Удовлетворенная Аталь надела колеса и поехала готовить ужин.
Мэри снова занялась пластинками и сразу же сделала открытие.
Она раздвинула пластины сантиметров на двадцать, так, чтобы они снова дали яркое изображение, но на этот раз произошло кое‑что еще.
Посмотрев сквозь них, она увидела окружавший фигуру Аталь рой золотых искр. Они видны были только через маленький участок пластины, и Мэри поняла почему: в этом месте она дотрагивалась до поверхности масляными пальцами.
— Аталь! — позвала она. — Вернись! Скорее! Аталь повернула и поехала назад.
— Дай мне немного масла, — сказала Мэри. — Смазать лак.
Аталь охотно позволила ей провести пальцами по поверхности отверстий в колесах и с любопытством наблюдала, как Мэри смазывает одну из пластинок прозрачным душистым маслом.
Потом она сложила пластины, потерла одну о другую, чтобы масло распределилось равномерно, и опять раздвинула сантиметров на двадцать.
Посмотрела сквозь них — все изменилось. Она увидела Тени. Если бы она была в Комнате Отдыха Иордан‑колледжа, когда лорд Азриэл показывал фотограммы, сделанные на особой эмульсии, эта картина показалась бы ей знакомой. Куда бы она ни посмотрела, всюду было золото, как описывала Аталь, — блестки, где‑то плававшие в воздухе, а где‑то двигавшиеся направленно, потоком. А среди них тот мир, который она могла видеть невооруженным глазом: трава, река, деревья; но там, где находилось разумное существо, кто‑нибудь из мулефа, рой блесток был гуще и двигались они энергичнее. Они отнюдь не скрывали форму тел, наоборот, выявляли ее четче.
— Не представляла, что это так красиво, — сказала Мэри подруге.
— Ну конечно, — ответила Аталь. — Удивительно, что ты их не видела. Посмотри на малыша…
|
|
Она показала на ребенка, игравшего в высокой траве, — он неуклюже прыгал за кузнечиками, вдруг останавливался, чтобы рассмотреть лист, падал, поднимался, подбегал к матери и что‑то говорил ей, потом его внимание привлекала какая‑то палочка, он пытался поднять ее и, обнаружив, что по хоботу ползут муравьи, взволнованно трубил… Вокруг него плавал золотой туман, так же как вокруг навесов, рыболовных сетей, вечернего костра, — более плотный, чем над ними, но ненамного. А еще он отличался тем, что в нем все время возникали маленькие потоки и вихри намерений, они клубились, разделялись, отплывали в сторону, исчезали, сменяясь новыми.
Вокруг его матери золотые искры роились гораздо гуще, и потоки их были гораздо сильнее и постояннее. Она занималась стряпней: сыпала муку на плоский камень, раскатывала тесто для тонких лепешек, посматривая между тем на ребенка, и Тени, или шраф, или Пыль, омывавшая ее, казалась овеществленной ответственностью и мудрой заботой.
— Ну вот, ты видишь наконец, — сказала Аталь. — Тогда пойдем со мной.
Мэри посмотрела на подругу озадаченно. Непривычный был тон у Аталь: она как будто говорила: ты готова наконец; мы ждали этого; теперь кое‑что изменится.
Со всех сторон приближались мулефа — с холма, от своих сараев, с реки, — члены ее группы, но и чужие, незнакомые, смотревшие на нее с любопытством. Их колеса катились по утрамбованной земле с низким, ровным звуком.
— Куда я должна идти? — спросила Мэри. — Почему все едут сюда?
— Не беспокойся, — сказала Аталь, — иди со мной, тебя никто не обидит.
|
|
Похоже было, что это собрание ожидалось давно — все знали, куда ехать и зачем. На краю поселка был невысокий, правильной формы бугор, хорошо утрамбованный, с пандусами по обеим сторонам, и мулефа, числом не меньше пятидесяти, как определила Мэри, направлялись к нему. В воздухе висел дым очагов, на которых готовилась пища, и заходящее солнце окутывало все предметы собственной золотой дымкой. До Мэри доносился запах жареной кукурузы и самих мулефа — отчасти масла, отчасти разогретых тел, приятный конский запах.
Аталь повела ее к бугру. Мэри сказала:
— Что происходит? Скажи!
— Нет, нет… Подожди. Саттамакс будет говорить…
Мэри в первый раз слышала это имя, и самого залифа, на которого показала Аталь, она прежде не встречала. Он был старше всех, кого она видела до сих пор: на основании хобота у него росли белые волоски, и двигался он скованно, как будто страдал артритом. Остальные относились к нему почтительно, и Мэри, украдкой посмотрев на него через лаковые пластины, поняла почему: рой Теней вокруг старого залифа был таким большим и сложным, что и она невольно почувствовала к нему уважение, хотя сам по себе вид этого роя ничего ей не объяснил. Когда Саттамакс приготовился говорить, остальные мулефа смолкли. Мэри стояла перед бугром рядом с Аталь, для храбрости, — все взгляды были устремлены на нее, и она чувствовала себя, как новенькая в классе.
Саттамакс заговорил. Голос у него был низкий, богатый интонациями, а движения хобота сдержанны и изящны:
— Мы собрались здесь, чтобы приветствовать чужестранку Мэри. Утех из нас, кто знает ее, есть основания быть благодарными за все, что она делала для нас с тех пор, как здесь появилась. Мы ждали, когда она овладеет нашим языком. С вашей помощью, в особенности с помощью залифы Аталь, чужестранка Мэри научилась понимать нас.
|
|
Но ей надо было понять еще одно. Шраф. Она знала о нем, но не видела его, как мы, пока не сделала прибор для того, чтобы его видеть.
Теперь она его видит и поймет, чем она может нам помочь.
Мэри, поднимись сюда и встань рядом.
Она была смущена, растеряна, но все же поднялась на бугор и встала рядом со старым залифом. По‑видимому, ей надо было что‑то сказать.
— Вы сделали так, что я почувствовала себя вашим другом. Вы добры и гостеприимны. Я пришла из мира, где жизнь совсем не похожа на вашу. Но некоторые из нас тоже знают о шрафе, и я благодарна за то, что вы помогли мне сделать стекло, через которое я его увидела. Если я могу вам чем‑то помочь, то сделаю это с радостью.
Говорить перед ними ей было труднее, чем с Аталь, и она боялась, что плохо выражает свои мысли. Непонятно было, в какую сторону смотреть, когда ты не только говоришь, но и должна жестикулировать; однако они как будто понимали ее. Саттамакс сказал:
— Приятно узнать, что ты разговариваешь. Мы надеемся, что ты поможешь нам. Если же нет, непонятно, как нам удастся уцелеть. Туалапи перебьют нас всех. Их стало больше, чем когда‑либо в прошлом, и численность их с каждым годом увеличивается. В мире что‑то пошло неправильно. Мулефа существуют тридцать три тысячи лет, и почти все это время мы заботились о земле. Все было сбалансировано. Деревья благополучно росли, травоядные были здоровыми. И, хотя туалапи время от времени нападали на нас, их численность и наша оставалась постоянной.
Но триста лет назад деревья начали хиреть. Мы следили за этим с тревогой и старательно ухаживали за ними; тем не менее они давали все меньше семенных коробок, роняли листья раньше срока, а некоторые из них просто умирали, чего прежде не было. В нашей памяти не сохранилось ничего подобного.
Да, происходило это медленно, но таков ритм нашей жизни. Мы не сознавали этого, пока не явилась ты. Мы видели бабочек и птиц, но у них нет шрафа. У тебя есть, при том, как необычно ты выглядишь; но ты быстра и действуешь без промедления. Ты поняла, что должна найти способ увидеть шраф, и сразу же соорудила нужный инструмент из материалов, которыми мы пользовались тысячи лет. Рядом с нами ты думаешь и действуешь с быстротой птицы. Так это выглядит, и так мы поняли, что наш ритм кажется тебе медленным.
И в этом наша надежда. Ты видишь то, что не видно нам, ты видишь связи, возможности и варианты, скрытые от нас, так же, как от тебя был скрыт шраф. И если мы не видим способа сохраниться, то надеемся, что его можешь увидеть ты. Мы надеемся, что ты быстро откроешь причину древесной хвори и найдешь от нее средство; надеемся, что придумаешь способ защиты от туалапи, таких многочисленных и таких сильных.
И надеемся, что сделаешь это скоро, иначе мы все погибнем.
Толпа одобрительно зашумела. Все смотрели на Мэри, и она еще острее ощутила себя новичком в школе, от которого ждут больших достижений. Притом она чувствовала себя польщенной: ее сравнили со стремительной птицей, а она всю жизнь считала себя упорным и медлительным работником. Вместе с тем ей казалось, что, воспринимая ее так, они страшно ошибаются — не понимают ее; не сможет она оправдать их надежды.
Но должна. Они ждали.
— Саттамакс, — сказала она, — мулефа, вы поверили в меня, и я сделаю все, что в моих силах. Вы добры, ваша жизнь красива и правильна, и я постараюсь помочь вам. Теперь, когда я увидела шраф, я знаю, я поняла, чем занимаюсь. Спасибо, что вы мне верите.
Мэри спустилась с бугра; мулефа кивали ей, что‑то говорили и поглаживали ее хоботами. А ей было страшно. Что она взвалила на себя?
Тем временем в мире Читтагацце священник‑убийца отец Гомес поднимался по каменистой тропе на гору между искривленными стволами олив. Вечернее солнце пробивалось сквозь их серебристые кроны, и в воздухе стоял стрекот кузнечиков и цикад.
Впереди виднелся фермерский домик, увитый ползучими растениями, там блеяла коза и журчал родник среди серых камней. Возле дома что‑то делал старик, а старуха вела козу к ведру и табуретке.
Внизу, в деревне, ему сказали, что женщина проходила здесь и говорила, что собирается в горы; может быть, эти старики ее видели. Во всяком случае, он попробует купить у них сыра и оливок и напьется из ключа. Отец Гомес привык обходиться малым, а спешить было некуда.
Глава восемнадцатая
Преддверие страны мёртвых
Будь то возможно, мы собрались бы на два дня,
Чтоб совещаться с мёртвыми…
Джон Уэбстер
Лира проснулась перед рассветом; Пантелеймон дрожал от холода у нее на груди. Небо уже серело. Она поднялась и начала ходить, чтобы согреться. Тишина стояла мертвая, такой не было даже в заснеженной Арктике; безветрие, неподвижное море, ни одна даже самая крохотная волна не выбегает на песок. Казалось, мир замер между выдохом и вдохом.
Уилл крепко спал, свернувшись клубком и положив голову на рюкзак, чтобы не украли нож. Плащ свалился с его плеча, и Лира поправила его, стараясь не задеть воображаемого деймона, которого представила себе в виде кошки, свернувшейся так же, как он. «Лежала бы где‑то здесь», — подумала она.
С сонным Пантелеймоном на руках она отошла от Уилла и села поодаль на склоне дюны, чтобы не разбудить его разговором.
— Эти маленькие… — сказал Пантелеймон.
— Они мне не нравятся, — решительно подхватила Лира — По‑моему, надо как можно скорее отделаться от них. Поймаем их в сеть или еще что‑нибудь, Уилл вырежет окно, закроет, и все — мы свободны.
— Нет у нас сети, — сказал он, — и вообще ничего. И потом они не такие глупые. Сейчас он за нами следит.
Перед этим Пантелеймон принял вид ястреба, и зрение у него было острее, чем у Лиры.
Серое небо с каждой минутой окрашивалось бледнейшей воздушной голубизной, и вот уже выпростался из моря ослепительный краешек солнца. Поскольку Лира сидела на дюне, его свет упал на нее несколькими секундами раньше, чем на берег, и она увидела, как он подбирается к Уиллу. Тут же осветилась фигурка кавалера Тиалиса, стоявшего рядом с головой Уилла; бодрый, нисколько не сонный, он смотрел в их сторону.
— Все равно, — сказала Лира, — они не могут заставить нас поступать, как им хочется. Должны ходить за нами. Могу спорить — им уже надоело.
— Если они возьмутся за нас, — сказал Пантелеймон, имея в виду себя и Лиру, — и приставят к нам свои ядовитые шпоры, Уиллу придется их слушаться.
Лира задумалась. Она вспомнила жуткий крик боли, вырвавшийся у миссис Колтер, когда яд проник в ее кровь, ее судороги, закатившиеся глаза и обезьяну, превратившуюся в тряпку… А ведь это была всего лишь царапина, как недавно напомнили ее матери в башне. Уилл вынужден будет подчиниться и сделать то, что они хотят.
— Допустим, они думают, что он все равно не подчинится, — сказала Лира, — допустим, они думают, что он бессердечный и просто даст нам умереть. Тогда пускай Уилл попробует внушить им это.
Лира захватила с собой алетиометр. Света было уже достаточно, чтобы видеть циферблат, и, бережно развернув прибор, она положила его вместе с черным бархатом на колени. Мало‑помалу она пришла в состояние транса, когда становились прозрачны многие слои значений и ей открывались сложные переплетения связей между ними. Стрелки под ее пальцами находили нужные символы, а сознание подбирало слова: как нам избавиться от шпионов?
Главная стрелка заметалась по шкале с небывалой быстротой — Лира впервые испугалась, что не сможет уследить за ее скачками и остановками, но какая‑то часть сознания регистрировала их, и она сразу поняла, что ей сказал прибор.
Он сказал ей: Не пытайся, потому что ваша жизнь зависит от них.
Это было неожиданностью, и неприятной. Но она не остановилась и спрашивала дальше. Как нам попасть в страну мертвых?
Спускайтесь. Следуйте за ножом. Идите вперед. Следуйте за ножом, — пришел ответ.
И наконец она неуверенно спросила, почти стыдясь: Мы правильно поступаем?
Да, — немедленно ответил алетиометр. — Да.
Лира вздохнула, приходя в себя, заправила волосы за уши и почувствовала первое тепло солнца на лице и плечах. Возникли и в этом мире звуки: шуршали насекомые и под легким ветерком шелестела сухая трава выше на дюне.
Она отложила алетиометр и подошла к Уиллу. Пантелеймон принял вид льва и сделался, насколько мог, большим, в надежде припугнуть галливспайнов.
Кавалер был занят своим магнетитовым резонатором, и, когда он закончил, Лира спросила:
— Вы говорили с лордом Азриэлом?
— С его представителем, — сказал Тиалис.
— Мы не идем туда.
— Так я ему и сказал.
— Что он ответил?
— Это предназначалось для моих ушей, не для твоих.
— На здоровье, — сказала она. — Вы женаты на этой даме?
— Нет, мы коллеги.
— У вас есть дети?
— Нет.
Пока он упаковывал аппарат, проснулась дама Салмакия. Изящно и медленно она села в ямке, которую вырыла для себя в песке. Стрекозы еще спали в тонких, как паутина, путах; крылья их были в росе.
— В вашем мире есть большие люди или все маленькие, как вы? — спросила Лира.
— Мы умеем обходиться с большими людьми, — не слишком любезно ответил Тиалис и продолжал тихий разговор с дамой.
Лире он был не слышен, но она с удовольствием наблюдала за тем, как они утоляют жажду росой с песчаного тростника. «Наверное, воду они воспринимают по‑другому, — мысленно сказала она Пантелеймону, — представляешь, капля с кулак! В нее и впиться не просто, у нее оболочка упругая, как у воздушного шара».
Теперь уже просыпался с трудом и Уилл. Первым делом он посмотрел, где галливспайны, — те ответили ему пристальным взглядом.
Он отвернулся и увидел Лиру.
— Надо поговорить, — сказала она. — Иди сюда, подальше от…
— Если хочешь отойти от нас, — донесся до нее внятный голос Тиалиса, — оставь нож. Если не хочешь оставить нож, разговаривайте здесь.
— Мы что, не можем поговорить друг с другом? — возмутилась Лира. — Мы не хотим, чтобы вы нас слушали!
— Тогда идите, а нож оставьте.
Никого поблизости не было, а галливспайны, конечно, не могли им воспользоваться.
Уилл порылся в рюкзаке, достал флягу с водой, два сухих печенья, отдал одно Лире и вместе с ней поднялся на дюну, повыше.
— Я спросила алетиометр, — сказала она, — он говорит: не пытайтесь избавиться от маленьких, потому что они спасут нам жизнь. Так что придется быть с ними.
— Ты сказала им, что мы надумали?
— Нет! И не скажу. Они передадут это по своей скрипке лорду Азриэлу, а он пошлет за нами и помешает, так что надо прямо идти, а при них об этом не разговаривать.
— Но они шпионы, — напомнил Уилл. — Значит, мастера подслушивать и прятаться. Так что лучше нам вообще об этом не говорить. Мы знаем, куда идем. Так просто идем и не говорим об этом. А им остается терпеть и идти с нами.
— Сейчас они нас не слышат. Они далеко. Уилл, я еще спросила, как туда попасть. Он сказал, следовать за ножом, и все.
— Ишь, как просто. А наверняка ведь нет. Знаешь, что сказал мне Йорек?
— Нет. Он сказал… когда я с ним прощалась… сказал, тебе это будет очень трудно, но он думает, что ты справишься. Только не сказал, почему…
— Нож сломался потому, что я подумал о матери, — объяснил он. — Поэтому я должен прогнать ее из головы. Но… это вроде того, как тебе говорят: не думай про крокодила, а ты думаешь, не можешь иначе…
— Ну, вчера ночью ты нормально вырезал, — сказала она.
— Да. Устал — наверное, поэтому. Ладно, посмотрим. Просто: следуйте за ножом?
— Только это.
— Раз так, можно прямо сейчас. Только вот еды осталось мало. Надо что‑то найти в дорогу: хлеб, фрукты или еще что‑нибудь. Так что сперва я найду мир, где можно добыть еды, а потом уже будем искать как следует.
— Хорошо, — сказала Лира, радуясь тому, что снова пустится в путь, с Пантелеймоном и Уиллом, живая и не сонная.
Они вернулись к шпионам, которые стерегли нож, уже с сумками за плечами.
— Мы хотим знать ваши намерения, — сказала Салмакия.
— Ну, к лорду Азриэлу мы, во всяком случае, не собираемся, — сказал Уилл. — Сперва нам надо кое‑что сделать.
— Вы скажете нам, что именно, поскольку мы все равно не можем вам помешать?
— Нет, — сказала Лира, — потому что вы сразу доложите им. Придется вам идти с нами, а куда идем, вы не узнаете. Можете, конечно, отказаться и лететь к ним.
— Исключено, — сказал Тиалис.
— Нам нужна какая‑то гарантия, — сказал Уилл. — Вы шпионы, значит, должны быть нечестными, такая ваша специальность. Как мы поймем, что вам можно верить? Вчера ночью мы устали и не подумали об этом — а что вам помешает дождаться, когда мы уснем, потом ужалить нас, чтобы мы стали беспомощными, и вызвать лорда Азриэла по этой магнетитовой штуке. Вам это просто сделать, значит, нам нужна гарантия, что вы так не поступите. Обещания недостаточно.
Оба галливспайна затряслись от гнева — задета была их честь.
Овладев собой, Тиалис сказал:
— Мы не принимаем односторонних требований. Мы должны получить что‑нибудь в обмен. Объясните нам ваши намерения, тогда я отдам вам на хранение магнетитовый резонатор. Когда я захочу отправить сообщение, вы мне его дадите. Таким образом, это всегда будет происходить с вашего ведома и согласия. Такова наша гарантия. А теперь скажите нам, куда вы направляетесь и зачем.
Уилл и Лира переглянулись, чтобы убедиться, оба ли с этим согласны.
— Ладно, — сказала Лира, — это справедливо. Значит, вот куда мы идем: мы идем в страну мертвых. Мы не знаем, где она, но ее найдет нож. Вот какие наши намерения.
Шпионы смотрели на нее, не веря своим ушам. Потом Салмакия моргнула и сказала:
— В том, что ты говоришь, нет никакого смысла. Мертвые мертвы, и все тут. Нет никакой страны мертвых.
— Я тоже так думал, — сказал Уилл. — А теперь не знаю. Ничего, с ножом мы это выясним.
— Но зачем?
Лира взглянула на Уилла, он кивнул.
— До того как я встретила Уилла, задолго до того, как уснула, я привела своего друга в плохое место, и его убили. Я думала, что спасаю его, а только сделала еще хуже. Когда меня усыпили, он мне снился, и я подумала, что, может быть, заглажу вину, если отправлюсь туда, где он, и попрошу у него прощения. А Уилл хочет найти отца: он нашел его уже, но отца сразу убили. Понимаете, лорду Азриэлу до этого дела нет. И миссис Колтер. Если мы пойдем к нему, нам придется делать то, чего он хочет, а к Роджеру он безразличен — это мой друг, который погиб; Роджер для него ничего не значит. Для меня — значит. Так что вот куда мы собираемся.
— Девочка, — сказал Тиалис, — когда мы умираем, на этом все кончается. Другой жизни нет. Ты видела смерть. Ты видела мертвые тела и видела, что случается с деймоном, когда приходит смерть. Он исчезает. Что еще может остаться живым после этого?
