— В моем — вряд ли, — с сомнением сказала Лира.
— В общем, кажется, здесь мир мертвых. Их только что убили, те солдаты, наверное, и теперь они здесь — и здесь все так же, как в мире, где они жили. Я думал, в нем будет все по‑другому…
— Но здесь смеркается, — сказала она. — Гляди! Она схватила его за руку. Уилл остановился и посмотрел вокруг: она была права. В Оксфорде незадолго до того, как он набрел на окно и шагнул через него в мир Читтагацце, случилось солнечное затмение, и вместе с миллионами других людей он стоял днем на улице и наблюдал, как гаснет яркий дневной свет и погружаются в жутковатый сумрак дома, парк, деревья. Все оставалось отчетливым, как днем, но освещение постепенно уменьшалось, словно вся сила вытекала из умирающего солнца.
Сейчас происходило нечто подобное, только страннее, потому что контуры вещей тоже теряли определенность и становились расплывчатыми.
— И не похоже на то, что слепнешь, — испуганно сказала Лира, — мы же видим вещи, они сами как будто гаснут и растворяются…
Краски уходили из мира, капля за каплей. Вместо яркой зелени деревьев и травы — зеленоватая серость, тусклый серо‑песчаный цвет еще недавно желтого поля кукурузы, тусклая кроваво‑серая окраска кирпичей, опрятного фермерского дома…
Люди, которых они постепенно нагоняли, тоже заметили это и показывали пальцами, хватали друг друга за руки, прося подтверждения.
Единственными яркими пятнами во всем ландшафте были сверкающие — красно‑желтое и ярко‑синее — тела двух стрекоз и их маленькие наездники, да еще Уилл, и Лира, и пустельга‑Пантелеймон, вьющийся над ее головой. Они почти нагнали процессию, и теперь было ясно: это духи. Уилл и Лира невольно приблизились друг к другу, но бояться было нечего, потому что духи боялись их гораздо больше и не хотели к ним приближаться.
Уилл крикнул:
— Не бойтесь, мы вас не обидим. Куда вы идете? Они посмотрели на самого старшего среди них, словно он был их проводником.
— Идем туда, куда все уходят, — сказал он. — Я как будто знаю, но не помню, чтобы когда‑нибудь об этом слышал. Должно быть, по этой дороге. Мы поймем, когда придем в нужное место.
— Мама, — сказал ребенок, — почему стало темно днем?
— Тише, милый, не бойся, — отозвалась мать. — От того, что боишься, лучше не будет. Мы умерли, наверное.
— А куда мы идем? — спросил ребенок. — Мама, я не хочу быть мертвым!
— Мы идем к дедушке, — с тоской в голосе сказала мать.
Ребенок был безутешен и горько плакал. Остальные смотрели на мать — кто с сочувствием, кто с раздражением, — но помочь ей ничем не могли и уныло плелись дальше по угасавшей, расплывавшейся местности, а ребенок все плакал тонким голоском, плакал, плакал.
Кавалер Тиалис, что‑то сказав Салмакии, помчался вперед. Уилл и Лира жадным взглядом следили за яркой энергичной стрекозой, уменьшавшейся вдали. Дама слетела на руку Уилла.
— Кавалер полетел посмотреть, что впереди, — объяснила она. — Мы думаем, местность погружается в сумрак потому, что эти люди ее забывают. Чем дальше они отходят от своих домов, тем темнее тут будет становиться.
— Но зачем же они уходят? — спросила Лира. — Если бы я была духом, я осталась бы в знакомых местах, а не побрела бы неизвестно куда, чтобы заблудиться.
— Они несчастливы здесь, — догадался Уилл. — Здесь они умерли. Поэтому здесь им страшно.
— Нет, их что‑то влечет туда, — возразила дама. — Их гонит вперед какой‑то инстинкт.
И в самом деле, теперь, когда их деревня скрылась из виду, духи двигались более целеустремленно. Небо потемнело, как перед сильной грозой, но никакого электричества в воздухе, как бывает перед грозой, не ощущалось. Духи упорно шли вперед. Перед ними лежала прямая дорога, а местность вокруг почти совсем уже лишилась деталей.
Время от времени кто‑нибудь из них оглядывался на Уилла и Лиру или на яркую стрекозу с наездником — как бы с любопытством. Наконец самый старший сказал:
— Вы, вы, мальчик и девочка. Вы не мертвые. Вы не духи. Зачем вы идете с нами?
— Мы попали сюда по случайности, — сказала Лира, опередив Уилла. — Я не знаю, как это произошло. Мы хотели спастись от тех людей и как‑то оказались здесь.
— Как вы поймете, что пришли куда надо? — спросил Уилл.
— Я полагаю, нам скажут, — уверенно ответил дух. — И, надо думать, отделят грешников от праведников. Теперь молиться незачем. Поздно молиться. Молиться надо было при жизни. Теперь бесполезно.
Ясно было, к какой группе он причисляет себя, и так же ясно, что, по его мнению, она не будет многочисленной. Остальные духи выслушали его обеспокоенно, но он был единственный у них вожатый, и они шли за ним не прекословя.
Шли, брели безмолвно под меркнувшим небом, которое вскоре стало тусклым, железно‑серым и больше уже не темнело. Живые смотрели по сторонам, вверх, под ноги, в надежде увидеть что‑нибудь яркое, веселое, но все было напрасно, пока впереди не показалась искорка, мчавшаяся по воздуху в их сторону. Это был кавалер Тиалис, и Салмакия с радостным возгласом пустила свою стрекозу ему навстречу.
Они поговорили и подлетели к детям.
— Впереди город, — сказал Тиалис. — Он похож на лагерь беженцев, но явно стоит там несколько веков, если не больше. И мне кажется, что за ним море или озеро, но оно закрыто туманом. Я слышал крики птиц. Туда стекаются люди со всех сторон, сотнями каждую минуту, люди, похожие на этих, — духи…
Духи тоже прислушивались к его словам, но без большого любопытства. Они как будто отупели, впали в оцепенение, и Лире хотелось встряхнуть их, расшевелить, чтобы они начали сопротивляться, искать выход.
— Уилл, как нам помочь этим людям? — сказала она.
Но ему ничего не приходило в голову, и они шли дальше. И вот на горизонте, слева и справа, стало угадываться какое‑то движение, а впереди в стоячем воздухе вяло поднимался грязный дым, еще больше затемнявший унылое небо. А то, что двигалось вдалеке, оказалось толпами людей или духов: цепочками, парами, группами, по одному, все с пустыми руками, сотни, тысячи мужчин, женщин и детей плелись по равнине к источнику дыма.
Земля пошла под уклон и все больше и больше напоминала свалку. Воздух был тяжелым, задымленным и наполнялся новыми запахами: едких химикалий, гниющих растительных веществ, нечистот. И чем дальше, тем сильнее они становились. Ни клочка чистой земли кругом, а если что и росло местами, то вонючий бурьян и жесткая серая трава.
Впереди над водой стоял туман. Он возвышался как гора, сливаясь с угрюмым небом, и оттуда доносились крики птиц, как и описывал Тиалис.
Между кучами отбросов и туманом лежал первый город мертвых.
Глава девятнадцатая
Лира и её смерть
В ярость друг меня привёл —
Гнев излил я, гнев прошел.
Уильям Блейк (перевод С. Маршака)
Там и сям среди развалин горели костры. Город представлял собою беспорядочное нагромождение — ни улиц, ни площадей, ни одного открытого участка, если не считать мест, где обрушился дом. Над городом возвышалось несколько церквей и общественных зданий, но у них либо крыши были дырявые, либо стены в трещинах, а у одного от рухнувшего портика остались только колонны. Между остовами каменных домов теснились в беспорядке лачуги и хибарки, кое‑как слепленные из старых стропил, сплющенных керосиновых бидонов, жестянок из‑под печенья, рваных листов полиэтилена, обломков фанеры и древесно‑стружечной плиты.
Духи, с которыми они пришли, теперь спешили к городу, и со всех сторон туда же тянулись другие, в таком множестве, что напоминали песчинки, устремившиеся в воронку песочных часов. Духи двигались сквозь этот безобразный лабиринт целеустремленно, как будто точно знали, куда идут; Лира и Уилл готовы были последовать за ними, но их остановили.
Открылась заплатанная дверь, оттуда появился человек и произнес:
— Подождите, подождите.
За дверью что‑то тускло светилось, и лицо его было трудно разглядеть; но они поняли, что он не дух. Он был, как они, живой: худой человек, совершенно неопределенного возраста, в грязном потрепанном костюме; в руках он держал карандаш и пачку бумаг, скрепленную зубастым зажимом. А здание напоминало таможенный пост на редко посещаемой границе.
— Что это за место? — спросил Уилл. — И почему мы не можем пройти?
— Вы не мертвые, — устало объяснил человек. — Вам придется подождать в зоне ожидания. Идите по дороге налево и отдайте эти бумаги чиновнику у ворот.
— Извините, сэр, — сказала Лира, — можно Спросить у вас, как мы дошли сюда, если мы не мертвые? Ведь это мир мертвых, правда?
— Это преддверие мира мертвых. Иногда сюда попадают по ошибке живые, но, прежде чем следовать дальше, они должны побыть в зоне ожидания.
— Сколько времени побыть?
— Пока не умрут.
Уилл почувствовал головокружение. Он видел, что Лира готова затеять спор, и, чтобы предотвратить его, вмешался:
— Не объясните нам, что происходит потом? В смысле, духи, которые сюда пришли, они навсегда остаются в городе?
— Нет, нет, — сказал чиновник. — Это перевалочный порт. Дальше они следуют на судне.
— Куда? — спросил Уилл.
— Этого я не могу вам сказать, — ответил тот с кривой улыбкой. — Но прошу вас, пройдите. Вам надлежит быть в зоне ожидания.
Уилл взял у него бумаги, схватил Лиру под руку и повел прочь.
Теперь стрекозы летели вяло, и Тиалис объяснил, что они нуждаются в отдыхе; поэтому их посадили на рюкзак Уилла, а сами шпионы сели на плечи к Лире. Пантелеймон, принявший вид леопарда, посмотрел на них ревниво, но ничего не сказал. Они шли по дорожке, огибая жалкие хибары и лужи нечистот, и наблюдали за нескончаемым потоком духов, беспрепятственно входивших в город.
— Надо плыть вместе с остальными, — сказал Уилл. — Может, в зоне ожидания скажут, как нам устроиться на судно. Они вроде не злые и не вредные. Странно. А эти бумаги…
Это были просто листки, вырванные из блокнота, со случайными словами, написанными карандашом и зачеркнутыми. Здешние люди как будто играли в какую‑то игру и только ждали, когда путники заспорят с ними или, наоборот, примут игру и засмеются. Однако выглядело все это серьезно.
Становилось все темнее и холоднее, и за временем трудно было уследить. Лире казалось, что они идут уже полчаса, а может быть, вдвое дольше; пейзаж оставался прежним. Наконец они подошли к деревянной хибарке, похожей на ту, где их остановили в первый раз. Над дверью висела на проводе слабая лампочка.
Навстречу им вышел человек, одетый примерно так же, как первый. В руке он держал кусок хлеба с маслом. Ни слова не говоря, он посмотрел их бумаги, кивнул, вернул бумаги и хотел уже уйти в дом, но Уилл спросил его:
— Извините, куда нам теперь?
— Идите, поищите, где остановиться, — без раздражения сказал тот. — Поспрашивайте. Все ждут, так же как вы.
Он ушел, закрыл за собой дверь от холода, а путники повернули к центру жалкого поселка, где дожидались своей очереди живые.
Он был очень похож на главный город: убогие лачуги, сто раз чиненные, залатанные кусками пластика или гофрированного железа, кособоко клонящиеся одна к другой над слякотными проулками. Кое‑где между ними висели провода, дававшие слабенький ток одной или двум голым лампочкам. Но большей частью поселок освещался кострами. Их дымный, красноватый, неверный свет плясал на кучах строительного мусора, словно это были последки колоссального пожара, просто назло не желавшие гаснуть.
Но когда Уилл, Лира и галливспайны подошли ближе и глазам их открылось больше деталей, они увидели в полутьме несколько… нет, много фигур: иные стояли, прислонясь к стенам, иные сидели, чаще поодиночке, а иногда и маленькими группами — тогда там слышались тихие разговоры.
— Почему эти люди не сидят дома? — сказала Лира. — Холодно.
— Это не люди, — отозвалась дама Салмакия. — И даже не духи. Что‑то другое, но я не знаю что.
Они подошли к первой группе лачуг, освещенных большой слабосильной лампочкой на проводе, который слегка раскачивался на холодном ветру, и Уилл поднес руку к поясу, взялся за рукоятку ножа. Тут собралось несколько этих человекоподобных созданий, они сидели на корточках и бросали кости. Когда дети подошли, они молча встали: пятеро, все мужчины, в обтрепанной одежде. Лица их скрывались в тени.
— Как называется этот город? — спросил Уилл. Ответа не было. Кто‑то из них отступил на шаг, и все пятеро сбились в кучку, как если бы им было страшно. У Лиры мороз побежал по коже, волоски на руках встали дыбом, хотя она сама не могла понять почему. Пантелеймон дрожал у нее под рубашкой и шептал:
— Нет, нет, Лира, уходи, давай вернемся, пожалуйста…
«Люди» не шевелились. В конце концов Уилл пожал плечами и пошел прочь, сказав:
— Ладно, всего вам хорошего.
Так же вели себя и другие, когда с ними заговаривали, и с каждым разом ребятам становилось все тревожнее.
— Уилл, они Призраки? — спросила Лира. — Мы уже так повзрослели, что видим Призраков?
— Не думаю. Если бы так, они напали бы на нас, а они, по‑моему, сами боятся. Не знаю, кто они такие.
Открылась дверь, и осветилась грязная площадка перед хибарой. В дверях стоял человек — живой человек, мужчина — и смотрел на них. Фигуры перед дверью почтительно расступилась, и они увидели лицо человека, беззлобное, спокойное, флегматичное.
— Кто вы? — сказал он.
— Путешественники, — ответил Уилл. — Мы не понимаем, куда попали. Что это за город?
— Это зона ожидания. Вы издалека идете?
— Да, издалека и устали, — сказал Уилл. — Здесь можно купить еды и устроиться на ночлег?
Человек смотрел мимо них в темноту, потом отошел от двери и оглянулся, словно кого‑то недосчитывался. Потом обратился к странным фигурам, стоявшим рядом, и спросил:
— Вы видели еще чью‑нибудь смерть?
Они помотали головами, и дети услышали слабые голоса: «Нет, нет, ни одной».
Он повернулся к ребятам. Из двери за его спиной выглядывали лица: женщина, двое маленьких детей и еще один мужчина. Вид у них был встревоженный.
— Смерть? — сказал Уилл. — Мы не привели никакой смерти.
Но, похоже, именно это их и беспокоило: услышав слова Уилла, живые тихо охнули, а фигуры снаружи даже отшатнулись.
Лира выступила вперед и самым вежливым тоном, как будто за ней надзирала сейчас экономка Иордан‑колледжа, сказала:
— Простите, пожалуйста, я невольно обратила внимание — эти вот джентльмены, они мертвые? Извините за грубый вопрос, но там, откуда мы пришли, это очень необычно, и мы никогда не видели ничего похожего. Если это невежливо, я прошу у вас прощения. Но, понимаете, в моем мире у нас есть деймоны, у всех есть деймоны, и мы бы страшно удивились, если бы увидели человека без деймона, — так же, как вы удивились при виде нас. А сейчас мы путешествуем, Уилл и я. Это Уилл, а я — Лира, и я узнала, что есть люди, у которых будто бы нет деймонов. Вот Уилл такой, и я боялась, пока не поняла, что они обыкновенные люди, ну, как я. Так что, может быть, поэтому кое‑кто в вашем мире с опаской смотрит на нас, раз мы кажемся другими.
Человек спросил:
— Лира? И Уилл?
— Да, сэр, — смиренно ответила она.
— Это ваши деймоны? — спросил он, показывая на шпионов, сидевших у нее на плече.
— Нет. — У нее было искушение сказать: «Они наши слуги», но Уиллу это не понравилось бы, и она сказала: — Это наши друзья, кавалер Тиалис и дама Салмакия, мудрые и почтенные люди, они путешествуют вместе с нами. Ох, а деймон мой — вот. — Она вынула мышь‑Пантелеймона из кармана. — Видите, он безобидный. Мы обещаем не причинять вам вреда. Нам нужна пища и кров. Завтра мы уйдем. Честно.
Человека немного успокоил ее уважительный тон, а шпионы тоже постарались выглядеть скромными и безобидными. Помолчав, человек сказал:
— Однако странно все это. Времена, видно, такие странные… Что ж, заходите, располагайтесь…
Фигуры, стоявшие перед дверью, кивнули, некоторые даже слегка поклонились и почтительно расступились перед ребятами. Уилл и Лира вошли в теплую освещенную комнату. Мужчина закрыл за ними дверь и набросил крючок на гвоздь, чтобы она не раскрывалась.
Комната была одна, невзрачная, но чистая, и освещала ее гарная лампа на столе. Фанерные стены были украшены картинками, вырезанными из киножурналов, и узорами из отпечатков пальцев, смазанных сажей. У стены стояла железная печка, перед ней сушилка с поношенными рубашками, от которых шел пар, а на туалетном столике — нечто вроде алтаря, с пластмассовыми цветами, морскими раковинами, цветными флакончиками из‑под духов, еще какой‑то пестрой дрянью, и все это окружало картинку с веселым скелетом в цилиндре и темных очках.
Народу было полно: кроме самого мужчины, женщины и двух детей, младенец в люльке, мужчина постарше и в углу, в куче одеял, древняя старуха, с таким же мятым, как одеяло, лицом и блестящими любопытными глазами. Взглянув на нее, Лира испытала легкое потрясение: одеяла зашевелились, из‑под них появилась высохшая рука в черном рукаве, а за ней еще одно лицо, настолько высохшее, что скорее напоминало череп с картинки, чем живого человека. Уилл тоже заметил это новое лицо, и все четверо гостей одновременно поняли, что обладатель или обладательница этого лица из той же породы, что и смутные вежливые фигуры, оставшиеся за дверью. И все четверо так же опешили, как хозяин, когда только увидел их.
Люди в переполненной хижине — все, кроме спящего младенца, — были растеряны и не знали, что сказать. Первой нашлась Лира:
— Вы очень добры, спасибо, добрый вечер, нам очень приятно быть здесь. И в самом деле, извините, что мы не привели сюда никакой смерти, если у вас так принято. Но мы постараемся не мешать вам. Понимаете, мы ищем страну мертвых, вот почему мы здесь очутились. Но мы не знаем, где она и относится ли к ней ваш город, не знаем, как туда попасть, и вообще. Так что, если вы нам что‑нибудь скажете об этом, мы будем очень благодарны.
Хозяева по‑прежнему глазели на пришельцев, но слова Лиры немного разрядили атмосферу, и женщина подтянула к столу скамью и пригласила их сесть. Уилл и Лира отнесли спящих стрекоз на полку в темном углу, где они проспят до утра, как сказал Тиалис, а потом все четверо сели за стол.
Женщина готовила жаркое и, чтобы хватило на всех, очистила еще две картофелины, а мужа попросила принести гостям что‑нибудь выпить, пока жаркое тушится. Муж принес бутылку прозрачного алкоголя, запахом напомнившего Лире можжевеловый спирт цыган, и шпионы зачерпнули из поданного им стакана своими маленькими кружечками.
Лира ожидала, что семья будет больше удивляться галливспайнам, но Уилл и она вызывали у них не меньшее любопытство. Недолго думая, она спросила почему.
— Вы первые, кого мы видим без смерти, — сказал мужчина, которого звали, как выяснилось, Питером. — То есть с тех пор, как мы пришли сюда. Мы так же, как вы, пришли сюда живыми по какой‑то случайности. И должны ждать, когда наша смерть скажет нам, что пора.
— Ваша смерть скажет вам? — переспросила Лира.
— Да. Что мы узнали, когда пришли сюда, — а большинство из нас ох как давно здесь, — мы узнали, что каждый приводит с собой свою смерть. Только здесь мы это узнали. Она с тобой все время, а мы об этом не догадывались. Понимаешь, у каждого есть смерть. Она ходит с ним повсюду, совсем рядом. Наши смерти — они за дверью, на свежем воздухе, но войдут в свое время. Бабушкина смерть лежит с ней, близко, совсем близко.
— А вам не страшно, что ваши смерти все время рядом с вами? — спросила Лира.
— Почему страшно? Если она здесь, ты можешь приглядывать за ней. Я гораздо больше нервничал бы, если бы не знал, где она.
— И у каждого есть своя смерть? — изумился Уилл.
— Ну конечно, в тот миг, когда ты рождаешься, твоя смерть приходит в мир вместе с тобой, и она же тебя уводит.
— Ага, — сказала Лира, — нам это необходимо знать, потому что мы хотим найти страну мертвых и не знаем, как туда попасть. Куда мы отправляемся, когда умрем?
— Твоя смерть трогает тебя за плечо или берет за руку и говорит: пойдем со мной, пора. Это может случиться, когда ты заболела лихорадкой, или подавилась хлебом, или упала с высокой крыши, и посреди твоих мучений смерть приходит к тебе с добром и говорит: успокойся, дитя, успокойся, пойдем со мной, — и ты отплываешь с ней на лодке, в туман. А что происходит там, никто не знает. Никто не возвращался.
Женщина велела ребенку позвать тех, кто снаружи, он подбежал к двери и поговорил с ними. Уилл и Лира недоуменно наблюдали за этим, а галливспайны прислонились друг к другу: смерти, у каждого из членов семьи своя, вошли в комнату — бледные, неприметные фигуры в поношенной одежде, тихие, серенькие, унылые.
— Это ваши смерти? — сказал Тиалис.
— Они, сэр, — ответил Питер.
— Вам известно, когда они вас позовут?
— Нет. Но, когда знаешь, что они близко, это утешает.
Тиалис промолчал, но ясно было, что подобное утешение ему вовсе не по нутру. Смерти вежливо встали вдоль стенки, и странно было видеть, как мало места они занимают и как мало привлекают к себе внимания. Уилл и Лира вскоре совсем перестали смотреть на них, хотя Уилл думал: люди, которых я убил, — их смерти были рядом с ними все время, а они этого не знали, и я не знал…
Женщина, Марта, разложила жаркое по обколотым эмалированным мискам, а часть положила в глубокую чашку для смертей, чтобы они передавали ее друг дружке. Они не ели, но им нравился приятный запах. А семья и гости с жадностью набросились на еду, и Питер спросил ребят, откуда они пришли и каков из себя их мир.
— Я вам все расскажу, — вызвалась Лира.
Когда она это сказала, взяла главную роль на себя, в груди у нее возникло приятное чувство, будто вскипело пузырьками шампанское. Она знала, что Уилл наблюдает за ней, и рада была исполнить то, что получалось у нее всего лучше, — исполнить ради него и ради всех остальных.
Начала она с рассказа о своих родителях. Они были графом и графиней, очень важными и богатыми людьми, которых лишил состояния и бросил в тюрьму политический враг. Но им удалось бежать, они спустились по веревке с маленькой Лирой, которую отец держал на руках, и удалось вернуть фамильное состояние, — после чего на них напали преступники и убили обоих. Лиру тоже убили бы, поджарили и съели, если бы вовремя не пришел на выручку Уилл и не увел ее в лес к волкам, среди которых он вырос. Младенцем он упал за борт отцовского корабля, его прибило к пустынному берегу, и там его вскормила волчица, спасшая ему жизнь.
Люди слушали этот вздор с безмятежной доверчивостью, и даже смерти подошли поближе, чтобы послушать, — одни присели на скамью поблизости, другие легли рядом на пол и с кротким, вежливым выражением на лицах внимали длинной повести о том, как она жила с Уиллом в лесу. Лира и Уилл пожили с волками, а потом перебрались в Оксфорд, работать на кухне в Иордан‑колледже. Там они познакомились с Роджером, а когда на Иордан напали кирпичники, жившие на Глинах, им пришлось бежать. Втроем они угнали цыганскую длинную лодку и поплыли вниз по Темзе, чуть не застряли в Абингдонском шлюзе, а потом их потопили уоппингские пираты, и они вплавь добрались до трехмачтового клипера, отплывавшего в китайский порт Ханьчжоу за чаем.
На клипере они встретились с галливспайнами, пришельцами с Луны, — их принесло на Землю могучим ураганом, родившимся на Млечном Пути. Галливспайны прятались в «вороньем гнезде», а она, Уилл и Роджер по очереди их там навещали, только однажды Роджер сорвался и упал в море.
Они уговаривали капитана повернуть назад и поискать друга, но он был безжалостный человек и думал только о том, как бы поскорее приплыть в Китай и получить свою прибыль. Он заковал их в кандалы. Но галливспайны принесли им напильник и…
И так далее. Время от времени она обращалась к Уиллу или шпионам за подтверждением, и Салмакия прибавляла какие‑нибудь детали, Уилл кивал, и, наконец, повесть подошла к тому месту, где дети и их друзья с Луны решили отправиться в страну мертвых, чтобы выяснить у родителей, где закопаны фамильные сокровища.
— Если бы мы там знали о своих смертях, как вы здесь, то, наверное, было бы проще, — сказала она, — но, считаю, нам повезло, что мы нашли дорогу сюда и можем спросить у вас совета. И спасибо вам за вашу доброту и за то, что выслушали и накормили нас, это очень мило с вашей стороны.
Но что нам нужно сейчас — или утром — понимаете, нам нужно как‑то переплыть туда, куда отбывают мертвые. Какую‑нибудь лодку тут нельзя нанять?
Лица взрослых выразили сомнение. Усталые дети переводили сонный взгляд с одного взрослого на другого, но никто не представлял себе, где можно найти лодку.
И тогда раздался голос, которого они раньше не слышали. Голос из‑под одеял в углу, надтреснутый, гнусавый, не женский голос, не живой: это заговорила бабушкина смерть.
— Переплыть озеро и попасть в страну мертвых, — сказала она, наставив костлявый палец на Лиру, — вы можете только со своими смертями. Вы должны их позвать. Я слышала о людях вроде вас, которые не подпускают к себе свою смерть. Они ее не любят, и она из вежливости держится незаметно. Но она недалеко. Ты поворачиваешь голову, а она ныряет тебе за спину. Куда ни посмотришь, она прячется. Может спрятаться в чашке. Или в капле росы. Или в дуновении ветра. Не так, как мы со старухой Мартой. — Она ущипнула старуху за морщинистую щеку, а та оттолкнула ее руку. — Мы живем в любви и дружбе. Вот тебе ответ, вот что ты должна сделать, скажи: добро пожаловать, подружись с ней, будь к ней добра, подзови к себе поближе и тогда увидишь, о чем с ней можно будет договориться.
Слова ее падали в душу Лиры, как тяжелые камни, и Уилл тоже чувствовал их мертвый груз.
— Как нам это сделать? — спросил он.
— Надо только захотеть, и все сделано.
— Подождите, — сказал Тиалис.
Все взгляды обратились на него, а смерти, лежавшие на полу, сели и повернули свои кроткие бездумные лица к этому страстному человечку. Он стоял рядом с Салмакией, положив руку ей на плечо. Лира понимала, о чем он думает: он хотел сказать, что это зашло слишком далеко, надо возвращаться, этой безответственной глупости пора положить конец. И она вмешалась.
— Извините, — сказала она Питеру, — нам с моим другом кавалером Тиалисом надо на минутку выйти, потому что он хочет поговорить со своими друзьями на Луне через мой особый аппарат. Мы ненадолго.
Она осторожно подняла его, стараясь не задеть за шпоры, и вынесла за дверь, в темноту, где оторвавшийся лист гофрированного железа меланхолически стучал о крышу на холодном ветру.
— Остановись, — сказал Тиалис, когда она посадила его на перевернутую керосиновую бочку под лампой, раскачивавшейся на проводе. — Это уже слишком. Хватит.
— Но у нас был уговор.
— Надо знать меру.
— Хорошо. Оставьте нас. Летите обратно. Уилл может прорезать окно в ваш мир или в любой, какой хотите, вернетесь целыми и невредимыми, в чем дело, мы не против.
— Ты понимаешь, что ты затеяла?
— Да.
— Не понимаешь. Ты безрассудная, безответственная, лживая девочка. Фантазии у тебя рождаются так легко, что нечестность стала твоей второй натурой, и ты не желаешь признать правду, даже когда она смотрит тебе прямо в лицо. Хорошо, если ты не понимаешь, скажу тебе прямо: ты не можешь, не должна устраивать игры со смертью. Ты должна сейчас же вернуться с нами. Я вызову лорда Азриэла, и через несколько часов мы благополучно прибудем в крепость.
У Лиры рвалось из груди яростное рыдание; не в силах сдержаться, она топнула ногой.
— Вы не знаете! — выкрикнула она. — Вы не знаете, что у меня в голове и в сердце! Не знаю, бывают ли у вас дети, может, вы яйца откладываете или еще что — я не удивлюсь, потому что вы не добрые, вы не великодушные, не заботливые… вы не жестокие даже — это было бы лучше, если бы вы были жестокими, это значило бы, что вы воспринимаете нас всерьез, а не просто идете с нами, когда вам выгодно… Теперь я совсем не могу вам верить! Вы сказали, что поможете и мы пойдем вместе, а теперь хотите нас остановить — это вы нечестный, Тиалис!
— Я не позволил бы своему ребенку так самовольничать и дерзить, как тебе, Лира. Не знаю, почему я не наказал тебя раньше…
— Так давайте! Наказывайте! Чего вам стоит? Давайте, воткните свои проклятые шпоры! Вот моя рука, ну! Вы понятие не имеете, что у меня на сердце, гордое, эгоистичное создание — вам не понять, как мне грустно и горько и какой подлой я себя чувствую из‑за моего друга Роджера… Вы людей убиваете, вот так, — она щелкнула пальцами, — они для вас ничто… а для меня мучение и горе, что я не попрощалась с другом, и я хочу сказать прости, хоть немножко это исправить… вам этого никогда не понять, со всей вашей гордостью, со всем вашим взрослым умом. И если я должна умереть, чтобы сделать то, что правильно, тогда я хочу умереть, и буду рада. Я похуже видала. Хотите убить меня, сильный человек, безжалостный человек, ядоносец, кавалер, так давайте, убивайте. Тогда мы с Роджером будем вечно играть в стране мертвых и смеяться над вами, жалкое вы создание.
Нетрудно было видеть, что готов сделать Тиалис, — он пылал яростью, он трясся; но не успел он шевельнуться, как позади Лиры раздался голос, заставивший их обоих похолодеть. Лира обернулась, уже зная, кого она увидит, и страшась этого, несмотря на всю свою браваду.