Настала очередь негритенка. Он схватил шар обеими руками, черные зрачки его глаз буквально плясали от радости. Он очень высоко, не по возрасту., подбросил мяч и ловко поймал его. Второй раз — еще выше. Еще раз…
Терри вначале не узнал голоса. Грубый, властный. Он не сразу понял, что это кричит очаровательная женщина, мать Барби.
— Что это? Боже! Какой ужас! Посмотрите, куда забрался этот черномазый. Барби! Дети! Идите скорее сюда! За чем смотрит полиция?
Негритенок тоже не сразу понял в чем дело и продолжал подбрасывать шар. Но круг ребят стал редеть, потом Барби вырвал шар из рук негритенка…
Негритенок остался один возле Терри. Растерянный, оглушенный. Он повернулся к Терри и посмотрел ему прямо в глаза.
Все дети любят спрашивать. И порою нам бывает трудно ответить, так непосредственны и наивны их вопросы.
То, о чем молча спрашивал маленький негритенок, не было вопросом ребенка. И Терри Брусс это понял.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
С ейчас наступила пора прервать повествование и рассказать о второстепенном персонаже., который, однако, сыграл немаловажную роль в судьбе и поступках главного героя.
Это Тау Пратт. Юным читателям он, пожалуй, неизвестен, но тем, кто следит за газетами по крайней мере шесть — семь лет, это имя должно помниться по делу доктора Хента, столь нашумевшему в Бизнесонии.
Несколько лет назад доктор Хент, продолжая опыты своего учителя Милоти, создал препарат, возбуждающий музыкальные способности у детей. Его открытием воспользовались дельцы, вынудившие Хента применить препарат до того, как он достаточно хорошо был изучен. В интересах наживы они бесчеловечно эксплуатировали одаренных детей. Затравленный дельцами, запутавшись в личной жизни, Хент покончил жизнь самоубийством.
Эта трагическая история не осталась, однако, в тайне, на что рассчитывали учредители Общества покровительства талантам. Ее предали гласности в газете «Голос правды» прогрессивный журналист Тау Пратт и дочь Милоти — Эли. Оба они угодили в тюрьму по обвинению в нелояльности к существующему строю.
Теперь мы имеем возможность сообщить читателям, что Тау Пратт удалось выбраться из тюрьмы и» в отличие от слабых, нестойких людей, у которых нет ясной цели в жизни, тяготы заключения не сломили его, а наоборот, убедили в том, что надо продолжать борьбу за подлинную свободу человека. С таким настроением, которое вполне одобряла Эли Милоти, ставшая к этому времени его женой, Тау Пратт оказался подходящим сотрудником для газеты «Голос правды».
Бизнесонский читатель знает, что газета «Голос правды» никогда не привлекала внимание читателей к таким заведениям, как игорный дом «Дама треф». Не на того читателя рассчитана газета, не те интересы намерена удовлетворять. И если редакция на сей раз изменила своему правилу, то на это были серьезные основания.
Когда Тау Пратт предложил дать в газету репортаж об игорном доме, это было встречено в редакции с удивлением.
— Этого еще недоставало, посылать сотрудников рабочей газеты в игорный дом, — сказал ему редактор газеты Лоренс. — Не выпил ли ты?
Но Тау Пратт, изложив план задуманного репортажа, доказал, что он в трезвом уме и при ясной памяти.
— Я покажу, как шалопаи проигрывают деньги, нажитые на труде и поте рабочих, — сказал он.
…Лицо одного из посетителей игорного дома «Дамы треф» привлекло внимание Тау Пратта. Этот человек приходил с долговязым посетителем, но сам не участвовал в игре. Он, однако, не случайно приходил сюда, ибо его спутник всегда уходил с большим выигрышем.
«Как сутенер за проституткой, так и этот увязался за игроком, — подумал Тау. — Пополам делят барыши». Он убеждал себя в том, что недостоин уважения и симпатии человек, прибегающий к подобным методам «заработка», и все же чувствовал какое-то неодолимое желание узнать поближе его, понять, что руководит им, представить себе ясно цели, которые толкнули интеллигентного и, по всему судя, мыслящего человека на такой путь.
Три дня ходил Тау Пратт в игорный дом и, фиксируя в своей памяти все, что здесь происходит, обращал особое внимание на долговязого человека, загребавшего на игорном столе одну кучу бульгенов за другой, и на его спутника.
В один из этих же дней Тау Пратт встретил прыщавого молодого человека в обществе Юниты, которую он хорошо знал и с матерью которой профессия журналиста столкнула его однажды. Это было как раз во время уже упоминавшейся забастовки в связи с механизацией боен и увольнением 76 рабочих. Редакция «Голоса правды» поручила Тау Пратту осветить эту забастовку, и он был свидетелем как событий, разыгравшихся на производстве, так и того, что произошло на банкете, где Харви Кювэтт произнес свою речь.
В поисках ответа на вопрос, что могло заставить простого рабочего пойти наперекор действиям своих товарищей по классу, Тау Пратт побывал в семье Харви Кювэтта и долго беседовал с его супругой. При разговоре присутствовала и Юнита. Мать Юниты откровенно изложила свои взгляды, но попросила об этом не писать. Тау Пратт пообещал и действительно ничего не упомянул об этом в своем репортаже. Репортер «Голоса правды» произвел весьма благоприятное впечатление на мать Юниты. Она согласилась даже распространять газету. Харви не подозревал, чем занимается его супруга, которую он считал образцом добродетели и смирения. Но Юнита знала и, хотя сама не участвовала в опасном поручении, добровольно выполняемом матерью, однако сочувствовала ей. Тау Пратт с большой чуткостью относился к Юните, как к цветку, которому судьба уготовила нелегкую долю: с одной стороны, испытывать осушающее дыхание пустыни — мира невежества, стремления к наживе, где прозябал отец, — и освежающего ветерка незнакомого, прекрасного мира, куда стремилась мать.
Можно себе представить огорчение Тау Пратта, когда он увидел Юниту в обществе одного из посетителей игорного дома «Дамы треф».
Не утруждая себя долгими поисками предлога, он встретился с Юнитой и в осторожной форме постарался предупредить ее о последствиях, которые могут иметь встречи с подобным молодым человеком.
Юнита, непосредственная, верящая в добрые чувства Тау Пратта и в то, что он не использует во зло рассказанное, ввела его в курс дела. Так Тау Пратт узнал об открытии Терри Брусса, о роли, которую оно сыграло в жизни двух влюбленных, об участии в этом деле Пирса, о предложении Бюро исследования поведения и всем остальном…
Терри Брусс после всего, что он увидел и о чем говорили ему Бахбах и Холфорд, был готов ответить: «Да!», ибо убежден был в том, что сделает это в интересах своей родины и мировой цивилизации, но по настоянию Юниты он заявил Бахбаху:
— Если можно, я подумаю.
— Пожалуйста, мы вас не торопим, — ответил Бахбах, уверенный в успехе бесед.
И это был первый просчет БИП.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Н а другой день, когда Бахбах, как они о том условились, позвонил Терри, последний сказал: — Я все обдумал и решил прибора не создавать. Бахбах, по-видимому, был настолько ошарашен, что в первую минуту не в состоянии был вымолвить ни одного слова. Терри уже готов был повесить телефонную трубку, как услышал взволнованный голос Бахбаха:
— Не может быть.
— Мое решение твердое.
Бахбах неестественно быстро затараторил в трубку:
— Господин Брусс, это недоразумение. Я вас прошу об одном: никуда не уходите, я сейчас заеду к вам, нам нужно поговорить.
— Это бесполезный разговор.
— Все равно, нам нужно поговорить, — настаивал Бахбах, — подождите меня несколько минут.
— У меня срочное дело, и я ухожу, — ответил Терри и повесил трубку.
Он твердо решил уйти из дому, надеясь хотя бы на время оттянуть разговор, который, как он понимал, неизбежен и рано или поздно состоится. Не мешкая, Терри закрыл ящики стола, надел пальто и направился к выходу. Но как ни мало времени на это потребовалось, Бахбах сумел принять меры, чтобы удержать Терри дома. Не успел Терри открыть дверь парадного подъезда, как к нему подошел человек в коричневом пальто и такой же шляпе и, загородив дорогу, сказал тоном, не допускающим никаких возражений:
— Вам придется подождать. Таков приказ.
Терри понял, что за ним установлена слежка и что Бахбах успел по телефону или каким-либо иным путем передать агенту распоряжение задержать его.
Спустя несколько минут явился Бахбах. Ни на лице его, ни в движениях не осталось ни малейшего следа спокойствия, мягкости, отличавших его во время предыдущих встреч. Лицо его побагровело, глаза дико сверкали, он не сказал, а выплюнул:
— Вернитесь в дом.
Терри был подготовлен к разговору, и на этот раз собеседники обменялись ролями. Бахбах волновался, а Терри говорил спокойно, словно доказывал непонятливому ученику совсем немудрую теорему.
— Нечего, собственно, объяснять, — сказал он, когда они вошли в комнату. — Я обдумал все, что вы и ваш друг Холфорд, — он сделал ударение на слове «ваш», — сказали мне, и пришел к выводу, что, попав в ваши или в чьи-либо другие руки, мое открытие будет использовано во зло людям. И я решил приберечь его до тех времен, когда создадутся условия для того, чтобы оно могло служить только медицине, только честным людям.
— Значит, интересы Бизнесонии, цивилизации, по-вашему, это зло? — спросил Бахбах.
— Я не испытываю желания вступать в политические дискуссии, — ответил Терри.
— Вы уже вступили! — едва сдерживая себя, воскликнул Бахбах. — Вы становитесь рупором злокозненных элементов, пытающихся подорвать основы нашего строя. Кто вам внушал подобные мысли?
— Это допрос?
— Да, это допрос, если хотите… — Бахбах спохватился, что сказал лишнее. Он нашел в себе силы подавить гнев и, словно искусный актер на сцене, умеющий быстро перевоплощаться, предстал в одно мгновение перед Терри совсем другим — прежним, спокойным, логично мыслящим человеком. — Извините, ваш отказ несколько ошеломил меня. Поговорим спокойно. Разрешите присесть?
— Пожалуйста, — сухо ответил Терри.
Бахбах снял пальто, сел за стол напротив Терри и принялся спокойно, используя весь арсенал своей логики, убеждать его в неразумности отказа от предложения, сделанного ему отечеством.
Что касается Терри, то он, несмотря на все настояния Бахбаха, не приводил ему в ответ никаких доказательств, а отделывался стереотипными фразами:
— Я не намерен вступать в политическую дискуссию. Я делаю то, что подсказывает мне долг ученого, для которого единственным критерием правильности поведения является собственная совесть.
Он наотрез отказался также назвать лиц, с которыми встречался в течение последних суток.
Беседа длилась долго. Бахбах вызвал по телефону на помощь Холфорда. Сияние воинских знаков, однако, не могло переубедить упрямца. Холфорд тоже вышел из себя и, видя бесполезность дальнейшего разговора, резко сказал:
— Вам надлежит впредь до особых указаний находиться дома.
Но Бахбах остановил не в меру расходившегося союзника.
— Зачем же так? — возразил он. — Господин Брусс волен ходить куда угодно и общаться с кем угодно. У нас в Бизнесонии, стране подлинной демократии, не применяется ничто, ущемляющее права гражданина… до той поры, пока это не узаконено судебными инстанциями. Могу вас заверить, — обратился он к Терри, — а вы имели возможность убедиться в моей откровенности, что с вашего дома будет снято наблюдение и вы, равно, как ваши друзья и знакомые, не подвергнетесь слежке.
Действительно, выйдя спустя полчаса после ухода гостей из дому, Терри, сколько ни оглядывался, не видел, чтобы кто-нибудь за ним следил. Но, сознавая свою неопытность в конспиративных делах и понимая, что БИП не оставит его в покое, решил не ходить ни к кому, на кого мог бы навести ищеек.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
М ы, естественно, увлеклись судьбой главных героев произведения, оставив без внимания второстепенных, в частности Пирса, которому в свое время отвели определенное место в повествовании. Но Пирс не из тех людей, которые прозябают в безвестности. Он вынуждает нас, хотели бы мы того или нет, вернуться к его особе, ибо в столь критический момент, какой переживает наш герой, посчитал своим долгом явиться к нему с визитом.
Избавим читателя от подробного описания первого получаса свидания, который Пирс старался использовать для того, чтобы убедить друга в своей искренности. Затем он завел разговор об открытии Терри и возможностях его дальнейшего использования, имея в виду повышение благосостояния своего личного и, главным образом, друга.
С удивлением узнав, что Терри уничтожил прибор, он принялся его уговаривать создать новый, пообещав за это любую сумму. Он на все лады расписывал возможности, которые раскрывает перед человеком богатство, с талантом поэта расхваливал лучшие курорты мира, где можно будет построить дворцы и проводить в них часы досуга, не пожалел красок, чтобы показать молодому ученому, какое широкое поле научной деятельности раскроется перед ним, если у него будет достаточно средств для создания лабораторий, аппаратуры, привлечения в помощь себе виднейших деятелей науки Бизнесонии и даже других стран мира.
Терри хорошо знал Пирса и очень скоро понял, что не его ограниченный ум диктует все эти слова, что поет он с чужого голоса. Терри без обиняков сказал это Пирсу:
— Ты по поручению господина Бахбаха?
— Почему ты думаешь? — всполошился Пирс. — Я ничего не говорил. Ты выдумываешь… Какого Бахбаха? — спохватился он. — Никакого Бахбаха я не знаю.
— Я к следствиям не привык, — прервал его Терри. — Чего тебе надо, говори прямо.
Словно почувствовав, что разговор принимает деловую форму, Пирс снова обрел себя.
— Я деньги вкладывал в твой прибор? Вкладывал. Значит, отвечаю за него и… доля доходов тоже моя. Так? Так. В игорный дом ходил? Ходил. Думаешь, это честно с помощью прибора наживать деньги? С тобой делился? Делился. На биржу ты со мной ходил? Ходил. Вместе прибыль, вместе на дно. — Он подошел к Терри и зашептал: — Я тебе всю правду скажу, как другу. Меня в БИП вызывали. Все выложили, они все знают. Только меня не возьмешь так просто. Я вроде испугался, потом туда, сюда. — Он заговорил еще тише. — Если хочешь, ничего не будет. Они и сами не дураки, им тоже бульгены нужны. Отказывайся, не давай прибора. Упорствуй, кричи, что хочешь… В тюрьме тебе будет лучше, чем на любом курорте. Не беспокойся, ты же меня знаешь. Потом утихнет, сделаешь вторую коробочку, и мы… — Пирс поперхнулся. — Я, ты, Бахбах и еще кое-кто… Я тебе пока сказать не могу… Ого! Мы такое наделаем! Вся Бизнесония будет нашей. Весь мир! Ты понял?
Терри молча слушал его. «Так вот, какие они патриоты? Все это, оказывается, слова. А они тоже мошенники».
Пирс до конца дней своих так и не понял, что произошло. Он не успел еще досказать фразу, которая, по его мнению и по мнению людей, пославших его, должна была добить этого недоразвитого мышонка (так они между собой называли Брусса), как полетел вниз.
Будучи допрошенным после того, как пришел в сознание, Пирс заявил одному репортеру (а может быть, это вымысел самого репортера — чего с ними не бывает!), что его выбросили с шестого этажа и он случайно остался в живых.
Но если придерживаться истины, следует сказать, что пролетел Пирс всего четыре метра — по лестничной клетке между 6-м и 5-м этажом. Увечья, однако, оказались серьезными. И это самое удивительное, ибо мы не знаем за Терри Бруссом особых достоинств в смысле тяжелой атлетики. Надо же так разозлиться!