К чему бы это?
«ТЕМНОГОРСКИЙ ЧЕРВЬ» (стихотворение). Семидесятивосьмистрофное стихотворение поэта Хильдегунста Сказителя — самое выдающееся произведение замонианской поэзии отшельников.
Поэзия отшельников? Не тот ли это изысканный жанр замонианской лирики, который оказался не по зубам многим посредственным поэтам? Но при чем тут темногорский стальной червь?
ПОЭЗИЯ ОТШЕЛЬНИКОВ. Высокий жанр зомонианского искусства стихосложения, в котором поэт ассоциирует себя с каким-нибудь одиноким существом, например с динозавром-спасателем или с темногорским червем, то есть подражает его неординарному, отличному от толпы видению мира. Самым выдающимся произведением поэзии отшельников считается стихотворение «Темногорский червь» поэта Хильдегунста Сказителя.
Теперь все стало на свои места. Я знал наизусть все сонеты Хильдегунста Сказителя, но стихотворение «Темногорский червь» так и не смог выучить до конца из-за большого количества строф.
«ТЕМНОГОРСКИЙ ЧЕРВЬ» (стихотворение) [продолжение]. В этом стихотворении Хильдегунсту Сказителю удалось исключительно точно передать чувства и мысли стального червя, пробирающегося сквозь толщу породы Темных гор. В конце стихотворения поэт все же позволяет своему герою увидеть солнечный свет, что придает титаническим усилиям этого несгибаемого существа некий смысл, делая их небесполезными. В стихотворении нашла воплощение мысль поэта о пользе труда и о том, что всякий труд в конце концов будет вознагражден.
Ну конечно! Естественно! Если кто и может найти выход из лабиринта Темных гор, то это стальной червь. Нужно только идти вслед за ним и ждать, когда он проделает ход в стене, отделяющей нас от свободы. Стараясь не касаться еще не остывших краев пролома, я осторожно прошел вслед за червем в другой коридор. Он ушел уже далеко в сторону и снова принялся плавить там стену своим жарким дыханием. Наконец у меня появился реальный шанс вырваться из этого злосчастного лабиринта. Вот что значит солидное образование!
Путь червя. Идти вслед за червем было совсем не сложно. Он не обращал на меня никакого внимания, а если я вдруг терял его из виду, свежеопаленные края туннелей и страшный грохот и треск безошибочно подсказывали мне, где его искать. «Лексикон» профессора Филинчика развлекал меня по пути, я вспоминал из него одну за другой строфы стихотворения «Темногорский червь». Так я выучил его наизусть.
Туннели образуя
И сверху и внизу,
Грызу, грызу, грызу я,
Покуда не сгрызу!
Грызу себе и лезу,
И все сгрызу до дыр.
Моим зубам железо,
Как вашим мягкий сыр.
До троллей догрызу я,
Моя дыра точна.
Врагу несу грозу я
Безостановочно.
С уверенностью можно сказать, что Хильдегунсту Сказителю действительно удалось перевоплотиться в стального червя. Особенно мне понравилась строка про пещерных троллей. Единственная проблема была в том, что червь работал как заведенный. Он не останавливался, не делал перерывов и не думал спать, во всяком случае все то время, пока я шел за ним.
ТЕМНОГОРСКИЙ ЧЕРВЬ [продолжение]. Темногорский червь принадлежит к редкому типу односыпов, он спит всего один раз в своей жизни, зато сразу четырнадцать лет подряд. Это происходит незадолго до того, как он достигает двухсотлетнего возраста. Во время спячки он расходует накопленные ранее запасы железа и дышит с частотой один вдох в месяц.
После трех дней неутомимого следования по пятам стального червя я понял, что силы мои на исходе. Скорость работы и рвение этого существа были необыкновенные. Мне все чаще приходилось садиться и отдыхать, временами меня даже одолевал сон. Как-то, проснувшись, я обнаружил, что червя давно уже нет поблизости. Стены туннеля успели остыть, и, как я ни напрягал слух, мне не удалось различить даже слабого шума работы его челюстей. Я стоял на развилке. Куда идти? Свернешь не в тот туннель — и все усилия предыдущих дней насмарку!
По узкому проходу
За мною ты ползи.
Мы выйдем но свободу!
Грызи, грызи, грызи!
Последний раз мы повернули направо, поэтому я, следуя указаниям стихотворения, сделал два поворота налево. Надежды, что эта формула действует в реальной жизни, не было практически никакой. Ведь не исключено, что Сказитель все это придумал. Но что поделаешь, других вариантов не было. И вот удача — уже в следующем коридоре я нашел довольно свежий пролом. Осторожно обходя шипящие лужи еще не застывшего металла, я прислушался, и от сердца у меня отлегло. Из соседнего коридора доносились знакомые звуки скрежета стальных челюстей о горную породу. Я побежал на звук, по пути удивленно отмечая, что вокруг как-то странно посветлело. Еще поворот — и я уперся в стену света.
Расплавится железо,
И в дыры хлынет свет.
Я лезу, лезу, лезу —
И мне предела нет.
Дыра в горе. Постепенно глаза привыкли к яркому свету. Овеваемый волнами свежего ветерка, я стоял позади темногорского червя, контуры которого отчетливо выделялись на фоне пролома, ведущего на свободу. Забыв осторожность, я подошел ближе и остановился рядом с ним. Он снова не уделил мне никакого внимания, возможно слишком захваченный представшей перед нами величественной картиной. Заслоняя и наслаиваясь друг на друга, повсюду возвышались могучие хребты гор, выраставшие из раскинувшейся внизу молочно-белой ватной равнины. Мы, вероятно, находились на вершине самой высокой горы, взгляд вниз увязал в облаках. Лучи солнца согрели мое заиндевевшее тело, и в душе возродилась надежда. Тут на солнце наползла жирная грозовая туча, и меня снова обдало ледяным холодом. Я бросил отчаянный взгляд вниз: туда уходили многие километры. Внешняя поверхность горы была гладкая, как отполированный мрамор, — ни единой зацепки, даже для бывалого альпиниста. Надежда в душе снова погасла. Темногорский червь тем временем как-то странно запыхтел и закрякал; он нервно вертелся на одном месте, издавая непонятные звуки, нечто похожее на «и-их!» или «у-ух!». Потом резко развернулся и ринулся обратно в туннель. Не раздумывая ни секунды, я бросился вслед за ним. Какой прок от свободы на такой высоте? Оставалось одно — продолжать следовать за червем и ждать, пока он проделает выход из горы в другом, более подходящем месте.
Червь мчался очень быстро — как мне казалось, куда глаза глядят, — увлекая меня все глубже и глубже, в сердце горы. Я не отставал.
Бббббббоооооонннннгггг!
Что это? Колокол в центре горы? Стальной червь остановился.
Бббббоооооонннннгггг!
Снова удар колокола. На этот раз несколько тише и дальше.
Ббббббббббббббоооооооооооооннннннннннггггггг!!!!!!!
Третий удар, громче и ближе, чем два предыдущих. «И-их! У-ух!» — взвизгнул червь. Тут разразился такой звон, какого я еще никогда не слышал: бесконечные раскатистые удары, сопровождаемые долгим вибрирующим эхом, как будто мы сидели внутри гигантского колокола, на который градом сыпались камни.
Бонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонгбонг!
До сих пор я еще не знал, что такое гроза в Темных горах. Грозы в этих местах случаются редко, можно сказать, их почти не бывает, но если уж разражаются, то в полную силу.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ТЕМНОГОРСКАЯ ГРОЗА. Атмосфера в районе Темных гор из-за большого содержания в них металлов очень сильно заряжена электричеством, поэтому когда здесь случается гроза, что само по себе уже явление крайне редкое, это превращается в настоящее стихийное бедствие, не идущее ни в какое сравнение ни с какими другими природными катаклизмами и носящее название «темногорская гроза» или же «проклятие богов». Гигантская иссиня-черная дождевая туча за считаные минуты покрывает все небо на многокилометровой высоте и низвергается небывало крупными каплями, такими большими и тяжелыми, как чугунная печь. Одной капли темногорского дождя достаточно, чтобы наполнить целую ванну и убить лося. Миллионы молний, вспыхивающих одновременно, превращают ночь в день и бьют с такой силой и таким ожесточением, которые несвойственны даже обычным электрическим разрядам. Тонкие длинные молнии достигают долины и, ударяясь о сырую землю, рассыпаются шипящими фонтанами белых искр, иные, шириной в целую улицу, раскалывают надвое горные вершины. Шаровые молнии сыплются на землю метеоритным дождем. Там, где они падают, происходят взрывы и остаются дымящиеся кратеры, наполненные кипящим металлом. Молнии появляются самые разные: одни гигантскими змеями обвивают целые горы, другие, короткие и острые, как стрелы, нервно вспыхивают всего на долю секунды и тут же испуганно исчезают. При этом грохот поднимается совершенно невыносимый, словно банда обезумевших великанов устроила в горах гонки на ржавых экскаваторах.
То, что мы слышали, было первыми каплями дождя, которые падали на поверхность горы и заставляли ее звучать словно колокол. Потом загремел гром, тысячекратно усиленный эхом туннелей. Никогда в жизни я еще не слышал такого грохота. Впервые я был рад, что оказался внутри темногорского лабиринта. Сколько бы ни бесновались разбушевавшиеся стихии, о лучшей защите, чем надежный панцирь из многокилометровой сверхпрочной породы, нельзя было и мечтать. Стальной червь между тем вел себя очень странно. Он вертелся волчком, поскуливал и как будто что-то искал. — И-их! У-ух! И-их! У-ух! У-ух! И-их! И-их! Вид беспокойства такого грозного, почти неуязвимого гиганта привел в беспокойство и меня. Почему он так боится грозы, если мы находимся под защитой толщи горной породы?
ТЕМНОГОРСКАЯ ГРОЗА [продолжение]. Темные горы внутри пористые, изъеденные туннелями, как термитник (см. темногорский червь). При этом многие из коридоров выходят наружу, так что стены гор, изрешеченные большим количеством дыр, во время темногорской грозы пропускают водную массу внутрь, где она с огромной скоростью проносится по туннелям лабиринта, сметая все на своем пути. Это очень полезно с точки зрения гигиены внутренностей горы, однако смертельно опасно для живых существ, находящихся внутри лабиринта. Обычные обитатели Темных гор, такие как темногорский червь или пещерный тролль, наделены незаурядными способностями, помогающими им выживать в условиях темногорской грозы. Темногорский червь, к примеру, может задерживать дыхание на два часа.
Опасность. А что делать тем, кто не относится к «обычным обитателями Темных гор» и, следовательно, не обладает «незаурядными способностями» длительное время существовать под водой. Гигантские черные капли дождя собирались меж тем в коридорах лабиринта, они стекали по наклонному дну туннелей, сначала тонкими струйками, потом жизнерадостными, бойкими ручейками и наконец превращались в грозные, бурные потоки. Кое-где они даже размывали стены, спрямляя себе дорогу. Надо мной нависла смертельная опасность, только я этого пока еще не знал. Стальной червь нашел какой-то выступ в стене и впился в него всеми своими стальными клешнями. Стиснув гигантские челюсти, он изо всех сил прижался к стене. Так стальные черви пережидают темногорские грозы: цепляются за скалы, затаивают дыхание и ждут, пока все не закончится. Колоссальные массы воды теснили воздух в туннелях, и он несся по ним ураганом, предвещающим надвигающуюся катастрофу. Не успел первый порыв ветра приподнять шерстинки моей шкуры, как я уже знал, что грядет большая беда. Сначала послышался звук, как на станции в метро, когда приближается поезд. Потом из-за поворота вынырнула река.
Она выстрелила оттуда зарядом шипящей пены и с ревом понеслась на меня. Окатила фонтаном брызг темногорского червя и погрохотала дальше в моем направлении. Я бросился бежать, но почти в тот же миг волна накрыла меня с головой.
Под водой. Я, конечно, умею нырять, но не дышать в течение двух часов — это уж слишком. Я могу задерживать дыхание на некоторое время, если немного потренируюсь, то с помощью медитаций и дыхательных упражнений выдержу, наверное, минут двадцать. В море ведь всякое может случиться: вдруг тебя захлестнет гигантской волной, или произойдет кораблекрушение, или же корабль проглотит огромный кит, или утащит на дно большущая каракатица… Одним словом, без умения задерживать дыхание не обойтись ни одному морскому волку. Но в данном случае на медитации времени не было, я даже не успел толком вздохнуть. За несколько секунд вода полностью заполнила все пространство вокруг меня, что привело меня в совершенное замешательство, ведь последнее время я привык обитать в экстремально сухих условиях. Подхваченный потоком воды, я, словно выпущенное катапультой ядро, понесся по коридорам лабиринта. В ушах булькало и клокотало, перед глазами кружил белый вихрь бурлящих пузырьков спрессованной под диким напором воды. Потом я уже ничего не видел, поскольку инстинктивно — и это было самое верное — зажмурил глаза. Так, в кромешной мгле, беспомощно размахивая передними и задними лапами, я летел дальше, кувыркаясь в водовороте. Воздух в моих легких постепенно стал давать о себе знать. Когда мы дышим в обычных условиях, воздух гостит у нас в легких совсем недолго, мы вдыхаем его, он поступает в дыхательное горло, спускается в легкие и, не успев как следует там осмотреться, уже торопится вверх, в обратный путь. Но сейчас ему пришлось задержаться. Через некоторое время он как будто разбух и начал давить на стенки грудной клетки, словно пойманный зверь, отчаянно ищущий путь на свободу. Чтобы немного отвлечь себя от этого неприятного ощущения, я решил приоткрыть глаза. Вода оказалась на редкость прозрачной, пронизанной фосфорическим светом светящейся плесени, я даже отчетливо разглядел пузырьки, неистово пляшущие вокруг меня. Воздушные пузырьки! В каждом из них по капельке кислорода, в сотне, пожалуй, хватит на целый вдох — а здесь их многие тысячи! Возможно, это даже тот ветерок, который встречался мне в коридорах лабиринта. Догнать и высосать из них весь необходимый мне кислород! Я сложил губы трубочкой, изогнулся и вытянул шею в сторону мерцающей стайки аппетитных воздушных пузырьков.
Едва я дотянулся до замыкающего, как вся команда спасительных бусинок кислорода дружно прибавила ходу. Я отчаянно заработал лапами и снова стал их догонять. Осталось совсем немного, всего пара толчков и взмахов. Раз, два — и еще одна блестящая бисером резвая стайка обогнала меня, достигла хвоста пузырьковой змеи и вместе с ней исчезает в одном из ответвлений туннеля. Я взвыл от отчаяния и тем самым, естественно, лишил себя последних запасов воздуха в легких. Теперь я чувствовал себя как подводная лодка, сжимаемая толщей воды. И тут я увидел пещерного тролля. То есть скорее всего я думал, что вижу пещерного тролля, а на самом деле это была всего лишь галлюцинация, возникшая в моем воспаленном, лишенном кислорода мозгу. Тролль проплывал мимо, лежа на спине и заложив руки за голову. Он плыл отвратительно медленно, радостно мне улыбаясь, и, прежде чем скрыться за поворотом, еще помахал рукой. Я не сомневался, что это конец. Мои внутренности как будто раздулись и готовы были все разом взорваться. Глаза лезли из орбит, а в ушах грохотало так, словно я стоял у подножия Ниагарского водопада. Мне казалось, что по венам моим течет кипяток, который собирается в легких. Внезапно меня одолел приступ кашля. Я был уже готов разом покончить со всем, открыть рот, и пусть вода спокойно течет внутрь. Все лучше, чем эти мучения. Так я и сделал — раскрыл рот и вдохнул, полный решимости захлебнуться. Но то, что заструилось мне в легкие, было совсем не водой, а чистейшим, свежайшим горным воздухом. Дождевая вода тоже искала выход из лабиринта и, найдя его, выплеснула меня наружу именно из того хода, который проделал недавно темногорский червь. Наконец-то я был на свободе.
Выход. Только какой ценой! Выход находился километрах в пяти от подножия горы. Я летел вниз, подобно рыбе, нечаянно заплывшей в водопад. В очень тонкую, длинную струю воды. Должно быть, вид на просторы Замонии открывался великолепный, жаль только, что мне не удалось как следует им насладиться. Так нелепо закончилась моя жизнь в Темных горах.
Переход от одной жизни к другой протекал стремительно («протекал» в прямом смысле этого слова!). Я летел вниз, до удара о землю оставалось еще около двух километров. Ситуация требовала от меня невероятной концентрации и четкого взаимодействия всех душевных и физических сил.
— Сардины в масле, — вдруг сказал голос у меня в голове.
— Что?
— Сардины в масле.
Голос очень смахивал на голос Филинчика. Что за глупости?! Какие еще сардины в масле?
— Знание — тьма, — снова сказал голос Филинчика.
Лететь оставалось уже километра полтора. Я заметил, что струя воды падает в озеро. Слабое утешение. Шлепнувшись с такой высоты, так или иначе расшибешься в лепешку — хоть о землю, хоть о гладкую поверхность воды. Между прочим, классический случай для динозавра-спасателя. Вот только в поле зрения не было ни одного. Наверное, это именно тот квадрат, который после выхода на пенсию Мака остался безнадзорным.
— Тираннозавр Рекс.
Похоже, «Лексикон» в моей голове просто сошел с ума.
— Знание — тьма.
Остался километр. Этим заявлением Филинчик пытался заставить нас мыслить во всех возможных направлениях. Так, что еще он говорил?
— Сардины в масле.
Ну да, сардины. Они очень питательные. Это консервы. Банки перед едой нужно открывать. Для этого Филинчик использовал силу своего интеллекта.
— Бактерии.
Филинчик заразил меня своими бактериями интеллекта. Может, он хочет сказать, что и я способен на такие же фокусы? Приблизительно восемьсот метров до воды.
— Тираннозавр Рекс.
Профессор умел перевоплощаться в динозавров. То есть с помощью силы мысли можно превращаться в другое существо. Я должен стать динозавром? И что? Ведь тогда я буду еще тяжелее и ударюсь с еще большей силой. Шестьсот метров.
— Сардины в масле.
Перевоплотиться в сардину! Рыба, случайно заплывшая в водопад. Вполне возможно. Мелкая рыбешка точно не разобьется о воду. Но Филинчику хорошо, у него семь мозгов. А что делать мне, с одним?
— Знание — тьма.
Тьма. Ну конечно! В темноте интеллектуальные способности возрастают. Я закрыл глаза. Пятьсот метров. Я сосредоточился на сардинах. В моем воображении возникла целая стайка этой мелкой рыбешки. Поблескивая серебром, они скользили вместе со мной в струе водопада. Четыреста метров.
Путь сардины. Я перевоплотился, но не в сардину. Я превратился сначала в простейшую клетку, как и Филинчик во время занятий. Я рос, постепенно становясь многоклеточным существом, малюсенькой, полупрозрачной рыбешкой. Потом мое тщедушное тельце покрылось чешуей, наросли плавники и хвост. Я почувствовал, как затвердели и налились силой кости скелета. Вместо воздуха я теперь дышал водой. Перевоплощение в сардину благополучно завершилось. Вода вздрогнула и расступилась. Вокруг меня вспенился рой мелких пузырьков. Я погрузился в озеро, сам того не заметив. Чтобы выбраться на поверхность, я отчаянно заработал плавниками, только теперь это были уже не плавники, а лапы. Я вынырнул из воды и жадно глотнул воздух. Видно, я уже совсем перестал быть сардиной, потому что с большим трудом, мокрый насквозь, с набрякшей шкурой, добрался вплавь до берега. Я выполз на берег, снял и выжал одежду и отряхнул шерсть. Голый и озябший, но живой и здоровый, я устроился на берегу и стал осматривать местность. Озеро окружали высокие ели, я жадно потянул носом воздух, впуская в легкие пропитанный ароматом смолы свежий запах леса. На небе еще громоздились черные тучи, но гроза уже улеглась, тут и там сквозь просветы в облаках били сияющие лучи заходящего солнца. У меня были все основания чувствовать себя счастливым. Я не только выбрался из лабиринта, но и чудом дважды избежал верной гибели — не задохнулся в лабиринте и не разбился о воду. Ну разве это не чудо?! Удалось ли мне перевоплотиться в настоящую рыбу? Или же Филинчик так загипнотизировал меня своим «Лексиконом», что я почувствовал себя рыбой в воде? Как бы то ни было, переход к новой жизни состоялся. 7. Моя жизнь в Большом лесу
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
БОЛЬШОЙ ЛЕС. Своим довольно-таки примитивным названием Большой лес обязан тому факту, что никто не хотел заниматься им всерьез, хотя бы даже придумывать имя. Его попросту избегали, обходя далеко стороной и советуя всем и каждому поступать так же. Упрямцы, пренебрегшие мудрыми советами земляков и вошедшие в Большой лес, больше никогда не вернулись домой. Существует поверье, будто Большой лес населен злыми духами и коварными ведьмами, а может, и сам представляет собой некое гигантское злобное существо, уходящее корнями в саму преисподнюю, где его возделывает всякая рогатая нечисть. Происхождение подобных легенд, равно как и факты, послужившие поводом к их возникновению, до сих пор остаются загадкой. Ясно одно: все жители Замонии, словно сговорившись, категорически отказываются входить в Большой лес.
Когда я вошел в Большой лес, была ночь. Только разве могли смутить меня какие-то детские сказки? Лесная чаща совсем не казалась мне чем-то ужасным. Спасибо времени, проведенному на острове в компании химериад, — теперь меня вообще нелегко напугать. Напротив, я наслаждался прохладной тишиной и, конечно же, свежим воздухом. После долгого пребывания в душном лабиринте Темных гор, свежий воздух явился для меня самой настоящей роскошью. Непогода улеглась так же быстро, как и разыгралась, только легкий ветерок все еще покачивал кроны высоких деревьев, но под ними, внизу, было тихо и прохладно, как в храме. А наверху, в редких просветах зеленого купола, простиралось темное космическое пространство со множеством сияющих звезд. Единственным, что действительно удивляло и настораживало, была тишина. Даже на острове у химериад я привык слышать в лесу обычные лесные звуки: уханье сов, щебетание птиц и морзянку дятлов, шуршание о кору быстрых лапок белок и постоянный шелест сухой листвы, в которой копошились всевозможные насекомые. Здесь же ничего этого не было, только глухой звук моих собственных шагов по мягкой земле, к которому изредка примешивался хруст раздавленной сухой веточки или гнилого сучка. Чем же так страшен этот странный лес, если его избегают даже букашки? Когда наконец от долгой ходьбы и обилия свежего воздуха меня одолела усталость, я свернулся калачиком на земле, зарылся в листву и заснул. Впервые за долгие-долгие дни я забылся крепким здоровым сном, глубоким, спокойным и абсолютно пустым, как и сам Большой лес.
На следующее утро я проснулся очень поздно, уже ближе к полудню. Собрал по пригоршне ягод, орехов, каштанов, заел все это несколькими листочками одуванчика и запил чистой родниковой водой.
Планы. Затем, не раздумывая, отправился в путь, полный решимости поскорее выбраться из леса и снова прибиться к цивилизованной жизни. Мне уже виделась маленькая деревушка на опушке, где я с полученными в Ночной школе знаниями легко освою любое полезное ремесло. Могу, например, стать учителем и преподавать детворе астрономию и геологию, филинистику, замонианскую археологию или же ферромагнетическую глубоководную ботанику. Пусть называют любую профессию — мне все по плечу. Требуется прядильщик? Пожалуйста. Лучшего вам не сыскать! Могу стать ныряльщиком или скрипичных дел мастером, виноделом, настройщиком, зубным врачом — все равно. А если захотят, стану переводчиком, буду переводить книги с других языков на замонианский и наоборот. Может, им требуется оптик или специалист по искривлению электромагнитного поля на полюсах. Со временем я мог бы открыть свою собственную частную школу и нести в массы зажженный Филинчиком факел знаний. Одним словом, возможности трудоустройства с полученными в Ночной школе знаниями были почти безграничны.
Большой лес. Вопреки своей дурной славе, лес оказался просто чудесным. И чудеснее всего в нем было именно то, что он оказался самым обыкновенным лесом. Здесь не было длинных густых лиан и непроходимых чащоб, как в лесу на острове у химериад, и не было тропического рая с поющими цветами и растениями из хрусталя, как на острове-плотожоре, это был самый нормальный лес, типичный для средних широт, с высокими елями, раскидистыми дубами, стройными тополями и бесчисленным множеством белых стволов берез, стоящих друг от друга на таком одинаковом расстоянии, словно их специально высадила чья-то заботливая рука. Ветви кустарников ломились от тяжести спелых ягод, тут и там виднелись залитые солнечным светом полянки с фиалками и мухоморами и прозрачными, кристально чистыми ручейками. Шагать по такому лесу было одно удовольствие — никакого препятствия на пути, ни тебе пенька, ни поваленного непогодой дерева. Хроническая мигрень, астматический кашель от ржавой пыли темногорского лабиринта, боли в спине от долгой ходьбы внаклонку — все это исчезло без следа. Я шел не останавливаясь почти целый день, просто потому, что мне было несказанно приятно шагать по нетронутому, чистому лесу. Потом начало смеркаться. Пришла пора устраиваться на ночлег, благо укромных уголков и живописных полянок вокруг было предостаточно — выбирай, что душа пожелает. Я уже почти вышел на одну из полян, как вдруг в нос мне ударило странное, незнакомое чувство. Тут читатель, наверное, справедливо заметит, что чувство не может ударить в нос, но это было именно так. Я потянул носом воздух и вдруг почувствовал, что вернулся домой. Естественно, чувство это меня немного смутило, но оно отнюдь не было неприятным. А тут еще появился звук, самый сладостный из всех звуков, какие только мне доводилось слышать за все свои предыдущие жизни. Кто-то напевал, притом таким чистым, безупречным голосом, что у меня на глаза навернулись слезы. Я тихонько подкрался к раскидистой ели, раздвинул зеленые лапы и выглянул на поляну. Там, в окружении целого моря фиалок, высвеченная последними лучами заката, словно святая с иконы, сидела — девушка. И это была не обычная девушка, а юная медведица с точно таким же синим мехом, как у меня.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
БОЛЬШОЙ ЛЕС [продолжение]. Древняя легенда гласит: много-много лет назад, в те времена, когда Большой лес был обитаемым, его населяли медведи очень редкой породы, с разноцветным мехом (см.: разноцветные медведи). Эти существа славились на редкость добродушным нравом, вели оседлый образ жизни и были выдающимися пчеловодами. Но однажды все они бесследно исчезли из леса, никто не знает, почему и куда.
Неудивительно, что я почувствовал себя здесь как дома. Возможно, в Большом лесу жили мои предки. Чутье подсказывало: в легенде определенно содержится доля истины, а наличие синей медведицы делало этот факт практически неоспоримым.
Правда, от избытка чувств я решил поначалу, что мех у девушки того же самого цвета, что у меня, но это было не так. Моя шкура — темно-синего цвета с примесью ультрамарина, словно морские суровые волны на большой глубине, у нее же мех был намного светлее и напоминал скорее цвет неба в погожий день, василек или незабудку. Ни разу в жизни не видел я ничего более прекрасного. С той самой минуты медведица превратилась для меня в центр мироздания. Вся моя жизнь была теперь подчинена одной-единственной цели — любить ее. Я точно знал, сама судьба предназначила нас друг для друга. Но в тот момент меня захлестнуло еще одно незнакомое до сих пор чувство — робость. Я инстинктивно попятился, ища еще более надежного укрытия, и нашел его в густых зарослях крапивы.
Сомнения. От одной только мысли покинуть свое убежище и попасться ей на глаза меня бросало то в жар, то в холод. А что, если я споткнусь и растянусь перед ней во весь рост? Вот смеху-то будет! Или она испугается и убежит. А первое впечатление, как известно, самое важное. Вдруг я ей не понравлюсь? Может, у меня грязная шкура? И зубы. Когда я в последний раз мыл уши? Такие или похожие мысли роились у меня в голове, и тогда, в том моем состоянии, они казались мне совершенно разумными и справедливыми. Поэтому я так и остался тупо сидеть в своих кустах, ограничившись лишь наблюдением за красавицей со стороны. И все последующие дни я продолжал заниматься тем же самым: сидел, спрятавшись где-нибудь в густых зарослях, и тихонько любовался ею. Лес с его буйной растительностью, раскидистые кроны мощных дубов, высокая трава, крапива, кусты малины и папоротник милосердно заботились о моем укрытии.
Дом на поляне. Синяя медведица жила в маленьком домике на той самой поляне, где я ее впервые увидел. Домик был деревянный с соломенной крышей. И тут, как ни странно, водилось множество всяких зверей, которых так не хватало в лесу. Словно ища спасения и защиты, все они собрались рядом с домиком, расположились вокруг него или даже внутри. Птицы свили себе гнезда на крыше, белки и мыши по-хозяйски сновали туда-сюда, будто у себя дома. Над поляной порхали яркие бабочки, толстые шмели в поисках меда гудели свои протяжные шмелиные песни, а в ручье, разделявшем поляну на две половины, плавало семейство уток с семью утятами. Перед домиком был разбит небольшой садик, разделенный на две части: огородную и цветочную. В огороде за круглыми тыквами возвышались мясистые шапки цветной капусты, блестели сочные тяжелые грозди спелых томатов, а темно-зеленые листья ревеня защищали две грядки редиса от полуденного зноя. Розмарин, петрушка и чеснок росли рядом с алыми дикими маками и шиповником. Аккуратненькое картофельное поле распростерлось по соседству с рядами моркови и лука, за которыми кустились заросли настурции, майорана, мяты и шалфея. Весь этот стройный порядок выдавал не только отменный вкус, но и глубокие познания в области кулинарии и сочетаемости основных продуктов питания с разнообразными местными и заморскими приправами. Шалфей соседствовал здесь с луковичной травой и листовым укропом, сентябрин — с мятной корицей, мышиный горошек — с серебристым салатом, земляной гриб — с кориандрином, заячьи лапки — с зелеными ноготками, вешенки — с горчичницей, сапожки — с коралловыми пальчиками.
