ПЛАТОН: ТЕСТЫ И ПРИМЕНЕНИЯ

Начиная с эпохи Возрождения и до XIX века все высоко оценивали Платона как абстрактного теоретика и недооценивали Платона как аналитика. Мы в XX веке начинаем понимать, сколько тонкости и изящества в том анализе, который Платон за последние двадцать лет сво­ей жизни привнес в проверку своей философии на истин­ность и в придание ей большей ясности. Внимательно взглянув на свою философскую систему, Платон увидел три способа проверить ее истинность:

1) если она верна, то естественные науки могут быть сведены в одну систему, где все разрозненные данные займут свои места;

2) если она верна, она может быть в родстве с та­ким земным, но важным делом, как составление об­разцов законодательства для реальных современных Платону греческих городов;

3) если она верна, то позволит четко и логично ска­зать, что такое идея, участие, степени реальности, оценка и добро.

Проверкой первого утверждения является диалог Платона «Тимей» — энциклопедия современной ему науки, который, должно быть, стал итогом огромной исследовательской работы членов Академии. Второе проверено в монументальном диалоге «Законы», ко­торый Платон завершил лишь в общих чертах. Это тоже, видимо, был крупномасштабный проект, осуще­ствленный Академией, — сбор и сравнение сводов законов и историй законотворчества. В свете прак­тических потребностей и теоретических знаний того времени, когда жил Платон, можно полагать: он чув­ствовал, что научная и практическая применимость его теории доказана.

Но когда он попытался выполнить анализ, прове­ряющий его третье утверждение, результат оказался ближе к отрицательному. Серия узкопрофессиональ­ных диалогов и большая публичная лекция о добре были элементами того поиска ясности, которым был занят Платон. Здесь нам стоит коротко подвести ито­ги — и для того, чтобы поставить вопросы, и для того, чтобы показать, в какой степени Платон чувствовал, что нашел ответы.

Идеи и участие легко можно посчитать не тем, что они есть на самом деле. В диалоге «Парменид» Пла­тон показал, что мы не должны думать, будто идеи — это объекты, которые находятся в каком-то мес­те, и участие нельзя объяснить с помощью физической модели долевого участия. Отношение одного конкретного квадрата к идее квадратности не такое, как у одного из деловых партнеров к активам их об­щей фирмы.

В «Теэтете» Платон показывает, что знание нельзя считать только памятью и опытом: в знании есть уве­ренность и обобщенность, которые можно истолковать лишь как что-то, подобное узнаванию идеи. (Сравните с этим отношение «пистис» к «дианойе» на «Разде­ленной линии».) В «Софисте» Платон исследует ло­гические трудности, возникающие перед тем, кто размышляет и говорит о небытии. Отделяя чистое «ничто» от видов непохожести, Платон поправляет Парменида так, что становится возможным доказа­тельство существования не только абсолютной реаль­ности, но и видимостей тоже. В «Государственном деятеле» Платон исследует техническую сторону про­цессов оценки и управленческой деятельности и вво­дит новое понятие «рабочее определение».

Лекция о добре посвящена доказательству того, что существует только одно добро, а если добро — един­ственная наивысшая идея, которая соединяет мир фак­тов и мир мысли, то положение «добро одно» — центр и основа доказательства этого. Платон и его сторонники с досадой и раздражением видели, что у них возникают трудности по следующей причине: идеи рассматриваются одновременно как идеалы, абстрактные классы и значения слов. Например, Платон пи­шет об идеях так, словно каждая из них является проявлением себя самой (скажем, «идея добра явля­ется доброй»). Это становится понятным, если рас­сматривать идеи как идеалы, вспомнив, что они ведут свою родословную от учения Сократа. В этом кон­тексте «добро является добрым» значит не «идея добра участвует в свойстве доброты», а скорее «идея доб­ра есть свойство доброты». Но если мы рассматри­ваем идеи как границы, классы или свойства, Платона не так легко оправдать. Если участвовать в идее оз­начает иметь соответствующее ей свойство и если свойство никогда не бывает тождественно той вещи, которая участвует в нем, то ни одна идея не может быть проявлением себя самой. Рассмотрим свойство квадратности. Каждый квадрат квадратен потому, что участвует в этом свойстве. Но если по аналогии с «добро — доброе» сказать «квадратность — квад­ратная», возникает затруднение: возможны только два варианта значения этой фразы, и оба они плохи. По­скольку для идей этого типа свойство и участвующие в нем вещи — разное, должна существовать вторая идея квадратности, в которой участвует квадратность. Но эта вторая идея квадратности тоже должна уча­ствовать в какой-то идее более высокого порядка, и так до бесконечности. Однако если отрицать, что квадратность квадратная, но утверждать, что объяснить вещь значит уловить умом ее идею, то для идей вооб­ще невозможно найти никакие объяснения.

