Со стороны Диарбекира и Багеша двинулась на Муш трех-четырехтысячная черная лавина – вид этой массы привел в ужас мирное, беззащитное армянское население. Надо сказать, что в эти дни и несколько раньше тысячи армянских семей из Манаскерта, Булануха, Хнуса, Вардова и Багеша, спасаясь, бежали в Муш. Сюда же устремились сасунские женщины с детьми в надежде, что где-где, а уж в Муше армянство свободно от всякой напасти.
Я был избран уполномоченным по размещению и снабжению армян-беженцев, нашедших приют в квартале Дзоратах. Мы освободили множество домов и предоставили их беженцам. Только несколько богачей высшего сословия не приняли под свой кров ни одной семьи. У нас самих было два дома. Один, расположенный в саду, мы предоставили нескольким сасунским семьям, обеспечив их едой, – внутреннее чувство говорило мне, что все богатства и сбережения гроша ломаного сейчас не стоят, ведь под вопросом наше национальное существование. Да, некоторые богачи не раскрыли даже дверь перед нами. С верхнего этажа они швырнули нам несколько сухих корок, заявив, что это все, что у них есть. Но мы бросили этот хлеб им в лицо и удалились. Это были те мушцы, которые в дни великого бедствия попытались пустить в ход свое золото, но, увидев, что и это не спасет их жизни, первыми подожгли свои дома и почти все погибли.
Двадцать седьмого июня архимандрит Хесу был официально вызван к Сервет-бею. Хесу пошел в управу с несколькими нашими видными национальными деятелями. Народ столпился перед церковью и ждал священника – с какой вестью он вернется от Сервет-бея. И вернулись архимандрит Хесу и отцы города и сказали народу: приближенный Талиата Ходжа-ага дал три часа сроку, чтобы все армянское мужское население города собралось – их-де отведут в более надежное место, в Муше сейчас неспокойно.
|
|
– Протестовать бесполезно, – сказал Хесу, обращаясь к землякам. – В конце концов, каждый волен поступать как знает. Кто хочет, пусть остается, а остальные пусть идут со мной.
И многие мушцы пошли с архимандритом Хесу. Под видом того, что их ведут в Багеш, беззащитную толпу подвели к ближайшему оврагу и всех до одного перебили. Старого архимандрита завернули в сутану, сунули в мешок, облили керосином и подожгли. Кото Акоп, вопреки призыву Хесу покориться року, решил остаться в городе и организовать вооруженное сопротивление. «Жить или умереть с народом», – сказал он. Почти неделю отряд смельчаков под руководством Кото Акопа оказывал отчаянное сопротивление врагу. Город превратился в руины, большая часть защитников погибла. Среди погибших был также учитель господин Сенекерим. Из тех, кто сражался в эти дни в Муше, остались в живых только Шахка Аро, учитель Мелкон и последний управляющий Муша Акоп Тер-Казарян. И меня судьба пощадила – наверное, для того, чтобы я мог закончить свою летопись.
Ночью мы перешли мушскую речку и очутились возле кладбища в квартале Коху на Сачки-Дуране. Яркие вспышки пожара освещали могильные камни.
– Вставай, Геворг Чауш, твой любимый Муш горит, – сказал Шахка Аро, упав на могилу предводителя гайдуков.
Мы с Шахка Аро и учителем Мелконом прошли село Арах и поднялись к Аваторику, расположенному на высоком холме в горах.
На следующий день с утра со стороны Муша доносился пушечный гром. К вечеру мы увидели двух мушцев, наших соседей, – они шли из города. Мы спросили, не знают ли они, что с Кото Акопом, и они нам ответили: «С великой болью в сердце сообщаем, что Кото Акоп и его товарищи погибли. – Потом добавили: – Возле вашего дома толпились жандармы, мы слышали, они сказали: «Кото мешхур фидаи вурул мыш» (знаменитый фидаи Кото убит). На голове русская меховая шапка была и средний палец отрезан».
|
|
Село Аваторик пока уцелело. Жители его были протестантами и полагали, что это их спасет; немцы, думали, за них заступятся. Мы построили в лесу шалаши из веток и спрятались там.
