Марафонский забег по Большому лесу
Первый час. По правде говоря, я еще ни разу в жизни не бегал. На корабле у карликовых пиратов было слишком мало места, на острове у химериад мешали поваленные деревья, на плоту — тем более не разбежишься, на острове-плотожоре мне некуда было спешить (особенно под конец), с Маком мы почти все время проводили в полетах, а в Ночной школе не было уроков физкультуры. Итак, впервые в жизни мне пришлось бегать — и заметьте, не ради забавы! — речь шла о жизни и смерти. Я настроил себя на долгий забег: как известно, побеждает либо быстрейший, либо самый выносливый. А шансы в этом забеге явно были не на моей стороне. У меня только две короткие, нетренированные ноги, и вообще я всего лишь медведь, а не какая-нибудь антилопа. У паука же лапы куда длиннее, да еще их ни много ни мало, а восемь штук. И вот я побежал, достаточно быстро, чтобы сразу несколько оторваться от паука, но все же не слишком резво, чтобы как можно дольше сохранить темп и дыхание. Небольшой по сравнению с пауком рост сослужил мне и добрую службу — я беспрепятственно несся между стволов, толстые ветви мелькали высоко над головой, в то время как пауку приходилось прокладывать себе дорогу сквозь чащу, ломая и топча все на своем пути, будь то кроны деревьев, могучие стволы или густые кусты. Сила паука, казалось, была беспредельной, гигантские ели он валил весом своего тела, словно солому. И все же ему постоянно приходилось бороться с препятствиями, тратя на это драгоценное время и силы, пока я не разбирая дороги, сломя голову летел по прямой. На открытом пространстве наша гонка завершилась бы очень скоро, длина его ног сыграла бы решающую роль.
Главное в беге — правильное дыхание. Вдох — два шага, выдох — еще два. Передние лапы слегка согнуты на уровне груди, стопы приземляются на пятку, затем плавно перекатываются на носок. Первый час я пробежал довольно легко. Я летел ласточкой между деревьев, быстро и равномерно; молодая сила в теле и панический страх в голове удивительно окрыляют. У меня открылся настоящий талант к марафону. С каждой минутой я все больше и больше отрывался от паука, а он оставался позади. Я даже начал надеяться, что он наконец отстанет и повернет назад. Его шаги звучали уже далеко позади, не меньше чем в получасе быстрого бега от меня:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Второй час. Второй час прошел еще легче. Будто сама энергия текла вместе с воздухом в тело и питала силы в ногах. Постепенно я впал в состояние опьяняющего автоматизма, шаги мои становились все размашистее и увереннее. Чем дольше я бежал, тем больше, казалось, были запасы энергии. Энергия производится только путем потребления оной — никаких передышек! Паузы утомляют, после них не двинешься с места. Я даже прибавил ходу. Паук оставался все дальше позади:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Третий час. Третий час прошел не так легко, как два предыдущих. Я начал потеть, сильнее, чем когда-либо в жизни, даже на самой страшной жаре. Соленая жидкость стекала по шкуре. При этом пот не капал на землю, а оставался висеть на волосках — ведь я не мог остановиться, чтобы как следует отряхнуться. От этого тело мое делалось все тяжелее, словно на него одно за другим набрасывали мокрые полотенца. Порою пот застилал глаза так, что надо было соблюдать крайнюю осторожность, чтобы с размаху не наскочить на какое-нибудь дерево. И все же я был уверен, что выиграю гонку, хотя пауку снова удалось сократить разрыв и его шаги звучали теперь чуточку громче:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Четвертый час. Четвертый час снова принес некоторое облегчение, возможно, потому, что я уже совершенно не чувствовал тела. Я превратился в летучего духа, лишенного тела, парящего над землей, словно на воздушной подушке. То ли тело мое преодолело боль и усталость, то ли оно — что казалось мне более вероятным — просто осталось сидеть где-то далеко позади — в общем, я его совершенно не чувствовал. Только сознание все еще продолжало рваться вперед, и оно стало быстрым как ветер. Паука уже почти не было слышно.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Пятый час. С наступлением пятого часа непрерывного бега я уже не знал, кто я, что я и где нахожусь. Временами я прекращал бежать и останавливался, обалдело озираясь вокруг, не понимая, что делать дальше, но тогда, к счастью, сознание возвращалось, предостерегая от наихудшего. Меня посещали самые странные мысли и видения, и я все больше проваливался в состояние полного умопомрачения. Порой мне казалось, что лес создан только для того, чтобы я мог по нему бежать. Мое невесомое тело поднималось все выше и выше, и я уже твердо верил, что с высоты птичьего полета обозреваю весь лес целиком, мало того, распоряжаюсь его судьбой, повелеваю каждым корешком, каждой травинкой или сучком. Потом я взлетел еще выше и мог уже окинуть взглядом всю Замонию со всеми ее обитателями, которых я видел всех по отдельности, будто через гигантскую лупу, при этом знал каждого по имени и мог единовластно решать, какая участь ждет любого из них. Наконец я вырвался в космос и оттуда наблюдал уже за всей нашей планетой, уверенно контролируя скорость ее вращения и регулируя силу притяжения. Ради шутки я даже устроил парочку ураганов над океаном.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
МАРАФОНСКАЯ ГОРЯЧКА. Редкое состояние, в которое впадают исключительно бегущие по замонианскому Большому лесу. Спустя пять часов непрерывного бега температура тела бегуна в результате резкого увеличения концентрации в нем кислорода, вырабатываемого замонианским смешанным лесом, поднимается до 45° C, что для любого находящегося в неподвижном состоянии существа означало бы верную смерть. У бегущего же это вызывает лишь высвобождение так называемых независимых бацирр, которые, представляя собой похожие на бацилл микроорганизмы, мгновенно распространяются по всему телу и, достигая мозга, вызывают самые удивительные галлюцинации, которые, правда, никоим образом не мешают бегуну, а, напротив, помогают ему забыть об усталости и способствуют достижению еще больших спортивных результатов. Все эти галлюцинации имеют исключительно приятный характер и всегда связаны с быстрым передвижением вперед, так, например, бегущий часто представляет себя антилопой, леопардом или ласточкой — одним словом, кем-нибудь очень и очень быстрым.
В моем случае речь, видимо, шла о каком-то летающем боге. Но какая разница, если это помогало бежать быстрее. Паук к этому времени уже вовсе перестал для меня существовать. Может, он уже повернул назад?
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Шестой час. К началу шестого часа моего марафона всё снова вернулось на свои места: и сознание, и тело, отчетливее и тяжелее, чем когда-либо. Мне казалось, что на меня навесили мешки с цементом, ноги еле передвигались, словно налитые свинцом, шкура насквозь пропиталась по́том, я спотыкался при каждом шаге, и мне стоило неимоверного труда удерживать равновесие. Марафонская горячка прекратилась так же незаметно, как и началась, умопомрачение уступило место ясному и четкому осознанию того, что силы мои на исходе, а паук упорно приближается:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Седьмой час. С наступлением седьмого часа моего бега по лесу начало смеркаться. Сумерки принесли приятную прохладу, несколько остудив мой жар и подсушив пот. А потом пришла ночь и стало темно. Я неплохо чувствую себя даже при самом скудном освещении, это выяснилось еще во время учебы в Темных горах. Великолепная ориентация в пространстве, обычная для морского волка, и развитые органы обоняния помогают мне даже в кромешной мгле перемещаться свободно, не хуже летучей мыши. Я чую запах деревьев, прежде чем успеваю на них наскочить, а внутренний голос подсказывает направление — это инстинкты, которыми обладаем только мы, синие медведи. И все же шаги паука-ведуна слышались все отчетливее, расстояние между нами сокращалось, он с грохотом, словно паровоз на ходулях, пробирался за мной по пятам в лесной чаще, разъяренно шипя и жадно скрежеща челюстями. Я собрал воедино все свои силы, чтобы сделать последний рывок. Раз и навсегда оторваться от монстра или окончить дни в его пасти. На карту было поставлено все. И в этом мне пригодились знания, полученные в Ночной школе, особенно в области биологии. Сверкая пятками, словно кролик, ныряя под корнями, как настоящий лис, я понесся галопом, как зебра, учуявшая погоню. Подобно ящерице, я менял направление, ежом зарывался в листву, выглядывая оттуда осторожным глазом ужа. Только у паука было целых восемь глаз, и ориентировался он в темноте ничуть не хуже. Да еще его подгонял голодный желудок, заставлявший развивать небывалую скорость. Кроме меня, в лесу, наверное, уже давным-давно не осталось никакой живности, поэтому нетрудно представить, что он почувствовал, завидев добычу после длительной голодовки. Пауки, правда, могут голодать очень долго, но когда-то приходит конец и последней накопленной калории. Если я уйду от него сейчас, у него не останется больше сил заманить в ловушку и умертвить новую жертву, особенно после такого грандиозного марафона по лесу. Придется несолоно хлебавши уползти обратно в чащу и встретить там голодную смерть. Я отчетливо слышал, что он ускорил темп:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Восьмой час. А я не мог ответить ему тем же, ведь я все-таки не какая-нибудь ласка или газель, а обыкновенный медведь, то есть существо в нормальной жизни скорее неповоротливое и склонное к неторопливости. Ноги мои при каждом шаге падали на землю, как тяжелые гири, каждый мускул изможденного тела болел на свой особый, сводящий с ума манер, но хуже всего было то, что внутренний голос постоянно шептал на ухо, что надо остановиться, устроиться поудобнее на земле и немного вздремнуть. А паук-ведун в это время, будто учуяв мое настроение, воспрянул духом и стремительно стал приближаться. Стволы деревьев веером разлетались у него из-под ног, кусты, вырванные с корнями, он отшвыривал далеко в сторону и при этом еще шипел мне в спину ругательства на своем паучьем языке. Он настойчиво надвигался на меня, а силы мои были исчерпаны до последней капли.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
И все-таки я кое-как заставлял себя двигаться вперед. Правда, от усталости начали отказывать природные инстинкты, и я то и дело налетал на деревья, спотыкался о корни или путался в кустах, — одним словом, несмотря на все усилия, практически топтался на одном месте, в то время как паук пыхтел у меня почти за самой спиной:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Б У М!
Паук-ведун приблизился почти вплотную, от долгожданной жертвы его отделял теперь какой-то один-единственный паучий шаг. Все пропало! Столько часов бесполезного бега! Последние силы покинули меня! А не лучше ли остановиться и встретить врага лицом к лицу? Кто знает, может, в открытом бою у меня будет больше шансов, вдруг паук устал ничуть не меньше меня. И тут в нос мне ударил необычный и в то же время знакомый запах. «Странно, — подумал я, — кажется, пахнет серодородом!» Не успев сообразить, где слышал это странное слово, я камнем ухнул в пространственную дыру. 8. Моя жизнь в черной дыре
Упав в черную пространственную дыру, ты летишь сразу во всех возможных направлениях одновременно: вниз, вверх, налево, направо, на юг, на север, на запад и на восток. При этом несешься во временном континууме с удвоенной скоростью света, описывая так называемый фили́нов октаметр, то есть открытую Филинчиком октаметрическую спираль. Филинчик, как всегда, первый занялся изучением этого феномена. Октаметрической спиралью он назвал вычисленную им двойную спираль, поделенную на восемь частей, которая одной своей частью существует в пространстве, другой — во времени и оставшимися шестью — в различных других измерениях, благодаря чему во время полета ты находишься как бы во всех точках универсума одновременно.
Я знаю, представить это очень непросто. И мой вам совет: не пытайтесь! Даже идеету требуется чуть не вся жизнь, чтобы представить всего лишь один квадратный метр пространственной черной дыры. И для этого у него должно быть как минимум четыре мозга.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ПРОСТРАНСТВО ЧЕРНОЙ ДЫРЫ. Представить один квадратный метр пространства черной дыры совсем не сложно, при условии, если у вас семь мо́згов. Представьте себе поезд, мчащийся с горящей свечой на крыше в черной дыре, в то время как вы сами со свечой на голове стоите на высокой башне на Марсе и заводите башенные часы размером ровно один квадратный метр. Затем представьте филина, который также со свечой на голове несется со скоростью света навстречу поезду в туннеле, который сам находится в некой черной дыре, у которой на голове тоже установлена горящая свеча (правда, чтобы представить себе черную дыру с зажженной свечой на голове, вам потребуется не меньше четырех мо́згов). Теперь нужно только соединить цветным карандашом полученные точки, в которых в этот момент находятся свечи, и у вас получится ровно один квадратный метр пространства черной дыры. А по часам на башне вы сможете определить время на Марсе, даже в темноте, поскольку на голове у вас горит свеча.
Итак, ты находишься одновременно во всех точках нашей планеты: в Альпах и Атлантическом океане, на Северном полюсе и в пустыне Гоби, на Ниле и в бразильском тропическом лесу. К тому же еще и в любой точке временного континуума: миллионы лет назад и позавчера в половине четвертого, осенью, летом, весной и в канун Рождества, на протяжении многих и многих тысячелетий — одним словом, повсюду, всех возможностей просто не перечесть. Мало того, ты находишься не только на Земле, но и на Луне, на Сатурне, и в туманности Андромеды, и на любой из пяти звезд Кассиопеи, позади Бетельгейзе, под крылом у Пегаса, на левом роге Тельца, в созвездии Рака и во всех остальных известных местах универсума! То есть, упав в пространственную черную дыру, ты в одно и то же время оказываешься очень много где, а именно — везде.
От такого обилия впечатлений у любого нормального существа вполне может помутиться рассудок, но мозг при падении в пространственную дыру включает механизм экстренной самозащиты, впадая в состояние сумеречного сознания, названного профессором Филинчиком вульгарной кататонией.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ВУЛЬГАРНАЯ КАТАТОНИЯ. Состояние душевного и физического оцепенения, в которое впадает организм, длительное время пребывающий в пространственной дыре. Это состояние почти полного телесного и умственного паралича характеризуется отсутствием всякой реакции на какие бы то ни было внешние раздражители, в том числе и на само падение в черную дыру. По телу распространяется приятная леность, уши краснеют, а на лице запечатлевается дурацкая блаженная улыбка. Отдаленно это состояние напоминает состояние беспомощного экстаза, возникающее на так называемых «американских горках» после двойной петли.
Вот в этом-то состоянии я и повстречал Кверта. Я как раз болтался где-то в созвездии Ориона, а Кверт, судя по всему, все еще парил в свободном полете в той самой дыре, куда я его столкнул, а может, и в другой, куда прыгнул сам. Поскольку, как я говорил, упав в пространственную дыру, находишься во всех точках пространства одновременно, вопрос нашей встречи зависел только от времени. Кверт неторопливо, словно при замедленной съемке, плавно паря и вращаясь вокруг своей оси, выплыл на меня из глубины космического пространства и, поравнявшись со мной, тупо осклабился. Похоже, и его не миновало состояние вульгарной кататонии, поэтому к событию нашей встречи мы отнеслись с обоюдным хладнокровием. — Привет, Кверт! — сказал ему я. — А, Синий Медведь! — равнодушно махнул мне рукой Кверт. И поплыл дальше, куда-то в сторону Ригель, самой яркой звезды созвездия Ориона, а я заскользил в противоположном направлении. После этой уникальной встречи шансов увидеться снова уже точно не было никаких, во всяком случае по теории вероятности.
Состояние вульгарной кататонии позволяет даже спать во время полета, по правде говоря, от нее так и клонит в сон. Во всяком случае, я очень утомился, пока парил в космическом пространстве, или, вернее, — в космосе пространств. Глаза мои постепенно сомкнулись, и я погрузился в сладкую, богатую сновидениями дрему, во время которой видел, наверное, всех, кто сыграл в моей жизни какую-то, пусть даже самую малую и ничтожную, роль. Карликовые пираты отчаянно горлопанили свои пиратские песни, волны-болтушки, непрерывно ругаясь и споря, плескались вокруг моего плота, химериады улюлюкали, вызывая меня на бис, и я непрерывно падал в жадную пасть острова-плотожора, откуда меня в конце концов непременно спасал Мак, Фреда забрасывала меня записочками, профессор Филинчик скакал верхом на своем филинотроне, темногорский червь грыз стальную луну, и, конечно же, мимо, весело болтая ногами, проплывал пещерный тролль. Появлялись в моих грезах и существа, которых я никогда раньше не видел: существа, с ног до головы закутанные в черное, путешествовали по пустыне на животных, отдаленно напоминающих верблюдов, город-мираж появлялся на горизонте и снова исчезал, а на пути у меня лежала огромная, величиной с настоящую гору, голова. А потом передо мной замелькал пестрый поток самых разных существ и жизненных форм, великанов, карликов, демонов, кошмарных червей и гигантских хищных птиц, отталкивающих и удивительно притягательных одновременно. Тогда я принял все это за пустые видения, но теперь знаю точно — то было реальное будущее. Из приятного сладкого сна меня вдруг выдернул оглушительный грохот. Нет, оказывается, сон продолжался, только на этот раз я встретил «Молоха». Он проплывал мимо меня в космическом пространстве и выглядел удивительно натурально, только теперь можно было разглядеть его целиком, вместе с килем, поросшим целыми рифами кораллов, колониями ракушечника и густыми водорослями. Сопровождал корабль-великан почетный эскорт из тысяча и тысяч акул, медуз и мурен.
Вот в таком состоянии между сном и кататонией ты скользишь себе сквозь пространство и время, пока наконец не вынырнешь где-нибудь на другом конце света, в какой-то другой точке универсума, куда выходит одна из невообразимого множества пространственных дыр. Интересно, куда занесет меня? Только бы не в другое измерение!
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ЧЕРНЫЕ ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ ДЫРЫ[продолжение]. Отваживаясь на прыжок в пространственную дыру, нужно не забывать, что в другом измерении решительно все устроено по-другому. Может даже случиться, что там не хватает чего-то очень важного и необходимого для вас, например, атмосферы. Или же атмосфера состоит не из воздуха, а из свинца или бетона. Может также случиться, что привычные для нас законы природы там не функционируют, а вместо них действуют какие-то другие. Например, нет силы тяготения, а возможно даже самих понятий пространства и времени. Другое измерение может запросто целиком и полностью состоять из одной лишь замороженной скуки или музыкального холода, из какого-нибудь ядовитого газа или раскаленной тысячеградусной лавы, из тока высокого напряжения или несбыточных желаний. Есть измерения, в которых печаль является главным продуктом питания для существ, живущих в крошечных храмах, сложенных из тоски. Есть также измерения очень маленькие, в которых наша планета сжалась бы до размеров булавочной головки, — это такие мини-измерения с совершенно крохотными законами природы. А другие, наоборот, такие огромные, что атомы там размером чуть не с нашу планету. Есть измерения, где живут только мысли, а в иных — неприятные чувства, такие как, например, голод и зависть, и существуют они в виде маленьких, подрумяненных крендельков, которые еще умеют петь, — одним словом, все возможно! Если попадаешь в двухмерное измерение, то станешь плоским, как блин на сковороде, а в одномерном вытягиваешься до бесконечности, словно тонкая резинка, в пятимерном превращаешься в нечто среднее между радиоволной и головной болью, а описать, как выглядит существо, попавшее в восьмимерное измерение, вообще не хватит возможностей нашего языка. Из всего этого ясно следует одно: попав в другое измерение, вам придется в корне изменить все свои привычки, и притом самым радикальным образом.
Другое измерение. Когда я выбрался из пространственной дыры, у меня было такое чувство, словно кто-то рукой залез мне в желудок и вывернул его наизнанку — более аппетитного сравнения, к сожалению, не могу придумать. Сделав несколько быстрых кувырков и совершив пару отчаянных пируэтов, я наконец пришел в неподвижное состояние. Сидя на корточках и стараясь справиться с приступом тошноты, я посмотрел вниз, чтобы определить, на что это я приземлился. Одно из наиглавнейших правил путешествия в пространственных дырах гласит: по приземлении первым делом определи, на чем ты сидишь. Если пол под тобой из бетона, значит, можно рассчитывать на более или менее стабильные законы природы, если же из жидкой лавы или кометного газа — пиши пропало. То, на что приземлился я, казалось мягким на ощупь и было украшено искусно выполненным орнаментом. Это был ковер.
Подо мной находился очень длинный, шириной примерно сто метров ковер, по краям которого зияла черная пропасть. Все пространство над головой вдоль и поперек было изрезано другими коврами, тянущимися во всех возможных направлениях интергалактическими, ткаными автобанами. Мимо с шумом проносились летающие ковры-самолеты. Метрах в ста от меня возвышался красивый, величественный трон. Я поднялся, все еще в некотором замешательстве, и стал приводить в порядок свой гардероб. Кто-то похлопал меня сзади по плечу. Я обернулся. И увидел Кверта. То есть не совсем Кверта, а очень похожее на него существо, как и несколько сотен тысяч других, столпившихся позади меня на ковре. Целая армия квертоподобных желейных существ! Меня потащили назад, в самую гущу бурлящей толпы, так как я, похоже, загораживал им трон, который по какой-то причине казался им в этот момент очень важным. И больше никто не обращал на меня внимания. Неподалеку небольшая группка желейных существ пыталась изобразить что-то вроде музыки, которая самым жутким образом резала слух, и я готов поклясться, что играли они ее на инструментах из молока. Потом толпа беспокойно задвигалась, и сквозь нее величественно прошествовала небольшая процессия, во главе которой — на этот раз я уж точно не ошибся! — важно выступал Кверт. Лучшего друга узнаешь даже среди многотысячной толпы его двойников. Я окликнул его по имени, но мой голос потонул в море всеобщего ликования, и меня еще больше оттеснили назад. Кверт с высоко поднятой головой величаво вышел из толпы и медленно, с достоинством зашагал к трону, музыка в это время зазвучала патетически, то есть еще ужаснее. Разве мог он в таком гвалте что-то расслышать? Кое-как пробравшись вперед, я побежал к нему. Не знаю, каким чудом я попал в это измерение именно к моменту коронации Кверта, но надо было приложить все усилия и предупредить его, чтобы он не свалился в пространственную дыру.
Исторический момент. Негодующий шум поднялся в толпе, пока я бежал к Кверту, но он из-за музыки опять ничего не слышал и, не оборачиваясь, твердым шагом продолжал свой путь. Наверное, он в этот момент страшно волновался. Я уже почти настиг его, как вдруг моя нога застряла в складке ковра, я оступился, потерял равновесие и полетел ему в спину. От сильного толчка Кверт кубарем покатился по ковру, перелетел через край и разом ухнул в космическое пространство, где в один миг растворился в темноте. Толпа застыла от ужаса, музыка смолкла. Я подошел к краю ковра и испуганно посмотрел вниз. На меня пахнуло серодородом. Это не Кверт споткнулся и упал во время коронации, как он всегда думал, это был я. Я в ответе за то, что он попал в наше измерение. Оказывается, самая невероятная случайность, какую только можно себе представить, в действительности была не такой уж случайной — хотите верьте, хотите нет. Толпа угрюмо двинулась на меня. Я, не раздумывая ни секунды, прыгнул в дыру вслед за Квертом.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННЫ́Е ТУННЕЛИ. Привычное нам понятие времени делится, как известно, на: прошлое, будущее, настоящее, раньше, позже, сейчас, до того, после того, в тот момент, вчера, сегодня, завтра, в скором времени, наконец, с той минуты, до той поры и тем временем. При этом любое событие происходит в определенный момент, который является для него настоящим и который принято у нас обозначать понятием «сейчас»; но проходит время, и «сейчас» очень скоро превращается в «тогда», а еще спустя какое-то время оно становится «раньше», после чего временные границы еще больше размываются и оно переходит в неопределенное «некогда», или, как выражались наши предки, «в былые времена». Как происходит это превращение? Никто не знает. Известно только, что различные измерения соединены временны́ми туннелями. Время сквозь эти туннели свободно перетекает из одного измерения в другое, что дает ответ на извечный вопрос, куда утекает время.
Надеюсь, теперь вам более-менее ясно, как получилось так, что я, прибыв из будущего, принял участие в событии, произошедшем в далеком прошлом, и притом еще в другом измерении. Меня самого в тот момент проблема эта волновала постольку-поскольку. Гораздо важнее был вопрос: где я вынырну из дыры в следующий раз? После неслыханного совпадения, нашей с Квертом встречи, шансы попасть обратно на родину были еще ничтожнее, то есть теперь уже точно равнялись нулю.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ЧЕРНЫЕ ПРОСТРАНСТВЕННЫЕ ДЫРЫ[продолжение]. Попавший из одного измерения в другое вряд ли когда-либо сможет той же дорогой вернуться назад, в прежнее измерение. Во всяком случае, это еще никому не удавалось, поскольку шансы попасть в исходное измерение равны один к филлиону.
Что еще за филлион?
Филлион: математическая величина, вычисленная профессором Абдулом Филинчиком. Это число может представить себе только существо, у которого как минимум шесть мо́згов. Короче говоря: филлион означает «невообразимо много».
Итак, я снова путешествовал по просторам универсума и должен признать, на этот раз полет не произвел на меня и десятой доли того впечатления, что вначале. Кто однажды видел спиралевидную туманность и знает, что представляет собой фили́нов октаметр, вряд ли будет потрясен этим зрелищем вторично. Как опытный, бывалый посетитель пространственных дыр, я приготовился уже к длительному состоянию вульгарной кататонии, но мое падение вдруг резко оборвалось, и я мячиком выкатился на поверхность нового измерения.
Я знаю, что на этом месте повествования рискую потерять последних самых стойких своих читателей, но ничего не поделаешь — раз уж обещал писать только правду и ничего, кроме правды, другого выхода нет, придется честно сообщить вам, что я приземлился не где-нибудь, а именно в том измерении, откуда нырнул в черную дыру изначально. Событие это было не только самым невероятным из всех возможных во всем универсуме, но и пренеприятнейшим для меня, ведь у самой черной дыры должен был поджидать меня гигантский паук-ведун. А путешествие в космическом пространстве не только не увеличивало шансы спастись от него при встрече, но и немилосердно их сокращало, поскольку теперь наряду с усталостью от бега по Большому лесу, я еще был основательно выбит из колеи полетами сквозь черные дыры. Так или иначе, жизнь моя между двух измерений закончилась. Не знаю, была ли она самой короткой или самой длинной из всех предыдущих. Пожалуй, и то и другое одновременно. Во всяком случае, паука я не обнаружил. И вокруг была не темная ночь, как в момент моего падения, а яркий, солнечный день.
Место то же, время другое. Это было бы уже совершенно невероятно, если бы я вывалился из дыры обратно еще в то же самое время. Поэтому объяснить отсутствие паука было несложно: значит, я действительно попал в другое время. Может быть, я появился там на следующий день. Или даже через неделю. Через месяц или целый год. Сотни лет спустя. А может, за миллион лет до нашей встречи с пауком. Все возможно. Главное, паука на месте не оказалось. Уполз ли он в лес, чтобы встретить там голодную смерть, или же в тот момент еще не родился? А может быть, прыгнул вслед за мной в пространственную дыру и любовался теперь красотами универсума. Лучше всего, чтобы он сварился где-нибудь в доисторической лаве или же сам стал жертвой какого-нибудь страшного чудовища. Хотя не буду злорадствовать. Пусть бы он лучше отыскал дорогу обратно, в то измерение, откуда, по теории Филинчика, прибыли к нам его предки. Даже если вероятность такого совпадения ничтожна мала, это все же возможно. Мы уже знаем, что универсум способен на любые сюрпризы. И тем не менее я как можно скорее постарался покинуть это страшное место и выбраться из леса. Частокол могучих стволов постепенно начал редеть, расступаться, и спустя приблизительно час я вышел на опушку. Передо мной словно подняли занавес, открыв взгляду другой, новый мир. Я стоял на краю белой, казавшейся бесконечной равнины, тянущейся до самого горизонта и растворяющейся там в светлой небесной дали. Насколько хватало глаз, вокруг не было видно ни одного деревца, ни единой горы, что меня абсолютно устраивало, принимая во внимание негативный опыт, собранный в горах и лесах. Из ручья на опушке мне наконец-таки удалось напиться. Я пил очень долго, жадно и громко. Затем спустился по засохшей траве с пологого холма и оказался на равнине. Под ногами тихонько захрустел белый, очень мелкий песок, он прилипал к ногам и пах ванилью. Я поднял щепотку и попробовал на вкус. Так и есть — мельчайшая сахарная пудра. Должно быть, это и есть та самая Сладкая пустыня, о которой рассказывал нам Филинчик. Где-то там, на другом конце этого сахарного океана, лежит Атлантис. Вот куда я стремился всей душой.
Прежде чем пуститься в дальний, непредсказуемый, наверняка полный опасностей и лишений путь, нужно было сначала как следует выспаться. Недолго думая, я просто растянулся на белом песке. Солнце стояло еще высоко, но мне при моей усталости оно было не помеха. Закрыв глаза, я попробовал перед сном прикинуть все плюсы и минусы создавшейся ситуации и сделать из этого для себя соответствующие выводы. Я не знал, в каком времени нахожусь, а именно — настоящее сейчас, прошлое или будущее? Только две вещи не вызывали сомнения: во-первых, я точно был в родном измерении, а во-вторых, определенно в Замонии. Кроме того, у меня не было ни перед кем никаких обязательств. Прошлое осталось в прошлом, будущее ожидало впереди, и я никому ничего не был должен. Так что не все ли равно, какое сегодня число. На этой оптимистической ноте я заснул. 9. Моя жизнь в Сладкой пустыне