Источники «Одиссеи» следует искать прежде всего в богатырской сказке о «добывании жены», осложненном длительными странствиями мужа. Типологически оба мотива относятся к более раннему периоду устного творчества, чем развитой героический эпос, и только благодаря образу Одиссея они оказались связанными с кругом сказаний о Троянской войне. Разумеется, и здесь автор имел дело отчасти с готовым материалом, отчасти с различными вариантами сказания, которые ему не везде удалось привести к полному единству. Родиной «Одиссеи» также являлась Иония, но уже жившая не столько воспоминаниями о героическом прошлом, сколько впечатлениями от настоящего; похождения мореходов периода «великой колонизации» вовлекли в поэму мотив скитаний по далеким, полным чудес странам и оттеснили на задний план военные походы ахейских царей. Социальные отношения, отраженные в поэме, элементы нового мировоззрения, противоречащие героическому идеалу, вместе с частичной утратой живого ощущения эпической традиции заставляют датировать «Одиссею» примерно поколением или двумя позже, чем «Илиаду», т. е. рубежом или началом VII в. до н. э. Возможно, что именно в это время была произведена «вторая редакция» поэмы, созданной во второй половине VIII в. до н. э. тем же «Гомером», который является автором «Илиады». Дальнейшая судьба «Одиссеи» едва ли чем-нибудь отличалась от участи ее старшей сестры: в обеих поэмах очевидны небольшие более поздние добавления, не меняющие, однако, в целом их общего характера.
Как бы ни представляла себе современная филология возникновение гомеровского эпоса, для европейской общественной и эстетической мысли на протяжении многих веков Гомер оставался своего рода эталоном всей древнегреческой культуры. В последние столетия античного мира и в Средние века его образам нередко давали чуждое их природе аллегорическое толкование, изменяли судьбу эпических персонажей, причудливо соединяли историю Троянской войны с библейскими преданиями, но миновать традицию, идущую от Гомера, не могли ни в каком случае, если даже от самого Гомера оставались лишь имена его героев.
|
|
Иллюстрация:
Голова Гомера
Римская копия I в. н. э.
греческой бронзовой статуи ок. 450 г. до н. э.
Мюнхен. Музей античного прикладного искусства
Оживление интереса к подлинному Гомеру происходит только в XVII—XVIII вв., когда в его творчестве видят прежде всего первозданную простоту и безыскусственность, свойственные самой природе, и эта оценка объединяет представителей столь различных направлений, как французский классицизм (Буало), Просвещение (Руссо, Дидро, Лессинг), литература «бури и натиска» и неогуманизм в Германии (Винкельман, Гердер, Гёте). По мере того как углубляется филологическое изучение древнегреческого эпоса, становится все более ясной идеализирующая односторонность этого взгляда, и поэмы Гомера воспринимаются уже как результат творческой переработки фольклорного материала (Белинский). На первый план в оценке гомеровского наследия выдвигаются стихийная мощь эпических героев, изображение человека в наивысшем напряжении его физических и духовных сил и вместе с тем искреннее сочувствие поэта к испытаниям и страданиям, выпадающим на долю людей.
328
ПОСЛЕГОМЕРОВСКИЙ ЭПОС
|
|
В гомеровских поэмах встречаются упоминания о походе аргонавтов, подвигах Геракла, гневе Мелеагра, осаде Фив и других легендарных событиях, составлявших содержание самостоятельных эпических сказаний, которые, однако, получили литературную обработку в творчестве древнегреческих рапсодов уже в VII—VI вв. до н. э. Произведения эти не сохранились и известны либо по очень незначительным отрывкам, либо по пересказу поздних античных компиляторов; вероятно, сами авторы подобных поэм сочиняли их с таким расчетом, чтобы они дополняли друг друга и охватывали вместе вполне законченный круг событий; отсюда — название «киклические поэмы» (от греч. «киклос» — круг, цикл), принятое для обозначения этих произведений.
Три поэмы, объемом около семи тысяч стихов каждая, составляли фиванский цикл: «Эдиподия», «Фиваида» и «Эпигоны». Первая была посвящена судьбе Эдипа (позднее этот сюжет получил обработку в известной трагедии Софокла), вторая — междоусобной войне между его сыновьями, третья — новому походу против Фив и их захвату. В сказании о двукратном сражении за Фивы отразился, по-видимому, один из эпизодов микенской истории.