Монастырь Аракелоц находился в получасе ходьбы и был так расположен, что мы постоянно держали его в поле зрения. Аскяров в монастыре была тьма-тьмущая. Они нас не видели, а увидев, вполне могли принять за жителей Аваторика. Мы не знали, собираются ли они напасть на Аваторик, но на всякий случай построили на горе, ближе к вершине, оборнительную линию с пятью-шестью постами – там постоянно стояла на карауле вооруженная молодежь.
На одном из этих постов дежурил Шахка Аро.
И вот однажды видим – Шахка Аро оставил позицию и бежит к нам с криком: «Разбивают!»
А было так. Где-то в середине июля находившиеся в монастыре аскяры стали сносить купол, ограду и кельи древнего храма. Каждый день с раннего утра до позднего вечера сотни аскяров, вооружившись киркой и лопатой, разрушали средневековое святилище, недавнее прибежище наших героев-гайдуков. Я сам своими глазами увидел, как упала на землю звонница. Потом аскяры принялись за памятники на кладбище Переводчиков – могилы Давида Непобедимого и Мовсеса Хоренаци. Настоятель монастыря престарелый отец Ованес к этому времени уже покоился в могиле, вырытой им собственноручно возле монастырских дверей. И эту могилу осквернили святотатцы. 8 июля мы оставили горы Аваторика и перешли на Канасар. Более двадцати пяти тысяч беженцев, спасшихся от резни, укрылись в здешних лесах.
|
|
Этой же ночью мы нашли на Канасаре тело знаменитого героя Сулухской битвы ализрнанского Муко. Видно, ему размозжили прикладом голову, когда он спал. Так закончилась жизнь этого героического человека, обманутого хуриатом.
Мы были еще на Канасаре, когда со стороны Сасунских гор послышалась сильная канонада. Она продолжалась три дня. Вскоре мы получили письмо из Сасуна, где сообщалось, что Корюн (Гомса Исо) со всеми своими ребятами убиты и покоятся рядом с Грайром, а отец Степанос, который после провозглашения хуриата стал настоятелем монастыря Чкуйт (Гомац) и возглавил движение сопротивления в провинции Бсанк, тяжело ранен и доживает последние минуты на Андоке.
В последней битве за Сасун героически сражался также Мосе Имо, вставший во главе алианцев и меркерцев. Он отбил нападение курдов на Андок, на местечко, называющееся Стан Святого. В результате чьей-то измены он был арестован и препровожден в Сулух. Здесь Мосе Имо организовал побег тридцати двух гелийцев – ночью они бежали в Сасун.
На Канасаре мы решили, что ребята с Шахка Аро спустятся к Марнику, а мы с учителем Мелконом пойдем в Алваринч. В горы.
Возле Медовых Скал мы нашли пещеру, еле вмещающую одного человека. Но мы оба в нее протиснулись – сначала я, потом учитель Мелкон. Внутри мы обнаружили нишу и поняли, что можно спокойно разместиться вдвоем. Правда, сидя. Встать или лечь было невозможно.
Рядом с собой я нашарил деревянный сундук. Мы с Мелконом раскрыли его и нашли там нитки, шерстяные носки, уздечку и подпругу для осла, несколько аршинов белого холста, одну старую абу и несколько колозов. На стене висело большое старое решето, все побитое. Учитель Мелкон повертел его в руках и говорит: «Тергеванской Рехан решето, пропало во время битвы при Бердаке». Он сказал, что сундук этот принадлежит фидаи Сейдо, и пещера его, не иначе. Отсюда Сейдо отправлялся на свою многолетнюю сторожевую вышку – на Свекольный Нос. До слуха нашего где-то совсем близко донеслись шаги, прозвучала родная армянская речь. Мы выглянули – человек сто спускалось с гор, среди них было несколько мушцев: Маленький Арам и Чиро, эти из солдат были, остальные – крестьяне. Я узнал известного фидаи Арха Зорика – мы вместе в тюрьме сидели. Господи, Маленький Арам! Чиро! Я чуть с ума не сошел от радости. Ведь мы бок о бок дрались, защищая родной город.
Они рассказали, что на Канасар было несколько наступлений – на позиции Рубена и Комса, – и Рубен с Комсом, оставив оборону горы, бежали со своими людьми. Маленький Арам, отделившись от них, сколотил свой отряд и спустился к Алваринчу. Он принял решение идти на соединение с русской армией. Все в отряде Арама были молодые.
Учитель Мелкон тут же присоединился к ним. Маленький Арам сказал, что и меня возьмет в отряд, но при условии: когда я не смогу идти, меня застрелят – ничто не должно мешать их быстрому передвижению.
Командиром отряда, как я уже сказал, был Арам, его помощниками – Чиро и Арха Зорик. Из восьмидесяти тридцать пять человек были вооружены, а сорок шли безоружные. Те, у кого было оружие, разделились на две группы: одна шла впереди отряда, другая замыкала колонну. Ночью наш отряд пересек Мушскую долину и, пройдя ущелье возле села Ацик, взял курс на Бледжан.
Второго августа мы сошли с горы возле села Алваринч и, перейдя Медовую речку, направились к Косура-горе.
Ночь была темная. Ущелье Ацика было довольно длинное, но мы преодолели его и под утро вошли в густой лес. Там мы прождали до вечера.
Вечером с сумерками мы снова двинулись в путь. Наутро, как и рассчитывали, мы были у подножья Бледжана. Это было то место, где, по преданию, Айк убил Бела. Бледжан означает: место, где лежит тело Бела. В полдень начался подъем – мы карабкались по скалистым склонам, поросшим дикой сливой.
Здесь-то и умер учитель Мелкон. Подъем этот доконал его. Мы завернули учителя в его старое пальто и похоронили на склоне Бледжана, под кустом шиповника, положив ему на грудь томик Нарекаци, с которым он при жизни никогда не расставался, и листок, на котором был написан «Зов пахарей», чьим автором он являлся, – ведь это он, варжапет Мелкон, взрастил многих видных людей нашего города Муша.
Преодолев все трудности, мы наконец добрались до вершины Бледжана. На другой день мы были уже по ту сторону горы. Под вечер четвертого дня мы добрались до озера Назук и пошли вдоль его берега. Какой-то отрезок пути нам пришлось бежать. Я стер ноги в кровь и не мог дальше идти. Снял с себя шерстяной пояс, разорвал надвое и обмотал обеими половинами ноги, потом приспособил какую-то палку и, опираясь на нее, заковылял, думая догнать своих. Как назло, я оступился, палка выскользнула из рук, и я упал. Я лежал на земле и не шевелился, пытаясь собраться с силами. Маленький Арам, увидев это, поспешил ко мне.
– Если у тебя с собой есть деньги, отдай кому-нибудь из товарищей, – сказал он.
Но я собрал все силы, поднялся, и мы вместе бегом догнали отряд.
Вскоре мы наткнулись на окопы, рядом на земле валялось множество стершихся подков, – мы догадались, что здесь было войско царя Николая и что от этого места началось отступление. Мы дошли до берегов Арацани и двинулись к Хатавину – самой высокой горе в Манаскерте. Заря только-только вырвала Манаскертскую крепость из пелены тумана. Маленький Арам приказал, чтобы каждый из нас отломил в лесу по ветке.
Так мы и сделали. Отломили по ветке, приложили к плечу для маскировки и начали спуск с Хатавина. Маленький Арам, тихо напевая «Зейтун, ты независимая Армения», шел впереди отряда, а мы с возгласами «Эле, эле!» победно спускались вниз.
Какой-то человек, перепрыгивая со скалы на скалу, шел к нам. По папахе мы поняли, что это русский солдат. Он поздоровался с нами по-армянски и сказал, что Манаскертская крепость – передний край русских. Он же проводил нас к казачьему командиру.
Казачий командир расцеловался с Маленьким Арамом, Чиро и Арха Зориком и подивился тому, что нам удался такой трудный переход.
Мы немного передохнули, и нас повели в Дутах, где стоял армянский добровольческий полк. Полком командовал один из деятелей гнчаков по кличке Странник, родом из деревни Унан, что в Мушской долине. Когда началась война, Странник с группой добровольцев прибыл из Америки на Кавказ и двинулся через Город-крепость к Карину.
Узнав, что мы мушцы, нас тут же отвели в палатку добровольцев-мушцев.
Все мы были в изодранной одежде, у всех были разбиты до крови ноги. По приказу Странника нас осмотрел военный врач. Только один из нас слег, это был Гончоян Пасик из Муша. Его перевезли в полевой госпиталь, а оттуда в больницу в Сарыкамыше, где он и умер.
На следующее утро мы все искупались в Арацани и надели форму добровольца».
На этом записи моего дяди обрываются; правда, в конце я нашел приписку, из которой было видно, что из Дутаха он снова пошел в Муш и как местный житель показывал дорогу войску полковника Самарцяна, направляющегося в Сасун.
«1916 год. 12 февраля мы вышли из Муша и направились к Сасуну, чтобы спасти Бороду Каро и Чоло с их сорока ребятами. 15 февраля мы были наконец в Марнике. Высота следовала за высотой, и наш полк, оснащенный провиантом и запасом боеприпасов, растянувшись цепью, поднимался вверх. На следующий день через ущелье Красного Боярышника мы вышли к горе Маратук. Полковник Самарцян, который был ростовским армянином, увидев впервые белую вершину Маратука, собрал вокруг себя солдат-армян, преклонил колени и вознес молитву.
– Я стою на границе Сасуна, – сказал он. – Я пришел сюда из Ростова-на-Дону по зову тысяч сожженных армянских женщин и детей. Клянусь твоими святыми вершинами, о Марута-гора, что не сегодня-завтра на вершине Сасуна будет развеваться знамя свободы.
Армянин по рождению, полковник Самарцян говорил по-русски. Солдаты просили, чтобы он перешел на армянский. Он им ответил: «Я тогда только достоин буду говорить по-армянски, когда мой полк войдет в Сасун».
Известный старейшина Хута Гасимбек с братом своим Нхобеком и со всем множеством своих аширетов напали на нас, однако получили по заслугам и были вынуждены убраться. Через некоторое время они повторили нападение, и Гасимбек во время столкновения был убит. Если не ошибаюсь, его поразила пуля полковника Самарцяна.
В первые дни войны 1914-го мы были одержимы мечтой стать хозяевами нашего желанного Айастана. Зимой и весной 1916-го, казалось, мы были близки к цели – наше войско вошло в Сасун. Геноцид был чудовищный, около двух миллионов армянских крестьян и ремесленников было истреблено, и все-таки мы чувствовали, что как-то утвердились на своей родине, нам казалось возможным поднять из-под руин новую Армению.
Армяне-землепашцы из Моткана шли в Багеш и в села Хлата. Ванские жители устремились к Вану, манаскертцы двинулись в Манаскерт. Оставшиеся в живых жители Хнуса и Мушской долины спешили к своим разрушенным домам. И хотя еще разрозненно, по одному, – от Басена и до Карина, от Карина до Чмшкацага – повсюду из родных ердыков стал снова подниматься к небу дым.
И я после битвы возле церкви св. Ахперика вернулся горами домой. За Сасуном, в ущелье, начинающемся сразу за Куртык-горой, я увидел свой родной город. По-прежнему катилась через Дзоратах мушская речка. Я подошел к развалинам своего дома, захотел прикоснуться к ним и снова зажечь огонь в своем очаге… и не понял, что со мною после случилось…»
Я дошел до этих последних строчек, когда прибежал мой конюх Барсег и сообщил, что Андраник в Муше.
Я сунул рукопись своего дядюшки Бдэ в хурджин Аладина Мисака, и мы пошли навстречу полководцу.
Один армянин – один золотой
Стоял июль месяц.
Смбатасар был погружен в густые сумерки. Мы разбили на горе палатку и, сидя в ней, беседовали с Андраником.
Аладин Мисак и Аджи Гево стояли, вытянувшись, у нас за спиной.
Печален был полководец.
После взятия Багеша армянские добровольческие полки были распущены и частично влились в русскую армию.
Пришел приказ создать в долинах Алашкерта, Диадина и Баязета пограничное казачество. Старые гайдуки и добровольцы, занимавшие Багеш и Муш, стеклись в Мушскую долину в ожидании военного и государственного переворота.
Неподалеку от нашей палатки стоял Фетара Исро, наш старый гайдук.
Исро снял одежду фидаи и оделся как в далекие мирные времена. Перекинув через плечо хурджин, он обходил города и села и собирал сирот.
Один армянин – один золотой.
Курды, воодушевленные столь прибыльным делом, обшаривали села Хут-Брнашена в поисках армянских сирот. Они доходили до самого Моткана, Хизана, Аливаяа и даже Бшерика – уж очень всем не терпелось заработать золото. Исро уже около ста таких детей переправил в сиротские дома Муша, Хнуса и Басена. Он отдавал за ребенка золотой и, посадив его на телегу, отправлял в приют. Первый спасенный Исро сирота был сын гайдука-добровольца, погибшего в битве за Багеш.
С необычайной энергией взялись за это же дело сасунец Мосе Имо и Орел Пето. Мосе Имо дошел до Хианка и отыскал там сотни обездоленных армянских сирот. Он собрал всех и привел в Муш. А Орел Пето, снарядив караван из двухсот сасунских сирот, отправил детей в Александрополь.
Курды из рода Шеко укрыли в своих домах и спасли от резни сотни армян. Когда добровольческие отряды пришли в Муш, курды из рода Шеко привели спасенных ими армян в город и сдали Андранику, получив от полководца богатые подарки.
Но обычно сирот приводили к Фетара Исро. На этот раз Исро стоял с пустыми карманами и с пустым хурджином и ожесточенно торговался с курдом-горцем. Курд зажал между ног мальчонку двух-трех лет.
– Ну прошу тебя, кончились наши деньги, отдай этого за полцены, – просил Исро.
Но курд не соглашался.
– Не отдам, – упрямо твердил он и перечислял всех знакомых курдов: каждый из них заработал на ребенке по золотому. Чем он хуже других?
И снова Фетара Исро просил-уговаривал курда, и снова курд качал головой и отвечал ему отказом. Наконец у Исро лопнуло терпение. В сердцах откинул он полог нашей палатки и прошел к нам.
– Ну как ты, Исро, что делаешь, каким делом занят?! – спросил полководец.
– Сирот собираю, паша, нам сейчас саженцы для нашего Айастана нужны.
– Где же ты будешь их держать?
– В Хнусе, в приюте барышни Рипсиме.
– Ну ладно. А сердит на что?
– Да курд один разозлил вот. Привел сироту, а у меня деньги все вышли уже, как ни просил черта – не отдает. А нам ведь каждый росточек дорог.
– Зови сюда этого курда.
Исро высунул голову из палатки.
– Паша зовет тебя, эй! – позвал он курда.
Курд, взяв ребенка за руку, вошел в палатку. Для курда внешний вид воина имеет большое значение. И поскольку я был представительнее Андраника, горские курды частенько принимали меня за прославленного полководца. Вот и этот – вошел и, сдернув с головы колоз, склонил передо мной голову, а я рукой ему на полководца показываю.
– Вон он, – говорю, – паша.
Курд, удивленный, повернулся к Шапинанду и, чтобы сгладить неловкость, дважды поклонился полководцу, прижимая колоз к груди.
Андраник по-курдски спросил его:
– Где ты нашел этого ребенка?
– У аскяра отобрал. Тот хотел разорвать его пополам – я не дал. Это сын погонщика мулов, в монастыре он жил.
– Как твоего отца звать, сыночек? – спросил я, заглядывая ребенку в лицо.
– Еранос.
– Где он сейчас?
– Моего папу убили…
– А тебя как звать?
– Зулум.
– Курды из рода Шеко сотни армянских жизней задаром спасли. Что хочешь за этого ребенка? – спросил полководец.
– Я не из рода Шеко, и мальчишку этого я, паша, считай, что у смерти вырвал, – похвалился курд и, повернувшись к Исро, сказал: – Дашь золотой – получишь мальца, не дашь – уведу обратно.
Я пошарил в карманах, ничего не нашел. Паша полез в карман – тоже пустой был. А мальчонка смотрел на нас с мольбой.
Ну конечно же мы могли одним ударом клинка расправиться с этим курдом и забрать ребенка, но мы вынуждены были сдерживать себя, потому что никоим образом не хотели повредить делу Исро. Дело это в последние дни получило широкий размах, в него включилось множество людей. Они по крупицам собирали осколки нашей родины.
– Подойди ко мне, мой мальчик, – обратился Андраник к Аладину Мисаку.
То, что он подозвал певца, означало, что на душе у Шапинанда тяжко. В такие минуты песня была единственным его утешением.
Аладин подошел и сел рядом с полководцем.
– Спой что-нибудь курдское, сынок.
– Жалобную песню хочешь или же любовную?
– «Хайле-хайле» знаешь?
– Знаю, паша.
– Ну так начинай.
Мисак приложил руку к уху.
– Нет, спой лучше «Хулнко», – сказал я.
– Согласен, – сказал паша и надвинул видавшую виды папаху на хмурый лоб свой.
– «Хулнко, издалека ты идешь… Слепи гнездо у бойницы развалившейся крепости», – воодушевленно затянул Мисак эту известную курдскую песню. Закончив ее, он запел по-армянски:
Сердце мое переполнено, а руки связаны, Вместо Муша остались развалины, Рухнули Норшен и Бердак, Куда этот мир идет?
Каждый из нас был князь, А теперь мы все бродяги, Только и знаем болтаем, Сирот за золото покупаем!
Отпрыск, где твой господин,
Где наш храбрый Арабо?
Честь и слава храбрецу,
А нам дайте нашего сиротинушку…
В глазах курда стояли слезы.
– Возьми, – сказал курд, подводя ребенка к Андранику. – Не нужно ничего. Эта песня посильнее золота…
Я поднял на руки малолетнего сыночка погонщика мулов Ераноса и передал Фетара Исро.
И так как этот случай произошел на Смбатасаре в те дни, когда были упразднены армянские добровольческие полки, с легкой руки Андраника мы окрестили сиротку «последним добровольцем».
Вернитесь!
Мне так хочется увидеть Аладина Мисака, услышать его песню. Из гайдуков считай что больше половины уже нет в живых. Последним погиб Джндо вместе с Сейдо Погосом, а старый фидаи лачканец Артин умер в доме, освятил свою гибель выстрелами.
Однако что стало с моим певцом? О, как бы я хотел увидеть его! Я усадил бы его рядом с собой, обхватил бы голову руками, и он сразу бы понял, что со мной. Спой же, Мисак, спой ту песню – ту, что хватала за душу!..
Я устал, Мисак. Крепость Смбатасара рухнула мне на голову, нет больше на свете чудо-коней Взрыв-родника, они ушли под землю. Господи, до чего же я хочу услышать твою песню, ту, что ушла с тобою и не повторится больше. Я искал в горах цветок брабиона, спой мне песню про этот цветок…
Мой конюх Барсег спал возле ясель. Я разбудил его, и мы, взяв лошадь, вышли из конюшни.
Ну вот и все. Куда идешь ты, взявшись за уздечку, понурый такой? Пустой хурджин перекинут через седло, с плеча свисает ружье. О чем задумался ты, что ступаешь так тяжело? Не впервой я вижу тебя озабоченным. Чем помочь тебе? Может, рассказать тебе про твою дорогу?
Ты пересекаешь Мушскую долину. Перед тобою Свекольный Нос. А повыше – знакомая скала. Давай-ка я усажу тебя на эту скалу. Отсюда начал ты свою жизнь фидаи. Может быть, здесь же и кончишь ее?
Что с тобой, ты отворачиваешься, чтобы конюх твой не видел твоего лица. Ты Арабо вспомнил, наверное? По правую руку от тебя – Тергеванк, и по-прежнему раскрыта та дверь, в которую ты метнулся, чтобы схватить со стены теткино решето… Ты помнишь ту легендарную битву?
А рядом – Алваринч. Геворг захмелел тут, но ты не пей, не пей здешнее вино, оно такое пьяное. Если подняться по Алваринчским горам, придешь в ущелье Аваторика. Здесь был убит Аврана Арам, твой бесстрашный фидаи. Две пули поразили его – одна в плечо, другая в грудь. Ты со своими гайдуками опустился перед ним на колено. Он долго глядел на вас воспаленными глазами и прошептал:
«Мое дело конченое… Добей меня своей же рукой»… Но у кого, скажи, у кого бы поднялась рука оборвать эту прекрасную жизнь?.. В это время к вам подошел его зять Ваан, раньше он был солдатом в турецких войсках, и Ваан этот сказал, что может освободить Арама от лишних мук. Секунды не поколебавшись, он подошел к Аврана Араму и сказал: «Подари свою жизнь мне и прости, брат дорогой». И трижды выстрелил из своей винтовки.
В горе прячешь ты свой взгляд, но посмотри на своего конюха. Взявшись за уздечку, он с тоской смотрит на Мушскую долину.
Ну, так встань же, значит, встань! Вместе с утренней звездой ты покинешь долину Тарбана. Подними голову и посмотри – в последний раз взгляни на светлую вершину Цирнкатара. Взгляни на крепость Смбата.
А теперь спускайся. Там наверху осталась пещера Сейдо. А вот и Бердак. Ты стоишь на границе Бердака и Норшена. Франк-Мосо кипятился тут, обозначая границу между этими селами. Здесь ты ел обед с самиром, сваренный женой бердакца. Узнать бы, стоит ли еще дом Франка-Мосо. Я повел бы тебя туда, постучался бы в дверь и сказал: «Сестрица Какав, отведите-ка этому человеку место, и конюху его дайте уголок. Это тот человек, который мальчишкой убежал из Муша и помогал делить границу вашего села».
Но, увы, нет больше дома, разрушен очаг Франка-Мосо.
Разрушены всякая граница и всякая святыня. И нет такой меры, которой можно было бы измерить безмерную эту несправедливость, что с нами случилась.
Это что за следы – вроде бы кони мчались? Ранним утром здесь проехали Борода Каро и Чоло, направляясь к Сасуну.
Каро! Сасун должен был стать Эрменистаном, и Каро еще семь лет назад поспешил жениться, чтоб народить деток на радость всем. Этой-то весной он совсем уже было уверовал, что восстанет из руин долгожданная Армения. В каждом селе зажглось по пять, а то и десять очагов. От Ерзнка до Карина, от Тигранакерта до Багеша и Вана потянулись к небу струйки дыма из родных ердыков.
И Чоло потянуло разжечь огонь в своем очаге. Впрочем, он был одним из тех всадников, которые этим утром спустились в Мушскую долину, направляясь в Сасун.
Остановись! Ты хотел видеть Аладина Мисака. Где-то здесь, возле Хоронка, находится его родное село. А вот и сам он спускается с горы, чтобы в последний раз увидеть развалины села Аладин.
Ты оглядываешься? Кто-то зовет тебя. Чей-то голос говорит тебе – возвращайся. Кто это? Дубовая роща на Бердаке? Крепость на Смбатасаре, а может, это ветер с горы Зангак? Посмотри, как мчится на север мушская речка, снося на своем пути все мосты и мосточки.
Когда же это ты прошел Сулухский мост и дошел до Хнуса?
Ты помнишь снега Бингела? Снег, как и тогда, покрывает гору Дехтап. Но не осталось никого на Бингеле, и не томится никто от жары в Хнусе. Пусто все.
