Первая глава - это свободный разговор поэта с читателем, разговор дружеский, неторопливый, откровенный - с воспоминаниями, отклонениями от первоначальной темы, с шутками и намеками... Пушкин все время стоит рядом с героем, иногда заслоняя его, иногда ненадолго скрываясь, но с первой до последней строфы он здесь, перед нами.
Вторая глава — совсем другая. Она удивительно компактна, сжата. В ее сорока строфах рассказано о многих жизнях, об огромных человеческих проблемах, обо всей помещичьей деревенской жизни пушкинской поры, но сам Пушкин очень редко обращается к читателю, почти не показывается ему.
Пушкин оставил нам план романа с точным указанием, когда и где написана каждая глава, и с названиями глав, которые в этом плане именуются по-старинному «песнями». Первая песнь называется у Пушкина «Хандра»: речь в ней идет о разочаровании, о тоске Онегина. И эпиграф соответствует пушкинскому названию главы: «И жить торопится и чувствовать спешит...». Эта строчка сразу заставляет читателя задуматься о судьбе героя. Вторую песнь Пушкин называет «Поэт». Значит, для него главный герой главы - Ленский. А эпиграф говорит совсем о другом.
Странный эпиграф у второй главы: «О rus! - Гораций. О Русь!». По-латыни «rus» значит деревня. Казалось бы, Пушкина просто забавляет занятное совпадение: по- латыни - деревня, а по-русски - Русь. Так похоже! Но если вдуматься, станет понятно, что восклицание «О Русь!» - горькое, даже трагическое; что русская деревня совсем не вызывает у поэта сладкого умиления.
Но примемся, наконец, читать главу.
Деревня, где скучал Евгений, Была прелестный уголок...
Прелестный? Для кого? Мы же помним, что Онегину «два дня... казались новы уединенные поля», а «на третий... его не занимали боле». Значит, это не онегинское восприятие деревни: «прелестный уголок»! И действительно, в следующих строчках мы видим:
Там друг невинных наслаждений Благословить бы небо мог.
Мы только что говорили, что Пушкина не видно на страницах второй главы. Но он, оказывается, здесь, хоть его и не сразу замечаешь: он не выступает на первый план, но мы видим «деревню, где скучал Евгений», не онегинскими, а пушкинскими глазами. Что это за деревня? Она очень похожа на Михайловское:
Господский дом уединенный, Горой от ветров огражденный, Стоял над речкою. Вдали Пред ним пестрели и цвели Луга и нивы золотые, Мелькали села; здесь и там Стада бродили по лугам, И сени расширял густые Огромный запущенный сад, Приют задумчивых дриад.
Работая в Одессе над второй главой, Пушкин еще не знал, что скоро - не пройдет и года - он вынужден будет поселиться в этом «прелестном уголке», сосланный, поднадзорный. Но он уже давно знал, что русская деревня далеко не так прекрасна, как кажется непосвященному взору. Еще в 1819 году, приехав в Михайловское во второй раз в жизни, двадцатилетний Пушкин увидел не только прелесть русской природы:
...Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и гор Друг человечества печально замечает Везде невежества губительный позор. Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца...
(«Деревня». 1819 г.)
Вот эти страшные контрасты русской деревни XIX века сохранились в уме и сердце поэта. Не случайно уже в первой строфе слышна еле заметная ирония, когда Пушкин говорит о «прелестном уголке». Чем дальше описывает он деревню, тем слышнее ирония. Дом дядюшки Онегина назван «почтенным замком», хотя обставлен он весьма скромно: «два шкафа, стол, диван пуховый...» Слово «замок» вызывает мысли о феодале, которому подчинены безропотные вассалы, о несправедливости, царящей там, где властвует «барство дикое».
Прочтя всего две строфы, читатель начинает понимать горечь эпиграфа: «О Русь!» Тяжело мыслящему, благородному человеку жить на Руси в пушкинскую эпоху.
Следующая, третья строфа рассказывает о жизни дяди Онегина, который
Лет сорок с ключницей бранился, В окно смотрел и мух давил.
В двух строчках - целая жизнь, и какой невыразимой скукой повеяло от этой жизни: сорок лет без дела в глухой деревне!
О дяде Онегина не случайно рассказано именно здесь: попав в деревню, Евгений имеет полную возможность повторить дядину жизнь - что же ему еще остается делать, как не браниться с ключницей и смотреть в окно? Но Онегин на такое не способен.