Наибольшей популярностью в Греции пользовались поэмы троянского цикла, группировавшиеся вокруг «Илиады» и «Одиссеи». События, начиная со свадьбы Пелея и Фетиды, где возник спор трех богинь, приведший к Троянской войне, до боевых действий, предшествующих десятому году войны, охватывались поэмой «Киприи». Непосредственно к концу «Илиады» примыкали поэмы «Эфиопида» (ее героем с троянской стороны был вождь эфиопов Мемнон, сраженный, подобно Гектору, Ахиллом) и «Разрушение Илиона». Этот же отрезок повествования излагался, по-видимому, в параллельной по содержанию «Малой Илиаде». О судьбе, постигшей после взятия Трои ахейских вождей, главным образом Агамемнона и Менелая, повествовалось в поэме «Возвращения», примыкавшей, таким образом, по содержанию к «Одиссее», которая, в свою очередь, дополнялась поэмой «Телегония»: здесь Одиссей встречался в бою со своим неузнанным сыном от Кирки Телегоном и погибал от его копья — ситуация, повторяющая смерть Лая от руки Эдипа.
|
|
В художественном отношении киклические поэмы были слабей гомеровских и представляли, судя по всему, вереницу плохо связанных эпизодов, которые в V в. до н. э. широко использовались авторами трагедий.
Существовали также эпические поэмы, выходившие за рамки мифологических циклов. Они посвящались легендарной истории различных городов — Коринфа, Аргоса, Навпакта — или подвигам местных героев-аргонавтов, Тесея, Геракла. Несохранившаяся поэма «Взятие Эхалии» послужила впоследствии материалом для «Трахинянок» Софокла. Античные источники обычно называют имена создателей этих поэм, которые для нас чаще всего остаются только именами. Исключение составляет Паниасис из Галикарнасса, дядя Геродота, автор высоко ценившейся в Греции поэмы о Геракле в 14 книгах. О нем известно, что около 460 г. он пал в борьбе против местного тирана Лигдама; таким образом, его творчество захватывает уже первую половину V в. до н. э., когда эпос давно уступил свое первенствующее положение в духовной жизни общества другим жанрам — хоровой лирике и аттической трагедии.
Примерно к тому же периоду, что и киклические поэмы, принадлежат наиболее древние и крупные из так называемых гомеровских гимнов. К создателю «Илиады» они никакого отношения не имеют, хотя формально и находятся целиком в русле гомеровского стиля. По своему происхождению гимны являются культовой песнью, предназначенной для прославления какого-либо божества и его деяний. В дошедшем до нас собрании очень различных по времени их создания и по объему «гомеровских гимнов» высокими художественными достоинствами отличается «Гимн Деметре» (конец VII в. до н. э.): в поисках своей дочери Персефоны, похищенной богом подземного мира Гадесом (Аидом), богиня плодородия Деметра в образе старой няни попадает к легендарному афинскому царю и растит его маленького сына, которому впоследствии передает науку хлебопашества, а в память о годах, проведенных среди людей, учреждает знаменитые Элевсинские мистерии. Прославлению лучезарного бога-стреловержца посвящен «Гимн Аполлону», составленный, возможно, из двух сходных произведений: одно предназначалось для празднества Аполлона на острове Делосе, месте легендарного рождения бога, другое — при его храме в Дельфах. Совсем иными красками рисуется тот же бог в «Гимне Гермесу» (середина VI в. до н. э.). Бог Гермес — покровитель торговли — изображен хитрым и смышленым воришкой; едва родившись, он украл у Аполлона стадо священных коров и так ловко его припрятал, что озадаченный бог вынужден тащить божественного малыша на суд к Зевсу. Здесь жуликоватый Гермес вызывает всеобщую симпатию, и хотя спор кончается мировой (Гермес не только возвращает украденное стадо, но и
329
дарит Аполлону лиру, которую он попутно смастерил), превосходство Гермеса над недалеким и напыщенным «стреловержцем» очевидно. Всем ходом развития гимн Гермесу свидетельствует о начинающейся переоценке героического эпоса и критическом отношении к его нравственным нормам: «низменный» бог Гермес недвусмысленно посрамляет Аполлона, чей храм в Дельфах испокон века покровительствовал аристократии.
