– Ты храбрый фидаи, и мне известна твоя история. В этом доме я неделями лечила рану спаханцу Гале и выхаживала многих раненых фидаи. А Геворг Чауш – наш постоянный гость и бесценный друг.
– Вот потому-то я и здесь, ханум, – ввернул я. В ответ на это Джемиле подошла ко мне и подарила нарядный жилет с серебряными пуговицами.
– Возьми этот подарок от Джемиле, – сказала она, – он сшит ее руками. А теперь сойди с лошади, – и приказала слугам отвести лошадь на конюшню.
– Прости меня, ханум, – сказал я, – приняв от тебя этот дорогой подарок, я не могу тут же войти в ваш шатер, пока не найду и не принесу тебе равного подарка, – только тогда я буду считать себя вправе спокойно сесть рядом с тобой. А теперь возьми это ружье, его прислал Геворг Чауш мужу твоему Нор Мелику в знак дружбы. Я отдаю оружие моего храброго предводителя храброй жене храброго Нор Мелика.
– Войдите, прошу вас, – сказала Джемиле, смиренно показывая на дверь. – Это дом брата Геворга Чауша, а я сестра Геворга. В Хуте и Моткане различия между курдом и армянином нету. Многие курды разговаривают на армянском языке, не на своем. Среди нас кто-то армянин, а кто-то курд, для одного святая книга – библия, а для другого – коран, но все мы одно, и брнашевский монастырь и церковь богородицы в Маруте – места нашего паломничества. Войди же, мой добрый Хасано, проводи наших гостей в диванхану Гасимбека.
Я протянул было ей ружье, но тут в небе мелькнула какая-то птица. Ханум посмотрела на небо.
– Пальни, – сказал шеникский Манук, – покажи свою удаль.
Пока шеникец говорил, Чоло быстренько подал мне пулю, и я метким выстрелом сбил летящую птицу. Она упала прямо к ногам Джемиле. Чоло подбежал, поднял птицу и подал мне.
– Это и будет мой подарок тебе, ханум, – сказал я и протянул хозяйке ружье и птицу. В это время коротко протрубил рог: то хутский бек, сойдя с горы, спешил к своему шатру. Впереди ехал его слуга – наш Черный Гукас, тот самый, которого фидаи обменяли на Хасано; за ним шел сам Гасимбек, а за ним – с десяток слуг в белых колозах и с добычей в руках.
Госпожа приблизилась к мужу и церемонно вручила ружье Геворга Чауша беку. Нор Мелик поцеловал ствол и поклонился всем нам.
– Много приветов Геворгу Чаушу передайте. Было время – он воевал со мной. Но это раньше было, а теперь мы с ним друзья, и он мой брат, – сказал бек. – Наш общий враг – султан. Но есть у меня и другие враги – хаснанский аширет, что сидит в Сасунских горах, хайдарские курды – они правят в горах Косуры. Пусть это оружие еще более укрепит наш союз и поможет в борьбе против султана и моих врагов.
Джемиле с убитой птицей в руках молча пошла к дверям.
– С охоты иду, но удачная охота, я вижу, была здесь, – лукаво улыбнулся Нор Мелик, коротко взглянув на меня и переведя взгляд на жену. Потом он воскликнул: – Добро пожаловать в дом друзей.
– Поздно уже, бек, я выполнил поручение Геворга Чауша и должен вернуться. – Я попрощался с Нор Меликом, раздарил его слугам всю, какая у меня была, мелочь и удалился со своей свитой в Хутские горы. Слуга Гасимбека, Черный Гукас, бывший фидаи, проводил нас до границы с Брнашеном и, расцеловавшись с Хасано, вернулся в Хвенер.
И опять впереди нас шел Хасано.
По дороге Чоло спросил:
– Ты кого же сразил – ханум или птицу?
– Обеих, – усмехнулся шеникский Манук.
– Но ведь это твоя пуля такая удачливая оказалась, а раз так, держи этот жилет с серебряными пуговицами, подаренный мне ханум, – отныне он принадлежит тебе. – И я отдал Чоло дорогой подарок Джемиле.