— Мы пойдем туда и узнаем, — сказала Лира. — Теперь я вам сказала, и давайте ваш резонатор.
Она протянула руку, и леопард‑Пантелеймон встал, размахивая хвостом, чтобы подкрепить ее требование. Тиалис снял заплечную сумку и положил ей на ладонь. Она оказалась на удивление тяжелой — не для Лиры, конечно, но она удивилась силе кавалера.
— И сколько времени, вы думаете, отнимет эта экспедиция? — спросил он.
— Не знаем, — сказала Лира. — Мы вообще ничего не знаем, не больше вашего. Пойдем туда, будет видно.
— Сперва надо добыть воды и какой‑нибудь пищи, — вмешался Уилл, — такой, чтобы не тяжело было нести. Поэтому я поищу место, где можно ее добыть, а потом отправимся.
Тиалис и Салмакия оседлали своих стрекоз и пока удерживали их на земле. Насекомые дрожали от нетерпения, им хотелось взлететь, но они полностью подчинялись воле всадников. Лира, впервые увидевшая их при свете дня, удивлялась изяществу серых шелковых поводьев, серебристых стремян и крохотных седел.
Уилл взял нож и почувствовал сильное желание выбраться в свой мир: у него еще была кредитная карточка, он мог купить привычную пищу, мог даже позвонить миссис Купер и спросить, как себя чувствует мать…
Нож завибрировал в руке с таким звуком, как будто гвоздем провели по шероховатому камню, и Уилл похолодел. Если опять сломает лезвие, это — конец.
Переждав несколько секунд, он попробовал еще раз. Теперь он не старался не думать о матери, а сказал себе: «Да, я знаю, что она там, но не буду смотреть в ту сторону…»
На этот раз получилось. Он нашел новый мир, вырезал ножом отверстие и через несколько секунд все четверо стояли на дворе опрятной и, по‑видимому, зажиточной фермы в какой‑то северной стране, напоминавшей Голландию или Данию. Мощенный плитами двор был чисто выметен, а двери стойл открыты. Солнце светило сквозь дымку, в воздухе стоял запах горелого и еще какой‑то, менее приятный. Никаких звуков, выдававших присутствие человека, не было слышно, зато из конюшен доносилось жужжание, такое громкое и энергичное, что, казалось, там работает машина.
Лира подошла к конюшне, заглянула туда и вернулась с бледным лицом.
— Там четыре… — она сглотнула, схватилась за горло, — четыре дохлые лошади и миллионы мух.
— Погляди, — сказал Уилл и тоже сглотнул, — или, пожалуй, не стоит.
Он показывал на заросли малины, окаймлявшие сад за кухней. Из‑под кустов, в самом густом месте, торчали ноги мужчины, одна в башмаке, другая босая.
Лира отвернулась, а Уилл пошел посмотреть, жив ли еще человек и не нуждается ли в помощи. Назад пришел смущенный, качая головой.
Тем временем оба шпиона подлетели к приоткрытой двери дома. Тиалис метнулся назад и сказал:
— Там пахнет приятнее, — а затем снова влетел в дом.
Салмакия облетала надворные постройки, а Уилл последовал за кавалером. Он очутился в большой квадратной кухне, обставленной старомодно, с белым фаянсом в деревянном буфете, отмытым сосновым столом и очагом, где стоял остывший черный чайник. Рядом была кладовая: две полки там ломились от яблок, и кухню наполнял их аромат. В доме стояла гнетущая тишина.
Лира тихо сказала:
— Уилл, это и есть мир мертвых?
Ему пришла в голову та же мысль. Но он ответил:
— Нет, вряд ли. Просто это мир, где мы еще не были. Слушай, надо взять столько, сколько сможем унести. Тут какой‑то черный хлеб, это хорошо… он легкий… и сыр…
Когда они нагрузились, Уилл бросил в ящик большого соснового стола золотую монету.
— А что? — сказала Лира, увидев, как Тиалис поднял брови. — Если что‑то берешь, надо платить.
В это время через заднюю дверь влетела Салмакия и посадила свою ярко‑синюю мерцающую стрекозу на стол.
— Сюда идут люди, — сказала она, — пешие, с оружием. В нескольких минутах отсюда. А за полем горит деревня.
Они услышали звук шагов по гравию, голос, отдававший команды, и звяканье металла.
— Тогда надо уходить, — сказал Уилл.