Еще одна трудность берет начало в том, что Пла­тон понимал: значения, которые существуют в языке и мысли, должны быть общими для всех людей и не ме­няться. Язык создает формы, полностью отличающи­еся и от определяющих свойств, и от четко определен­ных идеалов. Что именно я имею в виду, когда говорю «добрые люди несправедливы», совершенно ясно: я взял два слова или, если вы предпочитаете, два поня­тия и соединил их. Но на самом деле добро и не­справедливость не связаны таким образом ни в том случае, если мы мысленно строим их как определения, ни тогда, когда конструируем в уме как идеалы. Если бы мы просто считали идеи развитием представлений софистов о значениях, идеи обладали бы подвижнос­тью, то есть способностью отделяться и образовывать друг с другом сочетания, но идеи, понятые в любом из двух других смыслов, не могут быть подвижными.

Мне кажется, что Платон так и не нашел оконча­тельного ясного ответа на этот вопрос. Он был уве­рен, что идея выполняет все эти функции — значения, определения, идеала, предела и цели — сразу. Одна­ко ни он, ни его последователи за две тысячи лет не смогли объяснить на примере, как одна и та же вещь может играть настолько разные роли. Но даже если нам нужны более сложные формулировки или мы должны признать существование трех видов идей, это еще не значит, что Платонова теория идей ошибочна.

Платон установил важный факт: это из-за истинного в нашей собственной природе и из-за самой природы вещей, а не из-за условностей, как учили софисты, «смут­ное предугадывание чего-то» заставляет нас восхищать­ся истиной, красотой и благородством и высоко их це­нить. В самом деле, действие этого врожденного чувства ценности заметно уже в религиозных мифах и в той вере в мировую справедливость, которая задолго до того, как возникла философия, уже вдохновляла людей на попыт­ки изобразить мировой порядок, в котором человеческие ценности что-то значат³³.

Перейдя от науки и метафизики к политике и эти­ке, мы обнаруживаем, что одна из хороших сторон Платоновой системы — то, как в ней освещены человеческое «я» и отношение отдельного человека к обществу. Это те две центральные проблемы, кото­рые Платон обещал исследовать в Академии. Как познание реальности поиск «я» был труден потому, что «я» — сложное образование, и его нельзя просто поместить на тот или иной уровень такой клас­сификации, как «Разделенная линия».

В то, что человек отождествляет с собой, входит тело, в котором обитает и которое наделяет жизнью душа. Туда входят чувства и воображение с их ярки­ми, но недолго существующими картинами мира и ми­молетными впечатлениями. Туда входят честолюбие и свобода принимать решения. «Я» также обладает спо­собностью познавать неизменные идеи и отзываться на идею добра как на собственный высший идеал. Для Платонова «я» так же, как для действительности, нужна карта. Такая карта может также служить ди­агностической таблицей студенту, изучающему этику, или физиологу, поскольку каждый раз, когда наруша­ется правильное расположение частей «я», космос справедливой упорядоченной души пропадает, и в ре­зультате возникает порок³⁴.

Платон верил в то, во что не верят некоторые сего­дняшние политические теоретики: что общество — это не просто совокупность составляющих его отдельных людей. Следовательно, он не мог отвергнуть требования, которые государство предъявляет к своим гражданам, как произвольные или целиком условные. Он рассмат­ривал этот вопрос иначе: обязательно ли идеал общества и идеал самореализации человека должны быть несов­местимы друг с другом? Такие конфликты, как столк­новение афинской демократии с Сократом, — трагедии, но разве избежать их невозможно? Или эти два идеала связаны как-то иначе? К тому времени, как Платон за­кончил «Государство», он пришел к выводу, что эти две идеи не обязательно несовместимы. Ему казалось яс­ным, что даже такой передовой город, как Афины, дол­жен будет изменить почти все свои традиционные пра­вила жизни и общественные учреждения, чтобы стать государством, где социальная эффективность и индиви­дуальная добродетель будут совпадать. И пусть на уров­не практики это было разочарованием, как философское открытие это обнадеживало: значит, теоретически может существовать общество, в котором такого человека, как Сократ, действительно признали бы в суде благодетелем, а не казнили как носителя прямой и явной угрозы³⁵.