Откровенной пародией на эпос является маленькая поэма «Война мышей и лягушек», созданная в конце VI или начале V в. до н. э. Лягушачий царь Вздуломорда берется перевезти на спине через болото мышонка Крохобора, но в испуге перед появившимся ужом ныряет на дно, а Крохобор тонет, призывая месть богов на предателя. Начинается война, в которой мыши сначала берут верх, и только вмешательство Зевса спасает лягушек от полного истребления. В пределах этой несложной фабулы, сознательно пародирующей причины и перипетии Троянской войны, находят место специфические приемы эпического повествования: описание боев на земле и совета богов на небесах, монолог-родословная героя и жалобы мышиного царя Хлебогрыза. Торжественный гомеровский гексаметр придает еще больший комизм изложению, по ходу которого Афина жалуется на мышей, изгрызших ее новенький плащ, и не молнии Зевса, а раки с кривыми клешнями решают исход битвы.
Несмотря на откровенно пародийный характер «Войны мышей и лягушек», в древности ее приписывали тоже Гомеру вместе с комической поэмой «Маргит», героем которой являлся популярный в фольклоре многих народов дурачок-неудачник (от поэмы до нас дошли незначительные отрывки). Имя «Маргит» означает «сумасшедший», и неудивительно, что этот персонаж делал все невпопад:
Много он знал разных дел, но все одинаково плохо.
Поэма была написана гексаметром в чередовании с ямбическими стихами — исконным размером народных насмешливых песенок. Если добавить к этому происхождение Маргита от знатных родителей, можно предполагать и в этом произведении, возникшем не позже VI в. до н. э., элемент социальной критики, направленной против аристократии.
329
ДИДАКТИЧЕСКИЙ ЭПОС
Героический эпос, наряду с повествованием о подвигах знатных вождей, легко включал в себя элементы назидания и каталогообразного описания событий или лиц, принимавших в них участие. Примером назидательной (дидактической) поэзии могут служить в гомеровских поэмах обширные наставления Нестора; по принципу каталога составлено перечисление кораблей во второй книге «Илиады». Наряду с этим от греческой литературы архаического периода сохранились два самостоятельных произведения, принадлежащих к жанру дидактического эпоса. Их автор — Гесиод (конец VIII — начало VII в. до н. э.), о котором мы, в отличие от легендарного Гомера, получаем вполне определенные сведения из его собственной поэмы «Труды и дни».
Отец Гесиода, происходивший из эолийского поселения Кимы (в Малой Азии), покинул его, гонимый нуждой, и поселился в Беотии — отсталой земледельческой области Средней Греции. Гесиод еще с детства познакомился с суровым крестьянским трудом и до конца дней своих оставался мелким землевладельцем; одновременно он научился ремеслу рапсода и однажды даже принимал участие в состязании сказителей в Халкиде на острове Евбее, где завоевал почетный приз — бронзовый треножник. Гесиод посвятил его покровительницам поэзии — Музам, местопребыванием которых считалась расположенная в Беотии гора Геликон. Именно здесь, у отрогов священной горы, поэта, по его словам, впервые посетили Музы:
Песням прекрасным своим обучили они Гесиода
В те времена, как овец под священным он пас Геликоном.
Прежде всего обратились ко мне со словами такими
Дщери великого Зевса, царя олимпийского, Музы:
«Эй, пастухи полевые, — несчастные, брюхо сплошное!
Много умеем мы лжи рассказать за чистейшую правду.
Если, однако, хотим, то и правду рассказывать можем».
(«Теогония», ст. 22—28. Перевод В. Вересаева)
Нетрудно понять, что́ в представлении беотийского крестьянина ложь, а что́ — правда: ложь — это сказания о славных героях прошлого, правда — окружающая поэта суровая действительность, в которой рядовой земледелец вынужден терпеть угнетение и несправедливость богатых аристократов. Гесиоду самому пришлось испытать на себе алчность и корыстолюбие местной знати, когда его младший брат Перс после смерти отца возбудил против Гесиода судебное дело о разделе наследства и, по-видимому, оттягал у брата значительную долю, подкупив судей из знатных родов. Гесиод все же сумел сохранить свое хозяйство, а Перс скоро разорился и пришел за помощью все к тому же старшему брату. Из назиданий, обращенных к Персу, и выросла гесиодовская поэма «Труды и дни» — первый памятник древнегреческого
330
(и европейского вообще) дидактического эпоса.