Тайная свадьба Вскоре после этого в Алваринче была большая битва, в ней погиб марникский Похэ. Восемь ран он получил. При нем был мешок Геворга Чауша, и сначала думали, что убит Геворг.
Монастырское вино крепкое было, но еще крепче, еще хмельнее считалось вино Алваринча, и все фидаи были строго-настрого предупреждены держаться от алваринчских карасов подальше.
Геворг Чауш с восемью солдатами спустился с горы в Алваринч. Алваринчский староста чин чином принял и проводил их. Но хмельней вина оказалась красавица Ханик. Геворг с полдороги вернулся в село и ночью пришел к Ханик. Ханик всех восьмерых воинов напоила допьяна, а сама уединилась с Геворгом. На рассвете село было окружено врагами. Марникский Похэ и семь других воинов спящими были убиты, а Геворга чудом спас один хутец, спрятав его в заброшенной башне.
Такая вот случилась беда.
После этого случая Геворг сделался молчаливым и задумчивым. Гале и Фетара Манук, чтобы отвлечь его от печальных мыслей, уговорили поехать в леса возле церкви св. Карапета.
Как и всем фидаи, Геворгу Чаушу закон гайдуков запрещал жениться. А Геворг когда-то был влюблен в девушку-сасунку по имени Ехсо, или Егинэ, которую насильно выдали замуж за юношу по имени Пчук.
И вот в те дни, когда Геворг со своим отрядом находился в лесу возле церкви св. Карапета, Егинэ, убежав из Сасуна, пришла в монастырь св. Ована к дяде своему архимандриту Мкртычу.
Вышло так, что я пришел в этот монастырь, чтобы договориться с пастухами, попросить у них еды для ребят. Главный пастух по имени Саргис был родом из села Гомер. Стоя в дверях хлева, я объяснял Саргису, как доставить нам еду, и вдруг вижу – быстрыми шагами приближается к монастырю женщина.
– Ехсо это, – объяснил Саргис.
Я отвернулся, чтобы не заговорить с ней случайно. Прикинулся паломником.
– Мой дядюшка где? – спросила Егинэ пастуха.
– В монастыре, – сказал Саргис. Я увидел, как молодая женщина окинула меня взглядом и вошла в храм.
– Обет какой дала? – спросил я.
– Обет любви, – сказал пастух, с беспокойством глядя ей вслед.
– Вон отсюда! – послышался вдруг гневный голос отца Мкртыча. И мы увидели, как отец Мкртыч вытолкал племянницу из храма.
– Дядюшка, я пришла в храм просить твоего благословения. Что ж ты меня гонишь? – И Егинэ, рыдая, повалилась ему в ноги.
– Я обрею тебя, негодная.
– Я Геворга люблю, дядюшка.
– А Пчук? Ведь ты его жена.
– Геворг – моя любовь.
– Геворга невеста – его винтовка.
– Ну что будет, если один фидаи вместо ружья меня обнимет?
– Бесстыжая!
– Я не бесстыжая. Любить – разве грех? Где ты спрятал Геворга, дядюшка, приведи его ко мне, я скажу ему словечко и умру со спокойным сердцем.
– Не дождешься. Смотри, брошу тебя на съедение собакам и воронам! Возвращайся скорей к Пчуку.
– Мне к Пчуку возврата нет, дядюшка. Я полюбила Геворга с того самого дня, когда он вернулся из Алеппо. Приведи его сюда, умоляю.
Теперь стало ясно, что вся эта история связана с Геворгом Чаушем, с самым строгим поборником дисциплины среди фидаи, предметом всеобщего нашего восхищения, человеком, который жесточайшим образом наказал своего дядю и убил незнакомую женщину, даже заставил избить меня за то, что я случайно оглянулся на женский голос, окликнувший меня. Неужели такой фидаи мог скрывать от нас свою тайну? Ведь старик Макар привел его в этот лес, чтобы утешить его, чтобы он забылся после страшного алваринчского побоища. Возможно ли, чтобы Геворг, обманув Макара, пришел в эти края, имея в мыслях встречу с Егинэ?
Множество других самых разных догадок вспыхнуло в моем сознании. Может быть, это враг рукою женщины хочет погубить Геворга Чауша? Возможно, то коварная стрела в образе женщины, и она должна поразить Геворга и лишить нас самого смелого гайдука?
