Только внешнюю роль играет божественное прорицание также в трагедии «Филоктет» (409). Ахейцам, десятый год осаждающим Трою, предсказано, что для победы они должны овладеть луком Филоктета, доставшимся ему еще от Геракла. Между тем Филоктет, направлявшийся под Трою вместе со всеми греками, был по дороге укушен змеей, и образовавшаяся язва издавала такое зловоние, что спутники оставили его на пустынном скалистом острове Лемносе. Филоктет, проведший по вине греческих вождей около десяти лет в одиночестве и лишениях, естественно, никогда не согласится добровольно помочь им, не говоря уже о том, что только при помощи лука он добывает себе скудное пропитание. Поэтому Одиссей, взявший на себя эту трудную задачу, избирает для ее выполнения недавно прибывшего под Трою юного Неоптолема, сына Ахилла, к которому Филоктет всегда питал дружеские чувства. Неоптолем должен предстать перед Филоктетом как еще одна жертва несправедливости и обид ахейцев; теперь он-де возвращается на родину и может попутно доставить домой также Филоктета. И вот Одиссей и Неоптолем незаметно причаливают к Лемносу; Одиссей скрывается, а Неоптолем, с доверием принятый Филоктетом, становится свидетелем тяжелых мучений, которые доставляет несчастному его рана. После одного из таких припадков Филоктет впадает в забытье, оставляя лук в руках Неоптолема; у последнего есть полная возможность похитить заветное оружие, столь нужное пославшим его ахейцам. Здесь, однако, в Неоптолеме просыпается его истинная природа — сын доблестного и прямодушного Ахилла не может поступить так коварно и подло с доверившимся ему несчастным человеком. Все доводы Одиссея, выставляющие на первый план выгоду и пользу, отвергаются Неоптолемом как софизмы, недостойные его чести. Выход из положения указывает
361
появившийся с небес Геракл: на правах старого друга и соратника он сообщает Филоктету волю богов, желающих его отъезда под Трою.
Заключение «Филоктета» с использованием чисто еврипидовского приема «deus ex machina» показывает, что и для Софокла привычное русло эпического сказания с его пророчествами и божественными предписаниями сохранилось только как сюжетная канва; главной в трагедии является этическая проблематика, разрабатываемая снова в сознательной полемике с учением софистов: «природа» человека в глазах Софокла выражается не в следовании эгоистическим инстинктам, разрушающим внутреннюю цельность индивидуума, отрывающим его от святых традиций чести и доблести, а в максимальном раскрытии именно этих вечных и обязательных свойств человеческой натуры. Скоропреходящие соображения выгоды и пользы, которые Одиссей отстаивает как верный выученик софистов, искажают истинную природу человека и ставят под угрозу прочность коллектива, базирующегося на подобных принципах.
В своем последнем произведении, трагедии «Эдип в Колоне», поставленной уже после смерти поэта (401), Софокл возвращается к сказанию об Эдипе. Изгнанный из Фив слепой и нищий старец в сопровождении Антигоны достигает в своих скитаниях афинского предместья Колона, где, по предсказанию, должна завершиться жизнь страдальца. Здесь, на аттической земле, встречает Эдипа легендарный афинский царь Тесей; сюда же является изгнанный братом Полиник, чтобы получить отцовское благословение на войну за потерянный престол. Однако Эдип в негодовании прогоняет его, проклиная обоих сыновей и предрекая им смерть в братоубийственном поединке. В страстной ярости, с которой старец реагирует на просьбы Полиника, мы только и узнаем прежнего, энергичного и темпераментного правителя Фив, в остальном это человек, хотя и раздавленный несчастиями, но наполовину уже просветленный своей принадлежностью к иному миру. С полной категоричностью отрицается в этой трагедии субъективная вина Эдипа: в деяниях, совершенных по неведению, он не виноват; не бедствия, а вечная благодать богов снизойдут на страну, которая даст ему последнее успокоение. Сопровождаемый одним лишь Тесеем, при чудесных знамениях, Эдип живым уходит в обитель мертвых, превращаясь в демона-хранителя приютивших его Афин. Столкновение героя с непознаваемой волей богов, озарявшее трагическим величием действие «Царя Эдипа», здесь целиком снимается, но вместе с ним уходит и глубокая нравственная проблематика, породившая образ самостоятельного, решительного и цельного во всем человека, который составляет главную ценность творений Софокла.
Хотя во всех известных нам трагедиях Софокла в конечном счете торжествует божественная воля, это происходит не в результате непосредственного вмешательства богов, а через вполне самостоятельное, внутренне осознанное поведение людей. Сознание ограниченности человеческих возможностей перед лицом вечных богов не лишает героев Софокла активности, не ослабляет их энергии в достижении намеченной цели, равно как не освобождает их от ответственности за совершенные поступки. Софокл меряет полной мерой достоинство и величие человека, его соответствие тем высоким нравственным нормам, которые вытекают из осознания индивидом своего места в обществе, своего долга перед ним и перед самим собой.
Отсюда — нормативность героев Софокла, сближающая их с творениями греческой пластики классической эпохи; поэт сам говорил, что он, создает людей такими, «какими они должны быть». Драматург сознательно отбрасывает второстепенные или слишком индивидуальные черты характера в своих персонажах: в «Антигоне» хор поет о могучей силе Эроса, но ни сама героиня, ни ее жених Гемон ни словом не упоминают о владеющей ими любви; в плаче Антигоны перед расставанием с жизнью звучит скорбь любой девушки, не успевшей насладиться радостями брака и материнства, а не именно этой героини, испытывающей любовное чувство к вполне определенному юноше. И само понятие «характер» применительно к героям Софокла далеко не совпадает со значением этого термина в литературе Нового времени, предполагающей выявление особых черт внешнего облика и психического склада персонажа. Индивидуальность героев Софокла, свободная от всего случайного, и несущественного, возникает вследствие того, что они оказываются вовлеченными в совершенно уникальную, неповторимую ситуацию: всякая девушка, приговоренная к смерти, будет оплакивать свою судьбу, как это делает Антигона, но не всякой приходится хоронить в одиночку брошенного без погребения брата; всякий идеальный царь будет стремиться к избавлению своего города от скверны, как это делает Эдип, но не всякому придется при этом неотступно исследовать свое прошлое, чтобы обнаружить в себе более страшного преступника, чем искомый цареубийца.
Характернейшим признаком софокловских героев является их твердая уверенность в правильности однажды избранного пути; они всегда цельные натуры, остающиеся верными себе на протяжении всего действия трагедии: ни угрозы, ни уговоры не могут заставить Антигону
362
признать правоту Креонта, а Электру — отказаться от ее ненависти и жажды мести убийцам отца; физические страдания не в состоянии смягчить непримиримость Филоктета; попытка Одиссея использовать Неоптолема как орудие своих коварных замыслов удается только на короткое время, ибо вскоре юный герой возвращается к своей истинной природе. Часто Софокл подчеркивает цельность и стойкость основного героя, противопоставляя ему персонаж, неспособный на самоотверженный поступок или не понимающий всей силы и величия акта доблести (Текмесса в «Аяксе», Исмена рядом с Антигоной, Хрисофемида — с Электрой).
В поздних трагедиях, не отказываясь от основных принципов изображения человека, Софокл с гораздо большим вниманием исследует внутренний мир своих героев, раскрывает их переживания, смену противоположных чувств, взаимное влияние друг на друга. В «Электре» для показа сильного душевного потрясения используется так называемая монодия — сольная ария, полная трагического пафоса. Драматическая техника эволюционирует и в других отношениях: живее становится диалог и обмен репликами с участием трех действующих лиц, но и молчание Неоптолема при виде страданий Филоктета, и грозное безмолвие Эдипа в ответ на просьбы Полиника показывают, что́ происходит в это время в их душе. При этом следует остерегаться перенесения на героев Софокла понятий современной психологической драмы: внутреннее развитие его действующим лицам несвойственно, и даже в образе Неоптолема, где глубже, чем в других трагедиях, раскрыт самый процесс созревания его решения, в конечном итоге только обнаруживается заложенная в герое «природа».
Как уже говорилось, начиная с «Царя Эдипа» Софокл преодолевает двухчастность, присущую его ранним произведениям, и организует материал трагедии таким образом, что все сюжетные линии концентрируются вокруг основного героя. Построение трагедии Софокла вообще отличается ясностью и четкостью: в прологе обычно намечается план действия, реализация которого ведет с переменным успехом к кульминации, часто носящей характер катастрофы; вскоре затем следует развязка. В «Электре» обращает на себя внимание симметричное расположение сходных по ситуации и примерно равновеликих сцен по обе стороны от центрального эпизода, которое сближает композицию этой трагедии с расположением фигур на скульптурном фронтоне.
Цельность образов Софокла и пластическая завершенность его трагедий создали ему славу необычайно ясного и внутренне гармоничного художника. Эту сторону в творчестве Софокла особенно подчеркивал «неогуманизм» XVIII—XIX вв., видевший в нем воплощение античного идеала «благородной простоты и спокойного величия». Подобная оценка нуждается, однако, в существенном уточнении: гармоничность софокловской трагедии возникает как результат разрядки огромного напряжения сил, в котором раскрываются высшие возможности человеческого духа. Конфликты, возникающие и разрешающиеся в произведениях Софокла, опосредованно свидетельствуют о внутренней противоречивости афинской демократии периода ее расцвета, но глубина мысли, безошибочное чувство меры и высочайший уровень художественного мастерства в разработке этих конфликтов придали образам Софокла мировое значение. Поэтому так высоко ценили Софокла Расин я Гёте, посвятил ему специальное исследование Лессинг, размышляли над его трагедиями в своих эстетических работах Гегель и Белинский.
362
ЕВРИПИД
Сохранившееся от античности «Жизнеописание Еврипида» содержит множество анекдотических подробностей о происхождении и семейной жизни поэта, обязанных своим появлением аттической комедии, для которой творчество и личность Еврипида служили предметом непрестанных нападок и насмешек. В действительности поэт, родившийся около 484 г., происходил из богатой и знатной семьи, имевшей поместье на острове Саламине. Здесь впоследствии показывали уединенную пещеру на берегу моря, где Еврипид любил проводить время, обдумывая свои произведения. Молва называла его учеником Анаксагора и Протагора и другом Сократа — таким путем старались объяснить содержащиеся в трагедиях Еврипида многочисленные отклики на современные ему философские учения и естественнонаучные теории, к которым он проявлял несомненный интерес.
Еврипид впервые выступил на состязаниях трагических поэтов в 455 г., но неудачно; первой награды он добился только в 441 г., да и в дальнейшем афинская публика не баловала его признанием: при жизни он одержал всего четыре победы; пятую ему принесла поставленная посмертно в 405 г. трилогия, от которой сохранились трагедии «Вакханки» и «Ифигения в Авлиде». Они были написаны в Македонии, куда Еврипид в 408 г. переехал по приглашению царя Архелая; здесь он и умер полтора-два года спустя. Не оцененный при жизни, Еврипид уже в IV в., а затем в эпоху эллинизма и римского владычества стал наиболее популярным из трех
363
классиков греческой трагедии; из написанных им 92 произведений еще на рубеже новой эры были известны 75 драм. До нас дошло 17 трагедий, сатировская драма «Киклоп» и множество фрагментов, зачастую довольно обширных, а также приписываемая Еврипиду трагедия «Рес», в действительности едва ли ему принадлежащая.
Сохранившиеся драмы Еврипида относятся к периоду между 438 и 406 гг., близко совпадая, таким образом, по времени с известным нам периодом творчества Софокла; почти одновременно оба поэта ушли из жизни. И тем не менее трудно представить себе двух драматургов, более различных по мировоззрению и по пониманию стоявших перед ними художественных задач. Присущие афинской демократии противоречия, все с большей силой проявлявшиеся в годы Пелопоннесской войны, наложили неизгладимый отпечаток на все творчество Еврипида.
В отличие от Софокла, Еврипид не принимал участия в общественной деятельности. Традиция рисует его мудрецом-созерцателем, любителем уединения и раздумий на лоне природы. При всем том его трагедия была очень чутка и восприимчива к проблемам, волновавшим его сограждан. Так, в первое десятилетие Пелопоннесской войны драматург выступает как убежденный патриот и пропагандист государственного строя Афин, в которых он видит оплот благочестия в Элладе. В трагедии «Гераклиды» (430) легендарный аттический царь Демофонт, сын Тесея, берет под свое покровительство старую мать и детей Геракла, преследуемых после смерти героя его исконным врагом, микенским царем Еврисфеем. Ради защиты Гераклидов афинский народ с оружием в руках отражает нападение вражеской рати — ситуация, близко напоминающая эсхиловских «Молящих», но приобретающая особое значение в условиях начавшейся войны со Спартой.
Откровенной антиспартанской тенденцией пронизана также относящаяся к 20-м годам V в. трагедия «Андромаха». После взятия Трои супруга Гектора стала пленницей Неоптолема и родила ему сына; между тем его брак с Гермионой, дочерью Менелая и Елены, оставался бесплодным. Ненавидящая свою соперницу Гермиона, пользуясь отлучкой мужа в Дельфы, коварством захватывает укрывшуюся у алтаря Андромаху и ее ребенка; от неминуемой смерти их спасает только появление престарелого Пелея, деда Неоптолема. Сам же Неоптолем погибает в Дельфах вследствие заговора, подстроенного с участием Ореста, которому некогда была обещана в жены Гермиона. Таким образом, все действующие лица, связанные в эпической традиции со Спартой или Аргосом (Менелай, Гермиона, Орест), изображены в этой трагедии самыми мрачными красками: они жестоки и вероломны, и все их поведение должно было напоминать афинским зрителям образ действий тех реальных спартанцев, с которыми в эти годы велась война.
В трагедии «Молящие» (ок. 422—420 гг.) существенное место занимает политический диспут легендарного аттического царя Тесея с фиванским послом; фиванец защищает преимущества единоличной власти, Тесей же развертывает полную программу афинского государственного устройства, основанного на равноправии всех граждан. Прославляя афинскую демократию как идеальный строй, Еврипид в то же время видит в ней отчетливые признаки социального расслоения, алчность богачей и злобное недовольство бедняков. Наиболее надежным оплотом государства он считает «средний класс», т. е. крестьян, возделывающих землю и не поддающихся на уговоры легкомысленных и безответственных демагогов, — к последним Еврипид относится без малейшего уважения. Если вера в спасительный «средний класс», хотя она и разделялась многими современниками поэта, носила в этот период уже достаточно утопический характер, то несомненно прогрессивной была критика, направленная против любителей военных авантюр, обрекающих в жертву своему тщеславию жизнь сограждан. С огромным сочувствием и состраданием изображает поэт бедствия и горести, которые война приносит побежденным, особенно осиротевшим матерям, женам и детям.
Наиболее показательны в этом отношении две трагедии, очень близкие друг другу по сюжету: «Гекуба» (ок. 424 г.) и «Троянки» (415). В обеих драмах действие происходит после падения Трои, и основными действующими лицами являются доставшиеся в плен победителям троянские женщины.
Главная героиня трагедии «Гекуба» — престарелая жена Приама, некогда царица могущественной Трои, ныне жалкая раба ахейцев. Ее, пережившую гибель мужа и любимых сыновей, привязывают к жизни только находящаяся при ней юная дочь Поликсена и младший из сыновей Полидор, отосланный ею некогда к фракийскому царю Полиместору и благодаря этому уцелевший при разгроме Трои. Но вот ахейцы принимают решение принести Поликсену в жертву погибшему под Троей Ахиллу, а некоторое время спустя к морскому берегу у палаток троянских пленниц волны прибивают труп Полидора, вероломно убитого Полиместором после падения Трои. Гекубой овладевает новый приступ отчаяния, из которого рождается жажда страшной мести: Гекуба заманивает Полиместора, не
364
знающего, что его преступление раскрыто, вместе с его маленькими детьми к себе в шатер, где с помощью троянских женщин убивает детей, а самого Полиместора ослепляет.
Хотя современная критика считает иногда недостатком этой трагедии ее двухчастность (жертвоприношение Поликсены и убийство Полидора не связаны сюжетно между собой), ее внутреннее единство несомненно. Объединяющий всю трагедию образ Гекубы, сначала несчастной матери, затем грозной мстительницы, дан с огромным богатством психологических оттенков, делающих реально ощутимой всю глубину страданий и душевных мук, в которые ввергла Гекубу война.
В «Троянках», в отличие от «Гекубы», нет связного сюжета. Они представляют собою ряд сцен, которые разыгрываются на фоне догорающей Трои и с потрясающей силой рисуют горькую долю Гекубы, Кассандры и Андромахи, ставших добычей победителей. Особенно сильное впечатление производят исступленные пророчества Кассандры, предрекающей самим грекам гибель на пути домой и по возвращении. В этой трагедии, поставленной в самый разгар приготовлений к Сицилийской экспедиции, обозначавшей возобновление военного конфликта, в полный голос звучит протест Еврипида против наступательной войны и тех жертв и страданий, которые она неминуемо несет и побежденным, и победителям.
Изображение страдающего человека составляет наиболее характерную черту творчества Еврипида, причем в отличие от Эсхила он не видит для страдания отдельной личности объяснения в правящей миром разумной божественной воле. В самом человеке заложены силы, способные ввергнуть его в пучину страданий.
Таким человеком является, в частности, Медея — героиня одноименной трагедии, поставленной в 431 г. Волшебница Медея, дочь колхидского царя, полюбив прибывшего в Колхиду Ясона, оказала ему некогда неоценимую помощь, научив преодолеть все препятствия и добыть золотое руно. В жертву Ясону она принесла родину, девичью честь, доброе имя; тем тяжелее переживает теперь Медея желание Ясона оставить ее с двумя сыновьями после нескольких лет счастливой семейной жизни и вступить в брак с дочерью коринфского царя, который к тому же велит Медее с детьми убраться из его страны. Оскорбленная и покинутая женщина замышляет страшный план: не только погубить соперницу, но и убить собственных детей; так она сможет в полной мере отмстить Ясону. Первая половина этого плана осуществляется без особого труда: мнимо смирившись со своим положением, Медея через детей посылает невесте Ясона дорогой наряд, пропитанный ядом. Подарок благосклонно принят, и теперь Медее предстоит самое трудное испытание — она должна убить детей. Жажда мести борется в ней с материнскими чувствами, и она четырежды меняет решение, пока не появляется вестник с грозным сообщением: царевна и ее отец погибли в страшных мучениях от яда, а к дому Медеи спешит толпа разгневанных коринфян, чтобы расправиться с ней и ее детьми. Теперь, когда мальчикам грозит неминуемая смерть, Медея окончательно решается на страшное злодеяние. Перед возвращающимся в гневе и отчаянии Ясоном Медея появляется на парящей в воздухе волшебной колеснице; на коленях у матери — трупы убитых ею детей.
Атмосфера волшебства, окружающая финал трагедии и до некоторой степени облик самой Медеи, не может скрыть глубоко человеческое содержание ее образа. В отличие от героев Софокла, никогда не уклоняющихся от однажды избранного пути, Медея показана в многократных переходах от яростного гнева к мольбам, от негодования к мнимому смирению, в борении противоречивых чувств и мыслей. Неужели она может убить своих детей? Нет, пусть сгинет прежнее решение! Но сделать себя посмешищем для врагов? Ни за что! Решайся же, Медея! И ты сделаешь это, сердце? Оставь их, пощади!.. Нет, не отдам детей на глумление, — все решено. Прощайте ж, дети!.. О, как я несчастна!..
Глубочайший трагизм образу Медеи придают также горестные размышления о доле женщины, положение которой в афинской семье было и в самом деле незавидным: находясь под неусыпным присмотром сначала родителей, а потом мужа, она была обречена всю жизнь оставаться затворницей в женской половине дома. К тому же при выдаче замуж никто не спрашивал девушку о ее чувствах: браки заключались родителями, стремившимися к выгодной для обеих сторон сделке. Медея видит глубокую несправедливость такого положения вещей, отдающего женщину во власть чужого, незнакомого ей человека, зачастую не склонного слишком обременять себя брачными узами.
Да, между тех, кто дышит и кто мыслит,
Нас, женщин, нет несчастней. За мужей
Мы платим, и недешево. А купишь,
Так он тебе хозяин, а не раб...
Ведь муж, когда очаг ему постыл,
На стороне любовью сердце тешит,
У них друзья и сверстники, а нам
В глаза глядеть приходится постылым.
(Перевод И. Анненского)
Бытовая атмосфера современных Еврипиду Афин сказалась также на образе Ясона, далеком
365
от какой бы то ни было идеализации. Себялюбивый карьерист, выученик софистов, умеющий повернуть в свою пользу любой довод, он то оправдывает свое вероломство ссылками на благополучие детей, которым его женитьба должна обеспечить гражданские права в Коринфе, то объясняет помощь, полученную некогда от Медеи, всемогуществом Киприды.
Необычная трактовка мифологического предания, внутренне противоречивый образ Медеи были оценены современниками Еврипида совсем иначе, чем последующими поколениями зрителей и читателей. Античная эстетика классического периода допускала, что в борьбе за супружеское ложе оскорбленная женщина имеет право идти на самые крайние меры против изменившего ей мужа и своей соперницы. Но месть, жертвой которой становятся собственные дети, не укладывалась в эстетические нормы, требовавшие от трагического героя внутренней цельности. Поэтому прославленная «Медея» оказалась при первой постановке только на третьем месте, т. е. в сущности провалилась. Удачнее сложилась три года спустя судьба другой трагедии Еврипида «Ипполит», удостоенной первой премии, хотя и близкой во многих чертах к «Медее».
В греческом мифе об Ипполите нашел отражение мотив, распространенный в древнем Средиземноморье и лучше всего известный из библейской легенды о целомудрии Иосифа: сын афинского царя Тесея Ипполит, чистый юноша, глубоко чтит вечную девственницу Артемиду, но презирает дары и всевластие Афродиты. Оскорбленная пренебрежением богиня разжигает преступную любовь к Ипполиту в сердце его мачехи Федры, которая тщетно пытается бороться с охватившим ее чувством: истомленная страстью, она в полубреду грезит то об охоте в заповедных рощах, то об отдыхе у прохладного лесного ручья, где она могла бы находиться вблизи Ипполита. Вкрадчивое вмешательство старой няньки заставляет Федру открыть ей свою тайну, и нянька, связав Ипполита обетом молчания, передает ему приглашение на свидание с мачехой, чем вызывает бурное негодование юноши. Для опозоренной Федры нет теперь иного выхода, кроме смерти; однако ее оскорбленное чувство ищет выхода в мести: возвращающийся из похода Тесей находит на трупе повесившейся жены письмо, в котором она обвиняет пасынка в посягательстве на ее честь. В объяснении с отцом связанный клятвой Ипполит не может открыть ему всей правды и только настаивает на своей невиновности. Тесей возмущен коварством сына. Он приговаривает его к изгнанию и призывает на голову Ипполита проклятие богов, которое приводит к трагическому исходу: когда юноша ехал на колеснице вдоль берега моря, из воды показалось страшное чудовище; кони понесли, и Ипполит разбился о прибрежные скалы. Появившаяся в финале Артемида раскрывает перед Тесеем невиновность его сына и одновременно объясняет, почему она не содействовала раньше его спасению: у богов не принято мешать друг другу в исполнении их замыслов.
Трагедия «Ипполит», как и «Медея», характерна во многих отношениях для творчества Еврипида. Прежде всего драматург выступает и здесь как замечательный мастер психологической разработки образа: любовное томление Федры, приступы страсти, овладевающее ею отчаяние и сознание позора; грубое прямодушие няньки, умеющей выведать секрет своей мятущейся госпожи; чистота и цельность внутреннего мира Ипполита — все это изображено с глубоким проникновением в тайны человеческой души.
Показательно также отношение Еврипида к богам: Афродита действует из таких мелких побуждений, как тщеславие и оскорбленное самолюбие, а Артемида, верным почитателем которой был Ипполит, отдает его на произвол низменных чувств Афродиты. Боги, по чьей воле люди без всякой вины терпят такие страдания, недостойны называться богами, — эта мысль, неоднократно высказываемая в различных трагедиях Еврипида, отражает его религиозные сомнения и скепсис.
Самую мрачную роль играет божественное вмешательство в трагедии «Геракл». В отсутствие Геракла фиванский тиран Лик задумал уничтожить его семью, и все призывы престарелого Амфитриона, земного отца Геракла, к его небесному отцу Зевсу остаются бесплодными. Неожиданное возвращение героя кладет конец преступным намерениям Лика; первая половина трагедии завершается радостной игрой Геракла с еще не оправившимися от испуга детьми. Здесь, однако, в действие вмешивается Гера, ненавидящая Геракла из ревности к его матери. По ее велению Гераклом овладевает безумие, в приступе которого он убивает только что спасенных жену и детей. Придя в себя и осознав глубину своего падения, Геракл готов покончить счеты с жизнью, но подоспевший на помощь к другу Тесей снимает с него часть ответственности за преступление, поскольку истинной виновницей всего случившегося является Гера. В то время как персонажи Софокла не искали себе оправдания в божественном вмешательстве, еврипидовский Геракл приходит к выводу, что самоубийство недостойно истинного героя, которому подобает стойко выносить удары судьбы. Решение Геракла означает отход Еврипида
366
от нравственных постулатов классической трагедии V в., возлагавшей на человека безраздельную ответственность за совершенные им деяния.
Полный разрыв с мифологической традицией знаменуют две трагедии, связанные с мифом о мщении детей Агамемнона за его насильственную смерть. У Эсхила и тем более Софокла правомерность убийства Клитеместры не вызывала сомнения. Еврипид, перенося действие своей трагедии «Электра» (413) в деревню, где живет насильно выданная замуж за бедного крестьянина дочь Агамемнона, одним этим существенно снижает пафос героического предания, низводя его до уровня бытовой драмы. Хотя муж Электры пощадил ее девичество, она заманивает мать к себе в дом под предлогом совершения обрядов над родившимся ребенком, играя, таким образом, на святых для женщины чувствах. Орест, без колебаний убивающий Эгисфа, с отвращением поднимает оружие против матери и наносит ей удары, закрыв глаза плащом. После совершения мести брат и сестра чувствуют себя опустошенными и раздавленными, вспоминая о предсмертных мольбах матери; и даже появляющиеся в финале божественные близнецы Кастор и Полидевк не могут целиком одобрить приказ Аполлона, в согласии с которым совершилось убийство Клитеместры.
В трагедии «Орест» (408) юноша представлен в состоянии тяжелой подавленности. Он не видит смысла в совершенном убийстве, ибо отца этим все равно не воротить, и боится смотреть в глаза Тиндарею, отцу Клитеместры, для которого он всегда был любимым внуком. Ссылка на Аполлона не спасает матереубийц от гнева аргосских граждан, осуждающих их на смерть, и Оресту приходится искать спасения в новых злодеяниях. Только вмешательство очередного deus ex machina — на этот раз самого Аполлона — возвращает ход событий в русло традиционного мифа.
Критика мифологической традиции и религиозный скепсис сближает Еврипида с современными ему течениями философской мысли, с которыми он имеет и другие точки соприкосновения. В то время как Софокл энергично отстаивает преимущества врожденной доблести перед добродетелью, вырабатываемой воспитанием, Еврипид занимает в этом вопросе чаще всего противоположную позицию: благородство состоит не в происхождении, а в нравственных свойствах человека; тот, кто обучен добродетели, не совершит неблаговидного поступка; под рубищем бедняка часто бьется доброе и чистое сердце, а у благородного отца нередко рождается негодный сын. Не представляет абсолютной ценности и богатство; человеку, живущему трудом своих рук, деньги нужны лишь для того, чтобы принять гостей или вызвать врача к больному, а изобилие злата не спасает от превратностей и ударов судьбы. Только относительной и внешней является разница между свободным и рабом: один пример обращенных в рабство Гекубы, Андромахи, Поликсены показывает несправедливость этого обычая, покоящегося на грубой силе. В военные годы, когда рабство было вполне реальной угрозой для пленников любой воюющей стороны (в Сицилии осенью 413 г. было взято в плен и отправлено в каменоломни не менее семи тысяч афинян и их союзников), подобные размышления Еврипида были особенно актуальны.
Многочисленные высказывания героев Еврипида на морально-этические темы, полемика по вопросам мировоззрения создали ему еще в древности репутацию «философа на сцене», а современная ему комедия попросту отождествляла его с софистами. Следует, однако, остерегаться такого прямого сближения: многим обязанный софистам в критике традиционной морали, Еврипид недвусмысленно отвергал исходившую от некоторых из них проповедь «сильной личности». Уже в образе Медеи, а тем более Электры и Ореста содержится элемент полемики с идеалом личности, которой «все дозволено»; полному развенчанию этого идеала служит фигура Этеокла в «Финикиянках» (ок. 411—410 гг.). Не благородный защитник отчизны, каким мы знаем Этеокла в эсхиловских «Семерых...», а тщеславный честолюбец, готовый ради власти нарушить любые нравственные нормы, — таким предстает еврипидовский Этеокл в «Финикиянках», и в его образе несомненно полемическое разоблачение крайнего индивидуализма, нарушающего все общественные связи.