Русскому царю не понравилось, что ваши полки добровольцев так сильны. После освобождения Вана и Багеша вас развеяли по ветру. Взамен образовали армянские артиллерийские полки в царской армии. Так пожелали сам самодержец и кавказский наместник. А теперь царская армия отошла, оставив защиту передовой линии армянским полкам. И враг, воспользовавшись этим, участил атаки и быстро движется к Мушу. Со стороны Куртык-горы и Фетары слышатся пушечные разрывы. И огоньки, которые по одному зажглись в разрушенных армянских селах весной 1916-го, стали гаснуть один за другим, и тысячи армянских беженцев скопились в Горном проходе Зарбхор.
Но что это, что это? Кто это лежит на улице Хнус-Берда? И шеренги солдат переступают через него. Это полковник Самарцян, отчаянный храбрец, офицер из Ростова-на-Дону. Это он весной 1916-го вместе с частью Силикова поднялся на Сасун и коленопреклоненно молился у подножья горы Марута. Когда царская армия стала отступать, он остался с армянским артиллерийским полком защищать родную землю. И вот он лежит посреди улицы, и по нему идут солдаты.
Нет, они не идут даже, они бегут – войско обратилось в бегство… Неужели это те полки, которые шли на Карин? Следуя примеру царских солдат, они оставляют передовую и бегут домой. Патриот-полковник лег на землю и хватает отступающих солдат за ноги, умоляя остановиться, пытаясь своим телом преградить им путь к отступлению.
– Не уходите, не оставляйте передовую! Ну, куда вы? Армянские воины, куда же вы? Я сам ростовский армянин, я русский офицер, но считаю своим долгом защищать землю предков. Не уходите же и вы, возвращайтесь! – И он хватал за ноги солдат, умоляя их остановиться. – Андраник в Городе-крепости сказал: «Не думайте, что, оставив Карин, вы сможете удержать Карс». И это правда! Но если вы оставите крепость Хнуса, наши позиции откатятся к Эчмиадзину. Стойте! Это наша родина, куда вы! – громко кричал ростовский армянин, то приказывая, то умоляя солдат вернуться.
Ты вспомнил его?
Да, это он, полковник Самарцян. Это он лежит весь в грязи на улице Хнус-Берда.
Он стар уже, у него орлиный нос, он командует линией фронта на отрезке Хнус-Берда, это один из тех пяти молодых офицеров, которых я видел в Карсе в мастерской шорника, – они тогда все говорили между собой по-русски. Он вне себя оттого, что Карин сдали. А теперь приходится терять Хнус-Берд.
Но кому какое дело? Армянские воины движутся на Алашкертскую равнину, а оттуда – на Кавказ. И он только этот топот ног и слышит – топот тысяч отступающих ног.
Посмотри на этого отчаянного офицера, и пусть его героический облик навсегда запечатлится в твоей памяти, и в сердцах грядущих поколений.
– Я родился в России, но это моя родина, это ваша родина, слышите?! – последний раз крикнул защитник Хнус-Берда, но войско уходило, все уходило, уходило, устремив взгляд на снежную вершину Хатавина, и только один, раздирающий душу, гаснущий в общем шуме горестный возглас слышался, он, как детский мяч, то взлетал в воздух, то пропадал под ногами:
– Вернитесь!
Через Басен – в Александрополь Андраник из Города-крепости пошел в Карин, захватив с собой западноармякских добровольцев. К ним присоединились армяне, служившие ранее в османской армии. Вот имена некоторых из них: кесариец Чепечи Саргис – сотник конного полка; доктор Бонапарт, секретарь Егише;
Торгом из сотни Чепечи Саргиса, прежде работавший у Себастийца Мурада конюхом; переводчик Рубен и т. д.
Из мушцев с Андраником были Молния Андреас – старый его гонец, бывший гайдук Аджи Гево, хнусец Пилос и басенец Шаварш.
Себастиец Мурад, прорвавшись через линию фронта в Ерзнка, пришел в Карин почти одновременно с Андраником. Немного опередив его, Мурад встретил полководца, восседая на белом коне, в черной бурке, со ста пятьюдесятью своими конниками.
В Карине стояли армянские части, прибывшие из Города-крепости и Александрополя.