Ярославский Государственный Педагогический Университет
Им. К. Д. Ушинского
Рецензия книги Ф. Броделя «Время мира»
Выполнил:
студент 151 гр. ИФ
Хортов А. А.
Проверил:
доктор исторических наук,
профессор Соколов А. Б.
Ярославль - 2005
Содержание.
Введение 3
Основная часть 7
Заключение 37
Введение.
Фернан Бродель (1902 – 1985), оригинальный мыслитель, один из крупнейших историков современности, родился в небольшой деревушке на востоке Франции, учился в Париже, окончил лицей Вольтера, а затем Сорбонну, в 1923 г. получил звание агреже исторических наук, затем преподавал в Алжире, Париже, Сан-Паулу. В 1937 г. Получил назначение в Практическую школу высших исследований. С началом Второй Мировой Войны Ф. Бродель оказался на фронте. Во время разгрома французской армии он попал в плен и в 1940 – 45 гг. находился в лагерях для военнопленных, сначала в Майнце, а затем в Любеке.
Находясь в лагере и не имея под рукой необходимых материалов, но обладая феноменальной памятью, он много работал, исписывая одну школьную тетрадь за другой, пересылая их Ф. Левру, и подготовил исследование «Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II». В 1947 г. Он защитил на эту тему диссертацию, а в 1949 г. вышла в свет и сама книга, плод двадцатилетнего труда.
С 1946 г. Ф. Бродель становится одним из архитекторов созданного М. Блоком и Л. Февром журнала «Анналы» и общепризнанным лидером этого историографического направления, с 1949 г. – заведующим кафедрой современной цивилизации в Колледж де Франс, а в 1956 г. – президентом VI Секции Практической школы высших исследований, где прилагает большие усилия для решения проблемы междисциплинарных связей, диалога истории с другими социальными науками.
В 1962 г. Ф. Бродель становится главным администратором Дома наук о человеке. Разносторонняя деятельность Ф. Броделя как организатора научных исследований получила международное признание, он был удостоен звания почётного доктора университетов Брюсселя, Оксфорда, Кембриджа, Мадрида, Женевы, Лондона, Чикаго, Флоренции, Сан-Паулу, Падуи, Эдинбурга.
«Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV – XVIII вв.» - фундаментальный трёхтомный труд, принадлежащий перу Фернана Броделя, одного из крупнейших мастеров исторического исследования. Этот труд представляет собой высшее достижение французской школы «Анналов» в стремлении учёных данного историографического направления осуществить исторический синтез всех сторон жизни общества.
Объектом исследования «Материальной цивилизации» является экономическая история в масштабе всего мира с XV до XVIII в. Трёхтомное сочинение Броделя отличается не только обширностью замысла, но и оригинальностью построения: в первых двух томах осуществляется типологическое исследование трёх предварительно смоделированных автором пластов экономической истории – материальной повседневности, рыночной экономики и капитализма. В третьем последнем томе, анализируемом в данной работе, мировая экономическая история предстаёт как чередование на протяжении пяти-шести веков господства определённых экономически автономных регионов мира – миров-экономик (далее – м/э), - в которых не только чувствуется наличие единого центра, но и ощущаются единые временные ритмы дл каждого их них.
Автор анализирует причины подъёмов и упадков м/э, образование национальных рынков, историю промышленной революции, выверяет в конкретно-исторической хронологической последовательности основные свои гипотезы, изложенные в первых двух томах.
Третий последний том работы назван «Время мира». В предисловии автор определяет цель написания работы «желанием предложить приемлемую схему истории мира на базе данных весьма неполных, но всё же слишком многочисленных для того, чтобы попытаться охватить их целиком». Главный сюжет настоящего тома - «это преимущественно история избранных секторов, материальная и экономическая». В свою очередь, «экономическая история – это вся история мира, но рассмотренная под определённым углом зрения: экономическим».
Помимо предисловия книга включает в себя шесть глав и заключение.
В главе I «Членение пространства и времени в Европе», теоретической, автор «пытается расчленить пространство, а затем расчленить время», вводит понятие м/э, разъясняет его суть, рассматривает его взаимодействие с войной, обществом, империей, рассматривает теории исторических циклов Китчина, Жюглара, Лабруса, Кузнеца, Кондратьева, вековую тенденцию.
