И снится чудный сон Татьяне.




«Смеем уверить, что в нашем романе время расчис­лено по календарю», - пишет Пушкин в одном из приме­чаний к «Евгению Онегину». В романе нет ни одной даты, но, если внимательно читать его, можно точно устано­вить, когда происходят события. Онегин уехал в дерев­ню к дяде в то самое время, когда Пушкина выслали из Петербурга. Помните:

Онегин был готов со мною Увидеть чуждые страны; Но скоро были мы судьбою На долгий срок разведены. Отец его тогда скончался......Вдруг получил он в самом деле От управителя доклад, Что дядя при смерти в постеле...

Пушкин был выслан на юг весной 1820 года. Оне­гин уехал из Петербурга тогда же. До этого «убил он во­семь лет» в свете - значит, появился в обществе пример­но в конце 1812 года. Сколько лет могло быть Онегину в это время? В пушкинских черновиках сохранилось пря­мое указание на этот счет: Онегин «шестнадцати не боль­ше лет» появился в свете. Значит, Онегин родился в 1796 году, он старше Пушкина на три года. Встреча с Татья­ной, знакомство с Ленским происходят весной и летом 1820 года - Онегину уже 24 года, он не мальчик, а взрос­лый мужчина, особенно по сравнению с восемнадцати­летним Ленским. Неудивительно поэтому, что он отно­сится к Ленскому чуть покровительственно, по-взросло­му смотрит на его «юный жар и юный бред».

Но ведь дело не только в возрасте. Пушкин, как мы уже видели, моложе Онегина на три года, а он мудрее, мировоззрение его более глубоко, более зрело. Легкое же отношение к жизни всегда в конце концов обходится дорого: и Онегину, и Ленскому - обоим предстоит расплата за свое не серьезное и не мудрое восприятие жизни. В пятой главе завязывается, возникает тот трагический конфликт, который приведет друзей к расплате. Один заплатит за свою наивную восторженность жизнью; другой - за свой эгоизм, за не­умение думать о других людях - муками совести, горьким раскаянием, одиночеством, крушением всех надежд. Тра­гические события надвигаются - их неизбежность станет очевидной во время бала, на именинах Татьяны. Поэтому и глава была названа в пушкинском плане «Именины». Чита­тель еще не предвидит трагедии, но автор знает, что ждет героев впереди, - и с первых же строк пятой главы, таких спокойных, описательных, уточняет время, когда происхо­дят события, - зима 1821 года.

Описание этой зимы совпадает со свидетельствами со­временников Пушкина:

В тот год осенняя погода Стояла долго на дворе, Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе На третье в ночь.

Такая бесснежная зима, конечно, многим запомни­лась - это было именно в 1821 году. Сам Пушкин ведь не был в это время в Михайловском и знал о поздней зиме по рассказам няни и соседей, может быть, барышень из Тригорского, в одной из которых современники виде­ли черты Татьяны.

Картина зимы, когда «крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь... бегает дворовый мальчик, себя в коня преобразив, в салазки жучку посадив» (курсив Пушкина), - эта картина, с такими зорко увиденными деталями, нравится нам с детства. И трудно себе пред­ставить, почему Пушкин оговаривается:

Но, может быть, такого рода Картины вас не привлекут: Все это низкая природа; Изящного не много тут.

Литература до Пушкина не признавала описания таких «низких» предметов, как дровни, лошадка, кибитка, тулуп, пальчик дворового мальчишки... Пушкина обвиняли в гру­бости, интересе к низменным предметам, упрекали за то, что он вводит в поэзию очень уж прозаические, житейские сло­ва. А он видел прекрасное в самой жизни: в тулупе, в дво­ровом мальчике - и еще с мягким юмором поддразнивал своих литературных противников:

Согретый вдохновенья богом, Другой поэт роскошным слогом Живописал нам первый снег И все оттенки зимних нег; Он вас пленит, я в том уверен...

Речь идет о друге Пушкина поэте Вяземском - его стихотворение «Первый снег» прекрасно, но оно напи­сано до Пушкина и так, как после Пушкина уже нельзя было писать, возвышенно и красиво:

Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой; Там, темный изумруд посыпав серебром, На мрачной он сосне разрисовал узоры...

слишком возвышенно, слишком красиво. Пушкин ува­жает, ценит и Вяземского, и «певца финляндки молодой» Баратынского, о котором он уже упоминал в третьей гла­ве, - но, ценя и уважая друзей-поэтов, он не может и не хочет идти их путем. Путь у него - свой. И героиня - своя, не похожая ни на одну из литературных героинь, именно потому, что она - из жизни, что таких девушек, как Та­тьяна, Пушкин видел, знал, пытался понять их.

Татьяна (русская душою, Сама не зная почему) С ее холодною красою Любила русскую зиму... Татьяна верила преданьям Простонародной старины... Ее тревожили приметы...

Так какая же она была, Татьяна Ларина? С одной стороны, очень близкая нам, совсем похожая на совре­менных девушек, любящих книги и природу, склонных, не очень афишируя это, и мечтать, и ждать «милого героя». С другой стороны, верила приметам, бледнела, увидев мо­лодую луну слева, а не справа; боялась встретить монаха; трепетала, когда заяц перебегал ей дорогу...

Вот такая она и была, очень противоречивая, очень разная. Ведь характер ее складывался под разными вли­яниями: то, что дали ей книги, рассказы няни, одинокие прогулки, сформировало ее мечтательность, гибкий ум, тонкие чувства, смелость в человеческих отношениях. Но с другой стороны, нянины сказки и старинные обычаи, жившие в доме, воспитали в ней и суеверие, и страх пе­ред потусторонними силами. Да и романтические книги, переполненные разными ужасами, тоже оставили свой след в душе Татьяны: как же не трепетать перед черным монахом!

Настали святки. То-то радость! Гадает ветреная младость, Которой ничего не жаль, Перед которой жизни даль Лежит светла, необозрима; Гадает старость сквозь очки У гробовой своей доски, Все потеряв невозвратимо; И все равно: надежда им Лжет детским лепетом своим.

Удивительное это свойство человеческого характе­ра: очень хочется, очень надо непременно заглянуть в бу­дущее, узнать, что будет завтра, и через год, и через де­сять дет. Но это невозможно и, пожалуй, хорошо, что невозможно. Разумом мы все это понимаем, а все-таки... все-таки очень хочется знать, что будет впереди! Пото­му-то так устойчивы всяческие гадания: на картах, на книгах, на лепестках ромашки.

Народные гаданья привлекали людей самого разно­го возраста еще и своей красотой, поэтичностью. Ведь сбывалось, по преданью, не всякое предсказание, а по­лученное в определенные дни, особенно на святках - зим­них праздничных днях от рождества (25 декабря по ста­рому стилю) до крещенья (6 января).

В темную зимнюю ночь гадать было страшно и в то же время очень заманчиво. Собрались девушки, расто­пили воск и льют его в холодную воду. Воск застывает, превращаясь в причудливые фигуры, - что они предска­зывают? Одной - явно жениха, вон какой красавец, с уса­ми, в шляпе; а другая - ужас какой! - видит не то леше­го, не то домового, с хвостом, с рогами... Девушки бро­сают воск и начинают гадать по-другому: опускают в во­ду свои колечки, накрывают платком блюдо с водой, а са­ми садятся вокруг и поют песни, вынимая кольца из воды. Под какую песню вынется колечко - то и сбудется. Татьяне не повезло:

И вынулось колечко ей Под песенку старинных дней: «Там мужички-то всё богаты, Гребут лопатой серебро; Кому поем, тому добро И слава!» Но сулит утраты Сей песни жалостный напев; Милей кошурка сердцу дев.

(Курсив Пушкина.)

Почему же песня о богатстве «сулит утраты»? Ока­зывается, дело не в содержании песни, а в тех приметах, которые с нею связаны. Песня про кота и кошурку пред­вещает свадьбу, а про богатых мужиков - смерть, горе. Нужно было знать массу примет и условий, чтобы гадать по кольцам, опущенным в воду. Зато вот простое гада­нье: выйти крещенским вечером, наставить зеркальце на небо - что увидишь, то и сбудется. Или - еще проще: выбежать за ворота и спросить имя у первого прохоже­го. Какое имя он назовет - так и зовут суженого.

Татьяне не повезло: в зеркальце она увидела только луну, а прохожего спросила:

Как ваше имя? Смотрит он И отвечает: Агафон.

(Курсив Пушкина.)

И тогда Татьяна решается на последнее средство: га­дать в пустой, заброшенной бане. Сесть одной за стол, накрытый двумя приборами, и ждать... Ровно в полночь за вторым прибором появится суженый.

Но стало страшно вдруг Татьяне... И я - при мысле о Светлане Мне стало страшно - так и быть... С Татьяной нам не ворожить.

Светлана - героиня баллады Жуковского. Она вот так же гадала ночью одна, к ней явился долгожданный жених, но - о ужас! - он оказался мертвецом, выходцем из могилы. Правда, в конце баллады выясняется, что все эти ужасы Светлана увидела во сне, что на самом деле жених ее жив, здоров и идет к крыльцу, навстречу неве­сте. Жуковский сочувствует своей героине:

О, не знай сих страшных снов Ты, моя Светлана!

Эти строчки Пушкин делает эпиграфом к пятой гла­ве - конечно, не случайно. Главное место в этой главе занимает сон Татьяны - вещий сон, который очень ско­ро сбудется.

И снится чудный сон Татьяне. Ей снится, будто бы она Идет по снеговой поляне, Печальной мглой окружена; В сугробах снежных перед нею Шумит, клубит волной своею Кипучий, темный и седой Поток, не скованный зимой; Две жердочки, склеены льдиной, Дрожащий, гибельный мосток, Положены через поток...

Природа в сне Татьяны живая, земная, ничуть не ска­зочная: печальная зимняя ночь, бегущий ручей, хрупкий мостик из обледенелых жердочек... Каждый, кто бродил по ночному зимнему лесу, знает, как правдиво этот лес описан:

...недвижны сосны В своей нахмуренной красе;

Отягчены их ветви все Клоками снега; сквозь вершины Осин, берез и лип нагих Сияет луч светил ночных...

И ведет себя Татьяна в этом лесу вполне естествен­но, не как сказочная героиня, а как земная, реальная де­вушка, - она боится:

Снег рыхлый по колено ей; То длинный сук ее за шею Зацепит вдруг, то из ушей Златые серьги вырвет силой; То в хрупком снеге с ножки милой Увязнет мокрый башмачок; То выронит она платок...

Конечно, страшно одной ночью в темном лесу - тем­ном, но, право же, вовсе не сказочном. В самом обыкновенном лесу с Татьяной происходят уди­вительные приключения. Ей встречается не какой-нибудь другой зверь, а самый что ни на есть главный герой рус­ских сказок - медведь, Мишка, Михаил Иванович или Потапович. Он-то и приводит ее к таинственному ша­лашу, где «ярко светится окошко». Тут уж начинаются чудеса:

...за столом Сидят чудовища кругом: Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой......Вот мельница в присядку пляшет И крыльями трещит и машет; Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ!

Мы знаем, что Татьяна с детства любила «страшные рассказы зимою, в темноте ночей», - в ее сне оживают чудовища народных сказок, но среди этих чудовищ ока­зывается Онегин, он властвует над всеми, «он там хозя­ин, это ясно...» В сне отражаются мечты Татьяны, ее на­дежды, ее любовь: Онегин спасает ее, он нежен и ласков с нею - такой сон понятен, объясним: ведь именно этого ждала девушка от гаданий, именно это хотела увидеть - любовь Онегина. Но в конце сна появляются Ольга и Ленс­кий, возникает ссора...

Спор громче, громче; вдруг Евгений Хватает длинный нож, и вмиг Повержен Ленский...

Как могла Татьяна предугадать случайную, нелепую ссору между друзьями, которая возникает через несколь­ко дней? Об этом у нас пойдет речь впереди. А пока вер­немся к испуганной Татьяне. Где искать ей объяснение своему сну? Кругом люди еще более суеверные, чем она сама. Разве что Онегин мог бы развеять ее грустные пред­чувствия, посмеяться над сном, а может быть, и задумать­ся над ним, и остановиться на своем страшном пути к ги­бели Ленского; но как же может Татьяна рассказать свой сон Онегину после его отповеди? А остальные - мать, сестра, няня - что им рассказывать, разве они поймут? Только начнутся ахи да охи, расспросы, догадки... Вот и остается один советчик -

...Мартын Задека,

Глава халдейских мудрецов,

Гадатель, толкователь снов.

Каких только книг не покупали легковерные чита­тели того времени! Ведь выбора не было - что привезут в именье, то и покупай. Так и Татьяне досталась гада­тельная книга:

Сие глубокое творенье Завез кочующий купец Однажды к ним в уединенье И для Татьяны наконец Его с разрозненной Мальвиной Он уступил за три с полтиной...

(Курсив Пушкина.)

Над Татьяной и ее сном Пушкин не смеется. Слиш­ком многое в этом сне трагично, слишком многое связа­но с жизнью, окружающей бедную девушку. Но над «глу­боким твореньем» Мартына Задеки Пушкин прямо-таки издевается:

Татьяна в оглавленье кратком Находит азбучным порядком Слова: бор, буря, ведьма, ель, Еж, мрак, мосток, медведь, метель И прочая. Ее сомнений Мартын Задека не решит...

Хорошо Ольге: она живет, «как ландыш потаенный, незнаемый в траве глухой ни мотыльками, ни пчелой». Ей ничто страшное не снится, потому что она ни о чем серьезном, ни о чем трагическом никогда не задумыва­ется. Хорошо Ольге... А так ли уж хорошо? Это ведь один из главных вопросов, которые задают себе люди во все времена: кому лучше жить - тому, кто не задумывается, дни его текут легко и однообразно, или тому, кто дума­ет, страдает, радуется полной мерой?

Кто счастливее - Гамлет или могильщик? Этот воп­рос, казалось бы никакого отношения не имеющий к «Ев­гению Онегину», обсуждался в одном девятом классе два урока подряд. Гамлет измучен мыслями и сомненьями, он задает себе бесконечные вопросы, ни на один из кото­рых не может дать прямого и окончательного ответа, страдает и терзается, ничего не может для себя решить твердо и до конца... И вот в одну из самых страшных минут его жизни - на кладбище, у могилы Офелии, - он встречает могильщика. Тот прожил жизнь не задумыва­ясь: копал могилы, нисколько не интересуясь, какие люди, страсти, мечты, идеи будут в них похоронены; для него в жизии все ясно, все просто, и череп королевского шута Йорика, валяющийся на кладбище, для него про­сто ненужная кость; а для Гамлета - напоминание о ве­личайшей беде человечества: смертности всех людей - даже самых умных, добрых, благородных...

Кому же лучше - Гамлету или могильщику? Ответ на этот вопрос каждый выбирает для себя сам. Можно выбрать путь могильщика, можно - Гамлета. Первому, безусловно, легче спокойнее, проще жить. Но счастливее ли? Жизнь второго полна страданий, но и радости его глубже, острее; да и в самом его страдании есть радость - оно дает познанье мира, то самое познанье, которое не­доступно могильщику.

Конечно, нелепо сравнивать Татьяну с Гамлетом - что может быть общего у наивной провинциальной девуш­ки, выросшей в русской деревне XIX века, с титаничес­ким характером эпохи Возрождения, с философом и му­чеником - принцем датским! А вот Пушкина и Шекспира можно сравнивать, можно ставить рядом - оба они зада­вали человечеству вопросы, мучающие нас до сих пор, - вопросы, на которые мы должны непременно отве­тить своей жизнью: будем мы мыслить или только су­ществовать?

В свое время, в своей деревне, среди своего окруже­ния Татьяна бессознательно, но твердо выбирает путь трудный, мучительный, но богатый, а Ольга - легкий, радостный... и нищий. Каждому свое.

События в романе развиваются - приближается са­мый острый момент развития сюжета, кульминация. На­ступает утро 12 января по старому стилю - именины Татьяны. Пушкин начинает описывать этот день легко, весело, пародируя известную в его время всем оду Ломо­носова «На день восшествия на престол Елизаветы Пет­ровны» 1746 года:

Заря багряною рукою От утренних спокойных вод Выводит с солнцем за собою...

В молодости Пушкин подражал поэтам-классицис­там, вполне серьезно писал, например, в «Кавказском пленнике»:

Заря на знойный небосклон За днями новы дни возводит...

Теперь он не просто отказался от подражания клас­сицизму, но и смеется над ним:

Но вот багряною рукою Заря от утренних долин Выводит с солнцем за собою Веселый праздник именин.

В этом пародийном четверостишии слово «веселый» звучит насмешливо, тем более, что мы знаем: Татьяне вовсе не весело; Онегин тоже скрепя сердце согласился по­ехать на праздник - кто же будет здесь веселиться?

С утра дом Лариных гостями Весь полон; целыми семьями Соседи съехались в возках, В кибитках, в бричках и в санях. В передней толкотня, тревога; В гостиной встреча новых лиц, Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога, Поклоны, шарканье гостей, Кормилиц крик и плач детей.

Прочтем еще раз повнимательней эти строки. Что- то они нам напоминают - что именно? Да мы же только недавно читали:

Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Лай мосек, чмоканье девиц, Людская молвь и конский топ... Шум, хохот, давка у порога...

Если сравнить эти строки из сна Татьяны и из опи­сания собравшихся на бал соседей, сразу становится яс­нее, кто именно снился Татьяне и почему среди чудищ оказался Онегин. Тупые, ничтожные соседи Лариных только внешне походили на людей, а на самом деле вот они какие: «один в рогах с собачьей мордой, другой с пе­тушьей головой... вот череп на гусиной шее вертится в красном колпаке...»

Татьяна видела во сне не сказку, не просто ужасы, рожденные фантазией. Ее тонкий, хотя и суеверный ум не мог не оценить по заслугам окружающих жалких лю­дей; она не смогла бы объяснить, конечно, почему ей ка­жется неизбежной ссора Онегина с Ленским, но ведь эта ссора и на самом деле была неизбежна: слишком холо­ден и себялюбив был Онегин, слишком наивен Ленский... Ничего таинственного, необъяснимого нет, оказывается, в сне Татьяны: просто любящее сердце помогло ей по­нять и предугадать приближение несчастья...

А чудовища из сна - вот они, наяву. И неизвестно еще, где они страшнее:

С своей супругою дородной Приехал толстый Пустяков...

Всего две строчки сказаны о Пустяковых, а больше ничего не нужно: супруга дородная, сам толстый, а фами­лия чего стоит: Пу-стя-ков...

Гвоздин, хозяин превосходный, Владелец нищих мужиков...

Первое, что приходит на память, - строчка Грибо­едова: «Сам толст - его артисты тощи». Здесь тот же ненавистный и Пушкину, и Грибоедову тип: «хозяин превосходный» в отличие, например, от Чацкого, кото­рый именьем управляет «оплошно», мужиков не муча­ет. Нет, хозяин превосходный - тот, у кого мужики нищие. Фамилия объясняет, как он управляет своими мужиками: Гвоздин - от выразительного глаго­ла «гвоздить».

Но этого мало. Среди гостей Лариных

Скотинины, чета седая, С детьми всех возрастов, считая От тридцати до двух годов...

Старый знакомый! Еще полвека назад Фонвизин в мечтах своих отнял имение у его сестрицы, Простако- вой, да и самому Скотинину пришлось с опаской убраться восвояси, но ничего дурного с ним не приключилось: жив, здоров, обзавелся женой, многочисленными чадами, и действительно в его деревнях - лучше живется свиньям, чем людям. А вот и молодежь:

Уездный франтик Петушков, Мой брат двоюродный, Буянов, В пуху, в картузе с козырьком (Как вам, конечно, он знаком)...

«Уездный франтик Петушков» - три слова, боль­ше ничего не сказано. Но мы зрительно ощущаем это­го пустопорожнего шалопая, с петушиным хохолком, в пестром одеянии, с дурным французским выговором и без единой мысли в голове. Буянов - герой поэмы Ва­силия Львовича Пушкина «Опасный сосед». Поэтому наш Пушкин и называет его двоюродным братом, раз он - создание дяди. Но самая страшная фигура завер­шает галерею:

И отставной советник Флянов, Тяжелый сплетник, старый плут, Обжора, взяточник и шут.

Слова падают, как ядра: обжора, взяточник и шут! Грубые слова с грубыми звуками: бж, р, вз... и, наконец, короткое, как удар: шут! Флянов снова вос­крешает в памяти знакомые лица: Фамусова с его важ­ными заботами: «ешь три часа - а в три дни не сварит­ся», «она не родила, но по расчету, по моему, должна родить...»; его обожаемого дядю Максима Петровича, умевшего «подслужиться» перед царицей, а для низших - «тупеем не кивнуть». Конечно, и Флянов - взяточник для маленьких людей, шут - для знатных.

Такой разнообразной компании не хватает, разуме­ется, и своего иностранца - вот он, тут как тут, «мосье Трике, остряк, недавно из Тамбова, в очках и в рыжем парике». Да еще с переделанной на подходящий к слу­чаю лад модной песенкой в кармане! Поневоле посочув­ствуешь Онегину, не желавшему принимать участия в этом сборище!

Современные Пушкину читатели возмутились тем, что крестьянскую девушку поэт назвал девой («в избуш­ке, распевая, дева прядет...»), а дворянских барышень - девчонками («Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране...»). Пушкин знал, что им будут недо­вольны и читатели, и критики, когда писал эти строки, но все равно написал их. Он не боялся таких нападок и умел стоять на своем.

Здесь, в пятой главе, Пушкин в первый и единствен­ный раз на протяжении романа употребляет глагол «ку­шать», получивший в наше время широкое распро­странение.

Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране; Но кушать подали. Четой Идут за стол рука с рукой...

В наше время слово «кушать» стало вытеснять сло­во «есть» - и напрасно. Это влияние мещанского пред­ставления, что «есть» - грубо, некрасиво, а кушать - «культурно». Совсем как гоголевские дамы, которые вме­сто «я высморкалась» говорили изящно: «я облегчила свой нос посредством платка». Во времена Пушкина «ку­шать» было лакейское слово, его произносили слуги, при­глашая к столу: «Кушать подано», подчеркивая этим сло­вом свою приниженность и благоговение перед господа­ми. Вот и здесь в повествование автора как будто врыва­ется голос лакея: «Но кушать подали...» У нас слуг нет, господ тоже, нам незачем стыдиться нормального рус­ского слова «есть» и заменять его жеманным «кушать» - ведь смешно и нелепо, когда взрослый дядя говорят о себе: «Я сегодня покушал...»

А обед между тем в разгаре:

На миг умолкли разговоры;

Уста жуют...

...Но вскоре гости понемногу

Подъемлют общую тревогу.

Никто не слушает, кричат,

Смеются, спорят и пищат.

Как мог чувствовать себя Онегин, попав на этот «пир огромный»? Мы еще во второй главе видели его отноше­ние к соседям: он мчался из своего поместья куда глаза глядят, «лишь только вдоль большой дороги заслышит их домашни дроги». А здесь, у Лариных, все общество в сборе, несмотря на уверения Ленского, что никого не будет, только «своя семья»... Онегин раздражен, а тут еще Татьяна бледнеет и краснеет, чуть не плачет, чуть не па­дает в обморок - это совсем уж выводит Евгения из себя.

Недовольство и раздражение Онегина понятны. Странно другое: рассердившись на Татьяну за «траги- нервические явленья», Евгений тут же пожалел ее: «Он молча поклонился ей, но как-то взор его очей был чудно нежен...» Сложно это - движения человеческой души. Единственный человек, вызывающий у Онегина добрые чувства, - Татьяна. Он ощущает ее прелесть, его привле­кает эта не похожая на обычных барышень девушка, но он сам себя отталкивает, запирается в крепости своего неверия, холодности, равнодушия...

На одну только минуту Онегин позволил себе быть искренним, отдаться чувству, но он уже недоволен собой, растет его раздражение. Пир между тем подходит к концу, гости начинают развлекаться, кто как может:

Довольный праздничным обедом, Сосед сопит перед соседом; Подсели дамы к камельку; Девицы шепчут в уголку; Столы зеленые раскрыты...

Подобные развлечения надоели Онегину еще в Пе­тербурге, а здесь и подавно. Гнев его снова обращается на Ленского:

К минуте мщенья приближаясь, Онегин, втайне усмехаясь, Подходит к Ольге. Быстро с ней Вертится около гостей......Все в изумленье. Ленский сам Не верит собственным глазам.

Что, собственно, произошло? Человек пригласил на вальс невесту друга - ни по каким светским канонам это не запрещено. Но здесь, в деревне, где так мало пищи для сплетен, это вызвало бурю пересудов... и раззадорило Онегина. Увидев, что его месть удалась, Онегин не оста­новился, как следовало бы, а продолжал развлекаться:

Онегин с Ольгою пошел; Ведет ее, скользя небрежно, И наклонясь ей шепчет нежно Какой-то пошлый мадригал, И руку жмет - и запылал В ее лице самолюбивом Румянец ярче. Ленский мой Все видел: вспыхнул, сам не свой...

Хороша же Ольга! Уж ей-то, кажется, следовало бы знать любимого человека, понимать его состояние, бо­яться огорчить его. Ничуть не бывало! Она ведь любит Ленского потому, что никого другого нет под рукой, а вот подвернулся Онегин - и нисколько она не думает о своем возлюбленном, веселится, наслаждается успехом, пересудами соседей...

Так из мелких, необдуманных, эгоистических поступ­ков Онегина и Ольги складывается трагедия. Далеко не все­гда большие беды и большие радости происходят от круп­ных, значительных причин. Очень часто совсем мелкие, не­заметные людские поступки приводят к огромным резуль­татам - плохим и хорошим. Мы так часто забываем об этом, так часто не ведаем, что творим, а потом, когда опомнимся, поймем, - уже поздно, уже принесли непоправимую беду другим или себе!

Разве может смеющаяся Ольга представить себе, что вот сейчас, принимая приглашение Онегина на последний танец - котильон, она приближает трагическую развяз­ку, что, может, из-за этого котильона Ленский через день будет убит? И Онегин, конечно же, не думает о тех по­следствиях, к которым приведет его «мщение». А между тем события развиваются, и направляет их не судьба, а сами люди.

Наивный, восторженный, ничего в жизни не пони­мающий Ленский уничтожен, разбит, раздавлен изменой друга и невесты. Изменой! Иначе он не может назвать то, что происходит. Ведь его представление о жизни пря­молинейно и кристально: «Он верил, что друзья готовы за честь его приять оковы», что возлюбленная глаз с него не будет сводить до могилы... Первое же столкновение его розовых мечтаний с жизнью разрушает весь его внут­ренний мир, красивый и хрупкий.

Прав Ленский или неправ, когда так резко осуждает Ольгу:

Возможно ль? Чуть лишь из пеленок, Кокетка, ветреный ребенок! Уж хитрость ведает она, Уж изменять научена!

Ведь Ольга не хитрит, она как раз совершенно есте­ственна: ей весело с Онегиным, она и веселится, ни о чем не думая, и вовсе не воспринимает это как измену.

Ленский обвиняет Ольгу не в том, в чем она действи­тельно виновата. Все гораздо проще, чем видится Лен­скому, и в то же время сложней. Не происходит никаких громадных событий: измен, трагедий. События совсем

H. Долинина

незначительные: маленькое предательство, очень маленькое, и заключается оно не в том, что Ольга разлюбила Ленского и полюбила Онегина. Она просто не думает о Ленском, толь­ко и всего. Ленскому этого не понять; в романтическом мире бедного поэта нет серой краски, есть только розовая и чер­ная. Для Ленского теперь наступила черная ночь. Все рух­нуло...

...Пистолетов пара,

Две пули - больше ничего -

Вдруг разрешат судьбу его.

Так кончается пятая глава. Мир мечты приходит в соприкосновение с миром реальности - и разрушается. Это трагично, но неизбежно - поэтому, жалея Ленского, Пушкин даже и здесь все еще чуть-чуть подсмеивается над ним: «две пули - больше ничего»; а что такое, собственно, случилось? Ведь можно еще повернуть вспять, ведь завт­ра все забудут о событиях на бале, все пойдет по-старо- му- так считают и Онегин, и Ольга... Но так не может считать Ленский, а до его смятения, страданий, горести никому нет дела.

На всем протяжении пятой главы сам Пушкин толь­ко раз предстал перед читателем - во время бала, чтобы напомнить о лирическом отступлении из первой главы, о «ножках... знакомых дам» и заявить:

С изменой юлости моей Пора мне сделаться умней, В делах и слоге поправляться И эту пятую тетрадь От отступлений очищать.

В последних четырех главах действительно меньше отступлений, чем в первых четырех. Но Пушкин вовсе не собирается отказываться от них совсем. В пятой главе ему хотелось быть незримым - мы и не видели его, но чувствовали все время, что он рядом: любили его любо­вью, ненавидели его ненавистью, а ему этого и надо было.

Простимся дружно, О юность легкая моя!

Там, где дни облачны и кратки,

Родится племя, которому умирать не больно.

Петрарка

Эпиграф к шестой главе разбивает все наши надеж­ды. Так нелепа и - внешне, во всяком случае, - незначи­тельна ссора Онегина и Ленского, что нам хочется ве­рить: все еще обойдется, друзья помирятся, Ленский же­нится на своей Ольге... Эпиграф исключает благополуч­ный исход. Дуэль состоится, кто-то из друзей погибнет. Но кто? Даже самому неискушенному читателю ясно: погибнет Ленский. Пушкин незаметно, исподволь под­готовил нас к этой мысли.

Случайная ссора - только повод для дуэли, а причи­на ее, причина гибели Ленского гораздо глубже, мы уже говорили о ней: Ленский с его наивным, розовым миром не может выдержать столкновения с жизнью. Онегин, в свою очередь, не в силах противостоять общепринятой морали, но об этом речь впереди.

События развиваются своим чередом, и ничто уже не может остановить их. А внешне ничего особенного еще не произошло: Ленский уехал домой, но ни Онегин, ни Ольга не придают этому значения. Онегин доволен сво­им мщением и не помышляет о последствиях, «Оленька зевала, глазами Ленского искала»... Бал кончился, но дом Лариных еще полон чудовищами:

Все успокоилось: в гостиной Храпит тяжелый Пустяков С своей тяжелой половиной, Гвоздин, Буянов, Петушков И Флянов, не совсем здоровый, На стульях улеглись в столовой...

(Разрядка моя. - Н. Д.)

Кто может помешать дуэли? Кому есть дело до нее? Все равнодушны, все заняты собой. Одна Татьяна стра^ дает, предчувствуя беду, но и ей не дано угадать все раз­меры предстоящего несчастья, она только томится, «тре­вожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей серд­це жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит...»

В ссору Онегина и Ленского вступает сила, которую уже нельзя повернуть вспять, - сила «общественного мне­нья». Носитель этой силы ненавистен Пушкину больше, чем Пустяков, Гвоздин, даже Флянов, - те только ничто­жества, угнетатели, взяточники, шуты, а теперь перед нами - убийца, палач:

Зарецкий, некогда буян, Картежной шайки атаман, Глава повес, трибун трактирный, Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой, Надежный друг, помещик мирный И даже честный человек: Так исправляется наш век!

На таких людях, как Зарецкий, стоит мир Петуш- ковых и Фляновых; он - опора и законодатель этого мира, охранитель его законов и свершитель приговоров. В каждом слове Пушкина о Зарецком звенит ненависть, и мы не можем не разделять ее. Уже самая фамилия За- рецкого напоминает о грибоедовском Загорецком и его характеристике: «лгунишка он, картежник, вор... при нем остерегись: переносить горазд и в карты не садись: продаст». Поначалу пушкинская характеристика как будто просто продолжает грибоедовскую: «некогда буян, картежной шайки атаман, глава повес...» - но дальше Пушкин приоткрывает такие глубины мерзости, кото­рые даже грибоедовскому герою не снились. Как много можно сказать в двух словах! Трибун - это блестящий оратор, человек, ведущий за собой единомышленников на битву за высокие идеалы; у Пушкина Зарецкий - три­бун трактирный... Если трибун - то трактирный, если отец семейства - то холостой, если «надежный друг, помещик мирный» - то в следующей строчке: «и даже честный человек» - такова сила пушкинского сарказма, что это убивает все предыдущие слова. Все противоесте­ственно, античеловечно в Зарецком, и нас уже не удивляет следующая строфа, в которой выясняется, что и храбрость Зарецкого «злая», что «в туз из пистолета» он умеет по­пасть, но

в сраженье Раз в настоящем упоенье Он отличился, смело в грязь С коня калмыцкого свалясь, Как зюзя пьяный, и французам Достался в плен: драгой залог!

Честь, долг, патриотизм - все это недоступно Зарец- кому. Он готов снова попасть в плен, чтобы только опять пьянствовать в долгу французского ресторатора!

Многочисленные уменья Зарецкого - «весело поспо­рить, остро и тупо отвечать, порой расчетливо смолчать, порой расчетливо повздорить» - все эти уменья подлые, гнусные, но они ценятся тем обществом, в котором и Пушкину приходится жить! Даже Онегин, умный и бла­городный человек, не избегает Зарецкого: «Не уважая сердца в нем... он с удовольствием, бывало, встречался с ним...»

Исследователи творчества Пушкина видят в Зарец­ком черты современника Пушкина, называвшего себя одно время его другом, а потом сеявшего клевету на по­эта, - графа Федора Толстого, по прозвищу Американец, о котором мы уже говорили. Но в то же время Зарецкий гораздо больше, чем просто портрет знакомого Пушки­на или даже чем тип современного Пушкину человека из общества. Идет время, меняется жизнь людей, общество, происходят величайшие социальные изменения, а психо­логия человека меняется всего медленней. Когда мы се­годня читаем про Зарецкого, мы, конечно, не видим во­круг себя таких именно людей, но учимся у Пушкина от­личать показное благородство от настоящего, честную храбрость от бесчестной, сдержанность чувств - от под­лого умолчания, теплоту души - от прикрытого лакиро­ванной словесной добротой равнодушия...

А Ленский именно Зарецкому поручает отвезти Онегину «приятный, благородный, короткий вызов иль картель» (курсив Пушкина). Поэтический Ленский все при­нимает на веру, искренне убежден в благородстве Зарецко- го, считает его «злую храбрость» мужеством, уменье «рас­четливо смолчать» - сдержанностью, «расчетливо повздо­рить» - благородством... Вот эта слепая вера в совершен­ство мира и людей губит Ленского.

Но Онегин! Он-то знает жизнь, он отлично все по­нимает. Сам говорит себе, что он

Был должен оказать себя Не мячиком предрассуждений, Не пылким мальчиком, бойцом, Но мужем с честью и с умом.

Пушкин подбирает глаголы, очень полно рисующие состояние Онегина: «обвинял себя», «был должен», «он мог бы», «он должен был обезоружить младое сердце...» Но почему все эти глаголы стоят в прошедшем време­ни? Ведь еще можно поехать к Ленскому, объясниться, забыть вражду - еще не поздно... Нет, поздно! Вот мыс­ли Онегина:

«...в это дело Вмешался старый дуэлист; Он зол, он сплетник, он речист... Конечно, быть должно презренье Ценой его забавных слов, Но шепот, хохотня глупцов...»

Так думает Онегин. А Пушкин объясняет с болью и ненавистью:

И вот общественное мненье! Пружина чести, наш кумир! И вот «а чем вертится мир4

Пушкин не любит нагромождения восклицательных знаков. Но здесь он венчает ими подряд три строки: вся его мука, все негодование - в этих трех восклицательных знаках подряд. Вот что руководит людьми: шепот, хо­хотня глупцов - от этого зависит жизнь человека! Ужас­но жить в мире, который вертится на злой болтовне!

«Наедине с своей душой» Онегин все понимал. Но в том-то и беда, что умение остаться наедине со своей совестью, «на тайный суд себя призвав», и поступить так, как велит совесть, - это редкое уменье. Для него нужно мужество, которого нет у Евгения. Судьями оказывают­ся Пустяковы и Буяновы с их низкой моралью, высту­пить против которой Онегин не смеет.

Строчка «И вот общественное мненье» - прямая ци­тата из Грибоедова, Пушкин ссылается на «Горе от ума» в примечании. Но и предыдущая строчка отсылает чи­тателя к монологу Чацкого:

Поверили глупцы, другим передают, Старухи вмиг тревогу бьют; И вот общественное мненье!

Мир, убивший душу Чацкого, всей своей тяжестью наваливается теперь на Онегина. И нет у него нрав­ственных сил, чтобы противостоять этому миру, - он сдается.

Ленский всего этого не понимает. Нарастает траге­дия, а Ленский все еще играет в жизнь, как ребенок игра­ет в войну, похороны, свадьбу, - и Пушкин с горькой иронией рассказывает об игре Ленского:

Теперь ревнивцу то-то праздник! Он все боялся, чтоб проказник Не отшутился как-нибудь, Уловку выдумав и грудь Отворотив от пистолета.

Ленский и будущую дуэль видит в романтическом, книжном свете: обязательно «грудь» под пистолетом. А Пушкин знает, как оно бывает в жизни, проще и гру­бей: противник метит «в ляжку иль в висок» - и это зем­ное слово «ляжка» звучит страшно, потому что подчер­кивает пропасть между жизнью, как она есть, и представ­лениями Ленского.

И все-таки, если смотреть на вещи нормальными человеческими глазами, еще не поздно. Вот Ленский едет к Ольге - и убеждается, что она вовсе ему не изме­нила, что она

Резва, беспечна, весела, Ну точно та же, как была.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-14 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: