* Бабам – почтительное обращение к старику – «отец» (турецк.)
____________________
– Как ты узнал?
– Только Андраник-паша мог обойтись с врагом так великодушно. Я счастлив, что своими глазами увидел вас, я вернусь и расскажу нашим о том, что со мной случилось. Всем вам долгой жизни.
Заняв мост в Джульфе, Андраник отправил телеграмму персидскому шаху: «Я пришел, чтобы пройти. Дашь дорогу – пройду, не дашь – все равно пройду». Рано утром пришел ответ от шаха: «Дорога перед тобой открыта. Хочешь – через Хой иди, хочешь – через Тавриз».
Андраник пошел через Хой.
Перед тем как мы покинули Джульфу, из складов таможни вынесли изюм и миндаль и раздали нашим солдатам.
Али Исхан-паша с двенадцатитысячным войском стоял в Салмасте. Узнав о нашем продвижении, он оставил в Салмасте для защиты тылов пятьсот воинов, а сам с остальным войском двинулся к Хою, нам наперерез. Добравшись до Хоя раньше нас, он закрыл городские ворота и укрепился в селе Сейдавар.
Наше измученное войско, объевшись изюма и выпив мутной воды Аракса, двигалось медленно, и наш замысел – заняв Хой, выйти к Урмие, чтобы соединиться с войском союзников, – не удался.
На третий день, на закате, мы встретились у подходов к селу Сейдавар с дозором Али Исхана-паши и ввязались в перестрелку. Нас было шестьсот конников, наше основное войско и орудия еще только подтягивались к Сейдавару.
Позиция врага была выигрышная, и мы вынуждены были отступить и укрыться за холмами. Настроение у всех нас было подавленное.
Вдруг показался Андраник на своем скакуне, со сверкающим мечом в руках, за ним – знаменосцы с развевающимися в воздухе стягами.
– Эй, эй, что вы расселись на земле словно сироты, мы идем побеждать, только побеждать. Напред! – по-болгарски крикнул полководец и под градом неприятельских пуль стремительно понесся на врага.
|
|
В минуту все вскочили в седла и понеслись вслед за ним.
Ошеломленный противник бежал. Аскяры бросали оружие и, подняв руки, молили о пощаде:
– Пожалейте!
В этой битве был тяжело ранен ерзнкиец Торгом. рядом с ним лежал молодой аскяр, тоже тяжело раненный, и все время звал в бреду: «Срмали, Срмали…» Наверное, любимую женщину вспоминал. На рассвете он умер. Взяв Сейдавар и разгромив войско Али-паши, Андраник со своими солдатами двинулись к городу.
Хой весь был окружен высокой стеной. Полководец приказал начать осаду. Справа от ворот стоял я со своей конницей, слева – сотник Шахка Аро.
Андраник дважды атаковал городские ворота: На третий раз наши орудия пробили стену с южной стороны.
Полководец первым въехал в образовавшийся пролом. Следом за ним вошла в город конная сотня, а уж потом все войско наше.
Три дня шел бой за город. Возле Хоя был сильно укрепленный мост. Шапинанд сказал: «Махлуто, дай мне своих ребят, несколько человек, возьмем этот мост».
Он взял двадцать моих солдат и ушел. Не успел он с ребятами дойти до середины моста – все двадцать моих солдат были убиты. Видим, остался Андраник на мосту один.
– Еще ребят подбрось! – крикнул он мне.
– Двадцать ребят сгубил, не хватит тебе? – обиженно крикнул я и направил к нему еще пятнадцать своих воинов.
Но и этих всех убили. И снова стоял Андраник один на мосту. В третий раз я отправил ему пятерых ребят.
– Да ведь я Андраник, я в Сасуне с пятьюдесятью ребятами пятьдесят тысяч одолевал! – крикнул полководец и взял мост.
|
|
Персы, жители города, прекратили сопротивление, но турки, воины Али-паши, продолжали драться. Андраник занял полгорода, и туркам Али-паши уже ничего другого не оставалось, как сдаться; но в это время за городскими воротами послышался страшный шум, раздались дикие крики.
Конница Али Исхана-паши с саблями наголо налетела со стороны Салмаста на беззащитную толпу беженцев. Наши солдаты побросали позиции и, не помня себя, кинулись на помощь своим семьям.
Андраник был вынужден дать приказ к отступлению и, чтобы спасти беженцев, оттянул бой за городские ворота.
Тхмут К востоку от Хоя есть высокая гора. Лагерь наш растянулся до подножья этой горы.
Один из холмов возле нашего бивака, самый северный, назывался Варданац. На нем стояла старая, совсем простенькая часовенка. Неподалеку текла медленная речка Тхмут, что означает «заводь». Наши конники пересекли поле, сплошь покрытое красными маргаритками, и вышли к часовне. Это было то памятное место, где когда-то мы с мушцем Тиграном зажгли свечки. Как же давно это было!
– Мы стоим на Аварайрском поле, – сказал я, обратившись к солдатам. – Вот могила храброго Вардана, а вот те красные цветы, которые каждой весной расцветают на могилах наших героев-мучеников, окрашенные их алой кровью. Знайте, мои храбрецы, сегодняшняя битва решающая.
Когда я закончил свое слово, Андракик подошел и поцеловал меня в лоб, и этот поцелуй стал передаваться от солдата к солдату среди глубокой тишины.
Потом заговорил сам полководец.
|
|
– Мои храбрые львы, – сказал он, – не падайте духом оттого, что их больше, чем нас. Так уж испокон веков повелось, что наших врагов много, а нас – горсть. Мы достигаем цели силой нашего духа, это враг берет количеством. Сегодняшний наш враг безмерно коварен и неслыханно жесток. Он садится на коня не потому, что так велит ему рыцарский долг, нет, просто ему так удобнее. У этого врага короткая память, и поэтому в нем нет благородства. Такого врага не стоит щадить. В этом бою плечом к плечу с вами дерется отважный таронский полководец Махлуто. Многими своими победами я обязан ему. Здесь с нами командир Саргис Чепечи и старый гайдук Аджи Гево. С нами командир батальона Бонапарт и герой Сейдавара Торгом. С нами наши бесстрашные сотники Смбул Аршак, Шахка Аро и их помощник Чиро. С нами бесподобный певец нашей армии Аладин Мисак. С нами хнусец Пилос и Маленький Абро. И, наконец, с нами несгибаемая воля аварайрских героев, лежащих под этими камнями, их бессмертный дух. Знайте, что враг – из той же плоти, что и мы, но в бою победит тот, кто смелее, тот, кто выносливее, у кого железная воля, тот, кто поклялся победить и не допускает мысли о поражении…
Случалось, мы отступали. Но в честном бою враг никогда не видел нас обращенными в бегство. Поклянитесь же мне своей честью, что так будет и на этот раз. Если вы не уверены в своих силах, прошу вас, поднимите меня на свои штыки и отнесите туда, где спят вечным сном герои Аварайрской битвы, похороните меня живого рядом с ними – это лучше, чем если вы побежите с поля боя и оскверните священную память героев.
– Нет, паша, среди нас нет трусов! Мы готовы биться до последнего! Умрем на священном поле! – закричали воины разом.
– Тогда взгляните вон на тот холм, о котором говорил полководец Махлуто, поклянитесь у мощей великого мученика Вардана Мамиконяна, что мы не будем первыми, кто покинет поле боя. И Шапиманд, вынув саблю из ножен, опустился на колено; мы все последовали его примеру.
Натиск наш был таким неожиданным, что враг, теснивший передние ряды столпившихся возле городских ворот беженцев, тут же обратился в бегство. Потом, правда, аскяры опомнились, выхватили сабли и повернули головы в нашу сторону.
И на берегу реки Тхмут, на Аварайрском поле, началась неслыханная битва и развязался страшный сабельный бой. Кони, люди, всадники – все перемешались. Cабли ломались, от них летели искры – что это было!
Неожиданно появившись на поле боя, бросился в схватку Сасунский полк во главе с Фетара Мануком. По призыву Сосе кинулись в бой крестьяне из толпы беженцев – Мосе Имо, талворикец Фадэ, брнашенец Цахик aмбарцум, брат Каро – Оган и множество крестьян с косами и вилами в руках, даже тот хутец, с доолом в руках. И алашкертец, хозяин буйвола, – он таки объявился, – и Марта, и жена Ахчна Ваана Лола, Ядигам, сама матушка Сосе и еще много, много других людей.
Солдаты из моего батальона и ребята из сотни Шаварша перенесли бой к знаменитой часовенке.
– Посмотри налево, Пилос, сотник Аро, осторожно, не оступись, дальше пропасть. Молодец, Чиро! Ах, как дерется парень! Так, так, так, ребята, а ты во второй раз промазал, Каро! Оган, прикрой лицо, обопрись о скалу, Ахо, так рука устанет! Беги, Чоло, беги на помощь Исро! А Пето где? Сильнее, сильнее, сильнее!
Так Шапинанд подбадривал ребят, перелетая со скалы на скалу, рубя направо-налево, то он бежал по ущелью Хоя вверх по течению реки, то на западном холме оказывался, то рядом с Чепечи Саргисом возникал, то спешил к Смбулу Аршаку.
И билось войско, бились воины – Франк-Мосо и Чиро, Аладин Мисак и Ахчна Ваан, Маленький Абро и Шаварш.
И Тер-Кадж Адам дрался. И Аджи Гево. И ерзнкиец Торгом. И Курава Шмо.
Тхмут снова покрылся трупами врагов. У нас, правда, тоже были большие потери. Мы потеряли нашего храброго сотника Шахка Аро, да и не только его.
Этот сабельный бой оставил печальные последствия – многие в этот день сошли с ума. Звон сшибающихся сабель, лошадиное ржанье, нечеловеческие крики – шум стоял до небес; люди не выдержали, вдруг стали рвать на себе одежду, хохотали, хватались за голову, бессмысленно носились по полю.
И вдруг обе стороны обратились в бегство: враг бежал на юг, а армяне устремились к Араксу.
Андраник понял, что враг торопится занять мост Джульфы и перерезать дорогу к Араксу, и, взяв несколько сотен, поскакал, чтобы прийти к мосту первым.
Я остался один с горсткой таронцев. Мой меч устал, мои пули кончились, и конь мой пал. И тут ко мне подлетел один из моих всадников. Увидел, что меня окружают, мигом слетел с седла, подвел ко мне своего коня и говорит:
– Возьми моего коня, спасайся. Если я погибну – одним человеком меньше станет, а если погибнешь ты – пропадет все войско.
Я посмотрел – это был мушец Чиро, мой земляк. Я отказался взять его кони. Чиро направил на меня ружье и говорит:
– Садись и догоняй Андраника, или я тебя убью.
– А ты?
– Не беда, давай догоняй полководца.
Я вскочил на коня Чиро.
Поле быстро опустело. Аварайр был усеян трупами и тяжелоранеными. Отовсюду слышались стоны и лошадиное ржанье. Кое-где еще бились отчаянные одиночки.
Не успел я отъехать на несколько шагов, вдруг вижу – три вооруженных аскяра окружают меня, но не стреляют, живым хотят взять. Совсем близко уже подъехали, один даже руку закинул, чтобы схватить моего коня за уздцы. Раздумывать было некогда. Я бросил ружье на землю, под ноги своему коню. Те трое, как я и предполагал, толкаясь бросились к ружью. И тут я выхватил свой меч…
Но что стало с Чиро? За красным холмом возле часовни залег какой-то парень в черной абе и отстреливался. Я посмотрел в бинокль: это был он, Чиро. Я еще несколько раз оглядывался и видел, как он героически отбивается – один против нескольких. Последнюю пулю он пустил себе в лоб. И упал, остался навсегда возле часовни Вардана.
В великой печали закрыл я глаза и хотел уже повернуть коня назад – вдруг до слуха моего долетела горестная песня. Это пел раненный насмерть Аладин Мисак.
Через несколько минут песня оборвалась. Не стало на свете Аладина Мисака.
В тростниках Тхмута кончилась песня Аладина, того чудесного певца, под чье пенье мужала моя юная гайдукская душа, душа моего поколения.
Отступление и мир Все наше поредевшее войско и толпа беженцев собрались у Джульфы. И снова шли бои. Начался сыпняк. Из Джульфы мы пришли в Азу. В Азе Андраник сказал мне:
– Иди занимай Нахичеваньскую гору. Не отступай, я скоро подоспею.
Я взял свое небольшое войско и пошел к Нахичеваньской горе. Заняв позицию, я ждал полководца. И вдруг вижу – со стороны Шахтахты идут на меня несколько беков с большим османским войском. Андраника все еще не было. Я увидел, что окружен, и отвел своих ребят на противоположную гору. Вскоре после моего отхода Андраник пришел на Нахичеваньскую гору. Узнал, что я отступил, обиделся на меня, вступил в бой, а к вечеру вынужден был оттянуть войско назад.
Пришли мы в Апракунис. Апракунис был окружен большим садом. Андраник разместил своих солдат в этом саду, а командиров повел в здешнюю церковь.
И здесь Шапинанд сказал: «Что это я мотаюсь по горам-долам, куда иду, привязав к хвосту своего коня столько народу? К англичанину, может?»
Этой же ночью Андраник написал письмо в Баку Степану Шаумяну, объявив Нахичеваньскую область частью Советской России и предложив считать его армию на службе у Советской власти.
Из Апракуниса мы пришли в Цхну, чтобы через Парадашт пройти в Бест. По дороге конь Андраника пропал.
Рассердился полководец на Аджи Гево. Долго искал он своего коня. Наконец нашел его, оседлал и поскакал из Парадашта в Бест. Это такое священное место в Иране, где каждый может отстаивать свои права. Здесь он на меня накричал, почему я отступил.
Утром мы встали, видим – нет Шапинанда. Он взял несколько десятков верблюдов и мулов и пошел по Каджаранской дороге. И я поднял свой полк и через перевал Капутджух, через его снега и цветы, спустился в Каджаран*.
____________________
* Каджаран – дословно: «страна смелых», кадж – смелый {арм.).
____________________
В Каджаране я подошел, поздоровался с Андраником – он не ответил. Обиделся на меня. Так, обиженные друг на друга, мы снова снялись с места и направились из страны смелых в Медный город.
Вообще-то настоящее название этого города Капан. Город лежал в ущелье на берегу реки Вохч. В самом узком месте ущелья была построена крепость Давида Бека. Но ни до чего мне не было сейчас дела – ни до Медного гооода, ни до крепости Давида Бека. Одно только меня заботило – я хотел помириться с Андраником. Думал я, думал, кто может нас помирить, и решил попросить Чепечи Саргиса или Аджи Гево. Я кого угодно готов был просить. Нет, пожалуй, не Аджи Гево надо призвать на помощь и не Чепечи Саргиса. Матушка Сосе – вот кто мне поможет.
Я прошел всю толпу беженцев, но Сосе нигде не было. Задумчивый, подошел я к дому, где разместился сам полководец. За дверью послышался сердитый женский голос: «Знаешь что, Андраник…»
Я удивился: кто эта женщина, которая осмеливается называть полководца по имени, да еще и голос на него повышает? Тихонечко приоткрыл я дверь. В комнате было много народу. Я вошел и незаметно встал возле двери. Полководец лежал на тахте, съежившись, а перед ним стояла высокая крепкая женщина, она бесстрашно отчитывала Андраника за то, что тот ничего не предпринимает, чтобы накормить голодных людей.
Это была Сосе. Ни перед кем Андраник не склонял головы, но когда с мим говорила Родник Сосе, он виновато потуплял взор. Ведь Андраник был солдатом Родника Сероба.
Я понял, что не время сейчас соваться к Андранику со своими горестями. Я вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.
Был в Капане один человек по имени Смбат, родом из Карабаха. Все звали его Смбат Бек. Этот богатый карабахец построил себе дом возле самой крепости Давида Бека. Узнав, что полководец Андраник в Медном городе, Смбат Бек пришел, чтобы пригласить его в свой замок. Он и меня хотел пригласить, но Шапинанд сказал: «Или я, или он».
Андраник не любил богатых, но никогда не отказывался от их приглашений и, сидя в их доме принимая их угощение, пытался учить их уму-разуму. Бывало и так что, сидя за праздничным столом, он вспоминал вдруг о несчастных голодных людях на улице и в сердцах опрокидывал стол. Я думал, что и на этот раз так случится. Hо нет, Андраник поселился у Смбата Бека и жил себе там. А про меня даже и не вспоминал.
«Двадцать лет мы прожили как братья, а теперь что же, будем врозь?» – сказал я сам себе и тайком от своего войска и друзей пошел к Смбату Беку.
Смбат Бек называл меня Смбатом-пашой. Ведь мое нaстоящее имя тоже было Смбат. Он свое жилье предоставил Андранику, а сам устроился в небольшом деревянном срубе в лесу.
– Смбат Бек, – сказал я, – мы с Андраником в ссоре. В нахичеваньской битве я вынужден был отступить и сейчас стесняюсь показываться ему на глаза. Вчера в Каджаране он не ответил на мое приветствие. Помири нас бога ради.
На следующее утро Смбат пошел к Андранику. Не один пошел – со старой матерью.
Андраник расхаживал по комнате взад-вперед. Смбат Бек постучался и услышал в ответ: «Войдите!» Смбат Бек с матерью вошли.
– Это ты? – сказал паша. – А сестрицу мою названую зачем с собой привел?
Мать Смбата сказала:
– Паша, я пришла просить, чтобы ты принял Смбата-пашу.
– Приму. Раз ты говоришь, приму, – сказал Андраник.
Мать Смбата Бека вышла. Остались в комнате Смбат Бек и Андраник-паша.
– Ну что, привести его? – спрашивает Смбат Бек.
– Ладно, – говорит Андраник, – веди.
Смбат Бек пришел, чтобы отвести меня к Андранику. Оседлал я коня Чиро и поехал. За двадцать шагов от дома я спешился и, подойдя к паше, поцеловал ему руку, а он меня в лоб поцеловал.
– Ты в Нахичевани почему меня не дождался? Ведь я приказал тебе держаться.
– Паша, – сказал я, – ты железный, а я такой, как все. Не выдержал.
Помирились мы, попрощались с Смбатом Беком и поехали из Медного города к Горису.
Шоссе, соединяющее Капан с Горисом, было закрыто, и мы вынуждены были поехать по неудобной Татэвской дороге. По перевалу мы поднялись на вершину горы, спустились в ущелье, выбрались из него, снова спустились, снова поднялись. Село Верхний Хотан осталось позади. За войском двигались беженцы – все грязные, голодные, лица черные от усталости… Многие лошади пали по дороге, и множество добра пришлось нам оставить по пути.
Под вечер мы добрались наконец до Татэва.
Татэвский монастырь восседал на вершине гигантской скалы. Перед ним было знаменитое ущелье Воротана, за ним – заснеженные горы. В монастырском дворе стояла качающаяся каменная стела с хачкаром наверху. Шапинанд рукой толкнул стелу, та таинственно качнулась.
– Мы похожи на этот каменный столб. От легкого прикосновения приходим в движение и все же, глядите, устояли ведь перед всеми бурями во все века, – сказал Андраник и приказал объявить привал.
Ночь мы провели в Татэве.
На следующий день, 3 августа, мы снова пустились в путь. Перед нами была бездонная пропасть, рядом – большая Татэвская пустыня, а внизу – Чертов мост. По одному спускались мы по отлогому спуску. Вон показалась женщина на коне, направилась, миновав часовню, в пустыню. Это матушка Сосе. За нею телохранитель ее, тот паренек. А на расстоянии – небольшая толпа беженцев. Среди них – брнашенец Цахик Амбарцум, талкворикец Фадэ со своей лопатой, крестьянин с доолом и тот несчастный буйвол, чьего хозяина убило в Тхмутской битве. Груз на буйволе легкий уже. В горном проходе Селима упали светильник и кирка; насест Андраник подарил старосте-азербайджанцу; деревянный половник, дверная ручка и подушка для новобрачных упали при подъеме на Татэв. Талворикец Фадэ был занят своим обычным делом – поправлял Русло ручья. Вдруг что-то тяжелое покатилось мимо и, подпрыгивая, сгинуло в ущелье. Богоматерь с длинными ресницами. Еще что-то полетело следом – серебряная кадильница.
– Ничего, беженцы мы, чего только не случается в дороге, – примирительно сказал Цахик Амбарцум, не замедляя шага.
На дне ущелья через реку Воротан мостом лежит скала. Называется Мост Сатаны. Мы прошли по нему и начали восхождение. Часть нашего войска дошла уже до села Шинуайр, вернее – до горы «Семь Родников», а часть все еще в ущелье была, последний караван беженцев только-только проходил рядом с качающимся камнем во дворе монастыря.
Среди этих беженцев был Мосе Имо. Он стоял на краю пропасти и смотрел вниз, туда, куда поехала матушка Сосе.
Помирились мы с Шапинандом, едем рядом. За нами беженцы, за знаменем – войско, за войском – обоз и замыкающие.
Устало наше войско. Большинство идут босые. Многие в дырявых трехах на босу ногу. Некоторые из офицеров тоже в трехах. А какие Шапки на всех – разные-разные. Истрепалось в битвах и трудных переходах боевое знамя. Из Западной Армении, с далеких Сасунских гор, докатилось войско до ущелья Воротана. По дну ущелья бежит-течет Воротан, а по склонам растеклось наше войско.
По левую руку от себя мы увидели три больших холма. По мере того как мы удалялись, троица холмов уменьшалась. Мы оставили за собой зеленое плато, и вдруг в глубоком ущелье глазам нашим предстал белый город.
Каменные ясли
Горис встретил Андраника ликуя.
Войско разместилось в ближайших селах – Веришене, Техе и Хндзореске, а толпа беженцев – в садах, домах и пещерных поселениях на берегу реки. Но Горис был беден хлебом. А в Сисиане было прохладно, там было много травы и зерна. И мы оставили Горис и двинулись к Ангехакоту.
Мы держали для войска небольшое стадо. Куда бы мы ни двигались, стадо шло следом и тихонечко паслось себе. В это стадо-то и затесался тот самый буйвол.
Только Андраник вошел в Ангехакот, к нему подскочил какой-то крестьянин, сердитый-сердитый.
– Паша, – говорит, – у меня жалоба. Посмотри на мою крышу.
– В этом селе тысяча крыш, на которую прикажешь смотреть? – спросил полководец.
– А вон на ту кровлю посмотри, где стоит солдат и сбрасывает вниз клевер, по какому праву?
Андраник поднес бинокль к глазам и увидел Ахо – тот, действительно, стоял на кровле с вилами в руках и вовсю орудовал. С каждым взмахом руки конец вил ударялся об колокол на часовне – она была рядом, – и раздавался слабый звон.
Холодный пот выступил на лбу полководца. Он никогда не видел, чтобы Ахо нарушал дисциплину. Неужели это он? Андраник снова поднес бинокль к глазам – ну да, Ахо. До сих пор ни один солдат не порочил честь Андраникова войска подобным поступком.
После Сейдаварской битвы Ахо, отделившись от Сасунского полка, шел с обозом в хвосте. Он с беженцами подкашивал стерню на сисианских полях, помогал по пути крестьянам собирать фрукты и вел себя достойнейшим образом. Что же сегодня случилось с этим солдатом?
Андраник пошел к дому ангехакотца. Глаза Ахо встретились со взглядом полководца.
– Для наших лошадей, паша.
– Каких таких лошадей?
– Для Сасунского полка.
Андраник велел ему спуститься.
– Этот человек жалуется на тебя, и жалоба его справедлива, – сказал паша и отвесил звонкую пощечину Ахо. Короткая серая папаха Ахо покатилась на землю.
– Ох, паша, берегись теперь! – крикнул Ахо, выхватывая маузер.
Шапингарахисарцы, земляки Андраника, выхватили клинки. Фетара Манук ахнул: «Как ты мог сказать такое, Ахо?» – и оттолкнул сасунца в сторону.
– А так и мог, знайте же меня! – крикнул Ахо, поднимаясь с земли, и снова рванулся к полководцу.
Манук крепко держал его за руку.
– Ну что, не отпустило тебя еще? – сказал Андраник. – Или ты забыл, для чего было столько лет лишений? Ахо молчал.
Потом он собрал с земли клевер, пошел, положил его обратно, а когда спустился с кровли, увидел, что полководец сидит у крыльца и что-то печально насвистывает.
– Ну что, Ахо, все?
– Всё паша.
– Ну, всё так всё.
На краю села какой-то старик обмолачивал хлеб. Андраник попросил старика отойти, сам вскочил на молотильную доску. В это время телохранители Андраника задержали какого-то вооруженного мужчину из беженцев.
Горец, видно, был – с густыми, закрученными, как у всех сасунцев, усами.
– Где Антуан-паша? – твердил он. Андраника так тоже иной раз называли.
– Вон он, на гумне.
– Паша, какой-то мужчина хочет тебя видеть, – долажил Торгом.
– Да это же сасунец Оган! Иди сюда, Оган. Отпустите его.
Паша спрыгнул с доски. Оган подошел к нему. Встал и молчит.
– Ты что грустный, Оган, что случилось?
– Паша, мой брат Каро заболел. Дай барашка, отнесу для Каро.
Андраник три года прожил в Сасуне в доме Огана. Он вспомнил хлеб-соль людей из рода Муро и, подозвав пастуха, приказал отдать Огану одну овцу.
– Сами не отбирайте; на которую этот сасунец укажет, ту и отдайте.
Взял Оган овцу и ушел. Вскоре Борода Каро выздоровел.
А войско двинулось из Ангехакота к Брнакоту. В Брнакоте многим солдатам вместо их обносок дали новое обмундирование. Из Брнакота перешли в Воротнаванк.
До чего же красив водопад Шаки! Андраник прилег на скалу, папаху положил на колено. Мы все смотрели на водопад как завороженные. Что за грозная красота! Какое единое устремление… Шум водопада напомнил мне Гургуру, чей голос доходил из-под Хозмо-горы до самого Сасуна.
Вот если бы и наш народ был такой же единый в своих устремлениях!
На следующий день мы вошли в Воротнагюх, а 10 сентября вернулись в Горис. К этому времени сюда пришел наш Сасунский полк. В Горисе Андраник вызвал к себе представителей местного национального совета и попросил привести в порядок телеги из военного обоза.
– Сколько времени для этого понадобится? – спросил он.
– Неделя, – ответили члены совета.
– Даю вам две недели сроку.
Две недели прошли, а телеги не были готовы.
Рассердился Андраник – понял, что члены национального совета заняли враждебную позицию.
Стояла поздняя осень, подступали холода, Андраник вызвал меня к себе:
– Пожалуй, придется нам эту зиму в Горисе перезимовать. Что скажешь?
– Это же каменные ясли, – говорю я. – Люди даже телеги не хотят нам починить, а ты говоришь – зиму у них провести.
Так мы ни до чего и не договорились, но все же снялись с места и снова двинулись в путь.
В Ангехакоте между нами возникли серьезные разногласия. Чепечи Саргис и командир третьего батальона Бонапарт, взяв свои сотни, самовольно ушли через Медный город в Мегри, чтобы оттуда перейти в Персию. Фетара Манук повел полк сасунцев к Даралагязу. С Фетара Мануком ушли Борода Каро, Тер-Кадж Адам, Чоло, Фетара Исро и Орел Пето (его к этому времени стали звать Звонкий Пето). И Ахо с ними ушел.
Начался раскол и среди беженцев. Часть их разместилась в селах Сисиана, где, кроме хлеба, ничего не было, но зато самого хлеба было вдоволь. Сасунцы же, а их было немало, ушли с Сасунским полком в ущелье Вайоц.
Андраник снова спрашивает меня:
– Ну, что стоишь растерянный? Ты ведь тоже хотел отделиться от меня?
– Почему? Мы с тобой в Медном городе помирились, – говорю.
– И те, кто мирятся, могут снова разойтись. Я знаю, вы все хотите уйти отсюда. Считай, что мы не видели водопада Шаки. Войско распускается. Ах, жаль, до чего же жалъ народ прародителя Айка!
Наше войско ракололось. Мушские и хнусские солдаты, так же как и большинство сотников, пошли со мной. С Андраником осталась только особая ударная часть, примерно 1300 бойцов, главным образом из Шапингарахисара, Карина, Харберда, Хоторджура и Камаха.
Шапинанд с этим своим войском остался в Горисе, а я, взяв конные роты, через ущелье Вайоц и через горный проход Селима поднялся к восточным берегам Севана.
Ах, пропал мой Аслан!
Из старых мушцев-гайдуков в Горисе осталось несколько человек, один из них – начальник обоза Аджи Гево. Единственным офицером, кто осмеливался подходить к полководцу в минуты его гнева, печали и радости, был Аджи. Жизнерадостный, веселый человек был Аджи, и все его любили – и солдаты, и офицеры. Был он уже не молод, и хромал малость, но характером и душою оставался молодым. Поднимался чуть свет, когда все еще спали, и, надев черкеску, с саблей на боку, с длинной трубкой в руках, насвистывая, шел по Горису. У него было обыкновение останавливаться под окном Шапинанда и громко напевать старую гайдукскую песню, в которой через каждые два слова повторялось «ло-ло».
Это была первая ночь, когда Андраник, расставшись с Махлуто и большей частью конницы, спал, усталый, в «каменных яслях».
Утром рано, насвистывая свое «ло-ло», Аджи Гево прошел под окном Андраника. Шапинанд сердито распахнул окно и приказал Аджи подойти.
Аджи приблизился.
– Слушай, ты курд или же армянин?
– Армянин, полководец, манаскертец я.
– Нет, ты, верно, из манаскертских курдов. Ты зачем это каждое утро под моим окном ходишь, высвистываешь, а? Ты был простым солдатом, я тебя офицером сделал, а потом и вовсе начальником обоза назначил, – может, думаешь, для того, чтобы ты сон мой тревожил?
– Я был гайдуком, полководец, и эта песня с тех пор при мне.
– Гайдуком был! А мы что, по-твоему, с неба упали? Приучайся к воинской дисциплине. Черкеску надел, и вдруг – «ло-ло». А теперь слушай мой приказ. Ты знаешь, наши телеги приводят в порядок, предупреди ребят из национального совета, чтобы завтра же все было готово, так и скажи им, что завтра последний день. Дальше. До сих пор наших коней подковывал Чепечи Саргис. Его нет, найди в Горисе или же среди наших беженцев одного-двух кузнецов, пусть всех лошадей проверят, подкуют. Родник Сосе два дня назад жаловалась, что ее лошадь ходит без подков. И Торгом жаловался. Одним словом, кончай свои «ло-ло» и приступай к делу. Я велел раздать продукты оставшимся в городе беженцам. Узнай, выполнен ли приказ. В сумерки придешь и обо всем доложишь.
– Слушаюсь, полководец.
– Ну, иди.
Весь день Аджи Гево крутился, выполняя поручения полководца. Вечером, когда он, насвистывая, возвращался к командному пункту, что-то вдруг привлекло его внимание.
На берегу реки расселись беженцы. Какой-то хутец оживленно рассказывал им байку.
«Себастиец Мурад из Сарыкамыша безоружный шел в город Тифлис. Генерал Назарбеков вызывает его к себе и говорит: «Мурад, мы с османцем в ладу сейчас, война между нами кончена. Ты что же хочешь, чтобы из-за тебя и Акдраника снова каша заварилась? Быстрее бери свою черную бурку, садись на своего белого коня и уезжай отсюда, пока цел». Мурад берет свою черную бурку, седлает своего белого коня, а сам, красивый, храбрый мужчина, едет на Северный Кавказ. А вдогонку телеграмма идет: мол, нет, ступай еще дальше. Мурад доходит до самого Аштархана.