Глава II «Старинные экономики с доминирующим городским центром в Европе: до и после Венеции» содержит анализ первого европейского м/э, почему Франция не стала экономическим лидером, борьба Брюгге, Венеции, Генуи, Антверпена за превосходство в Европе.
В главе III «Старинные экономики с доминирующим городским центром в Европе: Амстердам» рассматриваются причины, особенности взлёта экономического могущества Нидерландов с главным центром в Амстердаме, борьба Амстердама за доминирование, величие и упадок Ост-Индской компании, влияние нескольких кризисов и Батавской революции на развитие Нидерландов.
Особенностям складывания и функционирования национальных рынков посвящена глава IV «Времени мира», сравнивается Франция и Англия, автор пытается ответить на вопрос, почему первая стала «жертвой своего огромного пространства», а последняя, напротив, из Англии превратилась в Великобританию.
Глава V «Мир на стороне Европы или против неё» рассматривает такие м/э как Россия, Турецкая империя, Дальний Восток (Красное море, Персидский залив, территория от Аравии до Китая, Индия), влияние на них Европы. Анализируются особенности развития «двух Америк» - Северной и Южной, Чёрной Африки, торговли и рабства в ней.
В главе VI «Промышленная революция и экономический рост» определяется понятие революции, раскладывается, я бы сказал, на множители, что далее экстраполирунтся на английскую промышленную революцию «сектор за сектором»; рассматривается, что такое экономический рост, каковы его особенности.
В последней части тома «В виде заключения: реальности исторические и реальности нынешние» подводятся некоторые итоги всей работы и, говоря образно, поётся ода капитализму, далее ставится вопрос и даётся положительный ответ, выживет он или нет.
Книгу завершает список графиков, карт и схем, иллюстраций, указатель имён и географических названий.
Целью данной работы является выделение её сути, вычленение основных мыслей и выводов автора, того нового, что он внёс в рассмотрение экономической истории. Несмотря на то, что, по признанию самого Ф. Броделя, «от начала до конца я боролся с соблазном чересчур увлечься рассказом», именно этот рассказ представляет, на мой взгляд, особую ценность, поскольку, во-первых, изобилует ссылками на множество источников и литературы, содержащей подчас представляющую большой интерес информацию и, во-вторых, иллюстрирует логику размышлений автора.
Основная часть.
В самом начале труда Ф. Бродель разделяет понятия мировой экономики и м/э. Так, «мировая экономика простирается на всю землю… представляет «рынок всего мира», а «м/э захватывает лишь часть Вселенной, экономически самостоятельный кусок планеты, способный в основном быть самодостаточным, такой, которому его внутренние связи и обмены придают определённое органическое единство». Например, «средиземноморский ареал, хотя и разделённый в политическом, культурном, да и социальном плане, может восприниматься как определённое экономическое единство, которое, по правде говоря, строилось сверху, начиная с господствовавших городов Северной Италии, прежде всего Венеции, а также наряду с нею Милана, Генуи, Флоренции». «Характерной чертой этого особого м/э было как раз то, что он перешагивал через политические и культурные границы, которые каждая на свой лад дробили и дифференцировали средиземноморский мир… Экономика, вторгавшаяся повсюду, ворочавшая деньгами и обменами, вела к созданию известного единства, тогда как почти всё остальное способствовало размежеванию разнящихся друг от друга блоков».
«М/э существовали всегда, по крайней мере с очень давних времён, имелись общества, цивилизации, государства и даже империи… Московское государство, связанное с Востоком, Индией, Китаем, Средней Азией и Сибирью, было, по меньшей мере до XVIII в., само по себе м/э. Точно также и Китай, который очень рано завладел обширными соседними территориями, привязав их к своей судьбе». Ф. Бродель пишет, что «при изучении какого угодно м/э первая забота – это очертить пространство, которое он занимал…
- у этого пространства есть пределы;
- оно предполагает наличие некоего центра, служащего к выгоде какого-либо города и какого-либо уже господствовавшего капитализма, какова бы ни была форма последнего». Т. о., мы видим, что у Ф. Броделя зарождение капитализма происходит не в XVII – XVIII веках, а намного раньше (автор утверждает, что центром обязательно был город, и, «быть может, наиболее чётко выраженной характеристикой таких супергородов было раннее и сильное социальное расслоение». С другой стороны, несколькими страницами далее автор пишет, что «в центре мира-экономики всегда располагалось незаурядное государство – сильное, динамичное, внушавшее всем одновременно страх и уважение». Т. о., это мог быть как большой «супергород», так и государство. Там «мог быть одновременно только один полюс. Успех одного означал отступление другого в более или менее краткий срок… Если происходило падение столицы какого-либо м/э, то сильные сотрясения ощущались далеко, вплоть до самой периферии);
- будучи иерархеизированным, такое пространство было суммой частных экономик». Но «единожды открыв пространство, его необходимо удерживать – как воды Атлантики, так и земли Америки». «Всякий м/э есть складывание, сочетание связанных воедино зон, однако на разных уровнях. В пространстве обрисовывается по меньшей мере три ареала, три категории: узкий центр, второстепенные, довольно развитые области и в завершение всего огромные внешние окраины».
«Центральная зона не заключала в себя ничего таинственного: когда Амстердам был «мировым пакгаузом», Соединённые Провинции (или по крайней мере самые активные из их числа) были центральной зоной… Однако же, были различия резкими или не были, но они существовали, как о том свидетельствуют критерии цен, заработной платы, уровней жизни, национального продукта, дохода на душу населения, торговых балансов». Периферией же являлись «бедные, отсталые страны, где преобладающим социальным статусом зачастую бывало крепостное состояние или даже рабство (свободные или так называемые свободные страны имелись лишь в сердце Запада)». «Однако же отсталые зоны распределялись отнюдь не исключительно по настоящим перифериям… Все передовые экономики, были, таким образом, как бы пронизаны бесчисленными «ямами», лежавшими вне пределов времени мира ».
«Разделение труда в мировом масштабе (или в масштабе одного м/э) не было соглашением равных партнёров, согласованным и доступным для пересмотра в любой момент. Оно устанавливалось постепенно, как цепь зависимостей, определявших одни другие». «Соотношение между нациями вытекало иногда из очень древнего положения вещей. Для какой-то экономики какого-то общества, какой-то цивилизации или даже политической общности оказывалось трудно разорвать единожды пережитое в прошлом состояние зависимости».
М/э, по словам Ф. Броделя, не был полностью замкнутым образованием, «даже стеснённый империей, угнетающей его и мало сознающей особые интересы разных своих владений, м/э, притесняемый, поднадзорный, мог жить и укрепляться с примечательными для него случаями выхода за имперские пределы».
Автор считает, что даже характер войн мог зависеть от расположения места её ведения по отношению к м/э. Так, «с XVI в. существовали войны «авангардные», которые яростно мобилизовывали кредиты, умы, изобретательность техников… Но такая война, дочь прогресса и его мать, существовала лишь в сердце м/э: для того чтобы развиться, ей требовалось обилие людей и средств, требовалось дерзкое наличие планов». «В XVII в. то была по преимуществу осадная война, война с артиллерией, тыловым обеспечением, в сомкнутом строю», т. е. «по правилам военной науки».
Об отношении м/э и общества Ф. Бродель пишет, что «социальный материал, который отливался в рамках м/э, в конце концов, по-видимому, приспосабливался к нему надолго, отвердевал и образовывал с ним одно целое. У него всегда хватало времени приспособиться к обстоятельствам, которые его стесняли, и приспособить обстоятельства для поддержания своего равновесия… В таком приспособлении социального к экономическому не было ничего механического или автоматического, имелись общие императивы, но существовали отклонения и вольности, заметные различия в зависимости от культуры и даже от географического окружения». «Матрица м/э в её социальном выражении показывает, что наличествовало существование нескольких «способов производства», от рабовладельческого до капитализма», который «прежде всего предполагает некую иерархию, он ставит себя на вершину такой иерархии, будь она создана им самим или нет. Там, где он вмешивается лишь на последнем этапе, капитализму достаточно промежуточного звена – чуждой, но потворствующей ему социальной иерархии, которая продолжает и облегчает его действия».
При рассмотрении различных исторических циклов Ф. Бродель приходит к выводу, что «ритм европейской конъюнктуры выходил за рамки её м/э, что Европа уже располагала определённой властью вне своих пределов управлять на расстоянии… Если ритм цен, навязанный или переданный, действительно является… знаком господства или верноподданничества, то распространение влияния европейского м/э очень рано перешагнуло самые амбициозные границы, какие только ему можно было бы приписать».
Европейский м/э.
«Европейский м/э долго ограничивался узким пространством города-государства, почти или совершенно свободного в своих действиях, ограниченного целиком или почти целиком только своими силами. Чтобы уравновесить свои слабости, он зачастую использовал те распри, что противопоставляли друг другу разные территории и человеческие группы; натравливал одних на других; опирался на десятки городов или государств, или экономик, которые его обслуживали… Всё происходило к выгоде всем известных семейств, служивших естественной мишенью для разного рода недовольства и удерживавших всю полноту власти… Верно, что охвативший эти города м/э сам по себе был ещё непрочной сетью. И менее верно, что если сеть эта рвалась, то прореха могла быть заделана без особых трудностей».
«Города и государства оставались потенциальными противниками… Главенство городов Ф. Бродель объясняет, исходя из структуры первого м/э, который наметился в Европе между XI и XIII вв. «Тогда создаются достаточно обширные пространства обращения, орудием которых служили города, бывшие также его перевалочными пунктами и получателями выгод. Следовательно, отнюдь не в 1400 г., с которого начинается эта книга [«Время мира»], родилась Европа – чудовищное орудие мировой истории, а по крайней мере двумя-тремя столетиями раньше, если не больше… Тогда уже обрисовывались главные черты и сочленения европейской истории, и обширная проблема модернизации (каким бы расплывчатым ни было это слово) густо населённого континента оказалась поставленной в более протяжённой и более расплывчатой перспективе. Вместе с появлением центральных зон почти непременно вырисовывался некий прокапитализм, и модернизация в таких зонах предстаёт не как простой переход от одного фактического состояния к другому, но как ряд этапов и переходов, из которых первые были куда более ранними, нежели классическое Возрождение конца XV в.»
По Броделю, «на юге более эффективным стало отвоевание вод Средиземноморья у мира ислама и у Византии». Обеспечение же функции общего подъёма Европы взял на себя, «подобно закваске в обильном тесте», город, «более или менее оживлённый в зависимости от места и времени». Это произошло, поскольку «город располагал материалом, над которым можно было работать и за счёт которого расти. А кроме того, здесь не присутствовало, чтобы ему мешать, столь медленно складывающееся государство: на сей раз заяц с лёгкостью и вполне логично опередит черепаху. Свою судьбу город обеспечивал своими дорогами, своими рынками, своими мастерскими, теми деньгами, которые он накапливал».
Одной из главных черт европейской истории автор считает биполярность, «разрывавшую континент между Северной Италией и Нидерландами в широком смысле слова», т. е. «Запад располагал не одной областью-«полюсом», но двумя» и «разумеется, объединение европейской экономики вокруг какого-то центра могло произойти лишь ценой борьбы между двумя полюсами».
Рассматривая Север Европы перед анализом этой борьбы, автор пишет, что «экономика Севера Европы создавалась с нуля» (хотя, необходимо заметить, что ровно через страницу Ф. Бродель противоречит сам себе, говоря, что «речь не шла о строительстве на голом месте»). В 1277 г., когда генуэзские суда пришли в Брюгге, он «оказался в центре слияния крупных потоков», но «Брюгге был всего лишь одним из пунктов – конечно, самым значительным, но всё же одним из пунктов – обширной зоны на Севере, простиравшейся от Англии до Балтийского моря». Исходя из этого, северные города были опутаны узами, «которые рождали сплочённость, солидарность, общие привычки и общую гордость. Общие для всех ограничения сделали остальное. В Средиземноморье при относительном сверхобилии богатств города могли вести каждый свою собственную игру и наперебой яростно драться между собой. На Балтике, на Северном море это было бы не в пример трудней».
Что касается Юга, то «судьба этих маленьких городов [итальянских и сицилийских] решалась за сотни лье от их родных вод. Для них успех заключался в том, чтобы связать между собой богатые приморские страны… Эта активность пробудила итальянскую экономику, пребывавшую в полудрёме со времени падения Рима». На Юге «в конечном счёте верх взяла Венеция. Но важно то, что впредь борьба на Средиземном море развёртывалась уже не между христианским миром и миром ислама, а внутри группы предприимчивых торговых городов, которые сформировало по всей Северной Италии процветание морских мероприятий».
Но в раннем строительстве европейского м/э «ни Север, ни Юг не одержали верх. Экономический центр на довольно долгие годы расположился на полпути между двумя этими полюсами… - на шести ежегодных ярмарках Шампани и Бри», они, «длившиеся по два месяца каждая. Заполняли весь годовой цикл, образуя, таким образом, «постоянный рынок», не имевший тогда соперников». Своеобразие же ярмарок Шампани заключалось «в торговле деньгами и ранних кредитах. Ярмарка всегда открывалась аукционом сукон, и первые четыре недели отводились для торговых сделок. Но следующий месяц был месяцем менял». Ф. Бродель считает, что, несмотря на это, Франция потеряла шанс стать экономическим лидером, поскольку «развитие дорог с севера на юг между Италией и Германией, связь по морю между Средиземноморьем и Северным морем определили ещё до того, как завершился XIII в., привилегированный кругооборот капитализма и современности: он шёл вокруг Франции на приличном расстоянии, почти не затрагивал её».
Каким же образом на Юге победила Венеция? Возможно, одной из причин этого стало то, что «Венеция, опередив своих соперниц, первой явилась в 1343 г. к воротам Сирии и Египта и нашла их незапертыми». По подсчётам автора, четыре миллиона ежегодных поступлений от торговли представляли от половины до четверти валового дохода города», это во-первых, а во-вторых, Венеция обладала «громадной концентрацией мощи» (галеры, грузовые суда, системы торговых галер). А «могущество и богатство приходят вместе», поэтому «сила Венеции проявлялась также – и с блеском – в политическом плане». Т. о., «в конце XVI в. первенство Венеции уже не вызывало сомнений». Но данный м/э «невозможно чётко обрисовать на карте Европы», это «архипелаг городов, ограниченный с юга линией, соединяющую Флоренцию с Анконой, а с севера – линией Альп, был, бесспорно, сердцем м/э, над которым доминировала Венеция».
Т. о., «европейское пространство пересекала с юга на север ось Венеция – Брюгге – Лондон, разделившая его надвое: на востоке, как и на западе, оставались обширные периферийные зоны, менее оживлённые, нежели главная ось. А центр вопреки элементарным законам, породившим ярмарки в Шампани, располагался на южной оконечности этой оси, фактически, у её соединения с осью средиземноморской, которая, протянувшись с запада на восток, представляла главную линию торговли Европы на дальние расстояния и главный источник её прибылей».
Размышляя о причинах упадка Венеции, Ф. Бродель пишет, что «тень, витавшая над величием Венеции, - это само её величие… Лидерство в масштабах м/э – это такое испытание могущества, которое рискует однажды сделать победителя слепым перед движущейся, создающей себя историей (но вновь через несколько строк автор делает вывод, противоречащий предыдущему утверждению: «центр богатства и капиталистических подвигов без лишнего шума покинул Венецию. Объяснение этого связано с великими географическими открытиями, с включением в кругооборот торговли Атлантического океана и с неожиданным успехом Португалии»).
Антверпен.
Венеция была побеждена Антверпеном. Каким образом это произошло? «Величие Антверпена создавалось не им самим… Не Антверпен жадно захватывал мир, как раз наоборот: это мир, выведенный из равновесия Великими [географическими] открытиями, устремившийся в сторону Атлантики, ухватился за Антверпен за неимением лучшего. Город не боролся за то, чтобы оказаться на видимой вершине мира. Он в одно прекрасное утро проснулся на ней». Это случилось потому, что «немецкие купцы… во множестве обосновались в городе и именно они… были первыми, кто предпочёл Брюгге порт на Шельде, более доступный для них». Также «в этой окружавшей Антверпен среде внезапное прибытие перца, который был доставлен сюда прямо после португальских плаваний, единым махом изменило общие условия обмена… К тому же, распределение через Антверпен было эффективным для Западной Европы». По ряду причин с 1523 г. для города начались мрачные времена, но снова на подъём его вывел «рост импорта американского белого металла через Севилью».
В 1557 г. Испанским банкротством был нанесён второй мощный удар по процветанию города, но «в таких условиях Антверпен стал искать и нашёл своё спасение в промышленности. Капиталы, не находя себе более полного употребления в торговой деятельности или в государственных займах, обратились к мастерским». Наконец, «антверпенское решение, вышедшее из практики брабантских ярмарок, было весьма простым: расчёты по дебету и кредиту производились обязательствами, обязательственными расписками, т. е. векселями… Одна и та же бумага переходила из рук в руки вплоть до того момента, как она аннулируется, когда кредитор, который получает обязательство в уплату, оказывается первоначальным должником, это обязательство подписавшим».
Выдвижение, расцвет и упадок Амстердама.
«С Амстердамом заканчивается эра городов с имперской структурой и призванием… Одни или почти одни города, недостаточно опиравшиеся на близлежащую экономику, которая их усиливала, вскоре не будут иметь достаточного веса. Эстафету примут территориальные государства». Особенностью было то, что «Северная Европа обрела преимущество над Южной, на этот раз окончательно».
«В сравнении с остальной Европой маленькие Соединённые Провинции предстают сверхурбанизированными, сверхорганизованными в силу самой плотности их населения, «относительно самой большой в Европе»… Поскольку нужно было жить, нидерландские города не могли избежать необходимости общих действий… Сколь бы они ни были сварливы, как бы ревниво ни относились друг к другу, но «улей» навязывал им свои законы, заставлял объединять свои усилия, сочетать их активность, коммерческую и промышленную. Они образовали могущественный блок». Амстердам стал их подлинным лидером, но ему «приходилось считаться со своими соратниками, терпеть зависть и враждебное отношение других городов и приспосабливаться к этому за неимением лучшего».
«Города суть потребители рабочей силы. Городской комплекс Соединённых провинций процветал лишь благодаря росту населения… взлёт голландской экономики призывал, требовал иностранцев, отчасти он был их созданием… В результате Амстердам будет быстро расти и скоро смешает все национальности, довольно быстро превратив толпу фламандцев, валлонцев, немцев, португальцев, евреев, французских гугенотов в истинных голландцев – Dutchmen». «Истинным орудием голландского величия был флот, равный один совокупности других европейских флотов… К количеству добавлялось качество… Другое преимущество голландского судостроения заключалось в недостижимых для конкурентов ценах на его верфях», которые были весьма низкими, поскольку 1) все необходимые материалы поступали прямо из стран Балтийского моря и 2) «они использовали самую новейшую технику». Наконец, «тем, что голландские политика и образ жизни не переставали защищать и охранять посреди благоприятных и неблагоприятных перипетий, через которые им приходилось переходить, был комплекс торговых интересов… Голландия завоевала торговую Европу - и вполне логично, что мир был ей отдан почти что в придачу».
«Первый широкий взлёт Голландии вытекал из обеспеченной кораблями и купцами связи между полюсом северным – Балтийским морем и фламандской, немецкой и французской промышленностью – и полюсом южным, которым была Севилья, великий выход на Америку», т. о., «успех Голландии был построен на основе Балтики и Испании одновременно ». Как было сказано выше, «единожды открыв пространство, его необходимо удерживать», поэтому «долговременное удержание европейского м/э предполагало захват его торговли на дальние расстояния, следовательно, захват Америки и Азии… Их [Соединённых Провинций] экспансия быстро приняла черты стремительного взрыва». Так, «в Азии монополия на пряности, авторитарное установление цен, надзор за поступающим в продажу количеством товара долгое время обеспечивали голландцам преимущество перед их европейскими соперниками». «Приблизительно к 50-м или 60-и годам голландская империя обрела свои истинные размеры».
Ф. Бродель считает, что голландское отступление началось с колоний. «Голландцы, как и англичане елизаветинской эпохи, поначалу предпочитали грабёж задачам, решение которых присуще всякому постоянному обоснованию в странах пустынных и враждебных… В 1621 г. слабой зоной была Америка португальская, и именно против неё вполне логично оказалось направлено голландское наступление», но «во внутренних областях победители [голландцы] оставили в неприкосновенности португальскую Бразилию, которая сохранила свободу манёвра, своих плантаторов, свои сахарные мельницы, своих чёрных невольников и которая на юге опиралась на баиянскую Бразилию, снова ставшую свободной в 1625 г… Ошибка заключалась в желании создать торговую надстройку, не овладев производством, не занимаясь колонизацией в современном смысле этого слова».
В это время в самом Амстердаме «всё было сконцентрировано, скучено: корабли, набитые в порту как сельди в бочке, лихтеры, двигавшиеся по каналам, купцы на бирже, товары, которые поглощались складами и непрестанно выходили из них». В 1786 г. голландцы всё ещё были перевозчиками для всей Европы, и «если Амстердам был дирижёром оркестра европейских цен, то именно по причине запасов товаров, сбыт которых он мог регулировать по своему усмотрению… Голландская система была построена на совокупности торговых взаимозависимостей, которые, будучи связаны друг с другом, образовывали ряд почти обязательных каналов обращения и перераспределения товаров», Амстердам даже «не имел эмиссионного банка с повседневной озабоченностью о кассовой наличности металлической монеты», т. к. он в ней не нуждался.
«Процветание Голландии завершилось избытками, которые парадоксальным образом причиняли ей затруднения, такими избытками, что кредита, который Голландия предоставляла торговой Европе, окажется недостаточно, чтобы их поглотить, и она, таким образом, будет предлагать их также современным государствам, с их особым даром потреблять капиталы, хотя и без таланта возвращать эти капиталы в обещанный срок», поэтому «при сверхобилии свободных денег в Амстердаме стоимость кредита упала до 3 – 2%..., роковым оказывалось то, что любая плата за кредит, немного превышавшая местные ставки процента, увлекала капиталы во вне, иной раз очень далеко». И если «Франция была буквально порабощена крохотной северной республикой», то «английская реакция на вторжения голландцев началась очень рано… Именно в Англию выплеснутся избыточные капиталы голландских негоциантов», но «фактически Голландия XVIII в. позволила завоевать себя английскому национальному рынку, лондонской социальной среде, где голландские негоцианты чувствовали себя вольготнее, зарабатывали больше и даже находили развлечения, в которых им отказывал суровый Амстердам… Карта поначалу выигрышная становится вдруг проигрышной».
Кризисы 1763 и 1772 – 1773 гг. несколько подорвали Голландию, но в 1783 г. (подписание Версальского мира) Англия восторжествовала экономически…, а Голландия производила впечатление раздробленной на непримиримо враждебные друг другу партии; новые налоги, введённые дабы справиться с ситуацией, вызывали общее недовольство. Даже сама биржа сделалась «мрачной». «Наконец Голландия неожиданно столкнулась у себя дома с политической и социальной революцией – революцией «патриотов», сторонников Франции и «свободы».
Национальные рынки.
«Наступление такого момента [образованию национальных рынков] неизбежно соответствовало ускорению обращения, подъёму земледельческого и неземледельческого производства, равно как и возрастанию общественного спроса, - всем условиям, которые, абстрактно говоря, можно было бы себе представить достигнутыми и без вмешательства капитализма, как следствия постоянного половодья рыночной экономики… Национальный рынок – это сплочённость, навязываемая одновременно политической волей (не всегда действенной в этих делах) и капиталистическими напряжённостями торговли, в частности торговли внешней и на дальние расстояния. Обычно определённый расцвет внешних обменов предшествовал многотрудному объединению национального рынка. Вот это и побуждает нас думать о том, что национальные рынки должны были, с соблюдением первенства, развиться в центре или вблизи от центра м/э, в самых сетях капитализма».
«Занимая большую площадь, национальный рынок сам собою делится: он есть сумма пространств меньших размеров, которые схожи друг с другом или друг на друга непохожи, но которые этот рынок охватывает и принуждает к определённым отношениям». В итоге Ф. Бродель приходит к выводу, что «национальный рынок был сетью с неправильными ячейками, зачастую построенный наперекор всему: наперекор слишком могущественным городам, у которых была своя политика; провинциям, которые отвергали централизацию; иностранным вмешательствам, влёкшим за собой разрывы и бреши, не говоря уже о различных интересах производства и обменов – вспомним о конфликтах Франции между атлантическими и средиземноморскими портами, между внутренними районами и морскими фасадами страны. А также и наперекор анклавам простого воспроизводства, которые никто не контролировал. Ничего нет удивительного в том, что у начала централизованного рынка стояла централизующая политическая воля: фискальная, или административная, или военная, или меркантилистская». Также «нечего удивляться, что территориальные государства, рано преуспевшие в политическом плане, лишь с запозданием добьются экономического успеха, каким был национальный рынок, предвестие их материальных побед».
«Взгляд через глобальные величины подчёркивает во всей истории Европы очевидные преемственности. Первая – это постоянный, «наперекор стихиям», рост любого валового национального продукта… Другая преемственность: подъём государства, измеряемый увеличением им доли национального дохода».
Франция.
Автор считает Францию жертвой своего огромного пространства, которая была «первой современной нацией, появившейся в Европе и получившей завершение с гигантским последним штрихом революции 1789 г… Франция была мозаикой по-разному окрашенных небольших краёв, каждый из которых жил прежде всего сам по себе, в ограниченном пространстве», её «пересекали пути обменов на короткие, средние и дальние расстояния… Люди перемещались ещё легче, чем товары, важные особы мчались почтой, беднота пешком проделывала фантастические странствия по Франции. Так что разнородность французской территории, «ощетинившейся исключениями, привилегиями, ограничениями, без конца нарушалась… Франция Буагильбера исчезла, а так как все регионы были затронуты половодьем обменов, все они стремились специализироваться на определённых видах деятельности, которые были для них прибыльными, - доказательство того, что национальный рынок начинал играть роль распределителя задач».
«Хвалы заслуживали бы все речки Франции. Как только водный поток это позволял, суда приспосабливались к его возможностям, а в крайнем случае это были плоты леса или молевой сплав… Франция – это также обширная сеть сухопутных дорог, которые монархия сенсационным образом разовьёт в XVIII в. и которые часто изменяли основы экономической жизни края, по которому они проходили: новая дорога не обязательно следовала трассе старой… С теми дорогами, которые создали в XVIII в. прекрасные инженеры Управления мостов и дорог, определённо наступил прогресс в развитии французского национального рынка».
«Но национальный рынок, особенно вначале, был не только экономической реальностью. Он вышел из предшествовавшего политического пространства. И соответствие между национальными политическими и экономическими структурами устанавливалось лишь мало-помалу, в XVII и XVIII вв.» «Ничего удивительного нет, если столь обширное пространство, которое трудно было эффективно связать, не пришло естественным образом к полному объединению вокруг политического центра. Два города отстаивали друг у друга руководство французской экономикой: Париж и Лион». «Превосходство Парижа стало результатом – более ранним чем обычно считают, - появления «финансового капитализма». Для того чтобы это произошло, потребовалось, чтобы Лион потерял часть, если не большую часть, своей прежней роли… Это возрастание притягательной силы Парижа стало ощутимо как внутри страны, так и вне её».
«Внутренние регионы относились к второстепенной категории французской жизни (исключения лишь подтверждали правило), это без околичностей показывают те завоевания, что осуществляли в этом «нейтральном» (я имею в виду – малоспособном к сопротивлению) пространстве города периферии: они организовывали выходы [из него], они контролировали входы».
Автор заключает, что «она [Франция] попала между Сциллой и Харибдой. Во времена Кольбера и Людовика XIV ей не удалось вырваться из силков Голландии. И вот она оказалась захвачена английской сетью. Как вчера или позавчера Франция дышала через Амстердам, так она будет дышать воздухом большого м