«мы» означает у него то поколение, к которому он принадлежал, то поколение, достоинства и недостатки которого воплотились в Онегине.
Но ведь Онегин, Ленский и тем более Пушкин - все они действительно выше окружающих людей. Так, может быть, каждый из них имел право считать себя единицей, а остальных - нулями? И тогда на самом деле исключительные, выдающиеся личности имеют право жертвовать интересами и судьбами рядовых людей во имя своих великих целей?
Эта теория приобрела немало сторонников и привела человечество к многим трагедиям - даже в нашем, двадцатом веке. В сущности, на ней строились «идеи» фашистов, дымили трубы Майданека и Освенцима: тысячи «нулей» были обречены теми, кто считал себя «единицами»!
С нашей точки зрения, приравнивать человека к нулю безнравственно. Никого нельзя считать нулем: ни себя, ни другого. Все люди - личности, все - единицы, каждый - неповторимое чудо.
Пушкин уже в свою эпоху понимал это, Онегин - нет. Пушкин говорит о нем: «Сноснее многих был Евгений...» - многих людей света. Но не умея уважать другого, как себя, не умея нести ответственность за свои отношения с людьми, он не мог найти себе настоящих друзей - таких, какими были для Пушкина Дельвиг, Кюхельбекер, Пущин, Жуковский, Вяземский, Плетнев...
Но вернемся к роману. Итак, Онегин и Ленский сблизились, и Евгений даже терпеливо выслушивал «юный жар и юный бред» суждений Ленского. Круг их разговоров серьезен, это не пустая болтовня:
Племен минувших договоры, Плоды наук, добро и зло, И предрассудки вековые, И гроба тайны роковые, Судьба и жизнь в свою чреду, Все подвергалось их суду.
Это - темы разговоров мыслящих людей. Те же проблемы обсуждались будущими декабристами: читался «Общественный договор» французского просветителя Жан-Жака Руссо; решались задачи практического применения наук в сельском хозяйстве; о «добре и зле» сам Пушкин много говорил с Раевским, а в лицейские годы - с Кюхельбекером. В 1821 году Пушкин записал в своем дневнике: «Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова... Мы с ним имели разговор - метафизический, политический, нравственный и проч.». Вполне может быть, что и с Пестелем Пушкин беседовал о добре и зле, что их занимали «предрассудки вековые и гроба тайны роковые». В черновике у Пушкина вместо слов «судьба и жизнь» было написано «царей судьба» - значит, и политические разговоры могли вести Онегин с Ленским.
Следовательно, оба они умны и образованны, но каждому из них недостает очень важных человеческих качеств. Каких же? Об этом мы еще будем говорить.
Наивный, искренний Ленский не умел и не хотел скрывать свои чувства:
Евгений без труда узнал Его любви младую повесть, Обильный чувствами рассказ, Давно не новыми для нас.
Что значит «давно не новыми для нас»? Настоящее чувство всегда ново, всегда неповторимо. А вот чувства Ленского «не новы», и в описании его любви нас опять настораживает та чуть насмешливая интонация, которую мы уже заметили, когда впервые познакомились с Ленским:
Ах, он любил, как в наши лета Уже не любят...
В строфах XX-XXIII, описывающих любовь Ленского, опять возникает та же мелодия: длинные, нежные, романтические слова: «мечтанье», «печаль», «разлука», «девственным», «плененный», «умиленный», «дубравы», «ландыш», «восторгов», «цевницы», «игры золотые»... И, наконец:
Он рощи полюбил густые, Уединенье, тишину, И ночь, и звезды, и луну...
Не очень веришь любви Ленского, когда видишь, какими романтическими атрибутами она непременно должна сопровождаться. И думается: может, Ленский любит не столько Ольгу, сколько все это окружение: «и ночь, и звезды, и луну»? Но вот перед нами сама Ольга.
Всегда скромна, всегда послушна, Всегда как утро весела......Глаза как небо голубые, Улыбка, локоны льняные, Движенья, голос, легкий стан...
Как выглядит Онегин? Какие у него глаза, волосы, какого он роста? Пушкин не нарисовал его портрета, да и о Ленском мы знаем одну только деталь: «кудри черные до плеч». И дальше - познакомившись с Татьяной - мы ничего не узнаем о ее внешности: не это важно Пушкину. И в Онегине, и в Татьяне, и в Ленском важно другое: их духовный облик, мечты, страдания, мысли. А Ольга выписана так подробно: глаза, локоны, улыбка, легкий стан - и так привычно! Чтобы читатель не заблуждался, Пушкин и сам подчеркивает эту привычность, банальность внешности Ольги:
Все в Ольге... но любой роман Возьмите и найдете верно Ее портрет: он очень мил, Я прежде сам его любил, Но надоел он мне безмерно.
Такая, как все! Самая обыкновенная провинциальная барышня - и на нее, оказывается, обращены все вздохи, все восторги, все мечты. Ей посвящаются стихи, ей отдана «неземная» любовь Ленского - естественно, что у нас возникает сомнение: да знает ли Владимир Ленский свою избранницу? И если знает - как же любит?
А главное, здесь же, рядом, бродит по лесам, мечтает, думает совсем другая девушка.
Ее сестра звалась Татьяна...
Сам Пушкин делает такое примечание к этой строчке: «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами». И поясняет в следующих строчках:
Впервые именем таким Страницы нежные романа Мы своевольно освятим.
Нам странно представить себе, что в эпоху до «Евгения Онегина» это имя звучало совершенно так же, как теперь Матрена, Марфа, Прасковья, Лукерья, Фекла...
...с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль девичьей!
Это Пушкин сделал нам подарок - одно из самых красивых женских имен. Дело, значит, не в имени, а в том, кто его носит, - ведь и фамилии Пушкин, Глинка, Толстой показались бы нам смешными, если бы не были прежде всего великими. Так же имена. Назвал Пушкин свою героиню Татьяной - и вот уже полтора века мы восхищаемся ее именем, даем его своим дочерям, влюбляемся в девушек, названных Татьянами...
Татьяне посвящены четыре строфы - в трех из них бросается в глаза настойчивое повторение частиц НЕ и НИ:
НИ красотой сестры своей, НИ свежестью ее румяной НЕ привлекла б она очей....Она ласкаться НЕ умела К отцу, НИ к матери своей; Дитя сама, в толпе детей Играть и прыгать НЕ хотела...
(Выделено мною. - Н. Д.)
И дальше: «ее изнеженные пальцы НЕ знали игл», «узором шелковым она НЕ оживляла полотна», «куклы... Татьяна в руки НЕ брала», «в горелки НЕ играла»...
Пушкин рассказывает не столько о том, какой была Татьяна, сколько о том, какой она не была: она не была обычной. Если «все в Ольге... но любой роман возьмите» и т. д., то в Татьяне все свое, все необычное, не похожа она ни на девиц из романов, ни на ту Дуню, что «разливает чай» и пищит: «Приди в чертог ко мне златой!», ни на свою сестрицу Ольгу и ее подруг.
...страшные рассказы Зимою в темноте ночей Пленяли больше сердце ей....Она любила на балконе Предупреждать зари восход......Ей рано нравились романы... -
вот и все, что мы пока знаем о привычках, вкусах, интересах Татьяны. Этого, казалось бы, совсем мало, но Пушкин пишет о ней очень серьезно, без улыбки, как о Ленском, без сожаления, как об Онегине, - и это настраивает нас на уважение к героине.
Но как только Пушкин переходит к родителям Татьяны и Ольги, возникает усмешка:
Отец ее был добрый малый, В прошедшем веке запоздалый; Но в книгах не видал вреда; Он, не читая никогда, Их почитал пустой игрушкой...
Убийственная строчка: «в прошедшем веке запоздалый»! Достойный сосед дядюшки Онегина, единственным чтением которого был «календарь осьмого года» (а действие происходит в1821-м!).
Вся история матери Татьяны и Ольги, описанная Пушкиным подробно, хотя и коротко, грустна именно потому, что обыкновенна. Была романтическая девица, «писывала кровью она в альбомы нежных дев»... Не «писала» - писать можно и один раз, - а «писывала», то есть не раз, значит, проделывала это романтическое действие; «звала Полиною Прасковью... корсет носила очень узкий», а книг не читала: слышала о модном тогда английском писателе Ричардсоне и его герое Гран- дисоне от своей московской кузины! И влюблена была очень возвышенно в романтического юношу, который на самом деле
...был славный франт, Игрок и гвардии сержант.
Невольно вспоминается Ленский с его неземной любовью к такому земному созданию! Мать Татьяны и Ольги быстро преодолела свою любовь к «Грандисону»: ее выдали замуж за другого, а она «привыкла и довольна стала». Может, и любовь Ленского так же быстротечна?
Привычка свыше нам дана: Замена счастию она, -
грустно замечает Пушкин. К сожалению, это правда. Привычка определяет многое в жизни человека, иногда лишая его жизнь всяких духовных интересов, поисков, страстей... Так и Ларина силой привычки превратилась из возвышенного создания в чрезвычайно практическую - чтоб не сказать низменную - особу:
Она езжала по работам, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы...
Обыкновенная барышня стала обыкновенной барыней - вполне закономерное превращение! И дочь ее Ольга спокойно может повторить путь своей маменьки. А вот дочь Татьяна - та не сможет, мы уже почувствовали это, хотя знаем о Татьяне совсем мало.
Пушкин грустно и насмешливо смотрит на стариков Лариных: они ведь добрые, в сущности, люди, а как тускло и мелко живут! «Привычки милой старины», царствующие в доме Лариных, приятны поэту:
У них на масленице жирной Водились русские блины; Два раза в год они говели; Любили круглые качели, Подблюдны песни, хоровод...
Но эта размеренная, спокойная жизнь по раз навсегда установленным традициям не освящена мыслью, делом; она бесполезна и потому страшна. А ведь отец Татьяны Дмитрий Ларин тоже не всегда был «простым и добрым барином»: в молодости он участвовал в русско-ту- рецкой войне, заслужил чин бригадира и медаль за взятие Очакова - об этой медали вспоминает Ленский, посетив могилу старого Ларина.
Куда же все-таки уходят поиски, метания, стремления молодости, когда приближается старость? И неужели неизбежно вот это превращение юного, страстного, деятельного человека в слишком уж спокойного, медлительно доживающего свой век обывателя? Неужели привычка сильнее всех бурных сил, живущих в человеческой душе?
Ученик и последователь Пушкина Николай Васильевич Гоголь написал в шестой главе «Мертвых душ», в ужасе остановившись перед обратившимся в «прореху на человечестве» Плюшкиным: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!»
Нет, нельзя поддаваться привычке, надо нести с собой в зрелые и старые годы бодрость и дух молодости - об этом невозможно не думать, читая о судьбе отца и матери Татьяны.
Кладбище, на котором похоронен Дмитрий Ларин, естественно, вызывает у Ленского грустные размышления. И вот тут впервые на всем протяжении главы перед читателем открыто появляется сам Пушкин. Сначала он как будто подхватывает грустные мысли Ленского:
Увы! на жизненных браздах Мгновенной жатвой поколенья, По тайной воле провиденья, Восходят, зреют и падут; Другие им вослед идут... Так наше ветреное племя Растет, волнуется, кипит И к гробу прадедов теснит. Придет, придет и наше время...
Пушкин пишет эти строки, когда ему вот-вот исполнится двадцать пять лет: еще, казалось бы, рано задумываться о смерти, о смене поколений, об уходе из жизни. Но Пушкин был мудр даже в молодости, он умел такое подарить людям, что дух захватывает и жить хочется:
Придет, придет и наше время. И наши внуки в добрый час Из мира вытеснят и нас!
В добрый час! Через семь лет, в трудные годы, после смерти Дельвига, Пушкин напишет в письме Плетневу: «Хандра хуже холеры - одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, погоди - умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата. Мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья. Дочь у тебя будет расти, вырастет невестой. Мы будем старые хрычи, жены наши старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята. Вздор, душа моя. Не хандри - холера на днях пройдет. Были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».
Это, может быть, самое трудное уменье, какого способен достичь человек: не раздражаться на молодость за то, что она молода, а радоваться и любоваться ею. Находить радость в каждом возрасте, который приходит к человеку. Называть добрым тот час, когда придется уйти из жизни, потому что останутся другие люди, наступит их черед мечтать, любить, горевать, бороться, страдать - жить. Этим уменьем обладал Пушкин - он подарил, оставил его нам. А ему хотелось, чтобы мы его помнили:
Без неприметного следа Мне было б грустно мир оставить....Быть может (лестная надежда!), Укажет будущий невежда На мой прославленный портрет, И молвит: то-то был поэт!
Даже об этих серьезных, может быть, самых серьезных своих мыслях он говорит легко, с улыбкой, немножко насмешливо, избегая высокопарности, торжественных слов, подшучивая над самим собой. Ему хотелось, чтобы мы его помнили, но он не желал остаться в нашей памяти классиком, «стариком» - он пишет об этом с иронией, но в то же время с благодарностью думает о тех, кто его не забудет:
Прими ж мои благодаренья, Поклонник мирных аонид, О ты, чья память сохранит Мои летучие творенья, Чья благосклонная рука Потреплет лавры старика!