Слово «кондак» происходит от греческого kontakion – свиток. Именно размеры свитка, длинный лист пергамента в руках у певца, определяли собой примерную величину этого жанра песнопений византийской Церкви. Родиной этого жанра считается Сирия.
Предание утверждает, что поэт, с именем которого связано само введение кондаков в церковную службу, диакон Роман, был выходцем из города Вирита (современный Бейрут) и творил во времена императора Анастасия Дикора (годы правления 491 – 518), состоя в причте одного из главных храмов Константинополя. В житии, записанном несколько веков спустя после его смерти, почти не содержится конкретных биографических сведений. Основную его часть составляет следующее сказание. Диакона Романа, благочестивого и добродетельного, но обладавшего слабым и незвучным голосом, часто обижали более одаренные певцы. После особенно тяжелого оскорбления ему во сне явилась Пресвятая Богородица и дала съесть некий свиток. На следующий день Роман участвовал в праздничной службе Рождества Христова. Он взошел на амвон и, подвигнутый Божиим Духом, дивным голосом запел никем прежде не слыханное песнопение: «Девая днесь Пресущественнаго раждает…»
Легенда эта навряд ли может претендовать на историческую достоверность. Некоторые обстоятельства дают понять, что с самого начала своего пребывания в Константинополе Роман был очень уважаемым человеком. Его песнопения вошли в богослужение столицы уже при его жизни, причем сразу в очень большом объеме. Они составили целый сборник, называемый Кондакарём, который сохранился до нашего времени далеко не в полном составе. Очевидно, что Роман не импровизировал, а усиленно и кропотливо работал над своими кондаками в течение долгих лет. И делал он это не спонтанно, а по поручению или заказу, причем инициатива могла исходить от кого-то из высших лиц церковной иерархии или государства. Возможно, именно благодаря своей поэтической известности он и был вызван в Константинополь и включен в состав обеспеченного столичного клира. (Это было самое простое средство обеспечить его достаточными средствами для жизни и творческой работы.) Предание утверждает, что всего им было создано до тысячи кондаков. Если имеются в виду кондаки не в нынешнем смысле, а именно те, что назывались этим словом в V-VI веках (то есть поэмы из 20–30 больших строф), тогда собрание всех сочинений Романа могло бы составить примерно 30 объемистых печатных томов, а сам Роман – был бы признан чемпионом среди поэтов всех времен и народов по творческой продуктивности. Как бы то ни было, в рукописях сохранилось лишь несколько десятков его гимнов на великие праздники, на дни Страстной седмицы и на некоторые воскресные дни церковного года. В богослужебной практике ни один из них, к сожалению, не удержался, поскольку после VII века кондаки были вытеснены из употребления новым жанром литургической поэзии – канонами.
Сам Роман мог вовсе не участвовать в публичном исполнении собственных гимнов. Делом Романа было писать тексты. Распевы для этих текстов, вероятно, составлялись кем-то другим: оба таланта – поэтический и музыкальный – может сочетать в высокой степени лишь очень редкая личность. Отдельные строфы, составляющие кондак, – икосы, пелись на амвоне певцом-псалтом. Он стоял со свитком в руках, подобно тому как по традиции изображается прп. Роман на иконе Покрова Пресвятой Богородицы. Хор припевал последнюю строку каждого икоса: все икосы имели общее окончание. Это было похоже на то, как в наше время читают Акафист Богородице на утрене в субботу Похвалы; только византийский псалт не читал погласицей, а пел определенным распевом, единым для всех икосов. Хор исполнял полностью только зачин кондака – несколько вступительных кратких стихов, называемых прооймиями. Вот эти самые прооймии и были частично оставлены в богослужении, когда сами кондаки из обихода вышли. Их-то мы и называем сегодня «кондаками», хотя они по размеру своему занимают не длинные свитки, а всего несколько строчек. Так, упомянутый кондак «Девая днесь» изначально был первым прооймием большой поэмы на Рождество Христово, а кондак «Иже утробу Девичу освятив…» – третьим прооймием кондака, посвященного празднику Сретения. Первый прооймий этого кондака – «Лик ангельский дивится чудеси…» – впоследствии стали использовать в качестве седальна на утрене того же праздника.
Таким образом, от монументальных творений прп. Романа в нынешних богослужебных книгах остались лишь мелкие разрозненные отрывки. Однако нельзя не удивиться тому, что даже эти фрагменты воспринимаются нами как нечто цельное и законченное. Тот же самый кондак (или, по-старому, прооймий) Рождества «Девая днесь» в нескольких элементарно простых словах дает целую картину праздника и его богословское осмысление. Так емко охватить самое главное в евангельском событии может лишь настоящий и крупный талант.
К характеристике литургической поэзии Романа надо прибавить еще один отличительный штрих. Его творческая деятельность пришлась на время ожесточенной борьбы вокруг догмата Халкидонского собора (451 г.) о нераздельном и неслиянном соединении двух природ во Христе. Император Анастасий являлся противником Халкидонского собора; некоторые известные иерархи – сторонники догмата о двух природах – были при нем смещены с кафедр и отправлены в ссылку по политическим обвинениям. Недовольство столичной бедноты за годы правления Анастасия несколько раз выливалось в кровавые бунты. Внешним предлогом для этих выступлений подчас выставлялась борьба за православное учение Халкидона. В то же время, например, в Сирии и Египте, чернь бунтовала и грабила под зеркально противоположными лозунгами. Современник, чуждый политической пристрастности, мог видеть, что во всех таких случаях «ревность по правой вере» лишь прикрывала разгул грубых страстей и служила оправданием жестоких преступлений. Так вот, литургическую поэзию Романа отличает то, что он никогда не превращает славословие в клич победившей церковной партии, никогда не смешивает хвалы Богу с проклятиями неправомыслящим (что является типичным, например, для гимнов периода борьбы с иконоборством). В кондаке Сретению мы увидим, что жестокие разделения среди христиан по вопросу о страданиях Христа, о Его плоти Роман справедливо сравнивает с тем оружием, которое, по пророчеству Симеона Богоприимца, «пройдет душу» Его Пречистой Матери. Несомненно, зрелище церковного раскола, которому сопутствовали ненависть и насилие, доставляет боль и душе самого поэта. Он зовет к глубинно-сердечному созерцанию евангельского таинства, способному реально преобразить душу молящегося. Это именно он впервые вводит в византийскую гимнографию лики ангелов, безмолвно дивящихся чуду смиренного схождения Бога к людям, призывая своих слушателей уподобиться их благоговению, их удивлению. Не в спорах, не в проклятиях, не в побоищах и погромах «во имя истинной веры», а только в этом тихом удивлении перед совершенной и чистой красотой дел Бога и возможно истинное богословие, – настаивает поэт.
В эпоху бесконечных и страстных выяснений догматической истины прп. Роман призывает Самого Христа указать человечеству путь к истине. Свой гимн Сретению Господню он завершает молитвой о церковной пастве, увлеченной в раздоры, и о людях, населяющих не только державу ромеев, но весь обитаемый мир, и просит милости для всех, независимо от их убеждений или заслуг. Как всякий истинный мистик, как всякий истинный святой, Роман прост и глубоко человечен. За четыре века до него другой ученик Христа – тот самый, который получил в веках имя «Апостола Любви» – писал: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1Ин. 4:8). Познание Бога как Любви совершенной и, в то же время, открытой навстречу каждому ищущему – это и есть содержание и нравственный урок всей поэзии прп. Романа.