Один среди своих владений, Чтоб только время проводить, Сперва задумал наш Евгений Порядок новый учредить. В своей глуши мудрец пустынный, Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил; И раб судьбу благословил.
Среди умных, образованных, прогрессивно мыслящих людей, знакомых Пушкину, был Николай Иванович Тургенев. Еще в 1818 году его брат Александр Иванович писал другу Пушкина поэту П.А. Вяземскому: «Брат возвратился из деревни и тебе кланяется. Он привел там в действие либерализм свой: уничтожил барщину и посадил на оброк мужиков наших, уменьшил через то доходы наши. Но поступил справедливо, следовательно, и согласно с нашею пользою». Братья Тургеневы были не одиноки в своем либерализме. Мы знаем многих будущих декабристов, стремившихся облегчить положение крестьян, - даже в ущерб себе. Пушкин явно сочувствует и своим друзьям, и своему герою. Недаром он находит такое резкое, страшное слово: «и раб судьбу благословил». Но Пушкин знает и другое:
Зато в углу своем надулся, Увидя в этом страшный вред, Его расчетливый сосед; Другой лукаво улыбнулся, И в голос все решили так, Что он опаснейший чудак.
Тот же Н. И. Тургенев пишет по этому поводу в своем дневнике: «Со всех сторон все на нас вооружились, одержимые хамобесием... о нас разумеет эта публика как о людях опасных, о якобинцах».
Трудно Онегину в деревне - потому трудно, что он умнее, честнее тех людей, которые окружают его. И ему эти люди постылы, и он им враждебен; они злословят о нем:
«Сосед наш неуч; сумасбродит; Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино; Он дамам к ручке не подходит; Все да да нет; не скажет да-с Иль нет-с». Таков был общий глас.
(Курсив Пушкина.)
Эти обвинения нам знакомы: «Шампанское стаканами тянул. - Бутылками-с, и пребольшими. - Нет-с, бочками сороковыми». Так рассуждали о Чацком гости
Фамусова. В «Горе от ума» глухая старуха графиня-бабушка не услышала ни звука из того, что ей рассказал За- горецкий о Чацком, но слова нашла такие же, как соседи Онегина: «Что? К фармазонам в клоб? Пошел он в бу- сурманы?» Мы хорошо знаем еще одного «фармазона»: это Пьер Безухов из «Войны и мира». Он ведь одно время увлекался обществом франк-масонов (полуграмотные помещики исказили это слово и получилось: фармазоны). Сам Пушкин во время южной ссылки примыкал к кишиневской масонской организации. Среди масонов было немало передовых людей, будущих декабристов, потому их так ненавидели гости Фамусова и соседи Онегина.
Читая Первую главу, мы сравнивали Онегина с Пушкиным, с Чаадаевым, Кавериным - с умнейшими, выдающимися людьми своей эпохи. Евгений не таков, как эти люди, ему недоступны их знания, их таланты, их умение понимать жизнь, действовать. Но он много выше среднего человека своего круга; в этом мы убеждаемся, читая вторую главу. И этого-то не прощает ему его круг.
За неделю до того, как вчерне закончить вторую главу, Пушкин писал А. И. Тургеневу: «... Я на досуге пишу новую поэму Евгений Онегин, где захлебываюсь желчью». (Выделено Пушкиным.) За месяц до этого, в разгар работы над второй главой, Пушкин пишет в другом письме - П. А. Вяземскому: «...О печати и думать нечего, пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и размерить круга своего действия - лучше об ней и не думать».
Эти письма были написаны одновременно со второй главой. Даже те пять строф, которые мы уже прочли, вовсе не безобидны. Онегин ввел в своей деревне новые порядки, «чтоб только время проводить», но в глазах соседей он тем не менее не просто «чудак», а «опаснейший», да еще и не единственный в своем роде: не один молодой дворянин вел себя так, как он, и это вызывало ненависть мира Молчалиных и Загорецких. А Пушкин, будто бы и не показываясь на страницах романа, на самом деле явно симпатизирует Онегину и «захлебывается желчью» при мысли о его недоброжелателях.
Какими бы ни были разными Пушкин и Онегин, они из одного лагеря, их объединяет недовольство тем, как устроена российская действительность. Умный, насмешливый, зоркий Пушкин первой главы остался таким же и во второй, но теперь читатель узнал о нем больше. Перед нами - гражданин, человек, неравнодушный к судьбе своей страны; ссыльный поэт продолжает думать и действовать так, как действуют поэты - словом. Короткий рассказ о жизни Онегина в деревне заключает в себе мысли и наблюдения, близкие к мыслям и наблюдениям декабристов.