Егинэ последний раз взмолилась, обратившись к Мкртычу: «Целую ноги твои, дядюшка, не губи нашу любовь. Пусть этот храм будет покровителем нашей любви, пусть он даст исцеление нашим сердцам».
И так жалобно взывала Егинэ, что святой отец сел и написал записку Геворгу Чаушу: «Ехсо опозорила твое имя. Пришла в храм и говорит о своей любви к тебе. Как мне поступить с этой безумной?»
Письмо отнес пастух Саргис и в тот же день вернулся с ответом Геворга: «Поступайте, как знаете, я обручен со своей винтовкой».
Едва посыльный вручил ответ отцу Мкртычу, вдруг два всадника соскочили у монастырских дверей со взмыленных лошадей.
Один был Гале, другой – Фетара Манук.
– Святой отец, – обратились они к священнику, – только что Геворг в присутствии отца Степаноса сказал нам: «Пусть Ехсо умрет, сраженная рукою своего дядюшки, а меня похороните в церкви св. Карапета».
– Уведите, вам я поручаю несчастную Ехсо, – сказал отец Мкртыч, в полной уверенности, что эти двое явились убить его племянницу.
И упала Егинэ на колени перед Гале и Фетара Мануком:
– Я знаю, вы пришли убить меня, но дайте мне перед смертью увидеть Геворга.
– Я твой брат, и я исполню твое желание, – сказал Фетара Манук и, посадив Егинэ на своего жеребца, поспешил вместе с Гале в сторону церкви св. Карапета.
Они везли Егинэ, чтобы убить ее в лесу как порочную женщину, осмелившуюся набросить тень на святой храм и на честь всех фидаи вместе с их предводителем. Отец Мкртыч поручил пастуху Саргису посмотреть, где убьют дочь его сестры, а после вырыть могилу недалеко от монастыря. Я тоже был того мнения, что этой женщине не уйти живой из рук Гале и Фетара Манука. Честно говоря, я не мог избавиться от мысли, что это дьявол в образе женщины, что она пришла по приказу султана поразить всех фидаи в самое сердце, лишив их Геворга Чауша. Именно поэтому я считал, что она заслужила смерть. Каково же было мое удивление, когда мы вместе с Саргисом, достигнув леска возле церкви св. Карапета, увидели следующую картину: среди ночной тьмы, под неясным лунным светом стояли Геворг Чауш и Егинэ, Егинэ маленького росточка была и встала на пенек. Перед ними стоял с раскрытой книгой в руках отец Степанос. Сзади стояли Гале – он держал крест – и Фетара Манук с саблей в руках.
– Обвенчай их, святой отец, я отвечаю за это перед народом, – послышался голос Гале.
– И я тоже, – прибавил Фетара Манук. – Поспеши, святой отец.
Отец Степанос, ни звука до этого не проронивший, совершил обряд венчания и даже спел впологолоса: «Вот рука Евы, вот рука Адама», после чего по знаку священника Гале убрал крест, а Фетара Манук разнял руки Геворга Чауша и Егинэ и медленно опустил меч на землю, проведя его между невестой и женихом.
Еще один человек был свидетелем этого необычного венчания в лесу. Он стоял за деревом, взволнованно пыхтел трубкой, и дым колечками поднимался к луне.
Человек этот был старик Макар.
Мы с пастухом Саргисом бесшумно подошли и встали рядом.
Опасный гайдук После битвы в монастыре Спаханац Макар изменил свое отношение к Геворгу Чаушу. Макар был недоволен и открыто говорил о том, что Геворг неосторожен, кружит все больше на лошади, тогда как фидаи передвигаются пешком: так безопаснее. Макару не нравилось и то, что Геворг доверяет курдским бекам, заходит ночью в их дома, певцов к ним засылает – улестить чтобы – и даже подарки кой-кому делает. И все это – когда курдские беки на каждом шагу предают армян. «Из змеиного яйца голубка не вылупится», – все чаще повторял Макар.
Весьма дерзкой выходкой, достойной осуждения, считал он появление Геворга на тайной сходке османских офицеров в Фархине.