К созданию «Трудов и дней» Гесиод приступил, уже имея опыт работы над своим ранним произведением — поэмой «Теогония» («Происхождение богов»). Выдержанная целиком в эпическом стиле (гексаметр и язык гомеровского эпоса почти до самого конца античности были обязательны для подобного произведения) «Теогония» повествует о происхождении различных богов и обожествленных стихий из первоначального Хаоса и Земли. В основе мира лежит, по Гесиоду, последовательная смена трех поколений богов, возглавлявшихся Ураном (Небо), Кроном и Зевсом, причем последнему для утверждения своей власти приходится не только свергнуть своего преступного отца Крона, но и выдержать во главе богов своего поколения тяжелую борьбу с титанами — родными братьями и сестрами Крона. Описание войны с титанами, а затем с грозным чудовищем Тифоеем составляет кульминацию поэмы, смысл которой сводится, таким образом, к прославлению могущества и миродержавной воли Зевса. При несомненной типологической близости основного содержания «Теогонии» к недавно открытому хетто-хурритскому мифу о трех поколениях богов и каменном великане Улликумми Гесиод в приходе к власти Зевса видит победу не только наиболее сильного, но и наиболее мудрого правителя, устанавливающего в небесах и на земле разумный и целенаправленный порядок. Оставаясь еще целиком в пределах мифологического мышления и отождествляя антропоморфных богов с закономерностями природы, Гесиод называет супругами Зевса богиню плодородия Деметру и олицетворяющую естественный порядок вещей Фемиду, которая рождает трех Ор — богинь сменяющихся времен года. Называя их Евномией, Дикой и Ириной (Законность, Справедливость, Мир), поэт стремится придать значение незыблемых природных устоев общественным и этическим нормам, соблюдение которых в окружающей действительности находилось под угрозой.
Поскольку генеалогия богов старшего поколения (кроме Урана и Земли, к нему принадлежат также Ночь и Море) содержит многочисленные ответвления, поэма нередко превращается в сухой перечень имен, лишенный художественных достоинств. Однако такие эпизоды, как борьба Зевса с титанами и Тифоеем или рассказ о Прометее, выдают в Гесиоде большого художника, способного создавать яркие и запоминающиеся образы.
По принципу достаточно свободных ассоциаций строится и поэма «Труды и дни»; она делится по содержанию на несколько частей, связанных между собой мыслью о необходимости для людей честно трудиться, соблюдать справедливость и сохранять верность исконным моральным нормам добрососедства. По мнению Гесиода, поведение людей находится под неослабным контролем Зевса, который в этой поэме выступает как страж справедливости и судья над ее нарушителями.
В соответствии с таким представлением «Труды и дни» открываются кратким призывом к Зевсу, в чьей власти находится благополучие человеческого рода; однако беотийский крестьянин в отличие от гомеровских богатырей знает, что без собственного упорного труда этого благополучия ему не дождаться.
Вот почему Гесиод сразу же переходит к наставлениям Персу: он должен знать, как полезен для людей дух соревнования в труде, ибо «скрыли великие боги от смертных источники пищи»; больше того, из-за неразумия одного из далеких предков человеческого рода земля кишмя кишит всякими бедами и болезнями, с которыми вовсе не легко бороться человеку. Здесь мысль уводит Гесиода в раздумия о прошлом, и в поэму включается сказание о пяти последовательно сменившихся на земле веках: золотом, серебряном, медном, веке героев и, наконец, последнем, железном, — как раз в нем живут поэт и его современники. Эволюция, которую в целом претерпело за это время человечество, шла явно к худшему, поскольку теперь рухнули все семейные и дружественные узы: дети перестали почитать родителей, брат враждует с братом, и скоро Совесть и Стыд вовсе покинут землю, оставив людям лишь тяжкие беды. Эта мрачная картина обретает вскоре вполне очевидную социальную конкретность: адресованная «царям», т. е. знати, притча о соловье и ястребе показывает, как трудно приходится слабому, т. е. бедному, когда он попадает в когти к сильнейшему.
Есть ли, однако, выход из столь мрачной обстановки? Гесиод видит его в соблюдении справедливости, действие которой он в соответствии с его личным опытом ищет преимущественно в судопроизводстве: там, где и местный житель и чужестранец находят справедливый суд, там в мире и изобилии цветет государство, земля дарит людям свои плоды, и женщины рождают здоровое потомство. Напротив, на государство, где творят нечестивые деяния, Зевс насылает голод и мор, бесплодие жен и гибель войска. Больше того, по всему миру рассеяно множество демонов, и сверх того существует дева Дика (Справедливость), дочь великого Зевса; они наблюдают за тем, насколько честно творят люди суд; если Дику оскорбят неправым судом, она жалуется Зевсу, и весь город страдает
331
за нечестие царей, попирающих справедливость.
В отличие от гомеровского, этически индифферентного Зевса гесиодовский глава олимпийцев наделен несомненными моральными функциями: он призван карать людей за совершаемые ими несправедливые деяния. Из этого убеждения у Гесиода вырастают новые предостережения Персу: слушайся голоса правды, избегай постыдных судебных тяжб, а главное, усердно работай.
Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно
Жизнь проживает, подобно безжальному трутню, который,
Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых.
...Труд человеку стада добывает и всякий достаток.
...Нет никакого позора в работе: позорно безделье.
(Ст. 303—305, 308, 311. Перевод В. Вересаева)
К этим доводам присоединяется целый ряд советов, касающихся индивидуального и общественного поведения, а затем следуют собственно наставления по хозяйству: когда лучше всего жать, косить, сеять, как готовить утварь, какого нанимать батрака и т. п. Есть советы и по мореплаванию, хотя Гесиод считает морскую торговлю делом опасным и ненадежным и сам всего лишь раз плавал на корабле, переправляясь из Беотии на соседний остров Евбею через пролив шириною в несколько километров.
Заключительную часть поэмы составляет еще один набор предписаний и запретов, а также перечень дней, удобных или неудобных для всякого рода начинаний. Некоторые современные ученые считают эти стихи позднейшим добавлением, хотя по своему характеру они находятся в русле той же житейской мудрости, которая проповедуется в бесспорно гесиодовских частях поэмы. Именно это сознание полезности сообщаемых им сведений придает «Трудам и дням» Гесиода тот поэтический пафос, без которого они остались бы сухим перечнем хозяйственных рекомендаций. В первой половине поэмы автор увлечен своими этическими задачами, и его голос поднимается до высоких нот при обличении «царей-дароядцев» и восхвалении карающей Справедливости; во второй же части мы слышим влюбленного в свою землю и природу крестьянина, и описания летнего зноя или зимней стужи по силе изображения становятся в один ряд с картинами природы в сравнениях Гомера. Несомненно также высокое мастерство Гесиода в использовании гексаметра: эпический стих, предназначенный для воспевания героев и сражений, становится у него формой для совершенно нового содержания, которое по своим идейным установкам противоположно содержанию гомеровского эпоса.
Хотя поэмам Гесиода было все же трудно соперничать с гомеровскими, а их крестьянская ориентация не могла вызвать особого сочувствия у землевладельческой знати, впервые сформулированная беотийским поэтом мысль об этических функциях Зевса, о необходимости соблюдать в индивидуальном поведении заповеди справедливости оказала сильное влияние на формирование общественной нравственности в передовых греческих полисах, в частности в Афинах VI—V вв. до н. э.: мы встретим ее в более развитой и обогащенной форме у Солона и Эсхила.
Кроме «Теогонии» и «Трудов и дней», в античности Гесиода считали автором еще целого ряда назидательных и генеалогических поэм, из которых бесспорно ему принадлежал «Каталог (т. е. перечень) женщин», родивших знаменитых героев от союза с богами. От этого произведения дошли отрывки различной величины, интересные главным образом тем, что в них часто содержатся варианты мифов, неизвестные гомеровскому эпосу или сознательно им отвергнутые, но широко использованные впоследствии хоровой лирикой и афинской трагедией. В целом жанр дидактического эпоса, впервые представленный в европейской литературе поэмами Гесиода, но возникший в Греции не без влияния аналогичных стихотворных поучений в древнеегипетской и ближневосточной литературе, нашел, в свою очередь, продолжение и в «ученой» греческой поэзии александрийского периода, и в «Георгиках» Вергилия.
В VI в. до н. э. в рамках дидактического эпоса зарождается жанр философской поэмы, продолжающей традиции «Теогонии» Гесиода и несохранившихся аналогичных произведений VII—VI вв. до н. э., в которых, насколько можно судить по поздним свидетельствам, зачатки пантеизма уживались с традиционным представлением о Хаосе, Ночи, Эребе (Мраке) и Тартаре как об одушевленных первоначалах мироздания. Только в отрывках дошли до нас философские поэмы, носившие одинаковое название «О природе» и написанные странствующим поэтом-философом Ксенофаном (ок. 565—470), виднейшим представителем элейской школы Парменидом (конец VI — первая половина V в.) и сицилийцем Эмпедоклом (ок. 495—435).
Обращение ранних греческих философов к жанру эпической поэмы объясняется тем, что их мышление по самой своей сути сохраняло достаточную близость к мифологической образности. Так, критика антропоморфных гомеровских богов не исключала у Ксенофана представления
332
о величайшем боге, правящем миром, который, пребывая в неподвижности, весь есть зрение, разум и слух. У Парменида приобщение к истинному знанию изображалось как открытие сияющего царства девы Дики (Справедливости), держащей в своих руках становление и гибель, и сама Дика выступала одновременно как вполне антропоморфная богиня. Четыре элемента (огонь, воздух, земля и вода), из которых в космогонии Эмпедокла составлялся мир, автор отождествлял с Зевсом, Герой, Гадесом (Аидом) и сицилийской богиней Нестис, а движущие силы, приводящие к соединению и разделению элементов, обозначал как персонифицированные Любовь (Гармонию, Афродиту) и Вражду (Раздор, Ареса).
Эта философская поэзия первоначально существовала параллельно с ранней философской прозой (милетские философы-материалисты Анаксимандр, Анаксимен). В последующую, классическую эпоху такое сосуществование стало казаться уже странным: философия целиком переходит на прозу, и Аристотель отказывает Эмпедоклу в праве называться поэтом («Поэтика», гл. VII). Но в дальнейшем эллинистическая эпоха оживила и этот жанр, дав толчок к созданию такого великого памятника античной поэзии, как латинская поэма Лукреция «О природе вещей».
332
ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ
В то время как Гесиод в своей отсталой земледельческой Беотии преподавал крестьянам накопленные столетиями и рассчитанные на века уроки хозяйской и житейской мудрости, города островной Греции и Малоазийского побережья жили тревожной и беспокойной жизнью. Родовая организация разваливалась на глазах; знать, забравшая в свои руки чуть ли не весь земельный фонд общины, не гнушалась также оптовой торговлей или ростовщичеством. Из массы обезземеленных рядовых общинников выделялись отряды смельчаков, готовых с оружием в руках искать пахотной земли и сносного существования в чужих краях; личная инициатива, предприимчивость и смекалка, прославленные в гомеровской «Одиссее», воспринимались теперь как свойства, необходимые десяткам и сотням людей. Но и для тех, кто оставался в родном городе и должен был отражать натиск воинственных соседей, потеряли всякую привлекательность героические идеалы знати: поединки богатырей ушли в далекое прошлое и защитить отчизну в бою могло только сплоченное гражданское ополчение.
В период классовых схваток, характерных для второй половины VII и всего VI вв., нередко на первый план выдвигались так называемые тираны. Слово это в своем первоначальном значении не ассоциировалось с деспотизмом и жестокостью; тираном назывался человек, пришедший к единоличной власти, не имея на нее наследственных прав. В условиях, когда знать уже окончательно себя скомпрометировала и не могла претендовать на политическое руководство, а силы нарождающейся рабовладельческой демократии были еще слишком слабы, возникал этот античный вариант «бонапартизма»: опираясь на поддержку низов, кто-нибудь из знатных приходил к власти и, ограничивая чрезмерные претензии своих братьев по классу, создавал возможность для экономической стабилизации ремесленников, торговцев и мелких землевладельцев. Со временем эти же самые силы приводили к свержению тирании, но в течение нескольких десятков лет удачливый тиран и даже его потомки могли удерживаться у власти.
Для придания авторитета и блеска своему двору тираны охотно приглашали к себе художников и поэтов. Первые украшали резиденцию правителя и город храмами и скульптурами, вторые сочиняли произведения для исполнения их хорами на религиозных празднествах или спортивных состязаниях, которые в конечном счете тоже являлись составной частью культа. Впрочем, гимны в честь богов-покровителей, как и свадебные или погребальные песнопения, исполняемые раздельно хорами юношей, девушек, взрослых граждан и продолжавшие традицию фольклорных обрядов, существовали во всяком греческом государстве, независимо от его политического строя, и в этих жанрах сохранялись предпосылки для дальнейшего расцвета религиозно-мифологического мышления.
Героический эпос с его безбрежным и неторопливым рассказом о делах давно минувших дней одинаково не годился для выражения мыслей и чувств как горсточки людей, навеки бросивших родные берега и ищущих счастья на чужбине, так и всей общины, собиравшейся в боевом строю или на городской площади. Конечно, гомеровские поэмы все еще исполнялись рапсодами на общегреческих праздниках, занимая по нескольку дней из их официальной программы, но они воспринимались уже как традиционное искусство, как голос вчерашнего дня, не дающий ответа на запросы дня текущего. Оружием новой эпохи стал новый поэтический жанр — лирика.
Термин «лирика», введенный в употребление александрийскими учеными в III в. до н. э., имел первоначально более узкое значение, чем теперь, и относился только к произведениям,
333
исполнявшимся под аккомпанемент струнного инструмента — лиры или кифары. В настоящее время в понятие греческой лирики включаются как стихотворения разных жанров, носившие музыкально-вокальный характер, так и произведения декламационного склада, исполнявшиеся в сопровождении флейты. Первая разновидность носит название сольной и хоровой мелики (от греч. «мелос» — песня), ко второй относятся элегия и ямбы.
Различия между отдельными видами древнегреческой лирики (в широком смысле этого слова) не сводятся к формальным моментам, которые сами обязаны своим происхождением фольклорным жанрам: сольная мелика восходит к любовным, свадебным и застольным песням; хоровая — к торжественным обрядовым славлениям или гимнам; элегия возникла из погребальной заплачки, ямб — из народных обличительных куплетов. Хотя в творчестве индивидуальных поэтов возможности отдельных жанров существенно расширяются (например, элегия в значительной степени утрачивает свой скорбный характер и становится средством размышлений на личные и общественные темы), сохраняется их первоначальная специфика как в области содержания, так и в форме: мелические произведения пишутся свободными музыкальными размерами, чаще всего на эолийском или дорийском диалекте; традиционным размером элегии остается элегический дистих (сочетание дактилического гексаметра с пентаметром), и ее сочиняют, как и ямбы, на близком эпосу ионийском диалекте. Так как в процессе литературного развития элегия и ямб сблизились между собой по содержанию и одни и те же поэты нередко выступали в обоих жанрах, в дальнейшем изложении удобно рассмотреть отдельно творчество поэтов декламационного направления и поэтов-меликов.
Декламационная поэзия древних греков — элегия и ямб — представляет собой до сих пор огромное поле обломков. Несколько стихотворений, сохраненных почти полностью более поздними авторами, — редчайшее исключение на фоне обрывков в два-четыре элегических дистиха, уцелевших в виде цитаты по случайному поводу, или более обширных, но сильно поврежденных папирусных фрагментов. Тем не менее ясно, что среди всех лирических жанров элегия и ямб наиболее активно отражают осознание человеком происходящих в мире перемен и поиски им своего места в новых исторических условиях, когда обаяние «гомеровской» личности безнадежно утрачено, а нормы поведения гражданина государства еще не сформировались. Показательно при этом, что, пользуясь традиционным языком эпоса, элегия выдвигает перед аудиторией совершенно новые этические постулаты.