Когда на сцене появляется Ленский, мы знакомимся с еще одним типом русского молодого человека пушкинской поры.
...С душою прямо геттингенской, Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт. Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный...
В Геттингенском университете в Германии воспитывалось немало русских юношей - и все они были известны своими «вольнолюбивыми мечтами». «Дух пылкий и довольно странный» был у другого «поклонника Канта и поэта» - Кюхельбекера, того самого Кюхли, которого так дразнил в детстве и так любил всю жизнь Пушкин.
С Ленским в музыку пушкинских стихов врывается совсем новая мелодия - трогательно-нежная и немножко насмешливая.
От хЛадного разврата света Еще Увянуть не Успев, Его дУша была согрета Приветом дрУга, Лаской дев. Он сердцем миЛый был невежда, Его ЛеЛеяЛа надежда...
(Выделено мною. - Н.Д.)
Вся седьмая строфа построена на повторении звуков Л-У-У-У-У-Л-У-Л... И слова-то какие: увянуть, душа, лаской, милый, лелеяла!
Когда Пушкин в «Полтаве» описывает бой, у него звучат Ш, Р, Ж: «швед, русский колет, рубит, режет...»
Во вступлении к «Медному всаднику» слышен пир: «шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой» (Ш- П-П-П-Ш-П). А Ленского сопровождает мягкая, негромкая музыка: нежные, возвышенные слова, плавные звуки Л-У создают ощущение легкой грусти, заставляют полюбить Ленского и даже проникнуться к нему жалостью, хотя оснований для жалости пока нет.
И Пушкин любит молодого поэта - нет сомненья. Но все-таки что-то настораживает в первых же строфах, посвященных Ленскому:
...Он сердцем милый был невежда......Цель жизни нашей для него Была заманчивой загадкой, Над ней он голову ломал И чудеса подозревал.
(Разрядка моя. - Н. Д.)
Вдруг среди таких возвышенных поэтических слов простые и даже грубоватые: «невежда» (хоть и «милый»); «голову ломал»! Более того: те высокие идеалы, которым верит, которым поклоняется Ленский, Пушкин называет «чудесами»! И дальше снова - с тем же повторением звука «Л» - Пушкин рассказывает о стихах Ленского:
Он пеЛ разЛуку и печаЛь, И нечто, и туман ну даль, И романтические розы; Он пеЛ те даЛьные страны, Где доЛго в Лоно тишины ЛиЛись его живые сЛезы; Он пеЛ побЛекЛый жизни цвет Без маЛого в осьмнадцать Лет.
(Курсив Пушкина.)
(Выделено мною. - Н. Д.)
Вот эти две последние строчки - при всей их мелодичности - уже не просто настораживают нас, а приоткрывают пушкинское отношение к Ленскому: любовно- ироническое. Наивный, восторженный мальчик воспевает «поблеклый жизни цвет» - увяданье. И это - «без малого в осьмнадцать лет».
В возрасте Ленского и Пушкин писал очень грустные стихи:
Встречаюсь я с семнадцатой весной...
Моя стезя печальна и темна...
Вся жизнь моя - печальный мрак ненастья...
(«Послание Горчакову»)
Печаль, слезы, разлука, тоска, разочарование - излюбленные темы поэтов-романтиков, а юный Пушкин был романтиком. Кюхельбекер вспоминал в 1824 году: «С семнадцати лет у нас начинают рассказывать про свою отцветшую молодость».
Но мы знаем: лично Пушкину такое восприятие жизни не свойственно. Он отдал дань общему увлечению разочарованностью - и преодолел это увлечение, как преодолел романтизм. В 1824 году Вяземский писал поэту- романтику А. А. Бестужеву: «Смотрите на Пушкина! И его грызет червь, но все-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски цветущие. В других этого не вижу: ими овладевает маразм...»
Работая над «Евгением Онегиным», Пушкин не только отошел от романтизма, но и понял его слабости - отсюда ироническое отношение к Ленскому. Но ведь, с другой стороны, разочарованность юного поэта отражает его недовольство окружающим миром, и это нравится Пушкину в Ленском; он любит в нем свою юность - потому Ленский вызывает не только его улыбку, но и сочувствие.
Ленский наивен, не знает жизни, но Онегину, конечно, интереснее с ним, чем с остальными соседями, которые «благоразумно» беседуют
О сенокосе, о вине, О псарне, о своей родне.
В этом коротком перечне - полная картина их бессмысленной, тупой жизни. И Пушкин - тот самый Пушкин, который только что говорил о Ленском с мягкой, доброжелательной улыбкой, о соседях Онегина говорит с настоящей злостью и настоящим презрением:
Все дочек прочили своих За полурусского соседа... Зовут соседа к самовару, А Дуня разливает чай, Ей шепчут: «Дуня, примечай!» Потом приносят и гитару: И запищит она (бог мой!) Приди в чертог ко мне златой!
(Курсив Пушкина.)
Итак, Онегин и Ленский подружились. Но они ведь такие разные:
Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Подружились они потому, что все остальные совсем уж не подходили для дружбы, потому что каждый скучал в своей деревне, не имея никаких серьезных занятий, никакого настоящего дела, потому что жизнь обоих, в сущности, ничем не заполнена.
Так люди (первый каюсь я) От делать нечего друзья.
(Курсив Пушкина.)
Это «первый каюсь я» - характерно для Пушкина. Да, и в его жизни были такие дружеские отношения - от делать нечего - в которых пришлось потом горько каяться: с Федором Толстым - «Американцем», тем самым, о котором Грибоедов говорит: «В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист; да умный человек не может быть не плутом». Быть может, Пушкин, когда писал эти строки, думал и об Александре Раевском, своем «демоне» - много горя принес ему этот друг.
Большинство людей вовсе не склонно признавать свои заблуждения, в особенности, когда речь идет о человеческих отношениях. В разладе любовном, дружеском всегда хочется обвинить другого и оправдать себя. Пушкин не делает этого: за тремя словами, стоящими в скобках, скрыто большое мужество, хотя сказаны эти слова шутливо. Каяться в своих ошибках неприятно, но как иначе понять и самого себя, и других?
Для Пушкина дружба - не только одна из главных радостей жизни, но и долг, обязанность. Он умеет относиться к дружбе и друзьям всерьез, ответственно, умеет думать о человеческих отношениях, и мысли его далеко не всегда веселы. В строфе XIV второй главы он с горечью размышляет:
Но дружбы нет и той меж нами. Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами - себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно.
Прежде всего, кто это - «мы»? Онегин? Ленский? Сам Пушкин? Или - люди вообще? Попробуем начать рассуждать со второго четверостишия: «Мы все глядим в Наполеоны...»
Мировая слава, завоеванная за какие-нибудь тринадцать лет безвестным корсиканцем Бонапарте; фантастический путь от капрала до императора, пройденный Наполеоном, - все это вскружило головы многим молодым людям - и во Франции, и в России. Герой романа Стендаля «Красное и черное» Жюльен Сорель мечтает вслед за Наполеоном пройти столь же блестящий путь. Андрей Болконский на поле Аустерлица ждет «своего Тулона» - того мгновенья, когда он сможет совершить подвиг, спасти русскую армию и прославиться. Из седьмой главы мы узнаем, что и в кабинете Евгения стоял «столбик с куклою чугунной под шляпой, с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом», - модная тогда статуэтка Наполеона.
Наполеон привлекал молодых людей не только своим головокружительным успехом. В нем видели яркую, выдающуюся личность, которая сумела доказать всему миру свою силу и величие. С именем Наполеона стали связывать и такие философские проблемы, которые на самом деле не имели к нему отношения.
Русский молодой человек Родион Раскольников из романа Достоевского «Преступление и наказание»,
Н. Долинина
живший гораздо позже Наполеона, поставил перед собой вопрос: имеет ли он право убить одинокую старуху, чтобы завладеть ее богатством? Исходил он при этом из такого положения: старуха наживается на своем богатстве, приносит людям вред. Он же, Раскольников, сможет использовать эти деньги, чтобы выучиться и приносить людям пользу. Значит, убийство старухи не преступление; цель, которую поставил перед собой Раскольников, оправдывает любые средства для достижения этой цели, даже убийство человека. Оправдывая свой поступок, Раскольников размышлял о Наполеоне: ведь ему же история простила множество погибших на войне во имя великих целей, которые тот ставил перед собой.
Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно...
Пушкин не разделял такой философии: «цель оправдывает средства». Он помнил лекции своего любимого лицейского профессора Куницына: «Человек имеет право на все деяния и состояния, при которых свобода других людей по общему закону разума сохранена быть может... Не употребляй других людей как средство для своих целей...»
Человеку свойственно эгоистическое чувство своего превосходства над окружающими. Но Пушкин рано научился преодолевать в себе это чувство. Когда он говорит: