ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
П итер Каули страдал бессонницей. И мы, таким образом, не нарушим его покоя, если заглянем к нему, чтобы узнать, кто же он в действительности: простой человек, какими являются чистильщики обуви в этом мире, или шпион, подосланный к главному герою книги?
Сначала хочется сказать несколько слов о профессии Питера Каули. Уход за обувью (мы пользуемся терминологией журнала «Работы на дому») далеко не самое приятное из занятий человека. Однако носить нечищенную обувь не только не принято, но и неприятно. Воздадим же должное Питеру Каули, для которого его профессия началась по нужде, а стала призванием. Это относится ко всем профессиям, если их выполняют трудолюбивые, горячие, увлекающиеся люди.
А именно таким и был Питер Каули. Уж он-то знал толк в чистке обуви!
Но что угнетало Питера — это равнодушие клиентов. Будучи по натуре разговорчивым человеком, он был обречен на молчание. Питер завидовал парикмахерам, болтовню которых вынуждены выслушивать клиенты во время бритья, концертным конферансье, которых нередко слушают с удовольствием, и особенно (об этом он старался не думать) политическим деятелям.
Питеру приходилось работать молча. Почему-то в этом мире повелось не разговаривать с представителями его профессии.
И когда нашелся человек, откликнувшийся на его речь, а потом доставленный по поручению какого-то господина на дом, настойчиво потчевал его виски и посвящал в не понятные Питеру Каули тайны науки и техники, это оказалось достаточным основанием, чтобы чистильщик обуви полюбил этого человека и, страдая бессонницей, размышлял над его судьбой.
Нам придется оставить Питера наедине с его мыслями, как они ни любопытны, ибо уже ясно, что Фэди Роланд ошибается: Питер не шпик, приставленный к нему разведывательным бюро. Но в это самое бюро зайти нам не мешает. Причем как раз накануне описываемых событий. И тогда мы поймем, что происходит с Фэди и чего он сам так и не поймет до самой смерти.
В седьмой комнате на третьем этаже мы застаем уже знакомых нам Тадда Паппаса, Мата Галтона, Ралфа Дрессера и четвертого мужчину в форме генерала разведывательной службы, имя которого мало кому известно и которое не рекомендует упоминать цензура. Из уважения к ней мы и будем впредь именовать его по военному званию.
Мы незримо входим в кабинет генерала именно в тот момент, когда решается судьба Фэди Роланда. Разговор начался, по-видимому, давно, когда наше внимание было отвлечено бессонницей чистильщика сапог.
— Значит, вы уверены, что из этой затеи с локатором ничего не выйдет? — обращается генерал к Ралфу Дрессеру.
— Шеф может подтвердить.
— Да, — подтверждает Мэт Галтон. — Работу Роланда дублировали еще в одной лаборатории. Десятки раз все проверено. Обнаружение подземных стартовых площадок с помощью управляемого луча невозможно. Объяснить почему?
— Не думаю, чтобы в этом была надобность. Ралф возглавляет технический отдел нашего бюро, и это — на его ответственности. Таким образом, я считаю, что предложение Дрессера и Паппаса может быть принято. Теперь, Тадд, вы можете объяснить господину Галтону существо операции «Милтаун». Только прошу покороче, мне скоро — на доклад к министру.
Тадд Паппас встал с кресла.
— Можно сидя, — великодушно разрешил генерал.
— Красных, безусловно, интересуют наши работы в области локации, как и нас — их работы, — сказал Паппас. — До последнего времени мы были озабочены тем, как выведать секреты красных и возможно лучше законспирировать свои исследования. Мне думается, что наше разведывательное бюро может принять на себя еще одну не менее важную обязанность — дезориентировать красных, заставить их заниматься ненужными делами и отвлечь внимание от других важных проблем.
— Вы забываете о финансовой стороне дела, — остановил его Дрессер.
— Я и об этом скажу, — спокойно заметил Паппас. — Надо дать понять красным, что мы продолжаем работы над конструированием локатора и что исследования плодотворны. Для этого нужно создать бум вокруг имени этого неудавшегося ученого… Я забываю его фамилию.
— Фэди Роланд, — подсказал Ралф.
— Да, Фэди Роланд.
— Непростительная забывчивость, — недовольно заметил генерал. — А я всегда думал, что у вас память, достойная настоящего разведчика.
— Склероз, — улыбаясь, сказал Галтон.
— Не думаю, — обиделся Паппас. — Мне еще рано на пенсию.
— Уверен, что рано, — сказал генерал и по-дружески обнял Паппаса. — Мы еще поработаем с вами, Тадд. Продолжайте.
Ободренный генералом, Паппас заговорил с не присущим ему возбуждением:
— Красные, узнав об этом, постараются догнать нас и… опередить, — он рассмеялся. — Как и во всем остальном. А мы знаем, как они это делают. Они ничего не пожалеют, запрягут своих лучших ученых.
— Отвлекут от других дел, — заметил Дрессер.
— Да, — продолжал Паппас. — Этим мы заморозим исследования, которые для них действительно важны. Дальше. Нам вся эта история, я подсчитал, обойдется примерно в сто, сто двадцать тысяч бульгенов сверх того, что было затрачено на работу этого…
— Фэди Роланда, — подсказал Дрессер.
— Благодарю вас, — Паппас поклонился ему. — Но мы заставим красных выложить на это миллиарды. Вы же знаете, как у них делаются такие дела!
— Как вы находите этот план? — обратился генерал к Галтону.
— Я считаю его блестящим, — ответил Галтон. — Признаться, я не всегда был уверен в полезности… гм, извините, господин Паппас, в полезности создания в нашем управлении специального отделения во главе с господином Паппасом и Ралфом Дрессером, — он повернулся к Ралфу, — ученым, которого отвлекли от науки. Теперь я вижу, что ошибся.
Так решилась судьба Фэди Роланда и судьба других лиц, встретившихся на его пути.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
П ервые дни прошли спокойно. Фэди был целиком предоставлен себе, никто ему не мешал.
На другой день после беседы с Ралфом и Паппасом в особняк привезли оборудование для лаборатории. Установка его заняла почти неделю.
Затем монтажники удалились и Фэди весь окунулся в любимую работу.
Эзра появлялась редко. Иногда они вместе обедали. Без малейшей назойливости Эзра расспрашивала Фэди о работе, признавшись, что мало смыслит в технике. В свою очередь Фэди вынужден был сказать, что ему чужд мир искусства, которым жила Эзра. Разговор вращался, главным образом, вокруг газетных сенсаций.
Экономка, которую Фэди почти не видел, очень исправно, однако, выполняла свои обязанности. Это была старая дева, по виду которой невозможно было определить ни ее возраст, ни стремления. Казалось, у нее вообще отсутствует интерес к чему бы то ни было, кроме строгого исполнения своих обязанностей.
Но исполняла она их безукоризненно. Экономка попросила Фэди составить примерное меню на неделю. Больше она ни с чем к Фэди не обращалась. Только раз сказала, что ему следует вносить за питание десять бульгенов в день.
Вот тут-то Фэди вспомнил, что на его имя должен быть открыт счет в банке. «Это стоило бы проверить», — подумал он.
Фэди заглянул в список внутренних телефонов и набрал номер гаража. Ему тут же ответил по-военному бодрый голос:
— Шофер Бубби слушает.
— Я поеду в город, — несколько растерявшись, сказал Фэди.
— Выезжаю, — раздалось в ответ.
Фэди захватил макинтош и спустился вниз. У подъезда уже стоял черный «Брам-Польс».
Фэди открыл дверцу машины и увидел на заднем сидении двух мужчин.
«Зачем они здесь? — подумал он. — Ага, охрана, — вспомнил Фэди разговор с Паппасом. — Но какого черта им охранять меня?»
— Если вам безразлично, лучше садитесь впереди, — сказал один из них.
Фэди уселся рядом с шофером, и машина двинулась к воротам, которые немедленно, словно по заранее отданному приказу, отворились.
— Куда поедем? — спросил шофер.
— В банк «Тэрстон — сын — и дядя» — ответил Фэди.
Машина влилась в поток автомобилей, двигавшихся по трассе.
Промелькнули дома предместья, и водитель сбавил скорость, попав в медленно движущийся поток.
Шпики молчали. Молчал и Фэди, хотя это молчание и стоило ему немалых усилий. «Неудобно как-то ехать в одной машине с людьми и молчать, — размышлял он. — А почему они молчат? Значит, так им приказано! И чтобы я ни говорил, они будут действовать по инструкции. Ну, тогда и я буду поступать так, как мне удобно. Чужие люди. Не приятные мне. Почему я должен поддерживать с ними разговор?»
Вскоре машина подкатила к зданию банка. Шофер предупредительно открыл дверцу. Фэди вышел из машины и растерянно остановился у мраморной колоннады, украшавшей вход в банк.
— Мы пойдем с вами, — услышал он голос позади себя.
Бок о бок с ним двинулись к входу оба шпика.
Фэди взглянул на доску-указатель, но не успел еще ничего прочесть, как один из сопровождавших его тихо, но внятно произнес:
— Шестнадцатый этаж, комната сто восемь.
Они поднялись в лифте и скоро оказались в просторной комнате, где сидел пожилой мужчина, судя по костюму и спокойным манерам, из первостепенных служащих банка.
— Фэди Роланд, — представили Фэди.
— Очень приятно с вами познакомиться. Я ждал вашего прихода. Вы, очевидно, хотите получить деньги?
— Да. Полторы тысячи.
— Сейчас все будет сделано. Вам не стоит обременять себя формальностями, обязательными в нашем деле. Если позволите, я все оформлю сам, а вы сидите здесь, вам останется только подписать чек.
Он удалился, и в комнате наступило тягостное молчание. Фэди попробовал нарушить его, заговорив о последних событиях в районе Изумрудного залива, где операции Бизнесонского флота против островной республики оказались неудачными, но, почувствовав, что его охрану это мало интересует, умолк.
Вскоре вернулся служащий банка в сопровождении кассира и вручил Фэди чековую книжку. Фэди подписал чек, и кассир отсчитал ему полторы тысячи бульгенов.
Они распрощались, и Фэди, сопровождаемый своими стражами, вскоре оказался дома.
Второй раз он выехал в город для того, чтобы купить новую книгу по бионике. При выходе из магазина его остановил молодой человек и, представившись репортером «Вечерних слухов», попросил дать интервью.
— Это невозможно, — сказал один из сопровождавших Фэди шпиков.
Фэди втолкнули в машину, и она на предельной скорости ринулась к Милтауну.
Фэди неприятно было чувствовать себя под конвоем, и он предпочитал не выезжать из особняка.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Б ыла еще одна причина, удерживавшая Фэди в доме. Он не хотел себе признаться, но знал, что это — главное.
Впервые в жизни он полюбил. Горячо, самозабвенно. У него бывали встречи с женщинами, он нередко увлекался. Однажды он решил, что по-настоящему влюблен в сокурсницу по университету Дельму Монтагю. Они встречались почти год. Фэди привык к этим встречам, ожидал их, тосковал, когда Дельма по какой-нибудь причине не могла прийти в его клетушку в студенческом доме. Но с некоторых пор причин стало больше. И однажды Дельма объявила, что по настоянию родителей выходит замуж за вдовца, владельца крупной аптеки. Это, однако, не вызвало у Фэди бурной реакции.
Вообще же Фэди Роланд в кругу однокашников, а затем знакомых по управлению слыл человеком не от мира сего, чрезмерно осторожным и непредприимчивым, когда дело касалось женщин. И поэтому кажется очень странным, что Фэди привлекла именно Эзра. Ведь он знал, что если кого и нужно остерегаться, то именно ее, — не случайно их поселили в одном доме.
Он думал теперь о ней днем и ночью, особенно ночью, когда она была в баре. Он метался в постели, обуреваемый томлением и невеселыми думами о том, что может позволить себе танцовщица. Он успокаивался только к утру, когда слышал стук двери и знал, что теперь она с ним под одной крышей, где-то совсем рядом, хотя от этого не более доступная, чем раньше. Каждый раз, ожидая ее возвращения, он мысленно рисовал себе самые смелые проекты объяснения в любви и картины счастья, которое он сможет обрести, если у Эзры обнаружится хоть капля благосклонности к нему. Но как только раздавался стук двери, возвещающий о ее возвращении, все проекты рассыпались, как карточный домик.
А днем, встречаясь с Эзрой за обедом или в лаборатории, куда она иногда заходила, он робел, не is состоянии произнести двух слов, если они не были ответом на ее вопрос. Но глаза его светились такой нежностью и преданностью, что этого не могла не заметить Эзра.
Надо отдать ей справедливость, она не поощряла Фэди, не делала ни малейшей попытки окончательно выбить его из седла, что было не так уж трудно сделать. Размышляя об этом в те минуты, когда сознание его работало более или менее ясно, Фэди решил, что так надо, что этого требует от нее разведывательное бюро.
Самыми мучительными были мысли о Ралфе Дрессере. Тот знал Эзру давно, это было видно уже по тому, как они вели себя в баре. Их связывала совместная работа в разведывательном бюро. Но что связывает их в личной жизни? Эзра нравится Ралфу, это ясно. У Дрессера, правда, есть семья. Но таких, как Ралф, не обременяют мысли о высокой морали. Ралф не упустит такого лакомого куска.
Однажды, проходя по коридору, Фэди оказался свидетелем случайного телефонного разговора, который показал ему, что не Ралф Дрессер — предмет вожделений очаровательной Эзры. Это было всего несколько слов.
— Вы вправе приходить, Ралф, — услышал Фэди голос Эзры. — Это не мой дом. — Она умолкла, выслушивая, по-видимому, ответ Ралфа, потом продолжала: — Нет, этого не будет, я не люблю вас.
Чем закончился разговор, Фэди не знал. Он был безмерно рад тому, что услышал. Но ведь это вовсе не означало, что прекрасная Эзра стала ближе к нему!
Он почувствовал это, когда Эзра однажды зашла в лабораторию и он попросил ее подержать кошку, не пожелавшую спокойно лежать на столе в соседней комнате.
— С удовольствием, — сказала Эзра.
Фэди прошел в лабораторию и включил аппарат.
На экране появилось изображение Бетси. Рельефное, объемное. Фэди протянул руку, чтобы проверить, усилилось ли осязание после усовершенствования индикатора.
Но вместо шерсти ощутил гладь и тепло человеческой руки.
Рука Эзры тотчас исчезла с экрана.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В тот день, когда в газетах появилась заметка о неожиданной карьере молодого ученого из Министерства вооружений, который переселился в особняк в Милтауне и находится под охраной, Фэди целый день не давали покоя звонки, но, следуя указаниям Паппаса, он наотрез отказался принять репортеров.
На другое утро, опять-таки по указанию Паппаса, он сел в машину вместе с Эзрой и выехал за ворота. И тут же был атакован репортерами. Машина не смогла пробить себе дорогу.
Репортеры набросились на Фэди с вопросами:
— Над чем вы работаете?
— Почему удостоились чести переселиться из скромного жилища в этот роскошный особняк?
И так далее.
Строго выполняя инструкцию, полученную от Паппаса, Фэди нечленораздельно ответил на вопросы, сославшись на «сложность проблем, которые он решает и которые не могут представить интерес для широкой публики».
— А счетик в банке «Тэрстон — сын — и дядя» кем открыт? — раздался визгливый голос.
— Ученые Бизнесонии не могут обижаться на правительство. Им оказывают всемерную поддержку, если убеждаются в целесообразности и эффективности их работ. — Фэди, останавливаясь, словно бы для того, чтобы подобрать слова, только-только родившиеся в мозгу, произнес фразу, которую заучил.
Так и не выдавив из него ничего путного, репортеры набросились на Эзру, которую вначале не заметили в машине.
К удивлению Фэди, она нисколько не сопротивлялась, когда какой-то особенно бойкий репортер раскрыл дверцу и навел на нее фотоаппарат. Эзра вышла из машины и приняла очень эффектную позу для съемок.
Толпа ахнула и, позабыв о Фэди, ринулась к Эзре. Ее фотографировали во всех возможных ракурсах. Наиболее предприимчивые репортеры заставили ее стать рядом с Фэди и снимали их вдвоем. Уступая просьбам одного особенно нахального типа, она согласилась поцеловать Фэди.
Затем Эзру потянули от Фэди, и он среди гама и шума, царившего кругом, услышал обрывки ответов, которые она давала репортерам:
— Да, я знаю. Но не вмешиваюсь. Это — мужские дела, они меня не интересуют… Больше никого в доме нет, я и Фэди… Я не думаю пока бросать работу. Танцы — мое призвание, Фэди тоже любит искусство… Да, он мне нравится…
Вырвавшись из толпы репортеров, они поехали в центр города. Эзра попросила остановиться у большого универмага.
— Надеюсь, вы будете меня сопровождать, — не то тоном приказа, не то с просьбой обратилась она к Фэди.
Войдя в магазин, они отправились в дамский отдел, и Эзра придирчиво, проявляя большой вкус, стала выбирать себе белье.
Фэди услышал, как несколько раз за их спиной щелкнули затворы фотоаппаратов. Его предупредили, что в случае, если Эзра решит произвести покупки, платить должен он, расходы будут возмещены.
Он так и поступил.
А когда они вернулись в особняк и Эзра протянула ему деньги, Фэди с обидой произнес:
— Все остальное тоже бутафория?
— Что вы имеете в виду? — спокойно спросила Эзра.
— «Фэди тоже любит искусство»… «Да, он мне нравится», — повторил он то, что Эзра говорила репортерам. — И поцелуй тоже?
Дыхание его прервалось, словно кто-то клещами сжал его легкие.
— Нравитесь, — вызывающе ответила Эзра. — Вы милый, хороший мальчик. И если хотите, я вас сейчас опять поцелую. По-настоящему. Хорошо?
Не помня себя, Фэди сжал ее в своих объятиях и впился губами в податливые горячие губы Эзры.
Он почувствовал, как она вдруг обмякла, ему показалось, что она уже вся без остатка принадлежит ему.
Но Эзра вдруг выскользнула из его объятий я, поправляя прическу, спокойно произнесла:
— Вот и все. Больше это не должно повторяться. Понятно? Я здесь не для этого.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ф эди не раз приходилось оставаться наедине с Эзрой, но, чувствуя ее настороженность, он всеми силами сдерживал себя. Это было мучительно, непереносимо. Равнодушие Эзры отравляло ему существование.
Во всем остальном он не мог пожаловаться на свою судьбу. Шли недели и месяцы, никто его больше не тревожил. Он спокойно занимался своим делом и сумел усовершенствовать локатор чувств. Правда, случилось несчастье с Бэтси. Фэди стал замечать, что шерсть ее вначале потеряла блеск, потом начала выпадать. Кошка день ото дня становилась все более вялой, отказывалась от пищи.
Фэди решил обратиться к ветеринару. Тот осмотрел кошку, но причину заболевания установить не смог.
Спустя две недели Бэтси сдохла. Фэди стал приучать к опытам собаку и домашних птиц.
Ралф время от времени появлялся в особняке, бегло расспрашивал Фэди о работе, а потом отправлялся на половину Эзры и к вечеру уезжал с ней, по-видимому, в бар. Фэди обуревали все ужасы ревности, но он утешал себя тем, что встречи эти носят служебный характер. Упоминание имени Ралфа всегда вызывало на лице Эзры какую-то настороженность и выражение недовольства, если не сказать брезгливости. Фэди убедился, что она испытывает к Ралфу отнюдь не те чувства, на которые тот, по всему судя, рассчитывал.
Однажды Эзра приехала ночью раньше обычного. Фэди еще находился в лаборатории и, услышав стук двери, собирался подняться к себе. Он почти никогда не ложился спать, пока не знал, что Эзра уже дома.
Фэди не успел выключить аппарат, как дверь открылась и в комнату вошел Ралф.
— Ты еще не спишь, мученик науки? — По всему видно, он изрядно выпил. — Эзре что-то не здоровится, и она попросила подвезти ее. Но к себе не пустила… Недотрога, — со злостью добавил Ралф. — А ты все кошек гладишь?
— Уже не глажу, — мрачно промолвил Фэди.
— С чего бы это? — с иронией спросил Ралф. — Или на людей перешел?
— Ты с ума сошел! — вскочил. Фэди. Ралф удивленно взглянул на него.
— Чего ты так испугался?
Фэди как-то весь обмяк. Его в эту минуту покинула неприязнь к Ралфу, хотелось хоть кому-нибудь высказать мучившие его мысли.
— Я не знаю… Это может быть и не так, — сказал он сбивчиво. — Бэтси издохла. У Клака, пса нашего, тоже начинает вылезать шерсть. Может быть, это от того, что я их облучаю… Нужно обратиться к медикам.
Фэди взволнованно ходил по комнате.
— Успокойся, Фэди, — сказал Ралф. — Сядь и расскажи толком, в чем дело.
— В чем дело? — переспросил Фэди с таким видом, как будто его разбудили после глубокого сна. — О чем рассказать?
Он несколько минут помолчал и заговорил совсем спокойно:
— Мне удалось усовершенствовать индикатор. Это очень важно. Я уже говорил тебе, что доза биотоков, излучаемых живыми организмами, различна. Это зависит от их объема, интенсивности деятельности каждого органа, от привычек, даже от характера… В общем так же, как нет двух человек с одинаковым сочетанием линий на пальцах рук. Это называется у нас дактилоскопией… Так нет и двух существ, у которых одинаковая доза излучаемых биотоков. Вот этот индикатор, — Фэди указал на небольшой аппарат рядом с экраном, — когда мы направляем луч на интересующий нас объект и получаем рельефное, стереоскопическое изображение, он автоматически включает устройство, делающее изображение осязаемым.
— Неужели удалось? — спросил Ралф.
— Да, — ответил Фэди. — Но Бэтси давала другие показатели, чем Клак. Кроме того, я испытывал действие аппарата на воробья и кур.
— А человек? — спросил Ралф.
— Человек? — взволнованно переспросил Фэди. — Я боюсь… Бэтси сдохла. У Клака выпадает шерсть… Может быть, это излучение. Радиация. Мы же не знаем природу луча.
— Пустяки, — спокойно произнес Ралф. — Ученый не должен быть таким щепетильным. В былые времена считалось предосудительным препарировать во имя науки кролика. Невежество! Средневековье! Если слушать этих слюнтяев, наука будет ползти вперед черепашьим шагом. Ты знаешь, что я скажу тебе как другу? Я не считаю преступниками тех, кто вовремя войны производил опыты на военнопленных. Для того чтобы победить болезнь, надо изучать ее на людях. Подумаешь, я умертвлю сотню — другую. Найди я исцеление от недуга, которым страдают тысячи, кто меня осудит?
— Ты это всерьез?
— Романтик! — брезгливо свел губы Ралф. — У тебя здесь нет чего-нибудь выпить?
— Ты, по-моему, и так уже хорош, — сказал Фэди.
— Святоша! — презрительно произнес Ралф, но, увидев, что Фэди обиделся, попросил: — Принеси, будь добр, выпить…
Спустя пять минут Фэди вернулся в лабораторию и увидел, что Ралф впился глазами в экран, словно врос в него.
Фэди тоже взглянул на экран.
Он увидел угол комнаты, туалетный столик с зеркалом. И в нем глаза Эзры. Большие, задумчивые. Какое-то мгновение она была неподвижной. Потом взяла со столика баночку с кремом и начала втирать его себе в кожу. Прическа ее была освобождена от приколок, и волосы свободно рассыпались по обнаженным плечам.
Изображение было настолько рельефным, что Фэди казалось, будто он ощущает даже запах духов, которые она употребляла.
И вдруг на экране возникла рука. Она приблизилась к Эзре и коснулась ее плеча.
Фэди встретился в зеркале с удивленными глазами Эзры и увидел, как она дернула плечом, точно пытаясь сбросить с него руку, и оглянулась. И Фэди опять показалось, что ее удивленные глаза глядят прямо на него.
Он оттолкнул Ралфа и выключил аппарат.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
М ожет показаться странным, что о новой болезни не писали газеты. Известно, как падка журналистская братия на всевозможные сенсации.
Вы помните, конечно, сколько страниц было посвящено маникюрщице, которая удостоилась чести принимать на своей квартире военного министра, считавшегося почтенным человеком, прекрасным семьянином. Оказалось, однако, что он предавался с упомянутой маникюрщицей таким утехам, о которых не принято говорить даже в самом развращенном обществе.
Журналисты, разумеется, могли погреть руки и на событиях, о которых ведется настоящее повествование, но они не сделали этого по той простой причине, что не пронюхали о них. А произошло это отнюдь не из-за недостатка рвения и профессионального мастерства. Дело гораздо сложнее, если вникнуть в психологию тех, кто стал жертвой новой, неведомой болезни.
Следует учесть, что ей оказались подверженными особы так называемого слабого пола, отличающегося, как известно, большей стыдливостью, чем представители противоположного пола, именуемого сильным. Не станем распространяться по поводу правильности этой классификации, особенно после того, что произошло между уже упоминавшимися военным министром Бизнесонии и безвестной до того маникюрщицей.
Сейчас речь о другом.
С некоторых пор к врачу Гуэн Вулли, практикующему в Милтауне, стали обращаться пациентки с необычными жалобами. Их беспокоили какие-то странные ощущения, которые и передать, собственно, трудно, настолько они были непонятными. Это случалось вечером или ночью, если по какой-нибудь причине женщины ложились спать позже обычного. Одним казалось, что в комнате возникал сквозняк, они ощущали, будто по телу бегают мурашки. Другие, боявшиеся щекотки, начинали вдруг истерично смеяться, точно их действительно кто-то щекотал. Третьи, до определенной минуты бывшие совершенно спокойными, вдруг беспричинно чувствовали какое-то томление, желание уйти из дому.
Терапевт по специальности, Гуэн Вулли искал причины заболевания в доступной и понятной ему сфере. Он направлял обращавшихся к нему женщин на рентгеноскопию, произвел все необходимые лабораторные исследования. Но ничего, что объясняло бы причину болезни, не было обнаружено.
Гуэну Вулли очень не хотелось прибегать к консультации других врачей, подвергая сомнению свою репутацию в глазах неискушенных пациенток и лишаясь — что уж скрывать! — определенной части гонорара. Но долг врача заставил его все же стать на этот нежелательный путь. Он пригласил на консультацию известного невропатолога и психиатра Кэла Пенн, стяжавшего славу далеко за пределами Бизнесонии своей работой о психоневрологических заболеваниях женщин, их диагностике и методах лечения.
Пенн внимательнейшим образом обследовал представленных ему пациенток, прописал им лекарства, успокаивающие нервную систему, но в частной беседе с Гуэном Вулли признался, что впервые сталкивается с подобным заболеванием и пока не находит ему объяснения.
Может быть, этим и закончилось бы дело, если бы не заметка, промелькнувшая в «Скандальной хронике» на последней странице газеты «Вечерние слухи». В ней сообщалось, что во время выступления танцевального ансамбля в баре «Это вам не дома!» танцовщицы вдруг испуганно завизжали и разбежались кто куда.
Хозяин бара извинился перед публикой, дело происходило поздно ночью, выступления ансамбля и так уже заканчивались, и все обошлось в общем благополучно. Но на другой день история повторилась. Хозяин бара, рассвирепев, обругал танцовщиц, обвиняя их в том, что они подкуплены конкурентом и доведут его до банкротства. При этом он употреблял такие слова, что даже видавшие виды певицы затыкали уши. Никто даже не подумал всерьез разобраться в причинах скандала.
То ли заметка в «Вечерних слухах» привлекла сюда Вулли, то ли какие-то другие причины, но, к счастью, именно в этот второй вечер он оказался в баре «Это вам не дома!» Когда произошла катавасия на сцене и поднялся бедлам за кулисами, Вулли проследовал туда и начал расспрашивать танцовщиц, одну за другой, о том, что вызвало переполох.
Выяснилось, что у всех у них — признаки все той же странной болезни.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
В сентябре в Манбиле состоялся симпозиум, посвященный диагностике и методам лечения редких заболеваний. Широкая общественность мало знала об этом собрании медицинских светил земного шара. Но врачи всего мира проявляли к нему большой интерес. И это естественно. Наука нашла средства побеждать болезни, которые в прошлом уносили не меньше жертв, чем самые кровавые войны. И в том, что жестокие эпидемии продолжают все же вспыхивать то в одной, то в другой части земного шара, следует винить уже не ученых, а, скорее, политиков, не нашедших средств, чтобы улучшить условия жизни людей, образцово поставить здравоохранение, снабдить всех нуждающихся действенными лекарствами, которые созданы упорным трудом медиков, фармакологов, химиков.
Так что ученые и, в частности, медики, вправе гордиться своими успехами куда больше, чем иные политики, которых между тем со всей страстью прославляет пропаганда.
Но именно в свете огромных успехов медицинской науки странно слышать, что существуют болезни, ставящие в тупик самых опытных врачей и самые совершенные кибернетические машины, созданные для установления диагноза болезней.
В самом деле. Профессор Турчинни рассказал о редком, но тем не менее весьма неприятном заболевании, которое ему довелось наблюдать среди некоторых мужчин в молодом возрасте. У одного из пациентов каждую последнюю субботу месяца, ровно в четыре часа дня, без всяких причин, начинались острые боли под ложечкой. Они продолжались пять часов, причиняя молодому человеку невыносимые страдания, и прекращались так же внезапно, как и начинались.