснил ему ситуацию. «Я о нём позабочусь, не волнуйтесь, доктор». Он проверил свой револьвер и вызвал Бушакова. Илья объяснил ему, что так как у него может тиф, то он должен пройти в помывочный выгон, который был уже к этому времени пустым. Он запер его в вагоне, а сам, взяв пулемёт, сел у двери. Затем он доложил мне:
- Вы смотрите, господин офицер, а то может застрелить его?
- Нет. Ни в коем случае. Я буду звонить в полковой штаб.
Однако прежде чем я сделал звонок, в мой вагон вошли два неожиданных визитёра. Один из них был Игорь Васильев, который на протяжении двух последних лет командовал дивизионом броневиков. Другой был Борис Моисеенко, которого я знал только мельком. Моисеенко был личным политическим комиссаром Керенского в штабе 13-й армии.
- Таким образом, Линде был убит, – мрачно заметил Васильев, увидев меня. – Мы приехали
расследовать случай.
- Я так понимаю, убийцу так и не поймали, – сказал Моисеенко.
- Преступная халатность полкового командования, – вставил Васильев.
Я поколебался и сказал им о Бушакове. Васильев вскочил с кресла и закричал: «Где он? Давайте его сюда!».
Широкоплечий, среднего роста, с тёмными волосами Васильев обладал огромной физической силой. Ещё в школе он ошеломлял нас немыслимыми трюками. Он одной рукой поднимал толстого подростка, весящего 80 килограммов, и ещё подбрасывал его в воздухе. Однако он никогда не злоупотреблял своей силой. Мягкий и добрый, он был любим своими друзьями и всегда был готов прийти на помощь. Но сейчас Васильев был в ярости.
- Где он?
- Он заперт в помывочном вагоне.
- Стой, Васильев, мы должны действовать по закону, – сказал Моисеенко.
- А шёл бы ты со своим законом, мягкотелый интеллигент. Где он?
Его нельзя было унять. Он выбежал из моего вагона, а мы последовали за ним. Он приказал Илье открыть дверь, и приставив ступеньки, поднялся в вагон. Моисеенко, Илья и я с ещё четырьмя офицерами из седьмой роты тоже поднялись в помывочный вагон. Вагон был ярко освещён.
Бушаков сидел в углу на скамеечке и курил папиросу. Когда он увидел нас, он очень медленно поднялся, и выражение его лица стало каменным. Он не сказал ничего. Васильев подошёл к нему. Он долго смотрел на него, как дрессировщик смотрит на дикое животное, которое предстоит укротить. Тишина была тягостной. «Бушаков…, Бушаков…, ты зачем убил Линде…?» – Васильев говорил медленно, чеканя каждое слово, и во всём его голосе звучала угроза. Ответа не было. Бушаков молчал. В этом молчании, однако, не было высокомерия и вызова ко всем нам.
- Я расцениваю твоё молчание, как признание. Я знаю, что ты боишься. Вы, большевики, трусы, когда вас прижмёшь к стенке. Вы храбрые только убивать безоружного человека.
- Я не боюсь.
- Ой! Ты не боишься трусливая скотина! – Васильев выходил из себя.
Он дал пощёчину, но тот, вместо того, чтобы стушеваться, с силой ударил Васильева в челюсть.
- Это лучше, - взревел Васильев. - Гораздо лучше…, теперь мы можем драться. Вы все! – закричал он, обращаясь ко всем нам, - Назад! Дайте нам место!
Мы подчинились. Бой начался. Я не забуду эту драку до самой моей смерти. Она была грубая и жестокая. Правил не было. Это была борьба за жизнь. Оба они были огромной физической
силы. Оба они озверели от взаимной ненависти, и оба дрались как звери. Удар за ударом попадал моему другу в голову. Но казалось, что он только ещё больше свирепел и делался сильнее. «Трусливая скотина», - рычал он, - «Грязный убийца!». Васильев сбил противника на землю. «Встать!» - вскричал он. - «Встать и драться как мужчина». И как только Бушаков выпрямился, Васильев нанёс ему такой удар, что тот упал без сознания. Кровь показалась у него из носа и изо рта, и он тяжело дышал. Мы надеялись, что схватка закончена, но это было не так. Васильев поднял его вверх и со всей силы бросил в угол вагона. Я сбился со счёта, сколько раз он поднимал противника и бросал его. Пол стал скользким от крови. «Ещё не всё, не все…. иди сюда, тряпка!». И он бил в лицо выносливого врага снова и снова. Бил жестоко и сильно…. Внезапно он остановился. «Он выживет, но он никогда этого не забудет. Вы можете забрать его в госпиталь, а затем - под суд трибунала его».
Смывая кровь, Васильев спокойно добавил: «Вот как демократия должна вести себя с большевиками. Вы, безголовые, не понимаете, что большевики уважают только силу. Пойдем Моисеенко, теперь нам не надо ехать в окопы, этот урок научит дисциплине всех в этой дивизии».
И улыбаясь, он потряс мне руку:
- Я извиняюсь за эту грязь, которую я оставляю в твоей отличной бане, – сказал он, и они с Моисеенко уехали.
- Вот это человек! – сказал Илья. – Умеет драться.
Он сказал другим санитарам взять Бушакова, или что там от него осталось, и отнести в госпиталь.
Васильев был прав, когда Бушаков стал выздоравливать, он только и говорил, что о драке.
- Он дрался как чёрт! – восхищался Бушаков. – Лучше погибнуть, чем драться с таким
чёртом.
Перед судом военного трибунала Бушаков признал, что он является членом партии большевиков, и ему приказали убить полковника Г., командира полка, но неожиданно появился Линде, и их ячейка решила убить Линде вместо полковника. Бушаков был приговорён к расстрелу, и приговор был приведён в исполнение в старой крепости Луцка. Я не присутствовал при расстреле, но доктор Б. сказал мне, что он умер не произнеся ни слова, с тем же окаменевшим выражением лица, когда я первый раз увидел его.