Платон был доволен своим анализом, разделившим сложное «я» на три составные части: рассудок, пыл (стремление к славе, чувство чести, воля) и вожделе­ние. Рассудок знает, что человек — это частичная ре­ализация не подвластных времени идеалов ценности и гармонии.

Пыл, или честолюбие, способен действовать в ре — это энергия, побуждающая соревноваться, творить и делать. Вожделение — инстинктивная постановка себя в центр, которая отражает привязанность души к удовольствиям и страданиям, ощущениям и ог­раничениям ее собственного тела. Человеку удается реализовать себя, когда эти три стороны «я» правиль­но и гармонично соотносятся между собой. Рассудок может определить, какие вожделения и проявления честолюбия будет хорошо удовлетворить, а какие следует подавить или направить в иную сторону. Честолю­бие и вожделение, если их предоставить самим себе или позволить им властвовать над всей личностью, не имеют никаких критериев, кроме слепой жажды иметь больше — больше имущества, больше удовольствий, больше почестей, больше власти. Но поскольку иметь больше — цель недостижимая по определению (как ' бы много я ни имел сейчас, в данный момент я не могу иметь больше этого), человек расплачивается за не­верную психологическую настройку этих частей свое­го «я» жизнью: он всем недоволен, тратит жизнь на погоню за призрачной целью, которая не становится и никогда не станет ближе, и не реализует внутренне присущие человеку достоинство и ценность³⁶.

Этими рассуждениями Платон не отрицает того, что люди могут идти к реализации своих возможностей разными путями. Некоторые люди по своей природе склонны быть философами, другие воинами и атлета­ми, третьи — заниматься производительным трудом и торговлей. Эти различия вызваны разницей в от­носительной силе трех частей души и в силах тела, которое они оживляют. Во власти каждого человека действовать согласно своим интересам и использовать свои способности разумно, а не руководствоваться при этом слепой жаждой удобств или наград. (К приме­ру, Милон Кротонский, атлет, чьи спортивные подвиги стали легендой, в конце своей спортивной карьеры стал мужем дочери Пифагора и членом Пифагорей­ского братства. Платон мог рассчитывать, что его чи­татели вспомнят о том, что спортивная профессия не сделала величайшего спортсмена Греции ненавистни­ком культуры или человеком низшего сорта.)

Платон часто говорит о человеческой душе, ее внут­ренних конфликтах и ее жизни после смерти на язы­ке мифа: в своих книгах он нашел место и для своей собственной мифологии. Рассказы могут сделать ярче логический аргумент. Если читатели не принимают их ошибочно за научные объяснения, а Платон способен выбирать из рассказов только те, которые считает под­ходящими как философ, то мифы не вредны. Но, не­смотря на присутствие у Платона этих мифов о душе, по его философии невозможно понять, в какой степе­ни он верил, что душа бессмертна.

Во всяком случае, он, похоже, был убежден, что спо­собность человеческого разума познавать вечные истины и бессмертные идеалы и восхищаться ими до­казывает, что эта часть человеческого существа бес­смертна или, по меньшей мере, участвует в бессмертии. И он чувствовал, что в мифах о последнем страшном суде воплощена глубокая интуитивная вера, более лич­ная и живая, чем любое абстрактное диалектическое доказательство. В этих рассказах человек весь цели­ком — с его памятью, вожделением и честолюбием — предстает перед судом вселенской справедливости, ко­торая, взяв за образец то, каким человеку следует быть, присуждает каждой душе счастливую или несчастную будущую жизнь в зависимости от того, в какой степе­ни эта душа осуществила себя³⁷. Желание быть бес­смертным, несомненно, основной мотив человеческих поступков: при мировом порядке, который одновремен­но добр, справедлив и прекрасен, самыми правдоподоб­ными рассказами, какие могли бы придумать люди, были бы рассказы, отражающие надежду на то, что души, которые заслуживают бессмертия, действитель­но достигнут его.

Платон глубоко изучил отношения отдельного че­ловека с государством. Считая государство реальнос­тью и так же, как Сократ, признавая, что у гражданина есть общественные обязанности, он все же ни в коей мере не считал, что государство — это организм, ко­торый может поглотить человека и всегда прав³⁸. Го­сударство для Платона является естественным в двух важных отношениях. Во-первых, оно — единственный для человека способ полностью реализовать свою че­ловеческую природу, во-вторых, в природе существует идея государства, которая дает определение, цель и критерий оценки государств.

Но точно так же, как человек может сделать ошибоч­ный этический выбор и принять то, что является лишь средством для ведения достойной жизни, за самодоста­точную цель, так и государства могут принять — и обыч­но принимают — какую-либо ценность низшего порядка: богатство нации, мощь нации, возвышение правителя — за истинную цель, которой является добродетель каждо­го отдельного человека и общее благо³⁹. Но Платон считал, что, если бы когда-нибудь появились государ­ственные деятели, так хорошо обученные, что они бы ясно видели, что такое добро, под их властью были бы созданы общества, где были бы признаны заслуги тако­го человека, как Сократ.

Непосредственным поводом к созданию диаграм­мы «Разделенная линия» стало для Платона его же­лание определить, какое по содержанию и уровню образование необходимо для такой истинной государ­ственной деятельности. Одной из надежд, которые Платон возлагал на Академию, была надежда, что она станет давать будущим поколениям такое образо­вание.

Общества могут идти и по другому неверному пути. Если правитель ошибочно считает, будто человек — ничто, а государство — всё, то в обществе будет тво­риться несправедливость по отношению к людям при любом общем направлении политики⁴⁰. Чтобы че­ловек получил долю в бессмертии и чувствовал, что живет творчески, ему нужно осознавать себя ответ­ственным членом человеческого сообщества — цело­го, которое долговечнее и больше, чем одна короткая человеческая жизнь. Лишить любого человека этого чувства — значит совершить несправедливость⁴¹. Возможность эффективного выполнения гражданских обязанностей, которое позволяло бы человеку еще и осуществить себя, в современных Платону городах была скорее исключением, чем правилом.

Высокое происхождение, богатство, образование и другие подобные условия создают случайный по структуре лабиринт из препятствий на пути наилучшего использования индивидуальных способностей и кри­териев. Здесь Платон, возможно, под воздействием на­стойчивого утверждения софистов, что большинство составляющих этот лабиринт обычаев и законов — всего лишь условности, предлагает радикальное реше­ние: роли в обществе следует распределять толь­ко на основании способностей и интересов людей. Если бы это было сделано (Платон показал как), можно было бы добиться соответствия между потреб­ностью общества в работниках, защитниках и учите­лях и различиями в дарованиях людей.

Никакого другого пути Платон не видел (это по­казано в приведенной ниже таблице). Он не ожидал, что эта его идея будет принята немедленно, но наде­ялся, что, может быть, в какие-нибудь иные времена, если не в Греции, то в какой-нибудь далекой варвар­ской стране такое общество станет реальностью⁴².

 

Но в этой схеме все три класса сбалансированы, хотя они не равны по возможностям интеллекта и по интересам, которые служат им побудительными моти­вами. Если мы учтем нарушения баланса, список ти­пов личности увеличится:

 

 

 

 

Таким же образом можно систематизировать виды государственного устройства, поскольку каждое госу­дарство ведет свою характерную для него политику и этим похоже на человеческую личность, только его масштаб крупнее.

В девятой книге «Государства» Платон приводит список из пяти видов государства, выделенных по этому принципу:

 

 

 

Сегодня мы живем согласно Платонову представ­лению о том, что общество должно предоставлять всем людям равные возможности реализовать себя. На­следственная аристократия уже не считается прием­лемой моделью организации общества, рабство почти ушло в прошлое, и право голоса предоставляется не только наиболее, состоятельным гражданам. Специалист по разрешению общественнных споров, который был почти единственным экспертом-консультантом по делам управления в греческом городе, в наиболее ци­вилизованных странах был постепенно заменен полу­чившими специальное образование государственными чиновниками, которые могут применять свои профес­сиональные знания к сельскому хозяйству, образованию, международным техническим проектам, регулированию деятельности банков и обращения ценных бумаг.

Могут ли руководители, отвечающие за целую стра­ну, вести такую, рассчитанную точно по науке, политику? На этот вопрос до сих пор нет ответа. Мы и теперь еще не создали ту философскую науку об обществе, которую Платон считал необходимой предпосылкой для появле­ния «правителей-философов». И даже если бы у нас была эта наука, есть причины — существование которых неоспоримым образом установил еще ученик Платона Аристотель — для сомнения в том, что такой беспри­страстный научный подход к решению социальных во­просов вообще возможен⁴³.

Интересно с исторической точки зрения и будет хо­рошим стимулом при рассмотрении наших современных проблем снова бросить взгляд на страницы «Государ­ства» и посмотреть, как из многих исторических и тео­ретических нитей, обязательно присутствующих в структуре любой дискуссии на тему «общество и чело­веческое «я», Платон смог соткать теоретическую ткань, которой остался доволен. Философия и образование — вот ответ Платона на вопрос, который за двадцать лет до этого был порожден казнью Сократа⁴⁴.

Со времен Платона на Западе были философы-пла­тоники. Диапазон их идей очень широк — от богосло­вия святого Августина до научных взглядов Уайтхеда. Каковы характерные черты платонизма? Мы можем назвать четыре его важных признака: 1) платоник считает, что задача философии — создать в итоге какую-то одну синтетическую систему. Он всегда стремится к полноте и завершенности толкований и идей; 2) платоник все­гда придерживается какой-либо разновидности теории идей как сущностей, согласно которой обобщения явля­ются объяснениями; 3) платоник считает, что реальность представляет собой единую непротиворечивую систему, которая не разделена на изолированные части, и поэто­му склонен к попыткам переносить по аналогии интуи­тивные догадки или законы, верные для одной части ми­ра, на другую его часть, обычно такую, которая в чем-то родственна первой; 4) и наконец, платоник всегда счи­тает, что мир мыслей и фактов является иллюстрацией какой-то ценности. В любой платонической философии добро, истина и красота сходятся в одной, самой высшей точке мироздания, и эта точка является вершиной и для живого существа, и для мысли⁴⁵.

В завершившем греческую философию формалис­тическом учении, которое разработал Платон, эта фи­лософия приобрела новое качество — стала системой согласованных между собой частей. Все стороны дей­ствительности, все технические достижения и интуи­тивные открытия греческой мысли до Платона были собраны воедино в этом упорядоченном многомерном «космосе». В этом Платоновой мире существовали и форма и поток, и Платон окончательно утвердил пред­ставление о важности формы и о зависимости факта от ценности. Идея («форма») добра придала единство его философской структуре примерно так, как Акро­поль, возвышаясь над театром, собранием и Академией, объединял в одно целое Древние Афины.

_____________________________________________________________________

 

¹См. издания и трактовки Платона и Аристотеля, указанные в данной главе.

²Помимо того, что говорится о влиянии платонизма в работах по общей истории западной философии, некоторые направления этого влияния подробно прослежены в книге: Klibansky R. TheContinuity о/ the Platonic Tradition (P. Клибански), и интересная оценка платонизма содержится в книге: Whitehead A.N. Process and Reality.

³В «Седьмом письме» Платон пишет о своем политическом че­столюбии в молодости и о причинах своего отказа от этих мечтаний. Упомянутые здесь диалоги относятся к самой ранней группе сокра­товских: «Лизис», «Лахет», «Хармид», «Эвтифрон», «Апология» и «Критон».

⁴Об отношении Платона в конце его жизни к тогдашней афин­ской политике см. «Седьмое письмо».

⁵Диалог «Хармид» — это беседа с Сократом; кроме Сократа, в нем действуют Хармид (дядя Платона, ставший членом Совета Тридцати) и Критий (опекун Хармида и глава Тридцати). Хармид, склонный к робости и лени, считает умеренность чем-то вроде спокойного бездействия; Критий, агрессивный и самоуверенный, считает, что знает точ­ную абстрактную формулировку того, что такое умеренность, и эта фор­мула является ответом на вопрос Сократа. Интересное исследование этого диалога см. в книге: Dr. Desjardins Paul. The. Form of Platonic Inquiry (П. Дехарден).

⁶О суде над Сократом, его пребывании в тюрьме и казни Платон рассказывает соответственно в «Апологии», «Критоне» и «Федоне». По «Воспоминаниям» Ксенофона, которые доступны англоязычному чита­телю во многих переводах, видно, что автор этих мемуаров плохо пони­
мает Сократа; Платон постарался исправить этот недостаток.

⁷После диалогов, названных в предыдущем примечании, Платон занялся доказательством того, что Сократ совершенно не похож на софистов, с которыми его отождествляло афинское общественное мнение. Эта следующая группа произведений — довольно длинные беседы, главными участниками которых являются гости-знатоки. В эту группу диалогов входят «Меньший Гиппий», «Горгий», «Ион», «Протагор», «Кратил», «Эвтидем» и «Менон». Список тем составлен на основании как самых ранних диалогов, так и этой второй группы: критикой Гомера начинается беседа в «Меньшем Гиппий»; теории языка занимают центральное место в «Кратиле», а в центре осталь­ных диалогов находится поиск определений для наивысшего благород­ства человека и для составной части этого благородства — «основ­ных добродетелей».

⁸ Сам Платон («Софист», 246А ff) описывает предшествовавших ему философов словами «ионийские и сицилийские музы» и говорит, что каждый из них «рассказывал нам миф (mythos)». To есть, хотя у них и было вдохновение (что подразумевается словом «музы»), смысл их слов, несомненно, неясен читателям более позднего време­ни. То, что известно по этому вопросу, в упорядоченной и сжатой форме выглядит как такая таблица:

Философ Гераклит Парменид Пифагорейцы Эмпедокл Софисты Сократ Платон

Выбранная им литературная форма

Краткое изречение, как у прорицателей

Эпическая поэма

Формула, диаграмма, символ

«Лирическая» поэзия

Ораторские речи, лекции

Критическая беседа

Философский диалог

позволяет с очень большой вероятностью предположить, что диаграм­мы-треугольники применялись и в самой Академии. Подробнее об этом см. мою статью Logical and Mathematical Symbolism in the PlatoScholia. ⁹ Сравните также формы, в которых находит свое выражение со­временная философская мысль, с таблицей из предыдущего приме­чания.

¹⁰ Об Архите см.: Freeman. Ancilla и Companion.

¹¹ О возвышении Сиракуз см.: Bury. History of Greece. Знаме­нитая статуя возничего в Дельфах была изготовлена по заказу Гело-на, первого из великих сиракузских диктаторов, в память его успехов в гонках на колесницах.

¹² Сам этот рассказ подробно изложен у Диогена Лаэрция; более достоверным, чем большинство рассказов Диогена, его делает то, чтооб этом происшествии, несомненно, упоминает Аристотель в «Федо­не», часть II. Платон описывает свою реакцию на этот случай край­не сдержанно в «Седьмом письме» и гораздо ярче — в своих описа­ниях типичного диктатора и типичного диктаторского правления в части IX «Государства».

¹³ «Царь-философ» описан в «Государстве» V—VI; тиран и его город — в «Государстве» IX.

¹⁴ Сатирическая оценка Аристофана — «лавка мыслей» в «Обла­ках» — отражает мнение консерваторов; речь против взрослых лю­дей, которые еще изучают философию, произнесенная Калликлом в платоновском «Горгии», отражает радикальную точку зрения софис­тов.

¹⁵ См. цитируемую работу Клэджетта о возникновении «школ» и росте их роли в истории греческой науки.

¹⁶ См. статью П. Ставропулоса Akademias (Platonos) и моногра­фию Перфетоса.

¹⁷ Традиционным образовательным методом было обучение по системе «учитель — ученик», хотя в медицине существовали «про­фессиональные» школы на острове Кос, в Кротоне и в других мес­тах. Пифагорейское братство было ближе к более раннему типу со­обществ — религиозной общине, объединявшей посвященных в религиозную мистерию, чем к позднейшей школе (об этом см. цити­руемую работу Гатри). В конкурировавшей с Академией афинской школе практических наук, которую основал оратор Исократ, молодые политики должны были обучаться согласно прежним традициям спе­циализированного профессионализма и ученичества; Исократ считал идею, на основе которой была создана Академия, слишком абстракт­ной и неприменимой на практике.

¹⁸ Новый перевод профессора Г. Морроу с его же примечаниями (М о г г о w G. Plato's Letters (Морроу), прекрасно подходит для чтения человеку, которого интересуют содержание «Писем VII иVIII» и вопрос об их принадлежности Платону.