Гибель восьми гайдуков в Алваринче Макар опятьтаки объяснял беспечностью Геворга. А теперь еще это неожиданное венчание в лесу. Все это окончательно подорвало веру Макара в своего предводителя. В свое время гайдуки осудили Родника Сероба из-за Сосе. А Геворг сам, собственноручно, застрелил своего дядю, тоже гайдука, за то, что тот умыкнул женщину. И вот теперь этот же самый Геворг, нарушив обет фидаи, женился тайком от всех. В такое-то время, когда Армения полонена. И то, что вменялось в вину немрутскому герою, позволительно стало Геворгу Чаушу? Так, что ли? Геворг Чауш проводил свои дни главным образом в лесах близ Гомера, Красного Дерева и церкви св. Ована. Кое-кто из фидаи заметил, как их предводитель тайком наведывается в Алваринч. Да, видно, не давали покоя бывалому гайдуку алваринчские карасы с вином и красавица Ханик.
Еще одно серьезное обвинение выдвигалось. Спаханац Макар, происходя от старинного талворикского рода, считал Сасун сердцем Армении, а Талворик – сердцем Сасуна. Он был из тех фидаи, кто считал, что оружие для фидаи должны изготовлять сасунские кузнецы-армяне и не стоит его привозить из Дамаска или еще откуда-нибудь. Восточную Армению, за исключением Карабаха и Зангезура, Макар презрительно называл «страной красоток».
Положение было серьезное. Ведь это я, пробираясь сквозь снег и вьюгу, принес-доставил отряду оружие из «страны красоток». Это я дошел с мущцем Тиграном до Карса и Александрополя, выполняя приказ Геворга Чауша. Так что упрек Макара отчасти и ко мне был направлен, хотя он и любил меня за то, что я совсем еще юным пареньком пошел в фидаи, искренне желая отдать себя священной борьбе за свободу.
Да что я – весь отряд лихорадило, все потеряли сон и покой.
Но вот однажды, когда все мы были в сборе, пришел к нам на лесную нашу стоянку Утес. И был он на сей раз неузнаваем – ни бурдюка за плечами, ни лохмотьев дервишских.
Он был одет в одежду фидаи строгих тонов, а в руках держал оружие.
Против бывшего воина Арабо, того самого предводителя гайдуков, знаменитого Геворга Чауша затевался бунт, Утес пришел наказать зачинщиков бунта и восстановить единство среди повстанцев.
Кто же был самый главный зачинщик? Спаханский князь Макар. Опустив головы, молчаливые стояли фидаи под дубами. Все здесь были. Один только Чоло отсутствовал… И никак не верилось, что найдется такой, кто осудит Макара и свершит над ним суд.
Но Утес принял решение – обезоружить спаханского князя.
– Если ты тот Макар из Спахана, что свыше двадцати лет носишь оружие, если ты нарушил дисциплину фидаи и попрал честь своего начальника, приказываю тебе сдать оружие. Брось его на землю, – сказал Утес, обращаясь к князю-сасунцу.
Макар стоял сумрачный рядом с Гале – крупная, вся седая уже голова, налитые кровью глаза, губы белые, усы спутались.
Он стоял растерянный, ни слова не говорил.
– Ты, спаханский хозяин, – продолжал Утес, – опасен всем нам сейчас. С тобою несколько талворикских князей только, а с Геворгом Чаушем – весь Тарон и вся Армения. О какой еще «стране красоток» толкуешь ты? Нет такой страны, чушь это. Есть одна Армения, один армянский народ. И я, и Геворг Чауш, и еще некоторые наши фидаи бывали там. И мы никогда не забывали, что гнездо наше – наша земля армянская и что никогда наше яичко не падало в чужое гнездо. Конечно, всюду есть такие негодные курицы – те, что бросают яйцо где попало, – таких кур хозяйка мигом ощипывает и спускает в тоныр. Ты сам из села, знаешь, о чем говорю. Да будет тебе известно – мы не враждуем со своими братьями; напротив, рука об руку должны действовать мы, чтобы освободить страну от султанского ига и занять достойное место рядом с другими свободными народами. А ты этими своими вредными речами наносишь урон нашему делу. Один кузнец Амзе не в состоянии обеспечить оружием всех повстанцев. И поэтому, хотим того или не хотим, мы должны обращаться за оружием в Дамаск или же, как вы говорите, в «страну красоток». Что касается женитьбы Геворга, я согласен, это позорное пятно, но ошибка Геворга не освобождает тебя от ответственности. Повторяю: сложи оружие, если клятва фидаи свята для тебя.
Макар молча отстегнул кобуру, снял с себя кинжал, снял патронташ, что десятки лет с честью носил, и, поглядев с обидою на товарищей, отделился от них, поцеловал оружие и бросил к ногам Геворга Чауша и Утеса.
Быть лишенным оружия – самое тяжкое наказание для фидаи. И мы, cдepживaя жалость, смотрели на своего старшего товарища, подвергшегося этой тяжкой участи. Смотрели на широкоплечего седовласого князя спаханского: склонив голову, он стоял перед нами безоружный.
Утес прикзал обезоружить также дружков Макара – лачканского Артина, Гале и шеникца Манука. Первые двое безропотно подчинились, а шеникец Манук восвротивился приказу, прижал к себе ружье и говорит: «Не дам! Лучше пулю в лоб получить! Ты что, с моей честью играешь?!»
Князь Макар молча поглядел на Манука; тяжело ступая, приблизился к нему, отнял ружье, ударил Манука прикладом по спине и сердито бросил его оружие на землю.
Утес приказал мне и артонскому Джндо пойти ночью в Шеник и разоружить Чоло – он лежал там раненый.
Послышались шаги – великан в громадных трехах прошел рядом с Геворгом Чаушем и двинулся к лесу. Вот он обнял ствол могучего дуба, медленно опустил постаревшую голову на грудь. Это был князь спаханский Макар. Он плакал, как ребенок, отверженный и одинокий. На всех нас подействовали его слезы; угрюмо потупившись, стояли мы опечаленные.
Сердце Геворга Чауша и без того было переполнено. Он подошел к старому Макару, обнял его и опустился перед ним на колени.
– Ударь меня, отведи душу, дядюшка Макар. Грешен я, знаю, и бог не простит меня. Но воинский грех тяжелее всякого другого.
– Ох, сынок мой, родимый! – прорвало Макара, и он обнял Геворга, прижал к груди его голову.
Оба они были сасунцы и теперь плакали как дети, горькие проливали слезы, потрясшие суровых солдат.
Ровно месяц спаханский Макар был лишен права носить оружие. Он был наказан за нарушение фидаистской дисциплины и за неподчинение гайдукскому своему предводителю.
Сулух Возле деревни Сулух есть старый мост. На одиннадцати сводах держится. А течет под ним речка Арацани. Река в этом месте довольно широкая, весной же, когда она разливается, ее невозможно одолеть вплавь. 26 мая 1907 года мы с Геворгом Чаушем отправились в Сулух. Днем раньше прибыли сюда алваринчский Сейдо и остальные фидаи. Утром 27 мая сидели мы все в доме моего знакомого сулухца Месропа. Того самого Месропа, чья мать вылечила меня ивовыми прутьями.
Один из наших ребят видел накануне во сне Геворга Чауша в епископском одеянии, на голове – корона в жемчугах. Вдруг, говорит, Геворг исчез, осталось одно только одеяние.
– Небось, ночью голый спал, вот и приснилось невесть что, – рассмеялся Геворг.
Шеникец Манук и ализрнанский Муко разогрели воду, и мы с мушцем Тиграном отвели видевшего сон в хлев и посадили в корыто. Пришел Геворг Чауш, вылил на него кувшин холодной воды. Фидаи вскочил и, выхватив из моих рук ковш с горячей водой, плеснул Геворгу на голову. Стали мы все водой друг друга обливать. Один только спаханский Гале не принимал участия в нашем веселье, сидел себе в комнате и спокойно попыхивал трубкой. Вдруг вбегает в хлев хозяин дома, бледный как покойник, и говорит: «Со стороны Муша войско движется».
– Большое? Малое? – спрашивает Геворг.
– Все поле в Хопере черное.
Взял Геворг Чауш бинокль, поднялся на кровлю, а я отдал приказ подготовиться к бою. Все забегали. И только Гале продолжал сидеть спокойно. На редкость медлительным был Гале. Рядом могла пушка выстрелить, а он и бровью бы не повел.
– Эй, Гале, вставай, ты что расселся? – говорю.
– А что, куда торопиться-то? – отвечает Гале, разжигая потухшую трубку.
Пришел Геворг Чауш, озабоченный.
– Сам Скопец Бинбаши идет на нас, – объявил он и распорядился немедленно седлать коней и покинуть Сулух, потому как невозможно десятку людей вступать в бой с целой армией.
Но где взять столько лошадей?
И тут алваринчский Сейдо решительно заявил, что не оставит село. К нему присоединились еще несколько фидаи и курд Хасано.
Гале продолжал невозмутимо курить свою трубку.
Геворг увидел, что мы окружены и боя не миновать, сдернул с плеча винтовку и на ходу стал распределять позиции, где кому встать.
Мне он приказал залечь в старых развалинах за селом. Сам занял высоту, с которой обозревалось все поле Хопера. А защиту моста поручил курду Хасано и еще одному парню из Мушской долины.
Нескольких ребят он отправил к недостроенной церкви – откуда хорошо просматривался большак.
Я взял с собой алваринчского Сейдо, ализрнанского Муко, мушца Тиграна и пошел к развалинам. Несколько сулухцев присоединились к нам. А Геворг со спаханцем Гале, сулухцем Месропом и его сыном Хуршудом, прихватив десяток местных смельчаков, залегли на кровле.
За церковью устроился шеникец Манук с несколькими вооруженными крестьянами. Хасано со своими ребятами поспешили к мосту.
Скопец Бинбаши был из кубанских татар, хотя кое-кто утверждал, что он кабардинец. В 1878 году он участвовал в русско-турецкой войне как доброволец. Воевал и под Шипкой. В йеменской и македонской войнах стал сотником. Последние годы жил в Муше и подавлял волнения в Сасуне. Он был самым влиятельным военачальником в Багеше. Вообще-то Скопец не имел ничего против фидаи. Он даже симпатизировал Геворгу Чаушу и любил повторять: «Если б я был армянином, то уж как Геворг Чауш». Каждый раз, когда поступал приказ выступить против гайдуков, Скопец через Мехмеда-эфенди или других доверенных людей предупреждал Геворга, чтобы тот принял меры и скрылся.
И вот этот старый воин, кого природа жестоко наказала, поскупившись хотя бы единым волоском украсить его лицо, двигался сейчас с несметным войском к Сулуху.
Это был первый случай, когда Скопец не предупредил Геворга Чауша.
Кругом была голая равнина, и я со своих развалин видел, как движется по большаку рота за ротой в четыре колонны. В глазах моих почернело. Впереди войска вышагивал Скопец Бинбаши собственной персоной, с ружьем на плече, с саблей наголо. Рядом с ним аскяр – телохранитель, наверное. Войско поравнялось с нами. Слышался тяжелый топот ног – тысячи ног. Пыль столбом стояла. А вот и конница показалась, устремилась к церкви св. Геворга.
Но тут раздались выстрелы с кровли. Следом мы ударили. Неприятельский рожок протрубил тревогу, и султанское войско, наслышанное о «новейшем» оружии гайдуков, в ужасе бросилось врассыпную. Аскяры залегли в ямах. Кое-кто ползком добрался до наших развалин. Кое-кто мертвым прикинулся. А два-три аскяра забрались на стену и нацелились на нас. Один из них даже свесился, хотел схватить за дуло ружье Сейдо.
– Сдавайся! – заорал турок хриплым голосом.
Мой выстрел свалил его. И второго та же участь постигла.
Скопец Бинбаши вдруг повернулся на месте и с ружьем в руках растянулся на земле. Попытался было встать.
Не смог. Перевернулся и скатился в канаву – голова во рву, ноги на большаке.
Увидев падение Бинбаши, султанское войско обратилось в бегство, оставив тело своего тысячника на сулухском поле.
Так бесславно кончил жизнь самый смелый воин султана Гамида.
Трубач-аскяр вскочил на лошадь и хотел было уже бить отбой, но пуля ализрнанского Муко поразила его и, пролетев через трубу, вылетела из затылка. Трубач растянулся рядом с тысячником – голова на большаке, ноги в канаве.
Вдруг мы заметили, что на кровле Геворга Чауша подозрительно тихо. Не видно Гале, а один из сулухцев, встав на колени, склонился над раненым – кто-то из наших ранен, значит.
– Геворга подбили, – прошептал Сейдо.
Я кинулся туда. Гале, ослепший на оба глаза, лежал возле колодца. Геворг Чауш, раненый, сидел рядом. Пуля врага пробила навылет грудь Геворгу, другая застряла в левом колене, когда он перезаряжал ружье.
К вечеру мы были вынуждены оставить Сулух: из Муша на нас двигались новые силы.
Сойдя с кровли, я в последний раз зашел в дом, где лежали Геворг Чауш и Гале. Шеникец Манук скорбно сидел возле них. Сейдо с кремневкой на плече стоял, облокотившись о стену. Он был ранен в руку. Мушец Тигран и ализрнанский Муко сидели тут же.
– Гале кончился, а Геворг еще жив, – доложил шепотом шеникец Манук.
Я приказал срочно покинуть Сулух. Все встали.
– Геворга привязать к спине лошади, а Гале бросить в реку, – приказал я.
Все чувствовали, какое это тяжелое решение, но другого выхода у нас не было. Шеникец Манук взял своего старого товарища за руки, поцеловал его окровавленное лицо; ализрнанский Муко взял Гале за ноги, и они, раскачав, бросили его в Арацани. Только мгновение видели мы, как приняли мутные воды Арацани тело нашего героического товарища. Никогда еще не был Гале таким быстрым – течение подхватило его, умчало. Куда унесло, куда умчало – бог весть.
Сулухец Месроп привел нам лошадь. Мы привязали Геверга к спине этой лошади.
Шеникец Манук пошел впереди, следом двинулся я с несколькими гайдуками. За нами – алваринчский Сейдо, взявшись раненой рукой за уздечку. С одной стороны лошади шел мушец Тигран, с другой – ализрнанский Муко. Шествие замыкали жители Сулуха во главе с Месропом.
Темень стояла непроглядная. Аскяры подумали – мы из их войска, пропустили нас; под конец только сообразили, в чем дело, стрельбу подняли. Попали в лошадь Геворга. Я успел подхватить Геворга и потащил его на себе. Лошадь скатилась в Арацани.
Курд Хасано, который с несколькими ребятами охранял мост, сильным огнем обеспечил наше отступление. И мы, по очереди неся Геворга Чауша на спине, доставили его в село Хашхалтах.
Я подошел к Геворгу Чаушу, последний отрезок пути его нес Сейдо.
– Рана у тебя легкая, Геворг, – обнадежил я товарища, помогая опустить его на тростник.
– Мое дело конченое, и это божья кара, – слабым голосом прошептал гайдукский предводитель. – Из-за одного человека не стоит всех подвергать опасности. Оставьте меня здесь, а сами идите дальше. Ехсо и Вардгеса оставляю вам.
Возле Хашхалтаха Медовая речка, соединяясь с Драцани, образует треугольник. Мы решили оставить Геворга в зарослях тростника, но не одного, а с сулухцем Месропом. Мы оттащили Геворга в глубь зарослей, устроили ему подстилку из тростника, устлали ложе свежей травой. В последнюю минуту Геворг показал глазами на свое оружие и бинокль. Бинокль я взял, а оружие оставил при нем.
Два солдата попробовали глубину реки в этом месте. Вода доходила до подбородка, а местами покрывала с головой. Два пловца перевели шеникца Манука, а потом меня и остальных гайдуков.
На нашей дороге лежало небольшое село Сндзнут. Мы спрятались в часовенке при кладбище. На рассвете в часовенку пришел сельский звонарь. Увидев нас, он страшно удивился и сказал, что в селе войско султана и потому нам не следует выходить из часовни. Звонарь поднял каменную плиту в алтаре, и мы спрятались в подполе, тесно сгрудившись. Шеникец Манук был опытный человек, самый бывалый среди нас; он почувствовал, что звонарь, видать, трусливый и может выдать нас, и потому не дал звонарю уйти, стащил его к нам и медленно опустил каменную плиту.
