В Австрии существует всемирно известная школа альпинизма. Тренерами в ней работают лучшие альпинистские гиды мира. И вот в нашу Федерацию альпинизма пришло приглашение принять участие в работе этой школы. Ануфриков звонит мне: «Поезжай». Вторым выбрали Володю Углова, как знающего немецкий язык. Правда, на месте оказалось, не очень он его знает, но это неважно.
Школа в горах. Порядок в ней такой: у тренера всего два ученика и занимается он с ними всего семь дней. Клиенты приезжают отовсюду. Инструктор-тренер получает шикарную форму и ходит только в ней. У меня по сегодняшний день сохранился свитер с водостойкой пропиткой и с эмблемой австрийской школы альпинизма. Руководит школой Фриц Моровец.
На общем собрании Фриц представляет клиентам тренеров, даёт каждому характеристику, называет их лучшие восхождения. По набору вершин у меня полный порядок. Семитысячники, по тем временам, высоко котировались.
Мне в отделение попались два здоровенных парня, на полголовы выше меня, где-то под метр девяносто, и одна девушка. Мы познакомились. Я сказал, что не очень разбираю по-немецки, плохо соображаю по-английски, но хорошо говорю по-русски и еще лучше по-украински. Ребята были французами. Сильные легкоатлеты, девушка из Израиля. Распорядок дня такой: 6:00 — подъём, играет лёгкая приятная музыка. 15 минут на туалет и завтрак, которого практически нет: «мюсли» (это овсянка с орешками), чай или кофе и несколько бутербродов с собой. В 6:30 уже выход на занятия, на скалы. Языковой барьер погашался за счёт жестов и показа. Всё было понятно! и без слов.
С Володей Угловым мы сначала старались быть поближе друг к другу, ведь он немного все-таки знал немецкий. Но в первый же день оба не поняли, когда у нас обед. Задержались на час. Я думал, у нас будут неприятности, но участники нас благодарили за то, что мы с ними лишний час позанимались.
— Ты, по старой привычке, называешь их участниками. Дурацкое это было название. Можно быть участником восхождения, но участником лагеря... Не по-русски. Но мы привыкли и не замечали этого.
— Нашими взаимоотношениями там и не пахло. И кормёжка не наша. Приходишь с занятий, тебе дают супчик, вроде нашего пакетного. Все маленькими порциями.
Такой же лёгкий ужин. Я думал, умру через три дня. Мы привыкли есть по-другому. И мы с Володей стали потихоньку добавлять в свой рацион то, что привезли для угощения, чёрную икру, чёрный хлеб, консервы. Гори всё огнём! Не помирать же с голоду. Мы привыкли, если хлеб, то полбуханки, если мясо, то в две руки. Но, ты знаешь, когда закончились наши продукты и мы вынуждены были питаться тем, что дают, мы стали привыкать к их количеству пищи. После этой поездки я стал есть гораздо меньше хлеба и вообще меньшими порциями.
Закончив занятия, все расходились по своим кельям и всё — тишина. Я стал сажать своих французов и девушку за стол, брал привезённую водку, икру. Мы чуть-чуть выпивали, знакомились. Одну бутылку пили семь дней на четверых. К нам потянулись люди. Я с бумагой и карандашом объяснял им, что я по профессии инструктор альпинизма, что у меня семья, сын, что наши горы — это Памир, Тянь-Шань, Кавказ. Наши вечерние посиделки заинтересовали многих. Фриц заметил это и, когда после первой смены приехали другие клиенты, закатил хвалебную речь в наш адрес. Я думаю, специально под одну клиентку, которую мне и передал. Эрна Траунэ, миллионерша из Вены. В прошлом известная манекенщица, а сейчас талантливый модельер и предпринимательница. Её модели женского и детского платья имели большой спрос. Попала в моё отделение.
— Опять «отделение», Володя!
— Ну привык, что делать?!
— Фриц несколько раз извинялся за то, что у меня в отделении три человека вместо двух. Эрна Траунэ по-нашему разрядница. В школе дают много скал, льда, техники безопасности, спасработы по самостоятельному выходу из трещины, что у нас тогда не преподавали. За семь дней учёбы — два восхождения. Закончили со вторым курсом, начался новый заезд участников, уже альпинистов «мастер-класса». Это последняя ступень по подготовке в школе. Им дают высшую технику по скалолазанию с примением искусственных точек опоры, дают лёд, два восхождения 5—6-й категории трудности. Одно ледовое, одно скальное. Я уже освоился полностью, никаких проблем с преподаванием.
В соседнем отделении был тренером немец. Мы из спортивного интереса наблюдали друг за другом. И вот в одно из воскресений он предлагает мне устроить соревнования. Он и я. Прекрасно понимаю, что мы в неравных условиях. У меня большой соревновательный опыт. То, что мы проводили по скалолазанию у нас в стране, нигде больше не бывало. Аналогов просто нет. Я согласился.