¹⁹ См. мою работу Plato's Mathematical Imagination, где говорится и о линии, и в более широком смысле о применении Платоном диаграмм как инструментов для схематизации материала и как учебных пособий.

²⁰ Сравните оценки, которые платоновский Сократ дает видным государственным деятелям Афин в «Меноне» и других работах, и обратите внимание, с какой силой он в «Государстве» настаивает на
том, что «настоящему» государственному деятелю нужны знания со­всем иного рода, чем знания политиков его собственного времени.

²¹ «Разум» и «понимание» — часто используемые соответствия, подсказанные различием между Vernunft и Verstand у Канта в его великой критической философии. Если не брать в расчет убеждение
Канта, что Идея, которую предлагает разум, недостижима, это упо­добление ведет по верному пути.

²² Два первых различия сформулированы явно в «Государстве», книга VII; третье задано там же в неявной форме, поскольку следует из утверждения, что для понимания добра нужен ноэзис. Гораздодетальнее третье различие рассмотрено в «Пармениде» и «Государ­ственном деятеле».

¹⁴Лучшая современная работа, где утверждается нечто подобное, это Whitehead A.N. The Function of Reason.

²⁴ «Государство», VI, 507 ff. На завершающее утверждение Со­крата, что добро «находится за пределами и бытия, и познания и властвует», Главкон отвечает «О, Аполлон! Какое демоническое пре­увеличение!»

²⁵Яснее всего утверждение, что идеи являются границами, сфор­мулировано в «Федоне», в том месте, где Сократ рассказывает о «новом методе», к которому он перешел, когда наука перестала его удовлетворять. «Федон», 100А ff.

²⁶Возможно, трудность с эйказией в том, что на этом уровне присутствует слишком много упорядочивающих структур, они насла­иваются одна на другую и в итоге становится почти невозможно от­делить их друг от друга. О своеобразной «рационализации» мифа, которую проводили Платон и Аристотель, выясняя, что именно по­родили мифы, см.: «Федр», 299С ff.

²⁷Я пытался изложить это яснее и подробнее в своей книге Platoon the One.

²⁸Например, мы гораздо охотнее говорили бы о «принципе сохра­нения» или «законе энтропии», чем о «первом двигателе» или «наи­высшей по ценности идее», но место и функции этих понятий, воз­можно, одни и те же.

²⁹Прокл в своем «Комментарии к «Тимею» Платона» (написан­ном в V веке н. э.) упоминает, что Крантор иллюстрировал ту часть этого диалога, где говорится о «слове-душе» (35А ff), диаграммой в форме буквы лямбда. То, что Платон сам часто использовал терми­ны родословного древа при описании отношений между понятиями и строил достаточно сложные классификационные схемы путем много­ кратного последовательного деления классов на пары подклассов, позволяет с очень большой вероятностью предположить, что диаграммы-треугольники применялись и в самой Академии. Подробнее об этом см. мою статью Logical and Mathematical Symbolism in the Plato Sholia.

³⁰Объединяющая «одна наивысшая идея» выглядит по-разному в разных дискуссиях. В «Пармениде» она названа «Одно», в «Пире» — «Прекрасное», в «Государстве» — «Добро», как на рисунке 1, в «Филебе» три «отличительных признака» Добра — «Истина, Симметрия и
Красота» («Симметрия» здесь — нечто вроде определенного структур­ного единства, которое «Одно» придает идеям, участвующим в нем и в совокупности составляющим «Многое»). В конце своей жизни Платон прочел большую «Лекцию о добре», из которой сохранилось лишь не­ сколько отрывков, записанных слушателями; она была профессиональ­но-научной и математической (к разочарованию большей части слушателей), и одним из ее основных тезисов было то, что «существует толь­ко одно Добро». Конечно, по-другому быть не может, если «Добро, Истина и Красота» — одно и то же, что всегда утверждали платоники, ³¹ Эта четырехчастная структура рассказа о добре рассматривает­ся в моей работе Plato for the Modern Age. Соотношение частей рас­сказа друг с другом и их адреса в книге показаны ниже:

 

Место этого рассказа в «Государстве» VI, 507 ff VI. 509D ff VII, 521С ff VII, 514А ff

Уровень Рассказ о добре

линии на этом уровне

Noesis Подобие солнца

Dianoia Разделенная линия

Pistis Идеальная биография

Eikasia Миф о пещере

³² Приведенный далее пример основан на главе II книги Brum­baugh R.S. and Lawrence N.M. Philosophers on Education, где автор в первый раз применил таким образом «Разделенную линию» Платона.

