А в этих краях жил красный командир, звали Ворошилов. Погнал Мурад коня прямо к нему. «Здравствуй», – говорит. И в ответ слышит: «Здравствуй». «Вы с Лениным-пашой, – говорит, – взялись за оружие, чтобы драться за свободную жизнь, а мы, землеробы, против кого? Наша война ведь тоже с беками и богачами, – выходит, что мы с вами заодно». Ворошилов смотрит на него. «Раз ты такой храбрый, – говорит, – и за наше дело, нашему товарищу Степаносу Шаумяну очень сейчас туго приходится. Ступай к нему в Баку».
– «Оружие дай».
Ворошилов выдает ему оружие. И Мурад в тот же день – и конь под ним быстрый, и ружье в руках новое – приходит в Баку к Степаносу Шаумяну.
Этого оставим здесь, вернемся к Андранику.
Андраник, когда приходит в Апракунис, садится, пишет письмо Степаносу Шаумяну: дескать, я, сын кузнеца, Шапинанд из Шапиягарахисара, взял под красное знамя уезды Гохтан, Нахичевань и Мегри. Ночью Андраник идет в Кхнут и отправляет свое письмо по беспроволочному телеграфу.
Шаумян Степанос берет телеграмму Андраника и идет к Ленину: мол, так и так, полководец Андраник со своим войском на вашу сторону перешел.
Ленин спрашивает:
– Андраник чей сын?
– Кузнеца сын, – отвечает Шаумян Степанос.
– Привет пошли Андранику-паше, – говорит Ленин и радуется, что сын кузнеца Андраник поднял над Нахичеванью красное знамя.
Шаумян Степанос садится и пишет ответ Андранику-паше: мол, твой товарищ Себастиец Мурад уже в Баку, а ты что расселся в Апракунисе, быстрее иди сюда. Шапинанд читает письмо Степаноса с приветом от Ленина и идет седлать коня, чтобы вести войско в Баку. Смотрит – Аслана его нигде нет.
– Украли! – кричит паша. – Аслана украли!
Сотник Чепечи Саргис и ерзнкиец Торгом с доктором Бонапартом бегут к нему.
|
– Где мой конь? – спрашивает паша.
– Не знаем, спроси своего конюха.
Ох как рассердился паша! Отвесил пощечину Чепечи Саргису, еще одну – Торгому, а доктор Бонапарт убежал.
Вызывает Андраник Аджи Гево.
– Где мой конь?
Аджи припоминает, что после Сейдаварской битвы полководец отправил своего коня в Агулисский монастырь нa хранение.
– Да ты ж своего коня монахам на хранение дал, – отвечает Аджи.
– Быстро пошли человека за конем. Я на нем в Баку поеду, Степанос Шаумян зовет меня на помощь.
Аджи посылает в монастырь человека, но тот возвращается с пустыми руками.
– Эх-вах! – вздыхает паша. – С монастырями тоже неладно стало. – И – р-раз! – бьет Аджи Гево по лицу. Аджи от боли и обиды даже кричит. На крик его прибегает Смбат-паша.
– Где мой конъ? – набрасывается на него Андраник. До этого дня Андраник на Смбата-пашу голоса ни разу не повышал, так его любил.
Смбат-паша говорит:
– Давай пойдем найдем коня этого чокнутого, а то он нам покоя не даст.
Чепечи Саргис пошел в Верхний Агулис и Цхну, Торгом пошел в Сейдавар, Аджи Гево пустился обшаривать нахичеваньские горы, а сам Смбат-паша с несколькими сасунцами, Бородой Каро, Чоло и Орлом Пето дошел до самой Джулъфы.
Долго искали, но коня паши не нашли. Что делать, вернулись обратно.
– Ах, пропал мой Аслан! – крикнул Андраник и набросился, избил всех. Больше всего досталось Аджи, Гево…».
– Говорили мне, что среди беженцев есть один брнашенец, до тего славно сказки рассказывает, но слышать его не приходилось, – говорит Аджи Гево, приближаясь к рассевшимся на берегу беженцам. – Как тебя звать?
|
– Мое имя Цахик Амбарцум. Я и есть этот самый брнашенец.
– Сколько лет уже сказки рассказываешь?
– Да все рассказываю. Как услышу где что, от себя еще что-нибудь прибавлю и рассказываю. А от меня другие перенимают, услышат разок и дальше рассказывают. Моей сказке конца нету.
– Славную ты рассказал историю. Но только знай, братец Амбарцум, до сегодняшнего дня Андраник-паша на меня руку не поднимал ни разу.
– А ты кто такой?
– Я Аджи Гево.
– Ну, а в сказке он тебя бьет, тебе про это невдомек. Значит, ты Аджи Гево? Это ты все «ло-ло» насвистываешь? Сказка-то моя как твое «ло-ло», господин Аджи. Ты утро своим «ло-ло» начинаешь, а я день свой сказкой кончаю, – сказал брнашенец, накручивая кончик уса на палец. – Говоришь, паша ни разу не бил тебя? А чем хуже тебя Фетара Ахо, его-то уж он бил, про это все знают. Или же Смбат-паша, уж такой сам прославленный воин, а когда отступил под Нахичеванью, Шапинанд с ним еще как разругался. А все потому, что паше дорога честь Армении, и раз уж мы об этом заговорили, расскажу коротенькую историю, пока лошадь Андраника ищут… Слушай, значит, хутец Селим-ага положил свой колоз посреди дороги, а сам спрятался. Шакир пришел и видит – лежит на дороге колоз его врага Селима. Подумал, что Селим убит, обрадовался, стал целиться в его колоз. «Ты целишься в мой колоз! В меня, значит!» – крикнул Селим-ага и убил Шакиpa… Теперь ответь на вопрос, господин Аджи, честь нашего народа одного колоза не стоит? Андраник-паша наказывает тех, кто честь нации оскорбляет. Прав он? Прав. А теперь вернемся к коню Андраника…
|
Здравствуй, старший брат!
Цахик Амбарцум скрутил цигарку и продолжал:
«На рассвете Шапинанд отправил Бороду Каро, Чоло и Пето в Сасунский полк, а сам оделся по-простому и вышел на дорогу. Из тысячи голосов Андраник узнал бы ржание своего коня. Из тысячи следов различил бы след своего Аслана.
Шесть дней и шесть ночей искал Asлана Андраник. На седьмой день видит – человек какой-то из лесу вышел, за ним – воз, на возу – валежник.
Подошел Андраник к крестьянину, спрашивает:
– Куда дрова везешь?
– Продать хочу.
– Конь тебе удалой не попадался?
– Ничего не видел, – отвечает крестьянин.
– Ах, мой Аслан! – и паша схватился за голову.
Только он это сказал, видит: спускается с соседней горы – а гора-то вся в ухабах – старик, коня за co6oй ведет, а на коне груза – сорок пудов. Не конь, а тигр, ноги только тонкие и высокие.
Сжалось сердце, узнал он своего Аслана. Зaмaxaл рукой Андраник, побежал, задыхаясь, к старику. Подбежал и говорит:
– Здравствуй, старший брат!
– Здравствуй и ты, братец младший. Что так бежал?
– Да коня мне, коня жалко, что ж ты его так нагрузил?
– А на кого же мне груз, спрашивается, грузить?
– Да ведь это Шапинанда конь!
– А ты кто Шапинанду будешь?
– Я его главный конюх.
– Можно подумать, у Шапинанда конюшня есть, чтоб еще и конюшего держать, – ответил зангезурец. – Его подушка – камень, он уздечку из рук не выпускает. У нашего паши ни дома нет, ни конюшни, понял?
– Что верно, то верно, но этот конь в яблоках – Шапинандов конь, и твой младший брат вот уж неделю по лесам, по долам рыщет, чтоб найти его. Давай-ка мы с тобой спустим этот груз на землю, и я поведу своего огненного домой.
– Как ты сказал? Огненного? Про этого замухрышку? – удивился старик. – Да ты наши села обойди, Агулис, Цхну, Парагу, послушай, какие чудеса люди про пашу рассказывают. Слыхал, как паша Хой брал? Сел паша на коня. Конь заржал, взвился в небо и так ударил копытом, что ворота города пополам развалились. Дым, пыль, кони ржут, пули свистят, а паша спокойно въезжает в город. Вот что значит огненный конь! А ты привязался к этой кляче.
– Старший брат, говорю тебе, это конь Шапинанда. Этого коня подарил Шапинанду старейшина айсоров на Сасунской горе. Не простой это конь – бессмертный.
– Ну вот, еще и бессмертным сделался.
– Бессмертный, потому что его коснулось дыхание огненного коня.
– Твой паша где сейчас?
– Спит в палатке.
– Слушай, младший брат, или ты сумасшедший, или меня за такого принял, – обиделся горец. – Шапинанд сейчас в Хое на царской тахте сидит, одежду свою от пуль отряхивает. А Смбат-паша вызвал царского кузнеца коня его перековать. Это какое же сейчас время, чтобы герой спал в палатке?
– Ну ты горазд на выдумки, отец, – сказал переодетый полководец. – Это правда, что Шапинанд дошел до Хоя и Сейдавара, но у него и в мыслях не было садиться на царскую тахту. Он враг всем царям, он торопится найти своего коня, чтобы поспеть в Баку. Тот, кого ты называешь пашой, очень простой человек. Бывали дни, когда мы с ним вместе у чужих людей в конюшне спали, и хозяин дома обращался со мною ласковее, чем с самим Шапинандом, приняв меня за пашу.
– Все ты врешь! Если бы Андраник был таким же, как ты, обычным слугой, какой же он тогда паша! – расердился зангезурец и хотел уже продолжать дорогу.
– Да ты на следы его посмотри, где ты еще такие соледы видел? – вскричал Шапинанд, припав к земле и показывая на мелкие свежие следы от копыт.
– Теперь еще к копытам привязался. Да кто ж по копытам коня узнает? – рассердился зангезурец и стал божиться, что купил лошадь у одного мегринца, а тот – у торговца конями из Нахичевани.
Пока Шапинанд и старик спорили, вокруг собралась большая толпа; все, кто ехал по этой дороге, останавливались: дай, думали, узнаем, чем кончится спор.
– Ну ладно, раз ты мне не веришь, давай коня испытаем. Сначала ты его окликни по имени, Аслан его зовут, потом я позову, посмотрим, на чей голос откликнется. Кому в ответ заржет, тот, значит, и хозяин, – предложил Андраник.
Зангезурец согласился. Стали по очереди звать коня. «Аслан, Аслан мой», – позвал горец. Конь и ухом не повел.
Потом Шапинанд позвал: «Аслан, Аслан мой». И тут на глазах у всего честного народа конь громко заржал.
– Теперь видишь, что Шапинанда конь? – спросил Андраник.
– Вижу, братец, вижу, – и зангезурец в знак поражения поднял обе руки.
– Но я тебя без коня не оставлю, – сказал Шапинанд. – Придешь к нашему обозу, возьмешь себе любого приглянувшегося скакуна. И денег тебе дам.
– Деньги сейчас дай.
– Сейчас у меня с собой нет. Из Сасуна досюда дошел, а в руках вместо казны эту пустую уздечку держал».
Старик зангезурец снимает с Аслана поклажу и седло. Андраник садится на коня.
– Кто этот человек? – спрашивает раненный в ногу боец и идет вперед, расталкивая толпу.
– Конюх Шапинанда, – отвечают собравшиеся.
– Какой же это конюх, это сам Андраник-паша был! Он только одет по-другому! – восклицает солдат и, сорвав с себя шапку, восхищенно смотрит всаднику вслед. – Я служил в его Особой ударной части и эту свою рану получил в битве под Хоем.
Тут все один за другим срывают с себя шапки и тоже оборачиваются, смотрят на удаляющегося всадника.
А Андраник, слившись с Асланом, мелькает где-то у вершины горы – не различишь уже, где конь, а где всадник.
Дорога отлогая, петляет вдоль ущелья. А у этого ущелья еще одно ущелье внутри, да и у этого там – маленький овражек. Шапинанд гонит коня, выбирается из всех этих ущелий-оврагов. Выезжает на гору – семь дорог перед ним открываются. Не знает Шапинанд, какую выбрать. Конь горячий, бъет копытом – бъет копытом да и скатывается в овраг. Два мужика, в запачканной мукой одежде, бегут через овраг, поднимают Андраника за руки. «Что это с тобой, братец, – говорят, – ты же с седла падаешь…» Отвечает Андракик: «Из тысячи голосов я своего коня ржанье различу, из тысячи следов след своего коня узнаю, но на вашей горе семь дорог передо мной открылось, и мы с моим конем растерялись, не знаем, по какой идти». Эти двое принесли воды из речки, из той, на которой мельница работала, дали всаднику напиться. Потом спрашивают его: а сам ты, мол, кто? «Я, – говорит, – Андраник-паша, спешу в Баку, Шаумян меня на помощь позвал».
Старый мельник, оказывается, был товарищем бакинского Степаноса Шаумяна. Три хлеба на скорую руку испек, положил Андранику в хурджин и говорит: «Три дороги по левую руку оставишь, три дороги по правую, сам пойдешь по средней дороге, она тебя в Баку приведет».
Аnдраник привязывает к седлу хурджиn с тремя горячими хлебами и, вскочив на Аслана, едет в Бест. Возле Беста он узнает, что Шаумян Степанос и его двадцать пять товарищей расстреляны. Что с Шапинандом сделалось! Уронил голову на седло и плачет. Потом пришел в себя и вадит, что стоит над оврагом возле села Парага, вот и лес рядом. «Боже правый, – говорит, – когда это было! Я из Селима в ущелье Вайоц спустился, поля и леса зеленые были, теперь зерно поспело, а я все еще на Каджаранской дороге».
В это время со стороны Парадашта черный ворон прилетает, садится на дерево, под которым конь Андраника сtoит.
– Ах ты, ворон, божья птица, – говорит Андраник, – что за черную весть мне в белом клюве принес?
Сказал он так, и в ту же минуту из клюва птичьего на коня упала бумага, а ворон улетел. И вдруг видит Андраник – то место на спине лошади, куда бумага упала, почернело.
А конь Шапинанда ведь мудрый был – поворачивает голову и говорит: «Эх-вах, Шапинанд, твой товарищ Себастиец Мурад убит, уже и похоронили его на кладбище Эрменикенд, а ты и не ведаешь».
Горе, горе! Шапинанд без чувств падает на коня. Хурджин, сорвавшись с седла, катится в ущелье». …Было уже темно, все огни были погашены, когда Аджи Гево предстал перед Шапинандом.
– Докладывай коротко.
– Телеги готовы. Кони все до одного подкованы. Конница в боевом порядке, можем хоть завтра выступить.
– К народу ходил?
– Был. Сидят на берегу реки, байки про вас рассказывают. Сказки.
– Сказки? Наш народ любит ковер ткать. Сколько яблок упало с неба?
– С неба упало три хлеба. Один – Ленину, другой – Степаносу Шаумяну, а третий – всем нам.
– А тебе ничего не досталось?
– А мне оплеуха досталась, которую ты мне отвесил в сказке.
– Ну, теперь-то ты можешь затянуть свое «ло-ло». Иди отдыхай.
И Аджи Гево и впрямь запел старую гайдукскую песню, где через каждые два слова повторялось «ло-ло».
Полковник Гибон На городской площади Гориса выстроилась конница. Пришли представители духовенства, народ сбежался. Зангезурские женщины вышили красное знамя для войска Андраника. На шелковом стяге с золотыми кистями было вышито: «Особая ударная армянская часть».
Приняв знамя из рук самой старой мастерицы Гориса Султан-Баджи, Андраник сказал: «Я бы хотел, чтобы это было последнее знамя, которое дает армянская мать своему сыну, напутствуя его перед боем. Пусть это знамя несет с собой удачу и мир. Я принимаю его с глубоким сознанием ответственности прежде всего перед нашей историей, а значит, и перед будущими поколениями Армении, перед вами, жители Сисиана и Гориса. Я уверен, когда на свете станет спокойно, когда все страсти улягутся, наши потомки благословят этот день и это знамя».
После торжественной части конница, пустив вперед знаменосца с красным знаменем, вышла из города. Уже стемнело, когда всадники, пройдя над Хндзореском, добрались до последнего села в Горисе – Теха.
Голой пропастью разверзлось перед ними ущелье Зап. Шанинанд стянул все войско к этому ущелью и, стоя с биноклем в руках возле пушки, готовился начать обстрел вражеских позиций.
Вдруг возле старого моста показался автомобиль с белым флагом. Три всадника поскакали навстречу. Вскоре один из них вернулся и сообщил, что это англичанин, полковник, приехал вести переговоры о мире.
– Имя?
– Гибон.
Командный состав засуетился, приводя в порядок палатку. Палатка Шапинанда была разбита на передней линии, под огромным утесом. Над палаткой развевалось красное знамя – подарок женщин Гориса. Аджи Гево и Торгом быстро расстелили на полу несколько ковров, в углу положили подушки и попросили Андраника принять чужеземца торжественно и с церемониями, стоя у входа в палатку.
– Ладно, ладно, это мы знаем, вы свое дело делайте, – пробурчал Андраник.
Он надел свой генеральский мундир со всеми регалиями, зачесал назад волосы, как обычно, и вышел навстречу английскому полковнику.
Белый флаг промелькнул над мостом и остановился возле самой палатки, где выстроились в почетном карауле две роты пехотинцев и отряд конницы. Полковник вышел из машины. Переводчик Шапинанда встретил его и, проведя перед войском, повел к палатке.
Ущелье Зап, небо над которым всю ночь было красным от солдатских костров, до сих пор мирно курилось. Вдоль всей дороги солдаты что-то калили на огне.
– Что это они делают? – удивленно спросил англичанин.
– Пшеницу жарят, чтобы есть вместо хлеба.
– Значит, одержавшие столько побед армянские воины обречены на голодное существование?
– Да.
– А если бы дать им паек наших солдат, что бы они тогда сделали?
Армянский полководец приветствовал англичанина и пригласил его зайти в палатку, где, конечно, не было ни стола, ни стульев, а только наспех расстеленные ковры и две-три подушки, чтобы сидеть по-турецки.
Английский полковник, явившийся на переговоры, был среднего роста, худой, с невыразительной внешностью. Шапинанд по сравнению с ним был роскошно одет и вид имел куда более представительный. Взгляд нашего полководца выражал строгость, но глаза, если вглядеться, были полны живости и приветливости. Гибон понимал, что перед ним стоит тот самый знаменитый армянин-полководец, который в последнюю минуту объявил Нахичеваньский уезд частью Советской России и вел переговоры с красным комиссаром Кавказа Степаном Шаумяном, решив присоединиться к Красной Армии. Англичанин и армянин посмотрели друг на друга изучающе и сели. Андраник сел, подогнув под себя ноги по-турецки, а англичанин, непривычный к этому, кое-как примостился перед полководцем. Между ними сел переводчик.
Гибон сказал, что приехал из Баку по поручению командующего общими союзными войсками Томсона.
– У меня письмо от него. Кроме того, официально заявляю вам, что союзники одержали победу, немцы и турки потерпели поражение. Объявлено перемирие, и потому я хочу попросить вас, чтобы и вы со своей стороны прекратила огонь и не двигались вперед ни на шаг. Томсон требует от армян остановиться там, где их застанет это письмо. Если же вы нарушите условия перемирия, это будет рассматриваться как враждебные действия по отношению к союзникам, что вызовет ответные действия. Андраник оборвал его:
– А как же наши собственные требования? Как с этим быть?
– Ваши требования должны быть рассмотрены за столом перемирия и разрешены мирным и честным путем, чего вы вполне заслуживаете своими бесконечными жертвами и преданностью делу.
Армянский полководец потянул за рукав своего переводчика:
– Скажи ему, что я не очень разбираюць в дипломатии и не очень во все это верю, но приму перемирие с условием, что каждый из нас сдержит слово.
Через некоторое время обе стороны объявили перемирие. Поверженный неприятель был доволен, победитель-армянин пребывал в печали. Потухли костры в Запохском ущелье, свернули палатку полководца.
В самом деле, что за странное перемирие, и почему его солдаты стоят, безнадежно понурившись? Андраник сжимает в руках письмо командующего союзными войсками, и в глазах его та же тревога, что и у солдат. Союзникам, чьей победе они так способствовали, суждено было еще раз обмануть надежды армянского народа.
Отправившись с полковником Гибоном в Горис, андраник на приеме у англичан поднял бокал за простых английских солдат, за их матерей, но, не сдержавшись, в конце официального тоста вскочил на ноги и, с вздувшимися на лбу жилами, с горящими глазами, бросил презрительно:
– Подите и скажите британцам, а также своим королю и королеве, что с сегодняшнего дня я умываю руки и не имею ничего общего с союзниками. Я продам всех своих коней на ереванском базаре и верну все, что получал от вас в помощь. Вы принесли мне приказ, чтобы я прекратил огонь и дожидался решений мирных переговоров. Но какие гарантии вы мне даете? В этой войне армяне доблестно сражались в Турции, на Кавказе, в Иране и в далекой Сирии, оказав немалую поддержку союзным войскам. Только российские армяне дали триста тысяч солдат. И уж если на то пошло, турецкая Армения была стерта с лица земли потому, что была вашим союзником. И сегодня, когда вы победили, вы разрешаете, чтобы растоптали древний христианский народ, а ведь это ваш малый союзник. Фактически вы продолжаете дело истребления армян, начатое османским правительством. Вы запретили нам драться за нашу страну и за наше существование, приговорив нас к позорной голодной смерти. Вы своими глазами видели, в каком состоянии были мои солдаты в ущелье Зап. С хладнокровием людоедов вы спокойно наблюдали, как безропотно гибнут от голода мои люди у стен Татэвского монастыря и в самом Горисе. До сих пор я терпеливо ждал, когда же наконец обратят взоры в нашу сторону, когда подумают о том, чтобы спасти мой народ. Объявлено перемирие, но почему мои солдаты не принимают участия в победном ликовании? Сердца их переполняет боль. Если даже сам господь сейчас скажет мне, что с моим народом обошлись справедливо, я крикну ему в лицо – нет!
И, поставив полный стакан на стол, Шапинанд, взволнованный, покинул гостиницу Гориса и, перейдя площадь, пошел к берегу реки. Шел он быстро, приговаривая сердито: «Чтоб вашу ложную гуманность, да ваше христианство, да вашу дипломатию…»
Под оголившимися прибрежными деревьями прикорнули семьи беженцев. Шапинанд увидел Мосе Имо с его княгиней-женой и дочкой. Рядом сидел хутец Цахик Амбарцум. С палкой за спиной, с лопатой в руках присел на камень поливальщик Фадэ.
Он посмотрел на них, молча кивнул и прошел мимо. Встал на высоком утесе, облокотился на камень и вспомнил другую свою речь, произнесенную в Пятигорске три года назад: «Чего ждут армяне от будущего? Очень многого. Только в будущем мне видится наша жизнь… Все надежды наши возложены сейчас на Россию. Армянский народ вверяет ей свою судьбу. У нас, армян, никогда не было стремлений, идущих вразрез интересам России. Горе тому армянину, который попытается закрыть перед нами двери России. Россия – наш единственный друг. Мы многого ждем впереди, а сейчас перед нами та же задача, что и перед всеми остальными, – расправиться с преступником, развязавшим нынешнюю войну. Только на останках немецкого империализма можно воздвигнуть устойчивый мир, который, как живая вода, поднимет из руин и Армению».
И вот пожалуйста – кто бы мог подумать: Германия разгромлена, но где Армения? Сасунец Фадэ до самого Гориса из Хтана дошел. Об этом разве мы мечтали?
– «Ло-ло-ло», – послышалось за спиной.
Увидев, что Шапинанд покинул застолье, Аджи Гево вышел за ним и незаметно пошел следом.
Андраник оглянулся, улыбнулся и подозвал его к себе:
– Скажи Родник Сосе, чтобы оставалась с беженцами в Горисе, пока дороги откроются. А войско двинется сейчас. Приведи в порядок обоз и отведи одного коня для полковника Гибона. Завтра выходим.
– Слушаюсь, полководец! – вытянулся Аджи Гево и, насвистывая «ло-ло», поспешил к обозу.
Дайте ему коня В 1919 году, в канун великого поста, Андраник оставил Горис и направился к ущелью Вайоц.
Сплошной снежный покров забил все горные переходы Зангезура. Дул резкий ветер, начинался буран. Караван состоял из семи человек. Все семь – из командного состава.
Впереди ехал сам Андраник, за ним бежал жеребец без всадника, следом – шесть офицеров. Они доехали до трех холмов, дальше дорога сворачивала налево. Большая часть войска уже стояла в Ангехакоте, возле Сисиана.
Когда переваливали самую высокую цепь Зангезура, началась пурга. Кони продвигались вперед вслепую, из-за снега ничего не было видно.
И тут все заметили, как кто-то незнакомый бежит, хочет догнать отряд. Он то отворачивался от ветра, то, закрыв лицо ладонями, пытался противостоять его натиску и с трудом переставлял ноги.
Кто-то из офицеров, ехавших впереди Аджи Гево, спросил:
– Кто этот несчастный?
– Полковник Гибон.
– А почему он не на коне?
– Андраник на него рассердился и забрал коня, вот он и идет на своих двоих.
– Но почему?
– Да все из-за красного знамени, того, что горисские женщины нам подарили. Англичанин не хотел, чтобы мы шли под этим знаменем. Он его еще в Запохском ущелье углядел, над палаткой. Не понравилось оно ему, видишь. Пашу можно понять, он еще со вчерашнего дня не может успокоиться. В гостинице так из себя вышел, я уж думал, сейчас вмажет, ударит союзничка по круглой сытой морде. Но обошлось, слава богу.
– И все же англичанин в летах уже, – возразил офицер, – Вы с пашой старые товарищи, Аджи, вы один из самых прославленных фидаи, вас он послушается. Скажите, чтобы вернул ему лошадь.
Аджи Гево стегнул своего коня и объявился рядом с полководцем.
– Паша!
– А-а! – прогремел ветер, скатываясь в пропасть.
– Паша! – снова позвал Гево, наклоняясь к паше.
– Устал, Гево? Вместо тебя ветер свистит твое «ло-ло». Потерпи малость. Гайдук дружен с бурями. Помнишь тавросскую метель? А ураган в Рахве-Дуране? А Багеш? Это последний перевал, сейчас начнется спуск к Базарчаю.
– Паша, англичанин устал, еле плетется.
– Что ты сказал?
– Говорю, англичанин устал и не может идти, а буря набирает силу.
– Я наказал его. Он и по дороге спорил со мной и лукавил, когда речь шла о нашем народе. И красный цвет нашего знамени ему, видите, не нравится. Ты видел, как он грубо обращается с лошадью? Нечего его жалеть. Пусть пройдется немножко, пусть поймет, какие муки претерпел армянский солдат, воюющий за свободу.
– Жалко человека, паша, задохнуться может в снегу.
– А нас разве не жалко? – прервал его полководец. – А Себастийца Мурада не жалко? Комиссара Шаумяна не жалко? А сотни русских солдат, убитых в Шамхоре, а наш народ, который раскидало по всеми свету, – его разве не жалко? А араба, а индуса не жалко? Нет, Гево, скажу тебе: с того дня, когда наш парламентер Мосе Имо вернулся из Лондона с пустыми руками, я навсегда потерял веру в английских правителей и их офицеров.
– Паша!
– Пусть идет пешком!
– Паша!
– Не испытывай мое терпение. В душе моей та же буря, Аджи, и даже посильнее. Наш народ перебили-перерезали, а ты коня ищешь для англичанина. Да он иголку и ту пополам делит.
– Ло-ло-ло…
– Никакие «ло-ло» не помогут. Ступай. И белый всадник отвернулся. Грубые черты полководца, казалось, еще больше затвердели. Может, он в последний раз проходит по этим горам… Его взгляд в эту минуту был устремлен за пределы Армении. Недоверие к союзникам все более возрастало в нем, с правителями же peспубликанской Армении он был в размолвке. Ереван с неодобрением следил за действиями, его войска. Это н было причиной того, что национальный совет Гориса так затягивал ремонт обоза. За год до этого трое военных в Зангезуре признались, что их прислали убрать Андраника. Распускались упорные слухи, что полководец убит.
В Карине дезертиры обозвали его «безродным». А здесь, в Ангехакоте, его старый гайдук поднял на него оружие. Как он любил Ахо! И раз уж верный сасунец поднимает на тебя руку, о чем тут говорить! Разногласия были и среди командного состава. От него бесповоротно отделился Сасунский полк, ушли командир конной сотни Саргис Чепечи и командир третьего батальона доктор Бонапарт. Большая часть войска и командного состава во главе с полководцем Махлуто, оставив Зангезур, ушла к Еревану. Даже его гонец Андреас не вернулся из Талина. А тут еще эта буря. Сама природа восстала против него. Зачем же здесь в таком случае оставаться? И он решил идти в Эчмиадзин. Сдаст оружие католикосу и покинет Армению.
– Егише! – крикнул он.
– Слушаюсь, полководец!
– Этот англичанин устал и может задохнуться в снегу. Дайте ему коня.
Через некоторое время полковник Гибон, став послушной овечкой, двигался на коне вместе с караваном.
Весеннее палящее солнце нагрело Воротанское ущелье, через которое шла пехота, а их маленький караван двигался по тропинке, расположенной выше.
Вскоре показалось последнее село Сисиана. Перед ними встала белая гора. Это была долина Базарчая. Впереди был трудный и пустынный переход от Базарчая к Гергеру. Снег в этих местах был выше человеческого роста. Он завалил все дороги, заровнял все ухабы и рытвины.
Их было семеро всадников – один английский полковник и шесть офицеров-армян. И опять впереди ехал сам Андраник.
Из ближнего села Андраника вышли встретить с хлебом-солью.
– Что за буран, а! – крикнул Андраник, обламывая сосульки с усов. – Вместо того чтобы хлеб-соль выносить, расчистили бы лучше дорогу.
Он дал базарчайским молоканам денег, и те расчистили довольно большой отрезок дороги. Войско прошло. Пехота по большаку пошла, конница – горами.
В кечутской низине редкие кустарники с шумом стряхивали с себя апрельский нагревшийся снег.
Рассказ моего конюха Я был в Нор-Баязете, когда объявился мой конюх Барсег. Он слегка прихрамывал. Барсег бросил на меня виноватый взгляд, опасаясь моих упреков, но я был больше склонен услышать рассказ о его славных подвигах, так как не сомневался, что он таковые совершил, раз стоит передо мною живой и невредимый.
«Командир, – сказал Барсег, обращаясь ко мне. – Когда пришел гонец от Андраника, чтобы мы шли в Лори, и ты велел мне проводить его, я заметил, что Андреас намерен напасть на Ибрагима-хана. И впрямь, в Давташенском овраге произошел поединок между Андреасом и Ибрагимом-ханом, и Андреасу пришлось худо, его лошадь подбили. Я посадил его к себе в седло, и мы на одном коне добрались до Аштарака.
В Аштараке Андреас сказал мне: «Барсег, я должен как можно скорее попасть в Лори. Дай мне своего коня, а сам возвращайся к Махлуто и вместе с ним иди в Карчахач». Послушался я его, отдал своего коня. Не успел он оседлать его, видим – Фетара Манук с Чоло и Бородой, взяв группу сасунцев, спешат в Баш-Апаран, там, значит, бой идет.
Я посмотрел на Андреаса: дескать, ребятам помочь бы надо, но Андреас как заладил: «Я должен вернуться к Андранику». В общем, сел на моего коня и поехал в сторону Лори. Я остался без коня. Но Фетара Манук дал мне другого коня, и мы целый день дрались с аскярами – те хотели прорваться к Еревану через северо-восточный склон Арагаца, а шли они от Александрополя. Так, в перестрелке, дошли мы до Егварда.