Наши соревнования предали гласности,и собралось в этот день много туристов. Стартовали по секундомеру. Протяжённость скал всего 50 метров. По жребию он стартовал первым. Готовлю себя к старту, завод сильный, будто защищаю честь Родины. Он прошёл маршрут, объявляют его время. Подхожу к старту. Я же взрывной, стартанул так, будто решается судьба. И просто вылетел наверх. Обогнал его на 30 секунд. Он не поверил. Сменили секундомеры и стартовали по второму разу. Разрыв по времени оказался ещё больше. Он подошёл ко мне, обнял меня и подарил крючья. Мы стали друзьями. Потом я тоже одарил его титановыми крючьями. Его радости не было границ.
С разрешения Фрица сделали личное восхождение на «Грос-Глокнер — по Ловичине» с Володей Угловым. Нормально прошли маршрут, но он не понравился, сыпучий какой-то. Потом в гордом одиночестве залепил ледовый маршрут. Фриц меня засёк, но никакой крамолы, там одиночные восхождения не запрещены.
Кстати, не помню, говорил я тебе или нет: когда Фриц рассказывал о снаряжении, он показывал образец итальянских крючьев, французских — любых. Говорит он прекрасно, показывает снаряжение артистично. Берёт ботинок, что-то объясняет, а потом выбрасывает его в окно. Это «швайн». В нём ходить нельзя. Получается очень эффектно. И вот он показывает наш старый, ржавый скальный крюк и нашу ледовую «морковку». «Это советские крючья». Мне неудобно и стыдно за это. После лекции подхожу к Фрицу и говорю: «Фриц, ты, что не знаешь, что у нас сейчас есть хорошее титановое снаряжение, которого еще нет в мире?» «Знаю, — говорит, — но у меня ничего вашего нет». Конечно, я подарил ему полный набор. Всё, что у меня было по одному экземпляру. Он хотел заплатить, но я отказался, сказал, что это подарок. Надо было видеть на следующий день, с каким восторгом он говорил об этих крючьях, как восхищался ими. А мне было приятно, что весь мир узнает наконец-то, что и мы не лыком шиты.
Почему я вспомнил этот эпизод. Когда Фриц меня рассчитывал, он вычел из моей зарплаты 1,5 дня за восждение на Гросс Глокнер. Вычел даже за сувениры, которые мне дал. Я считал их подарком. Потом я получил еще один подобный урок. Пригласил меня один тренер в ресторан. Выпили по кружке пива, подходит официант. Пригласивший меня платит только за себя. Я сижу и не пойму, мне неудобно. Деньги у меня есть, но сам факт?! Он меня пригласил, а я сам должен рассчитываться. У нас так не принято.
Миллионерша, что была у меня в отделении, хорошо закончила курс. Красивая, симпатичная, молодая женщина. Мы подружились. Она говорит: «Владимир, ты обязательно будешь гостем у меня в Вене. Я тебя встречу».
Когда закончился мой контракт в школе, Фриц предложил мне остаться на второй срок и обещал платить вдвое больше. Я крутился и так и этак, не понимает он, что срок у меня вышел. Не знаю, как ему объяснить, что виза у меня закончилась, и никто мне её не продлит. Потом говорю ему, давай я съезжу в Вену, зайду в посольство, может быть, и решу что-то. С этим и поехал.
В Вене зашёл в посольство. Меня спрашивают: «На какое число у тебя билет?» Отвечаю. «Так вот, чтоб после этого числа духу твоего здесь не было». Я пытался объяснить, что платят деньги, и они идут в пользу государства. Ничего не хотят слушать.
У них безвалютный обмен: австрийцы были в Узбекистане, а теперь сюда приехали 15 человек. Сегодня последний день. Он приглашает меня на прощальный вечер. Зашёл к ним, сидим, разговариваем и вдруг открывается дверь и бежит ко мне Эрна Траунэ: «Владимир!»
Роскошная женщина, прекрасно одета — блеск! Мы обнялись. Вадим — большой любитель и знаток женщин, у него аж челюсть отвисла. Глаз стеклянный, как у циклопа. Эрна говорит: «Всё, ты мой гость, поехали ко мне домой!» А там был Петя, сын Густава Деберля, австрийского альпиниста. Я прошу Петю объяснить, что у нас не принято ходить в гости за границей на несколько дней, тем более к женщине. Он говорит: «Не бойся, она член общества дружбы СССР — Австрия». 65-й год. Представляешь, что это значит? Сразу станешь не выездным. Я говорю, один не пойду, только с Угловым. Пошли вдвоём. Она несколько раз извинялась, что у неё ремонт, и она не сможет принять нас в апартаментах. Шикарная квартира в центре Вены со всеми невиданными удобствами. Холодильник забит яствами.
Утром раздаётся звонок: «Владимир, доброе утро! Собирайтесь, поедем в Швейцарию». Я обалдел. Оделись, сидим, ждём. Влетает Эрна: «Поехали!».
И понеслись в Швейцарию. На границе она сбросила скорость, помахала рукой, не останавливаясь. То ли её знают там, то ли там наших проблем на границе нет. В Цюрихе она сунула мне в карман деньги и записку, где написано место и время встречи, и поехала по делам.
Хожу, гуляю по Цюриху, подходит время встречи, я в карман, а там ни записки, ни денег. Не знаю, куда делись. Наверное, выпали из кармана, когда доставал платок. Я к полицейскому, он смотрит на меня как на ненормального, не может понять, что я хочу.
Захожу в ресторан. Сажусь, тут же вырастает официант. Больше в ресторане никого нет, я один. Заказываю пиво. Достаю какую-то бумажку, пытаюсь изобразить делового человека. А в голове, сам понимаешь, что творится. Выпиваю пиво, заказываю вторую кружку и соображаю, как мне свалить. Встаю из-за стола, делаю вид, что нужно отойти, начинаю спускаться вниз и вдруг в отражении большого зеркала в вестибюле вижу Эрну. У меня ноги подкосились. Она бежит мне навстречу и радостно кричит: «Виктория! У меня состоялась хорошая сделка!» Не знаю, что она продала или получила заказ на свои модели одежды, но очень она радовалась, просто сияла. Рассказываю ей, что со мной приключилось, она хохочет. Сейчас и мне смешно, но тогда было не до смеха.
— Что бы ты стал делать, если бы вы не встретились?
— Пошёл бы в посольство. Не посадили бы меня за это. Отправили и всё.
Эрна провожала меня. У неё есть гигантская коллекция женского и детского платья, собранная во всех странах мира в огромном доме — зале. На прощание она приготовила мне подарок — мужской костюм тройку. Я категорически и довольно резко отказался от подарка. Она не стала настаивать, спросила только, есть ли у меня дети, и предложила подобрать что-нибудь для сына. Потом проводила меня.
Эрна написала мне в Москву, что едет в Индию и может на 2—3 дня остановиться в Москве, если у меня будет время. Я подумал, время-то я найду, но где размещать? Мы тогда жили в Люблино, шесть кроватей в комнате плюс еще соседи. Короче говоря, я соврал, что уезжаю из Москвы на Памир.
Мы ещё переписывались, я посылал ей журналы, но потом всё постепенно закончилось.
Мраморная стена
— О Борисе Студёнине мы уже говорили. У него вся жизнь — горы. И вот задумал он сделать зимнее восхождение на шеститысячник. Аналогов по тем временам не было.
— Какой это был год?
— 66-й, сразу после Ушбы. В конце февраля я прилетел в Алма-Ату. Вся подготовка уже проведена, команда готова. Запланировали первопрохождение на пик Мраморная стена.
— Центральный Тянь-Шань?
— Да, район Хан-Тенгри и пика Победы. Первый зимний выход в этот район и на такие высоты. О состоянии снега зимой в том районе мы ничего не знали. Боялись, будет по грудь рыхлого, сыпучего снега. Знаешь, идёт первый и роет траншею, второй идёт и делает то же самое.
— Порошкообразный снег.
— Да, за первым всё засыпается.
— Не мёд.
— Стоит погранзастава. Граница на замке. А ближе к леднику — домики геологов. Пустые, конечно, зимой. Едем на машине, вдруг из снега встают люди, останавливают. Пограничники. На заставе мы утром провели встречу с её составом, рассказали с Борисом молодым ребятам об альпинизме. Поехали дальше и от домиков геологов стартовали на пик Мраморная стена (6400).
— По леднику шли? Вертолета не было?
— Всего 5—6 часов шли по заваленному снегом леднику. Снег рыхлый, плохой. А уже на высоте около 5000 попали на твердый фирн. Тоже плохо: кошки не держат, ногой не пробьешь, ступени не рубятся. Но основная проблема — мороз и ветер. Ветер ураганный, мороз зашкаливает за 30 градусов. Две ночёвки на самом маршруте восхождения, последняя на 6100. Пещеры вырыть нельзя, ставили палатки и обкладывали их снежными кирпичами. Но от холода это нас не спасало, продувало насквозь постоянно. А при выходе на вершину был такой ветер, что верёвка не лежала на снегу, а шла между нами дугой.
Я умудрился потерять кошку и шёл как француз из-под Москвы. Снаряжение у нас было отличное, но ветер пронизывал до костей.
— Пух, конечно.
— И пух, и шекельтоны, и валенки, всё имели, но мороз и ветер совершенно невероятные. На 6000 Саша Воронов отвалился, не пошла высота у него. Из Москвы в группе мы с ним были только вдвоём, остальные алмаатинцы.
— Сколько времени заняло восхождение?
— От домиков до домиков — шесть дней.
— О! Немного.
— Мы шли в альпийском стиле. Очень уж холодно.
— А погода?
— Погода нас баловала, один день слегка помело. Мы спасали руки и ноги. Борису ноги оттирали, а руки упустили. Он прилично был прихвачен, настолько, что решили вызывать вертолет. Да и не только у Бориса, мы все обморозились.
— А у тебя, Володя?
— У меня меньше, чем у других. Хотя на пальцах рук и ног черные «чехлы», ты знаешь, как это бывает. Но в тот раз обошлось без ампутаций. Чтоб вызвать вертолёт, надо бежать на заставу. Ещё не очухались, не восстановились, но вышло солнышко, стало тепло, ветра нет. Поскольку у меня состояние лучше, чем у других, идти на заставу мне. Спрашиваю у Студёнина, сколько он думает до заставы, говорит километров 20—25. А оказалось около сорока. Но солнышко пригрело, и я решил бежать вниз налегке. Даже куртку пуховую не взял. И пошел рысью вниз. Но снег-то глубокий. К вечеру стал я сдавать, не восстановился ещё. Солнце ушло, опять мороз.
— Ты за один день решил пройти 40 километров?
— Вниз же и без рюкзака. Но силы свои не рассчитал, стал садиться. Понимал, если не встану сейчас, то уже никогда не встану. В последний раз сел и «поплыл», стал ловить кайф.
— Вдруг меня дёргают люди, поднимают под руки, сажают на лошадь. Пограничники делали объезд и наткнулись на меня.
— Еще бы немного и всё...
— Лошадью я не правил, она сама бежала домой. На заставе говорю, срочно нужен вертолёт, там плохо. Наверное, я так выглядел, что сразу убедил их. Налили мне чай со спиртом, у меня сразу жар, тепло по всему телу. Очнулся в машине, которая идёт вверх, к домикам. Я в тулупе, в ушанке, в валенках. Одели меня в бессознательном состоянии. Слышу, идёт вертолёт. Мы прибыли почти одновременно.
Подъезжаем к домикам, сидит Боря с картами в руках. Физиономия цветущая, сильно загорелая, а пальцы чёрные, заострённые, знаешь, как у Бабы-Яги. «Где больные?» Сперва не поверили, пока руки и ноги его не увидели. В этой эпопее мы в общей сложности потеряли около 30 пальцев.
— Ты говоришь, тебя не под резали, а на правой ноге у тебя не скольких пальцев нет. Поскольку ты всегда дома ходишь в шортах и в босоножках, заметно.
— Это уже потом, после Мраморной стены. Спасработы на Эльбрусе. А после Тянь-Шаня повезли меня в Москве в институт сердечно-сосудистых заболеваний. Руки и ноги мне уже почистили без ампутаций, но что-то с сосудами. Завели меня в палату ампутированных и сказали, если я и дальше буду делать восхождения, то со мной будет то же самое. Вышел оттуда, метро не мог найти, так на меня это подействовало. Представляешь?!
Пошёл ко Льву Успенскому, он прекрасный психолог. Говорю, мне сказали не бегать, ноги не сгибать, на рабочем месте сидеть с прямыми ногами. Лев спрашивает: «А ты чего хочешь?» — «Я хочу в горах ходить. Скажи, сколько я могу ходить?» — «Сколько хочешь?» — «Я хочу долго ходить». — «Ну и ходи долго». Это было в 65-м году. Если бы я тогда стал сидеть, не сгибая ног, мы бы с тобой сейчас не говорили.
— А где всё-таки ты пальцы потерял?
— Мы в Москве получили телеграмму о том, что на Эльбрусе пропала группа альпинистов. Тут же вылетели — Толя Нелидов, Слава Романов и Коньков. Приехали в Баксан и с ходу на Эльбрус, без ночевки на «Приюте одиннадцати», без акклиматизации. Нашли ребят около седловины в плохом состоянии. Троих не досчитались, так где-то они и лежат по сей день.
— Их группа рассыпалась, они разошлись?
— Да, собирали по одному, они уже ничего не соображали. А тогда ещё хижина на седловине, между вершинами, была цела. Через дырку в крыше можно было туда забраться. Холодно всё равно, но зато ветра нет.
Какую-то свою одежду пришлось им отдать. В результате их мы сняли, а сами так обморозились, что сразу повезли нас в больницу Тырныауза. Там хирург говорит, что мне надо ампутировать по две фаланги пальцев на руках, отрезать на правой ноге две трети стопы и все пальцы на левой ноге. Вот видишь, у меня остались следы на пальцах? Тогда до этого места чёрные «чехлы» на них были. Я с этим приговором не согласился, полетел в Москву. Нелидова вообще хотели четвертовать, предложили отрезать ногу выше голеностопа.
— Наверное, Володя, хирург боялся гангрены. Ему за это отвечать.
— В Москве нас долго лечили, буквально вытаскивали. Операцию сделали только в начале февраля. Отняли всего полтора пальца на правой ноге. Толе Нелидову основательно постригли пальцы, но в 2—3 раза меньше, чем планировали в Тырныаузе.
За свои пальцы надо бороться.
Пик Коммунизма
На Памир мы уехали в августе, экспедиция на первенство Союза, сборная команда центрального совета «Спартака». Начали работать, делали разведку. На обратном пути Олег Абалаков прыгает через трещину и подворачивает ногу. Да так, что о восхождении и речи не может быть. Один из сильнейших альпинистов отпал. Нас осталось пятеро. Потом ещё один отвалился. Осталось уже четверо: Володя Шатаев, Юра Пискулов, Саша Воронов и я. Команда из четырёх для пика Коммунизма приемлема, хотя без запаса. Первопрохождение мы оставили в покое, и пошли со стороны Гармо. Вышли на плато. Ледник Гармо настолько в подвижке, что, возвращаясь с забросок, мы не могли найти свою маркировку. На второй, третий день маркировка исчезает совсем. Но это детали.
Поднялись мы на плато. В пещере на 6200, что вырыли ребята из Киева, сидит Ася Клокова, украинская альпинистка. Сидит грустная, её не взяли. Если бы не были заявлены на первенство, мы бы взяли её с собой, но, сам понимаешь, состав группы менять нельзя.
Пещера на 6200 шикарная, украинские альпинисты готовили рекордное массовое восхождение на высшую точку Советского Союза. Шли они со стороны Грузинских ночёвок, из Березовой рощи. Мы в этой пещере переночевали, на следующий день вышли на акклиматизацию и на первом этом выходе у нас «сварился» Саша Воронов. Да так, что нам пришлось спускать его ниже пещеры, в базовый лагерь. Думаю, это просто горняшка, судя по его самочувствию на Мраморном ребре. У него с высотой не особенно... Низковат потолок. Остались мы втроём. Втроём так втроём — вперед!
Не выходя на предвершинный гребень, где-то на 6800 сделали пещеру, переночевали. А там уже и Володя «поплыл», и Пискулов тоже. Горняшка. Высота большая.
— Шатаев в своей книге две главы об этом написал, а ты больно краток: этот «поплыл», да этот.
— Чего тут скажешь? Володя свалился в пещере и доходил, пока я ему в руки пилу не сунул. А как стал снежные кирпичи выпиливать, чтоб загородить от ветра вход в пещеру, так ожил. Я его знаю, не первый год в одной связке. Пискулов предлагал его спускать, а я говорю: «Ты его не знаешь». И Шатаев, сперва на колени, потом на ноги встал. Тут Пискулов забрался в мешок, дышит тяжело, с хрипом. Был момент, был, что говорить... Но год подготовки, семь километров уже внизу, под ногами, я тогда Пискулова встряхнул, и ему пилу в руки — давай работай! И он молодец. Выполз из пещеры. Я заставляли себя и их активно двигаться. У Шатаева в книге, помнишь? Он рассказывал об этом нашем восхождении на пик Коммунизма, что была борьба за активный образ жизни, вплоть до применения нецензурных слов.
— Это еще не самое страшное, наверное. Женя Гиппенрейтер в своей книжке о гипоксии писал, что люди на такой высоте теряют способность адекватно оценивать свои силы и опасность ситуации. Меняется поведение и весь психологический облик человека. Да мы и без всякой теории видели это. Я помню, Лёша Страйков подошёл к ледниковой трещине и начал отстегиваться. «Нашёл, — говорит, — наконец место, что давно искал. В ней и хочу остаться навсегда». Мы его силком тянули. Спустили немного, тогда он пришёл в себя.
— Нам пришлось ещё раз заночевать под самой вершиной, и решили оттуда сходить туда-сюда, налегке. Взяли только тёплые вещи, палатку и мешки не взяли. Но план мы не выполнили, до вершины не дошли, заночевали на гребне. Вырыли какую-то конуру, такую, что с трудом в неё влезли. Ночью Пискулов кричит: «Стой! Кто идёт?!» Я спрашиваю: «Юра, что случилось?» — «Кто-то ходит». Я говорю: «Ты что, больной? Мы на 7100, кто тут может ходить?» А он: «Я слышал, я хорошо слышал, кто-то ходил». А Шатаев, всегда со своей трезвой головой: «Это я стучал ногами, у меня ноги замерзли». До вершины от нашей конуры на 7100 всего 400 метров по вертикали. Встали утром и потихоньку пошли вверх. Поднялись на вершину и в этот же день спустились к пещере на плато. Захожу в пещеру и понимаю, что там не только кто-то есть, а что нас встречают: пахнет яблоками. Свежие яблоки на такой высоте настолько неожиданны, да ещё после горы... Да какой горы! А там, оказывается, группа разведки Моногарова — три человека. Я спросил, где остальные. «Остальные сзади, заночуют, наверное, на 6200».
На спуске встретили колонну с красным флагом, человек 50. Сбоку ползут кинооператоры из альпинистов. Во главе сам Моногаров. Обнялись мы с ним и посоветовал я Володе рассортировать бригаду потому, что такому коллективу никогда не подняться на вершину. «Ты посмотри, — говорю, — видно же людей. Не тот вариант,, чтобы все поднялись». Посоветовал ему отобрать человек десять. А он отвечает: «Нет, пойдем все». Я их разведчикам рекомендовал не ждать никого, делать разведку до вершины. Сказал им, если забросите при этом немного продуктов, будет вам хвала, если нет — гору сделаете.
Так оно и случилось, эти трое поднялись на вершину, а из остальной группы Моногарова, из всей этой компании не взошёл ни один человек.
Мы встретили их на 6500—6600. Спустились в пещеру, встречает нас Ася Клокова, почему-то её опять не взяли. Ася прямо со слезой говорит: «Мне бы хоть на пик Правды сходить, на 6400». Ну, конечно, после пика Коммунизма снова подниматься — тоска зелёная. Я с ней поговорил сначала о женском альпинизме, а потом всё-таки сломал себя и говорю: «Одевайся, поехали!». И вчетвером, Володя, Юра, Ася и я, потопали.
Пик Правды всего-то на 300 метров выше плато. Погода хорошая, посидели на вершине. Смотрю — люди! А это бригада Моногарова идёт на пик Правды. На безрыбье и рак рыба. Но даже сюда всей толпой не поднялись. Массовость не для семитысячников.
Вот так закончилась наша эпопея с восхождением на пик Коммунизма, на высшую точку СССР — 7495 метров.
Памир
*******
Вокруг стоят шеститысячники. По тем временам мало кто замахивался на них, очень сложны все маршруты.
Образовалась команда — сборная солянка, ребята из Москвы, Питера, Украины. Начальник экспедиции у нас Кизель. Старший тренер Филимонов. Оба заслуженные мастера спорта из старшего поколения. Кизель предлагает нам сделать на первенство Союза северную стену. Я думал пройти «телевизор», а они с Филимоновым выбрали менее интересный маршрут. Я отказался от этого восхождения, предложил со вспомогательной группой сходить на несколько непокорённых вершин, высотой чуть ниже 6000 метров. В это время в космос полетел Титов, одну из вершин мы решили назвать пиком Титова, он рядом с пиком Маркса. Подниматься на пик Маркса нам не разрешили, но мы с Вербовым и Родимовым сходили на него по новому маршруту. Нам здорово влетело, я даже получил выговор за нарушение дисциплины. Но зато этот маршрут мы подали на Союз.
Каждая экспедиция интересна по-своему. Мы познавали национальные обычаи. Кизель знал их неплохо, он старый, бывалый памирец, а для нас многое было новым. Приехали к председателю поселкового совета в Джаушангосе. Кизель говорит: «Только не говорите о делах». Мы сидим, молчим.
Нам нужны были ишаки. Председатель ответил, что даст ишаков, сколько нам нужно, но при них будут погонщики и им нужно платить по одному рублю за ишака. Это из Джаушангоса до подножья вершины Маркса и обратно!
Вот такие там обычаи. Восточная неторопливость, надо посидеть. Пить чай и никуда не спешить. Наливают по четверть пиалы, и хозяин следит, чтоб в пиалах всегда был чай. Как только выпьешь, тут же подливает. И так будет подливать до тех пор, пока не перевернешь пиалу вверх дном. Мне все это безумно нравилось, и я решил, что в Москве обязательно буду пить чай из пиалы. Но как-то не пошёл у меня в Москве зелёный чай, видимо, не хватает всей памирской обстановки, азиатского колорита.
Никакого национализма, только дружеские, уважительные отношения. Руку к сердцу с поклоном. Низкий поклон не унижение, а дань уважения и почтения. Откуда теперь взялся национализм не понять.
После 1961 года я ещё четыре раза бывал на Юго-Западном Памире с разных сторон. Очень силен и могуч этот наш Марксистско-ленинский узел. Там нет ни одного маршрута ниже 5 б, много маршрутов 6-й категории. Все они крутые, с отвесами и просто так, с налёта их не пройдёшь. В этом благодатном краю мы проложили шесть маршрутов.
Сроднился я с Памиром и тамошними людьми, что с пограничниками, что с местными таджиками. Невозможно представить, что теперь Памир стал вдруг совсем чужой страной. Сколько там осталось друзей, сколько прожито там и пережито, увидено. У меня сейчас жуткая ностальгия по тем местам, ведь с 58-го года я каждое лето, в среднем по 2—3 месяца, проводил в горах Памира. И всё новые места, новые люди.
Мы всегда уважительно относились к их обычаям и традициям, хотя порой для нас они бывали чуждыми и непонятными. Но мы гости и поэтому уважали хозяев. И они отвечали нам добром, никогда не сделали нам никакой пакости. Я когда приезжал в азиатские горы, то сначала обходил кишлаки, знакомился с аборигенами, общался, беседовал и уж потом приходил к ним с делами. Наши отношения, наша советская психология очень здорово отличались от западных. В Гималаях к шерпам относятся иначе, всё строится на деньгах. У нас такого не было и в помине.
Альпинизм — наше счастье. Прежде всего, он дал нам возможность посмотреть мир, увидеть новых людей, понять их образ жизни. Он обогащал нас.
В 1968 году мы опять ходили в районе «вождей». Сделали пик Энгельса по пути 6-й категории трудности, вошли в тройку призёров на первенстве Союза. Хорошее восхождение. Получили удовлетворение.
— Интересно, Володя, что ты чувствовал на вершинах? Может быть я ошибаюсь, но мне кажется, что существует укоренившийся со времён фон Мекка штамп описания чувств человека на вершине. Будто наступает этакая эйфория, восторг, душа парит. Сердце разрывается от радости и на глазах слёзы. В общем, «на вершине стоял хмельной». Про себя могу сказать, если маршрут сложный, то на вершине я был доволен, что остался цел, что всё прошло хорошо. И думал о спуске. Только внизу, а не на вершине, получал я удовлетворение от пройденного маршрута, испытывал чувство гордости собой. Если же вершина простая, то я на ней всегда был с новичками или со значкистами и тогда смотрел на своих ребят, радовался их реакции и опять думал о спуске. Конечно, полюбуешься открывшейся панорамой, не без этого. Что скажешь?
— На вершине можно радоваться, но это еще не финиш, надо спуститься. Спуск, ты знаешь, всегда опаснее подъема. Расслабляться нельзя.
— Да. Как Лена Мухамедова погибла. Её партнер по связке сказал на спуске: «Всё, Лена, здесь уже делать нечего», и полетел.
— Я всегда, Саша, был внимательным до морены, до травы.
Хороша была экспедиция на Памир в 1977 году. Первенство Союза, команда московского «Спартака». Но мы каждый год вывозили и молодых ребят, наше будущее. Старались одною, двух включать затем в группу. Как раз в том году в нашу команду попали Башкиров и Олег Коровкин.
Я, как одессит, помогал одесским молодым альпинистам спортивно расти. В том году мы включили в нашу команду ещё двух альпинистов — Лёшу Ставницера и Вадима Свиреденко. Таким составом и выехали. Нас очень поддерживал Витя Некрасов, лидер армейского альпинизма, мастер высокого класса, многократный участник первенства. Самая же большая его заслуга в том, что он организатор всего армейского альпинизма. Он был образованным, высоко культурным человеком. Знал о горах всё — историю, географию. С ним бывало всегда интересно, и в Москве, и в горах.
В одной из встреч в Москве он рассказал о районе Лукницкого на Юго-Западном Памире. Предложил заявить, если соберётся сильная команда, пик Лукницкого по северо-западной стене. Стена проблемная. Экспедиция на 30—40 дней. Подъезд сложный, подход с караваном ишаков. Организовали базовый лагерь, и началась обычная повседневная работа по разведке, по наблюдению, по обработке маршрута. Первая заброска, вся группа вышла под стену, взяли верёвки, палатки. Дав ребятам команду уходить вниз, я остался один на ночёвку под стеной. Хотел понаблюдать за стеной, пока они готовятся к выходу. Я уже говорил, что люблю ходить один. Взял метров 100-120 веревки и пошёл под стену. Провесил ее в нижней части маршрута. По тем временам такая работа в одиночку считалась криминалом, и я попросил ребят никому об этом не рассказывать.
Когда я шёл обратно из-под стены, то на крутой морене почувствовал вдруг, что кто-то меня ведёт, кто-то на меня смотрит. Оборачиваюсь, и сзади себя, метрах в 30, вижу снежного барса. Красивая такая кошка, стоит на морене и смотрит на меня. Хорошо вижу его морду, глаза, усы. Видимо, он шёл параллельным со мной курсом, немного позади. Тут я вспомнил «Мцыри» и стал думать, что делать, хватит ледоруба или взять еще камень. Никто никогда не говорил и не писал о нападении барса на человека, кроме Лермонтова: «И в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть свое оружье». Не знаю, сколько мы так стояли и смотрели друг на друга. Потом я скосил глаза, чтобы оценить, куда мне отступать, и, не разворачиваясь, сделал шаг назад-вниз. После этого отступления барс взглянул на меня (как мне показалось, с превосходством) и невозмутимо пошёл вверх, в горы. Не забыть, как он спокойно, с достоинством смотрел на меня.
Когда я прибежал в лагерь и начал рассказывать о барсе, Юра Визбор скептически улыбнулся, не поверил. Но через несколько дней наш поварёнок тоже встретил барса. Он охотился на уларов и прибежал в лагерь без ружья, глаза квадратные: «Вы сидите, в карты играете, а там барсы ходят»
Потом, когда мы шли в ущелье под пик Лукницкого, мы увидели на снегу следы барсов. Целой семьи, судя по размерам. Тут уж все поверили нашим рассказам. Появились в горах другие живые существа и они наблюдали за нами, что мы делаем, как живём.
Как я говорил, когда космонавт Титов летал в космосе, мы назвали вершину пиком Титова. Во вспомогательной группе, кроме Визбора, Лёша Лупиков и еще два-три человека, и конечно Аркадий Мартыновский.
Значит, стена пика Лукницкого. В средней части гигантские сосульки, надо их пройти траверсом, иначе нет выхода на стену. Лёд нависает на скалы. Траверс метров 25. Планировали пройти его рано утром, когда скалы под сосульками покрыты льдом. Кошки тут не помогут, срубать его, умаешься. А ждать, пока оттает, тоже нельзя, сплошным потоком будет лить холодная вода. Подошли под сосульки, лёд уже начал оттаивать. Прошёл я метров 15 и у меня начало сводить руки и ноги от переохлаждения. Я спросил, кто хочет работать первым. Ринулся вперед Башкиров. Отработал он блестяще, хотя уже шёл сплошной поток. Вышли мы на скалы мокрыми насквозь. Всю одежду пришлось выжимать.
Я пытаюсь ему подсказать, но он решил все делать сам. И запоролся так, что еле спустился. После этого пошёл Володя Башкиров. Впервые я видел его на маршруте первым и это был высший класс, и по тому, как он шёл, и по тому, как надежно обеспечивал страховку, и по тому, как выбирал маршрут. После этого я понял, что появился в альпинизме новый лидер. К этому времени я уже 17 лет работал тренером в «Спартаке» и за всё время ничего подобного у себя в команде не встречал.
Сразу после восхождения возникло желание сделать что-нибудь ещё, и мы пошли с Володей Башкировым вдвоем на красивую гору, через перевал. Решили назвать вершину «Пиком Восьми». Она выше пятой категории трудности, ближе к «шестёрке». Мы постоянно менялись ведущими, и я ещё раз убедился, уже окончательно, что его работа — это высший класс. Раз он застрял при прохождении карниза лазанием. До этого мне не приходилось смотреть за впереди-идущим. Поверь — это для меня хуже, чем самому идти первым. Я гляжу, он висит на этом карнизе. Подсказывать в таких случаях нет смысла. Висел он минуты две и на руках вышел оттуда. После этого восхождения я с большим удовольствием передал капитанский жезл Башкирову, как капитану спартаковской команды. Володя стал командовать на всех наших восхождениях на первенство Союза, а я уже ходил, как играющий тренер.
В 78-м году я впервые попал в Саяны. Всегда мечтал о новых местах, и практически каждый год мне в этом везло. Приехали в Иркутск и 400 километров по тракту. Был май. У иркутских альпинистов плановые восхождения. Успели мы сходить на пик «Динозавр» третьей категории трудности. Предстояло пройти несколько новых маршрутов и классифицировать их. Они меня пригласили как члена комиссии по аттестации. Высоты небольшие, за 2000 с лишним. Перепады стен 300—400 метров, снежники, ледников практически нет.
Я собирался уже на выход, стоял уже с рюкзаком и тут подбегает ко мне парень и сообщает страшное известие — у меня умер отец.
Естественно, сборы были не долги, собрался за 10 минут. Приехал в Иркутск — Москва не принимает, полетел в Харьков, в Одессу попал с сильным опозданием, думал уже похоронили, и ехал из-за матери. Когда же я добрался до Одессы, отец лежал ещё дома. На что я уже и не надеялся. Звонил по дороге изо всех точек, где был телефон, звонил в Одессу, сообщал о своём местонахождении. И тогда мать решила меня ждать. Успел попрощаться с отцом. Так закончился май и вскоре я уже был на Памире.
Когда мы ехали под пик Лукницкого, с дороги, с Памирского тракта, увидели сказочной красоты вершину. Глаз у нас загорелся. В том углу ещё никто не был, хотя от дороги подход небольшой. Мы отсняли вершину и заявили её на первенство Союза 78-го.
Были сложности с подходом под стену. Ледник разорван, много трещин, поворотов, перегибов. Не сразу начали работу на стене. Здесь Башкиров получил первую свою травму. Обработали мы большую часть стены. На плече вершины у нас ночёвка, абсолютно безопасная. И ночью скатился камень, перекатился через Башкирова и травмировал ему голову. Потеря сознания, сотрясение мозга. Кстати, у Башкирова очень интересно организм реагирует на травмы, он моментально отключается, сознание полностью вырубается. Оказали ему доврачебную помощь (довольно много шло крови) и как только начало светать стали спускаться вниз. Доставили в Хорог, положили в больницу и через день вышли на стену. Володя отлежал в госпитале день и убежал без разрешения. Все его искали, в том числе и пограничники.
Стену мы прошли, и я предложил назвать гору «Пик отцов». Никто не возражал.
— Володя, расскажи, с чего ты начинал в «Спартаке»?
— Начало было сложное. Лидер «Спартака», известный альпинист, заслуженный мастер спорта Абалаков В. М. и ещё ряд «китов»: Кизель В. А., Ануфриков М. И., Аркин Я. Г., Боровиков A. M., Филимонов Л. Н., тоже заслуженные мастера спорта, чемпионы страны. И вдруг, какой-то хохол просто мастер спорта сва