Звонарь думал, что мы беглые каторжники, и в качестве новости поведал нам, что вчера в сулухском поле была большая битва между султанским войском и фидаи. И что в битве этой погиб сам Скопец Бинбаши.
– От чьей пули? – спросил шеникец Манук.
– Геворг Чауш убил его.
Воодушевленный нашим вниманием, звонарь поведал, что на поле брани осталось много сотников, тысячников, а уж воинов султанских, полегших на поле брани, не счесть.
– Все поле сулухское в трупах, – сказал он, – а конники султана рыщут по селам, Геворга Чауша хотят найти, ранен он, говорят, и жену его с ребенком приказали найти.
Фидаи, усталые, заснули, а звонарь продолжал рассказывать, сидя на коленях у шеникца Манука.
С наступлением сумерек мы покинули часовню. Перед тем как уйти, мы связали звонаря и закрыли его в часовне, чтобы он не знал, в каком направлении мы уходим.
Я отправил своих гайдуков с шеникцем Мануком в Красное Дерево, приказав ждать меня в кленовом леске. Алваринчского Сейдо я поставил замыкающим. Впереди должен был идти Хасано. Я вручил им бинокль Геворга Чауша, свою сумку, одежду и оружие и, одевшись турком – погонщиком быков, пошел обратно в Сулух. Я переплыл вновь реку Арацани и добрался до тростников в ту минуту, когда аскяры выносили оттуда тело Геворга Чауша, чтобы везти в Муш.
Сулухца Месропа среди них не было.
Геворг Чауш умер 28 мая на рассвете, сжав в руке сорванные в агонии травинки.
Аскяры отправили меня за подводой. Я пошел в село и, взяв из первого армянского дома подводу с упряжкой быков, вернулся в заросли тростника. Я обнял мертвое тело своего любимого предводителя, положил в телегу и, медленно погоняя быков, повез Геворга Чауша к Мушу.
Я доехал до местечка Сломанные камни. Это рядом с Мушем. В Муш я не вошел.
Мехмед-эфенди вышел с оркестром встретить тело Геворга Чауша. Он увидел меня на подводе, сердито выругался в адрес фидаи, но, сняв шапку, молча встал рядом с телегой, словно в траурном карауле.
Он по-прежнему был в жандармской своей форме, с белым платком на шее. Накануне в Муше с почестями и музыкой похоронили Скопца Бинбаши. Тот же военный оркестр проводил тело Геворга Чауша на кладбище возле Сачки-Дурана. Здесь хоронили всех фидаи, которые после смерти попадали в руки султанских чиновников. У меня на глазах Геворга опустили в могилу, и солнце Тарона закатилось.
Мехмед-эфенди, облокотившись на облучок, стоял рядом со мной, внимательно следя, чтобы не было беспорядков.
– Ступай, мой сын, – тихо сказал мне Мехмед-эфенди, когда рядом с нами никого не было. – Ты то монах, то погонщик быков. Господь с тобой. Битва в Сулухе потрясла весь Муш. Всю ночь я оплакивал в одиночестве Геворга, но днем я должен изображать жандарма, такова моя участь, что поделаешь. Есть приказ султана найти и уничтожить всех фидаи, велено хоть из-под земли достать жену и ребенка Геворга Чауша. Для этого специально вызван в Муш Мхе-Чауш. Возвращайся к своим, придумайте что-нибудь, чтобы спасти Ехсо и ребенка Геворга. Хотя бы у поливальщика Фадэ спрячьте на первое время. Он живет среди снегов и облаков, туда солдаты не сунутся.
Я погнал пустую телегу в Сулух. Печально возвращался я той же дорогой. На мосту я остановился. Волны Арацани, как черные буйволы, толкаясь, катили вперед. Я оставил быков на мосту и с криком: «Ах, чтоб дом твой рухнул!» – бросился в обезумевшие волны. Я переплыл Арацани и снова добрался до села Сндзнут, пошел к знакомой часовне.