³³ Начиная с поздних сократовских диалогов («Горгий», «Менон» и др.), Платон включал в свои сочинения мифы. Видимо, он делал это по двум причинам: во-первых, миф может представить понятия более живыми и яркими, тогда как абстрактная аргументация на это не способна; во-вторых, похоже, что религиозная интуиция людей является свидетельством существования какого-то врожденного чув­ства, позволяющего людям «угадывать», что такое добро. (Таким образом, Платон, в противоположность софистам, считал, что рели­гия, если она верно понята, интуитивно знает важные истины, и поэтой причине в его философии должно было найтись место и для нее.) Тема «космической справедливости» занимает центральное место в за­вершающем диалог «Горгий» мифе о последнем суде и в мифе про Эра, которым завершается «Государство». Исследование того, как новейшие научные открытия совмещаются с общим принципом гос­подства ценности над мировым порядком (это одна из тех важных проблем, которые рассматриваются в «Тимее»), является античным аналогом некоторых современных дискуссий о том, как соотносятся наука и религия или богословие (это обсуждает, например, Уайтхед в Science and the Modern World).

³⁴ Перечень возможных видов нарушения равновесия человеческой души служит Платону чем-то вроде таблицы-определителя типов харак­тера и личности. Эта таблица имеет разные варианты в разных контек­стах: иногда Платон признает 3 типа структур души, иногда 5, иногда
9, иногда 12, а один раз заявляет, что, возможно, их 81 или 729. Но во всех случаях классификация проводится по двум признакам одновремен­но — мотивации (тому, какая из «трех частей души» является господ­ствующей) и уму (тому, какого уровня ясности знания способна достичь данная душа). Одна из этих таблиц выглядит так:

Врожденная

Господствующая часть души

 

сила ума	Разум	Дух	Вожделение
Noesis	Философ	Служащий	Ремесленник
		(в хорошем
		обществе)
Dianoia	Государственный	Атлет	Торговец
	деятель или
	военачальник
Doxa	Софист	Поэт	Тиран

 

 

Другие подобные схемы сочетаемости даны в форме диаграмм и обсуждаются в моем PMI.

³⁵ Эта разница между действующими стандартами и такой «добро­детелью», которая нужна в хорошем обществе, несомненно, один из тех фактов, которые Платон хотел особо подчеркнуть в своем рассуждении (в книге V «Государства») о том, каким были бы отношения собствен­ности, заключение браков, обучение детей и высшее образование, если бы все это осуществляли «такие хранители, как те, кого мы описали». Из всего «Государства» это место меньше всего относится к философии и больше всего обратило на себя внимание шокированных читателей. Даже сейчас не совсем ясно, какое намерение было у Платона, когда он писал это, и в какой степени, по его замыслу, читатель должен был при­нимать всерьез подробности этого описания.

³⁶ В этой связи см. исследование «Государства», выполненное N.R.P. Murphy. Книгу IX Платон начинает заключением к той ча­сти своего труда, в которой он отстаивает внутреннюю ценность справедливости, а затем приводит доказательство того, что жизнь справедливого человека содержит больше удовольствия, чем жизнь несправедливого, так что ее следует предпочесть, даже если руко­водствоваться одной любовью к наслаждениям. Аргументы, которые выдвигает Платон в этом месте своего сочинения, приведены выше в тексте нашей книги.

³⁷ См.: Stewart J.A. The Myths of Plato (Стюарт) и другие работы о религии у Платона.

³⁸ См.: К i t t о. The Creeks, где автор, рассуждая о Спарте, убедительно показывает: греки считали, что функция города — ста­вить человека в такие условия, чтобы он был гражданином определенного, заранее установленного типа. Эта же идея чувствуется в том периодически возникавшем требовании от граждан не рассуждающего патриотизма, которое отметил Фукидид в своей «Истории». К тому же самому заключению, хотя и на основе совершенно противоположных предпосылок, пришли софисты (Фразимах, Антифон,