Вопрос о выражении просторечности в языке Л. Филатова требует многоаспектного и комплексного подхода, который невозможен без выделения составляющих. Важны общая постановка проблемы и рассмотрение функций сниженной лексики в его текстах.
Сниженная лексика в его произведении полифункциональна и выполняет моделирующую, характерологическую, номинативную, эмотивную, кульминативную, эстетическую, фатическую, иногда – метаязыковую функции.
Функция моделирующая – передача подлинной народной речи – обеспечивает в художественной литературе реалистический метод. Причем стилизации – это изображение, например, диалекта путем отбора некоторых характерных его свойств и введение их в речь героев. Удачен ли такой отбор? Существует лингвистика кодирования (в данном случае – позиция писателя) и лингвистика декодирования (позиция читателя), в современной ситуации они далеко не однозначны. Наш читатель лингвистически очень мало образован. Соотнести говор и территорию его распространения, распознать по речи жителя определенного региона, кроме узких специалистов, неспособен никто. Как подметила Е.Ф. Петрищева, “по говору узнают своего только земляки”. Читатель в большинстве делит речь на правильную (литературную), неправильную (деревенскую) и "блатную". Это не освобождает писателя от точности в передаче особенностей диалектной, просторечной или жаргонной речи. Сниженная лексика в речи героя служит для его характеристики: социальной (речь крестьянина; речь любого деревенского жителя; речь или необразованного малокультурного человека, или человека из народа, несущего глубинное национальное мироощущение и т.д.); по территориальной принадлежности (речь человека, родившегося и выросшего в какой-либо определенной местности); индивидуальной характеристики речи. Часто эти подзначения в диалектизме синкретичны.
Прием отчуждения используется преимущественно в авторской речи. При прямом отчуждении указывается источник диалектизма.
При косвенном отчуждении литературное слово выделяется графически (кавычки, курсив и т.д.) или объясняется в сносках, через синоним литературного языка или во вставной конструкции.
Моделирующая – основная функция сниженной лексики народно-разговорных слов, остальные вторичны по отношению к ней. Моделирующая функция рассматривается и как основная функция языка, служащая воссозданию окружающего мира через вторую сигнальную систему, иначе – функция отображения.
Номинативная функция – основная функция лексического уровня. Особое значение она приобретает в сниженной лексике через этнографизмы – слова, обозначающие специфические для культуры региона предметы и явления, не переводимые на литературный язык.
Эмотивная функция – передача через сниженную лексику субъективного отношения к сообщаемому как героем, так и автором произведения.
Кульминативная функция – функция привлечения к слову внимания читателя. Осуществляется, во-первых, через прием нарушения цельности графического образа слова, т.е. отступления от правил орфографии или грамматики – фонетические и словообразовательные или грамматические диалектизмы. Во-вторых, через введение в текст слов, чужеродных системе литературного языка, т.е. лексических диалектизмов.
В классической литературе обычно использовался ограниченный круг таких лексем [34], в современной же литературе он значительно расширен и непредсказуем для отдельного автора и произведения.
Кульминативная функция осуществляется через контексты, которые бывают однородными (диалектно-просторечно-разговорными, обычно в речи персонажей), контрастными (например, сопоставление диалектизмов с высокой, устаревшей лексикой у Л. Филатова, что создает эффект иронии) и сфокусированными, когда сниженная лексика выделяется, противопоставляется лексике литературного языка (прием стилистического контраста).
Эстетическая функция связана со вниманием к сниженной лексике как слову, обладающему особыми свойствами по сравнению с литературной лексикой (иногда ее понимают широко, противопоставляя моделирующей функции как основную функцию художественного текста, передающего не существовавшие, а выдуманные события (см. М.Н. Кожина).
Сниженная лексика может являться ключевыми словами произведения, выноситься в заголовки. Художественный текст может углубить значение сниженной лексики, создать ей второй семантический план.
С эстетической функцией пересекается метаязыковая функция сниженной лексики – сосредоточение внимания читателя на слове как таковом.
Фатическая функция (индикативная, опознавательная) сниженной лексики связана прежде всего с особым образом автора – человека из народа, близкого своим героям и читателю, не чурающегося диалектного слова.
В авторской речи обычно употреблялись диалектные слова для создания местного колорита и при этом как бы отчуждались. В современной литературе вообще отчуждение очень редко.
Чаще автор прием отчуждения использует по отношению не к сниженной лексике, а к ее соответствиям из научной или литературной речи.
«Историческая эволюция любого литературного языка может быть представлена как ряд последовательных «снижений», варваризаций, но лучше сказать – как ряд концентрических развертываний», – так известный ученый В.С.Елистратов отмечает регулярность этого явления, сопровождающего конец всякой стабильной эпохи: создается ощущение, что общество и нация теряют ценности и нравственные ориентиры и, соответственно, язык – ориентацию в поле стилей» [6, с.57].
О том, что русский язык засоряется различного рода сниженной лексикой, твердят практически все русскоязычные газеты последнего времени, точнее сказать, не говорит об этом лишь ленивый. Не отстают от них и лингвисты, которым небезразлична судьба родного языка [12; 2]. Одним из «каналов» появления лексики со сниженной стилистической окраской являются окказиональные образования, называемые иногда индивидуально-авторскими.
На страницах газет индивидуально-авторские образования занимают особое место. Чаще всего – это результат игры со словом. Причем неузуальное словообразование наблюдается во всех сферах, кроме деловой. Данное явление связано сегодня с особой раскрепощенностью газет. Поэтому нынешнее время можно назвать "веком окказионализмов".
Начало XXI века отмечено возросшим интересом лингвистов к живой русской речи, благодаря мене идеологического строя, открывшей путь демократизации всех слоев жизненного пространства социума. Подобный интерес к лексике нестандартной, замалчиваемой в эпоху политики государственного пуризма, обусловлен также проникновением некодифицированного экспрессивного материала в СМИ, когда по частотности употребления, степени функциональной активности он оказывается способным конкурировать с традиционными литературно-языковыми средствами. Искусственное отрешение подобного пласта современного русского языка равносильно сознательному идеологическому вмешательству в течение инновационных процессов ибо, по словам И. А. Бодуэна де Куртенэ, «мы не вправе переделывать русский язык. Мы не вправе скрывать из него то, что в нем действительно есть и что в нем бьется интенсивною жизнью».
Итак, обращение к проблеме внелитературных составляющих представляется весьма актуальным, ввиду тех процессов, которые активно протекают в языке. Это активизация разговорной речи, расширение сфер ее функционирования; активный процесс фиксации сниженных языковых структур художественной прозой, теле- и радиопрограммами.
Актуальной для современной лингвистики стала проблема разграничения понятий арго-жаргон-сленг [6]. Требуют уточнения и дефиниции этих понятий, т. к. границы между этими тремя языковыми стратами становятся все более зыбкими. Е.А. Лукашенец [4, с. 62] призывает вообще отказаться от этих традиционных для социолингвистики понятий и ограничиться двумя универсальными для всей социально маркированной лексики терминами – социолект и социолектизм, считая, что они сохраняют экспрессивно-оценочные коннотации традиционных терминов, но при этом структурируют однородные социально означенные дифференциации словарного состава языка.
Однако следует помнить о противоречивости культуры [20, с. 61-66]. На сегодняшний день существует настолько запутанная терминология, что разобраться в ней крайне сложно: арго (арготизм), жаргон (жаргонизм), интержаргон, общий жаргон, жаргонизированная лексика, жаргонная лексика, сленг (сленгизм), сниженная разговорная лексика, экспрессивная лексика ненормативного употребления и др.
Авторы учебного пособия «Русский язык и культура речи» [16] определяют данные понятия в качестве синонимичных. По их мнению, все то, что называется жаргоном, или арго, или сленгом, или социальным диалектом, находится за рамками современного русского литературного языка и, соответственно, не подлежит нормализации, а напротив, относится к области ненормативных языковых проявлений. Любой социальный диалект имеет узкую сферу распространения, ограничен территориально и связан временем своего существования. Причем большинство жаргонизмов обладает размытой семантикой: даже члены одной социальной группы могут понимать одно и то же слово по-разному; и данное слово способно обозначать разные понятия для представителей разных социальных групп.
Л. И. Скворцов [17, с. 82)] считает, что жаргоны принадлежат относительно открытым социальным и профессиональным группам людей, объединенных общностью интересов, привычек, занятий, социального положения и т. п.
Социальные жаргоны возникают на основе литературной лексики чаще всего путем переосмысления ее, когда или отсутствует однословное профессионально-терминологическое наименование, или появляется потребность ярче, эмоциональнее передать представление о предмете [24, с.226].
Совокупность языковых особенностей, присущих [1, с. 47-52] какой-либо социальной группе – профессиональной, сословной, возрастной – в пределах той или иной подсистемы национального языка в лингвистике именуется социолектом. Данный термин удобен для обозначения разнообразных и несхожих друг с другом языковых образований, обладающих общим объединяющим признаком: обслуживание коммуникативных потребностей социально ограниченных групп людей.
Социолекты не являют собой целостных систем коммуникации. Это именно особенности речи – в виде слов, словосочетаний, синтаксических конструкций. Основа социолектов – словарная и грамматическая – практически не отличается от характерной для данного национального языка.
«Специальная», «профессиональная» лексика, хотя и представляется непрофессионалам по большей части сугубо книжной, не может не употребляться специалистами и в неофициальном, разговорном общении. Тем более, что не всегда просматривается четкая граница между «официальным» и «неофициальным» наименованием. Но «лицо» социально-профессионального диалекта определяет не «специальная», а специфическая разговорная лексика, отражающая не только реалии профессии и социального положения той или иной группы людей, но и свойственные этой группе взгляды на жизнь, убеждения, а также «языковые вкусы». Когда имеют в виду подобного рода лексику, то говорят о жаргонах и арго.
Жаргон – достояние «открытых» социально-профессиональных групп: школьников, студентов, врачей, спортсменов. Как эти группы не изолированы от общества, так и жаргон не является средством изоляции от «непосвященных», а только отражает специфику быта, занятий.
Арго, в отличие от жаргона, является достоянием замкнутых, стремящихся к обособлению социально-профессиональных групп и призвано служить одним из средств этого обособления. Поэтому для арго характерна искусственность, условность, которая должна обеспечить тайность общения, принятые в определенной среде и непонятные остальной части общества способы словесного общения.
Наряду с этими терминами получило распространение и слово «сленг» (слэнг). «Приходится констатировать, – отмечает А. И. Горшков, – что в употреблении этих трех слов в качестве терминов нет строгой последовательности и однозначности, как нет четких границ между обозначаемыми этими терминами явлениями» [3, с.223]. «… В жаргоне преобладает выражение принадлежности к [данной] группе, в арго – языковая маскировка содержания коммуникаций». Причины существования арго обусловлены потребностью в удовлетворении экспрессии и наличие элементов магического отношения к миру.
Термин сленг более характерен для западной лингвистической традиции. Содержательно он близок к тому, что обозначается термином жаргон.
Жаргон как маргинальная система отражает все закономерности системы нормативной, в т. ч. когнитивную и прагматическую организацию языкового материала. Прежде всего это стилистически сниженные слова и выражения родного языка, стоящие как бы особняком, или такие, которые «пытаются скрывать неприятные истины и способствовать успеху говорящего или же успешному продвижению того вопроса, дела, продукта, который говорящий представляет путем вербальной манипуляции, жертвой которой оказываются читатели и слушатели» [18, с.336].
Словарь русского языка уравнивает семантически и социально понятия «арго» и «жаргон»: арго (лингв.). Условный язык какой-либо небольшой социальной группы, отличающийся от общенародного языка лексикой, но не обладающий собственной фонетикой и грамматической системой; жаргон [ 19, с. 44]; жаргон (лингв.). Условный знак какой-либо небольшой социальной группы, отличающейся от общенародного языка лексикой, но не обладающий собственной фонетикой и грамматической системой; арго [19, с. 472]. Термин «сленг»/«слэнг» словарем не зафиксирован.
Арго является одним из самых «синкретических» феноменов языка: в нем собраны язык (со всеми экстралингвистическими средствами), быт, социальные отношения, социальная и индивидуальная психология и культура.
В. Елистратов, автор «Словаря русского арго», под арго предлагает понимать «систему словотворчества, систему порождения слов, выражений и текстов, систему приемов поэтического искусства … поэтику, разновидность поэтики… инвариантную систему порождения многочисленных вариантов…» [7, с. 581]. При этом в языковой поведенческой культуре человечества необходимо различать два социально-культурных фактора: 1) наличие разделения труда на уровне осознанных цеховых корпораций; 2) наличие интеграционных процессов на основе товарообмена. Именно арго является языковым отражением потребности людей объединяться с различными целями. Чем сильнее внутренние традиции социума, чем более он обособлен от окружающего мира в ключевых для его существования вопросах, тем самобытнее, самостоятельнее арго.
Арготизм содержит в себе не только информацию о быте, но и информацию об отношении арготирующего социума к быту. Это не просто слово с его точным значением, а как бы единица мироощущения.
При соблюдении каких условий возможно вхождение жаргонизмов в литературный язык? О. Б. Трубина [25, с. 238-239] видит этот путь следующим: корпоративный жаргон – общий жаргон (интержаргон) – просторечие – разговорная речь – литературный язык. На этапе «разговорная речь – литературный язык» слова проходят «зону нейтрализации»: перестают выполнять креативную функцию, маркирующую функцию; расширяется сфера употребления, слово становится известным большинству носителей языка, входит в язык художественной литературы, язык СМИ, публицистики. Но яркий стилистический «шлейф» остается за словом до следующего этапа. При вхождении в разговорную речь жаргонизм окончательно формирует свое семантическое поле, происходит грамматическая и семантическая трансформация слова (изменение парадигмы). Автор выделяет следующие семантические особенности жаргонизмов: 1) наличие в семантике слова семы, указывающей на сферу употребления; 2) семантическая трансформация; 3) несвободное значение; 4) обязательная эмоциональность, экспрессивность и оценочность (пейоративная).
Любой язык национально маркирован, т. е. кроме социальной природы в нем необходимо выделять и конкретное этнолингвистическое проявление. В языке социально отражается и национально воспроизводится процесс создания материальных и духовных ценностей народа.
Но не все разновидности национального языка, в частности русского, имеют одинаковый статус, с точки зрения прогресса и вклада в мировую цивилизацию, и способны с достаточной полнотой отражать ценности культуры. Лишь литературный язык в состоянии стать «сокровищницей отражения всей материальной и духовной культуры народа» [25, с. 121].
С этой точкой зрения трудно не согласиться, однако жаргонология весьма успешно расширяет рамки лингвистической имманентности и является показателем и социальной полноценности самого языка, и степени свободы гуманитарной мысли, которая естественным образом зависит от духовной раскрепощенности общества, допускающего в принципе литературно-жаргонную диглоссию, что само по себе является знаком культурной зрелости этого общества, толерантного по отношению к альтернативному личностно-языковому или социально-групповому самовыражению [21, с.176].
На языковую ситуацию конкретного региона в наибольшей степени влияет общий сленг (интержаргон, по Л. И. Скворцову), который не ограничен ни социальными, ни групповыми рамками. Общий сленг – это своеобразная корзина, которая наполняется за счет элементов различных социолектов, откуда они, распространяясь в устной речи, попадают в язык средств массовой коммуникации (газеты, радио, телевидение) и, функционируя в одних текстах с литературной лексикой, претендуют на получение статуса общелитературности [ 15, с.6].
Сленг, жаргон, брань, вульгаризм – все эти стилеоформленные личностью говорящего образования предопределяют все-таки творчество духа, поэтику вербальных и невербальных жестов.
Субкультура, как бы к ней ни относиться, - составная часть культуры социума. Она имеет достаточно широкую среду обитания и немалое представительство. Непривычную для радетелей чистоты русской культуры позицию обозначил В.С.Елистратов, который считает необходимым «вывести изучение арго из рамок социолингвистики на более широкое и плодотворное поле лингвокультурологии и лингвофилософии» и рассматривать арго как «единицу взаимодействия языка и культуры», а отдельный арготизм – «как коллективную языковую интерпретацию кванта культуры» [5].
Опыт углубленного изучения жаргонов (дискурсивное освоение, вхождение в синонимические отношения со словами литературного языка, приближение к адресату как коммуникативная стратегия «публичного» адресата и др.) оказывается весьма полезным для лингвокультурологических оценок и обобщений.
Рассмотрение языка как проявителя особенностей социальной жизни, внимание к реальному говорению реальных людей, к их речевой деятельности предполагает изучение такого образования, как жаргон.
Одной из заметных тенденций последнего времени, видимо, следует считать усиленное проникновение в жизнь человека слов со сниженной окраской, таких, как жаргонизмы, вульгаризмы, различного рода бранные слова. Ученые отмечают, что эта тенденция совпадает с теми изменениями, которые претерпел русский язык после 1917 года. Закономерность подобного рода была отмечена в языках, народы которых переживали смену общественного строя. Почему вдруг образовался такой слой лексики? По утверждению С.Г.Тер-Минасовой [22], «язык улицы», грубый, вульгарный, служил подтверждением правильной, «революционной» классовой принадлежности, а правильный литературный язык выдавал «гнилую интеллигенцию» и «проклятую буржуазию». И предлагалось оправдание – «идеологическая основа».
Поток жаргонизмов, брани, нецензурных выражений, грязных и грубых слов появляется на страницах газет, журналов, художественной литературы. А о речевой коммуникации даже и говорить не приходится. Думается, это отражение социокультурных явлений в обществе. Отчего это происходит? В качестве объяснения можно предположить ложно понятую свободу вообще и свободу слова в частности – как бы вид протеста против запретов тоталитаризма, с одной стороны; с другой -–влияние "новых русских» или подыгрывание им (этот новый класс составили люди не слишком образованные, но баснословно разбогатевшие, чрезвычайно активные и влиятельные. От их прошлого (да и настоящего) – мода на приблатненный, иногда воровской жаргон [ 22].
Субстандартное общение – это общение на сокращенной социальной дистанции [ 10, с.263]. Таким образом, жаргон – часть экстралингвистической реальности, которая соответствует стратам (факторам) социолекта. Социолект – термин, служащий «для обозначения коллективного, или группового, языка», это «инвариантный признак социально маркированных подсистем языка», «набор языковых кодов, которыми владеют индивиды, объединенные какой-либо стратой» [8, с.87, 88]. К ведущим стратам социолекта относятся пол, возраст, место рождения и место проживания, уровень образования, специальность.
Меняются возрастные показатели – на смену одним приходят другие жаргонизмы, «взрослые» и отвечающие критериям мира больших людей.
«Самая большая беда, обозначившаяся в ХХ веке, - считает В.В.Колесов, - заключается в утрате высокого стиля… исчезновение высокого стиля привело к тому, что вульгарный низкий стиль занял место среднего, традиционно являвшегося источником поступления в литературный язык нормативных элементов системы (средний стиль заместил высокий); произошло то, что Д.С.Лихачев назвал «внедрением в подсознание воровской идеологии», поскольку широким потоком в нашу обычную речь хлынули экспрессивные формы воровского, вообще криминального происхождения [ 11, с.151].
О «беде» можно говорить в структурах риторического мышления, а можно постараться разобраться в причинах. Лингвокультурологический, социолингвистический подходы дают возможность не просто «одобрять» или «клеймить», а понять, с одной стороны, неизбежность изменений в области нормы, с другой – конкретизировать задачи повышения культуры речи.
Взаимодействие социолектов с национальной языковой средой – проблема как лингвистики, так и лингвокультурологии. Активное влияние кодов субкультуры на коды культуры социально «возвышает» первые и «размывает» содержание вторых. Интерпретируя единицы субкультуры как «важные языковые доминанты российской действительности» [13, с.85], исследователи основываются на реальных фактах повседневной жизни, анализ которых показывает, что возрастной страт «превышает» страт национальности: старший возраст по отношению к субкультуре семиотически не маркирован, средний возраст – мало маркирован (в зависимости от страта «специальность» и «образование»), речевое поведение молодежи находится в сильной зависимости от стереотипов массовой культуры.
Заключение
Итак, как показало проведенное исследование, язык неизменно выполняет своё важнейшее назначение — служит средством общения. Изменения в языке происходят постоянно. Но они не всегда заметны в течение жизни одного поколения. Русский литературный язык выступает в неразрывном единстве двух ипостасей, обеспечивающих его жизненность, самосохранение и развитие. Это – слово, воплощённое в определённых текстах. Это – совокупность его активных носителей, способных понимать, хранить, передавать эти тексты и создавать новые.
Объектом нашего исследования являлось произведение Л. Филатова «Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца». Целью данной работы являлось выявить особенности использования сниженной лексики в данном произведении.
Изучение словарного состава русского языка вообще и лексики его неформальных вариантов в частности в последнее десятилетие ХХ века получило беспрецедентный импульс. Однако практически все исследователи отмечают, что опубликованные в последнее время источники дают разнородный и разнокачественный материал.
В общеупотребительном языке сегодня наблюдается мощный наплыв сниженных лексем. Сегодня не центробежным, а центростремительным оказывается движение лексических и стилистических потоков в языке и культуре; не литературный язык, нормированный и кодифицированный, идущий от Пушкина и закрепленный в академических словарях, концентрическими кругами развертывается в национальном языке, а напротив, от окраин к его центру стягиваются лексика (прежде всего) и грамматика. Это может быть вызвано тем, что в общеупотребительном языке на определенном историческом этапе его развития ощущается некий вакуум, некая неадекватность номинативных средств реальности, что требует заполнения и компенсации.
Понятие сказа в литературе трудноописуемо именно из-за его прямой связи с самой распространённой и необходимой формой человеческой деятельности – речью. Сказ обозначает то, что рассказано, передано от человека к человеку. Неслучайность избрания этой формы Л. А. Филатовым являет собой некое изобличение, он иронизирует по поводу словесного имиджа героя.
Кто, если не царь, должен говорить на литературном русском языке? Когда он обращаются к героям, которых можно назвать носителями просторечной лексики (Федот, Маруся, Нянька…), употребление нелитературных форм объясняется контекстом, но он отдаёт приказания генералу (казалось бы, человеку, близкого ему круга), совершенно не задумываясь о том, КАК и ЧТО он говорит.
Больше того, царь говорит с послами из других стран, тоже употребляя просторечные лексемы.
Возможно, таким образом Л. Филатов высмеивает наших современных политиков, которые зачастую не просто употребляют просторечные выражения и формы, но даже не считают нужным следить за своей речью. Вероятно, автор сказа использует просторечные лексемы и стилизации под них (одним словом, экспрессивную лексику), стремясь к совершенствованию человека и его словесного облика посредством осмеяния противоположного.
Л. Филатов в своём произведении вложил просторечные лексемы либо слова и формы, стилизованные под просторечную лексику в уста почти всех героев. Исключение составили два героя: главный герой произведения – Федот, и генерал.
В русском национальном фольклоре (а данное произведение представляет собой стилизацию под фольколрное произведение) считается традиционным то, что главный положительный герой является представителем простого народа, как правило, использующим просторечную лексику. Но в данном сказе Л. Филатова ситуация несколько иная: главный герой, как говорится, «человек из народа», является положительным, но во всём произведении он не произносит ни одного слова, выходящего за рамки русского литературного языка (разве что иногда просто повторяет просторечные лексемы, которые только что были использованы кем-либо из других персонажей).
С другой стороны, Федот говорит на обычном, «незаметном» языке, на котором говорим все мы, он не использует в своей речи экспрессивно окрашенной лексики. Возможно, преследуя цель разоблачить невежество политиков и других высокопоставленных лиц, Л. Филатов оставил Федота героем ни положительным, ни отрицательным; в сказе он не совершает ничего плохого, но и ничего хорошего, он говорит на литературном русском языке, но его нельзя отнести ни к носителям «высокого стиля», ни к носителям просторечной лексики…
Вообще, просторечная лексика (а тем более стилизация под неё), являясь экспрессивной в художественном тексте, может служить либо для выражения какого-то особого смысла, либо для большей эмоциональности сказанного.
Творчество Л. Филатова связано с народом, его можно и должно рассматривать как выражение квинтэссенции народности в современной литературе.
Прежде всего просторечность у Филатова представлена через естественную, ненавязчивую передачу народного мировосприятия. Оно проявляется во всем: в высвечивании определенных элементов сюжета, акцентах на теме семьи, патриархального быта и патриархальных отношений, и в авторской их оценке. Это народное миропонимание жизни тесно связано с элементами фольклора: использованием пословиц, поговорок, присловий и быличек; описанием обрядов, обычаев, поверий и суеверий, примет.
Народная языковая основа художественного творчества предполагалась как одна из основных составляющих народного искусства уже на начальном этапе становления понятия. Само же стремление к передаче народной речи началось, по-видимому, одновременно с зарождением русского литературного языка.
Да, безусловно, Филатов где-то воскрешает забытое, но в основном передает живую народно-разговорную речь. И вносит что-то свое. Практически разграничить диалектное слово и авторское, просторечное, жаргонное невозможно.
Вопрос о выражении просторечности в языке Л. Филатова требует многоаспектного и комплексного подхода, который невозможен без выделения составляющих. Важны общая постановка проблемы и рассмотрение функций сниженной лексики в его текстах.
Изучая лексику русского языка, мы обогащаем свой словарный запас, повышаем речевую культуру, расширяем познание окружающей действительности. В этом отношении неоценимую помощь оказывают нам словари русского языка.
Ученые-лингвисты бережно собирали и собирают слова и фразеологизмы и издавали и издают их в специальных книгах-словарях. Еще в XIX в. были составлены словари русского языка: «Словарь Академии Российской» и «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля.
Русский язык относится к числу наиболее богатых и развитых языков мира.
В настоящее время русский язык, в связи с его богатством и общественной значимостью, стал одним из ведущих международных языков. Многие слова русского языка вошли в словарный фонд иностранных языков.
Список литературы
1. Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика: Учебник для вузов. – М.: Рос. Гос. Гуманит. Ун-т, 2001. – 439 с.
2. Введенская Л.А. и др. Русское слово. Факультативный курс «Лексика и фразеология рус. яз.». Изд. 2-е, перераб. М.: Просвещение, 2002. - 144 с.
3. Войлова И. К. Живые формы языка как стилеобразующий фактор художественного текста.//Язык. Система. Личность – Екатеринбург, 1998.
4. Горбаневский М.В.,Караулов Ю.Н.,Шаклеин В.М. Не говори шершавым языком. М.: Галерия, 1999.
5. Горшков А.И. Лекции по русской стилистике. – М.: Изд-во Литературного института им.А.М.Горького, 2000. – 272 с.
6. Диалог культур в аспекте проблем обучения в высшей школе: Материалы конференции. – Луганск, 2001. – 218 с.
7. Елистратов В.С. «Сниженный язык» и «национальный характер» //Вопросы философии. – 1998. - № 10 - с.57.
8. Елистратов В.С. Московское арго. – М., 1994. – с.672.
9. Елистратов В.С. Словарь русского арго (материалы 1980-1990-х гг.) – М.: Русские словари, 2000. – 694 с.
10. Ерофеева Т.И. Социолект в стратификационном исполнении // Русский язык сегодня – И.: Азбуковник, 2000. – с.87, 88.
11. Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства. Русский язык конца ХХ столетия (1895-1995). – М.: Языки русской культуры, 1996. – 477 с.
12. Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2002. – 333 с.
13. Колесов В.В. Жизнь происходит от слова. – СПб: Златоуст, 1999. – 368 с.
14. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. - СПб., 1999.
15. Литература. Краткий справочник школьника. – М., 1997. С.128.
16. Лукьянова Н. А. Экспрессивная лексика разговорного употребления. Проблемы семантики. – Новосибирск, 1986.
17. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Большой словарь русского жаргона. – СПб.: Норинт, 2001. – 720 с.
18. Мокиенко В.М., Никитина Т.Г. Фразеология в контексте субкультуры // Фразеология в контексте культуры. – М.: Яз.я.культуры, 1999.
19. Никитина Е.И. Русская речь: Учеб. пособие /Науч. ред. В.В. Бабайцева. – М.: Просвещение, 2003. – 192 с.
20. Русистика: Сб. научных трудов. – Вып. 1. – К.: Изд-полдиграфич. Центр «Київський університет», 2001. – 115 с.
21. Русский язык и культура речи: Учебник для вузов. – М.: Высшая школа; С-Пб: Изд-во РГПУ им.А.И.Герцена, 2002. – 509 с.
22. Русский язык. Энциклопедия. – М., 1979.
23. Скворцов Л.И. Жаргоны //Русский язык: Энциклопедия. – М., 1978. – С. 82.
24. Словарь и культура русской речи: К 100-летию со дня рождения С.И.Ожегова. – М.: Индрик, 2001. – 560 с.
25. Словарь русского языка: в 4-х т. / АН СССР, Ин-т русского языка. – М.: Русский язык, 1981-1984.
26. Соболева И.А.. Язык СМИ как вектор внутриязыкового развития // Социолингвистика: ХХ1 век. – Луганск: Знание, 2002. – 296 с.
27. Ставицкая Л. Социокультурные аспекты украинской жаргонологии //Динамизм социальных процессов в постсоветском обществе: Материалы международного семинара. – Луганск: Луганский гос.пед ун-т им. Т.Шевченко, 2000. – 294 с.- С.174-181.
28. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация – М.: Слово/Slovo, 2000. - 624 c.
29. Уздинская Е.В. Семантическое своеобразие современного молодежного жаргона// Активные процессы в языке Ии речи. Сб.Научных трудов. – Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1991. – С.24-28.
30. Филатов Л. А. Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца. // Юность - М., 1987.
31. Фомина М.И. Современный руський язик. Лексикология. Учебник. – М.: Высшая школа, 2001. – 415 с.
32. Язык и культура // Международная научная конференция (Москва, 14-17 сентября 2001): Тезисы докладов. – М., 2001. – 368 с.