Он ощупал воздух кончиком ножа и сразу ощутил в нем что‑то непривычное. Лезвие как будто скользило по очень гладкой поверхности, вроде зеркала, а затем медленно ушло в глубину, так что он мог уже резать, но чувствовал сопротивление, словно бы плотной ткани, и, сделав отверстие, удивленно заморгал: этот новый мир в мельчайших деталях совпадал с тем, где они сейчас находились.
— Что такое? — спросила Лира.
Шпионы смотрели в отверстие с недоумением. Но недоумением дело не ограничилось. Так же, как воздух сопротивлялся ножу, что‑то в окне сопротивлялось их проходу. Уиллу пришлось проталкиваться сквозь невидимую преграду, а затем втягивать за собой Лиру. Галливспайны же вообще не могли пролететь. Они были вынуждены посадить своих стрекоз на руки детей, и все равно их пришлось протаскивать словно бы сквозь уплотнившийся воздух: хлипкие крылышки гнулись и скручивались, а маленькие всадники гладили стрекоз по головам и шепотом уговаривали не бояться.
После нескольких секунд такой борьбы они все же протиснулись, Уилл отыскал края окна (хотя увидеть его было невозможно) и закрыл его, отрезав прежний мир вместе с шагами солдат.
— Уилл, — сказала Лира, и он, обернувшись, увидел, что в кухне с ними еще один человек.
Сердце у него упало. Этого человека он видел десять минут назад в кустах, мертвого, с перерезанным горлом.
Мужчина средних лет, худой, судя по внешности, привычный к работе на открытом воздухе. Но сейчас вид у него был потрясенный, он походил на безумного или паралитика. С расширенными глазами, так что вокруг радужных оболочек всюду был виден белок, он трясущейся рукой держался за край стола. Горло его, к облегчению Уилла, было не повреждено. Мужчина открывал рот, но не мог произнести ни слова. Только показывал пальцем на Уилла и Лиру. Лира сказала:
— Извините, что влезли в ваш дом: сюда шли люди, нам надо было спрятаться. Жаль, если мы вас напугали. Я — Лира, а это Уилл, а это наши друзья, кавалер Тиалис и дама Салмакия. Не скажете, как вас зовут и где мы?
Эта простая просьба как будто привела человека в чувство; он вздрогнул, словно проснулся.
— Я мертв, — сказал он. — Я лежу там мертвый. Я знаю, что умер. Вы не мертвые. Что происходит? Господи, спаси. Они перерезали мне горло. Что происходит?
Когда он сказал я мертв, Лира встала поближе к Уиллу, а Пантелеймон мышью шмыгнул к ней на грудь. Что до галливспайнов, они пытались совладать со своими стрекозами — большие насекомые, по‑видимому, испытывали отвращение к этому человеку и метались по кухне в поисках выхода.
А человек их не замечал. Он все еще силился понять, что произошло.
— Вы дух? — осторожно спросил Уилл.
Тот протянул руку, и Уилл хотел взяться за нее, но его пальцы схватили воздух. Он ничего не почувствовал, только холодок.
Незнакомец увидел это и в ужасе уставился на свою руку. Шок уже проходил, и он стал осознавать жалкость своего состояния.
— Правда, — сказал он, — мертв… Я умер и отправлюсь в ад.
— Тихо, — сказала Лира. — Мы отправимся вместе. Как вас зовут?
— Я был Дирком Янсеном, но я уже… я не знаю, что делать… Не знаю, куда идти…
Уилл открыл дверь. Скотный двор выглядел по‑прежнему, сад за кухней не изменился, так же сквозь дымку светило солнце. И так же лежало в кустах тело человека.
Дирк Янсен издал тихий стон, словно у него исчезли последние сомнения. Стрекозы вылетели за дверь, пронеслись над самой землей и взвились в небо быстрее птиц. Мужчина беспомощно озирался, поднимал руки и с тихим криком снова опускал.
— Я не могу здесь оставаться… Не могу, — говорил он. — Это не та ферма, которую я знал. Не моя. Я должен идти…
— Куда вы пойдете, мистер Янсен? — спросила Лира.
— По дороге. Не знаю. Должен идти. Не могу оставаться здесь…
Салмакия слетела на руку Лиры. Крохотные коготки стрекозы укололи ее, а дама сказала:
— Из деревни идут люди — такие же, как этот человек, все идут в одном направлении.
— Тогда пойдем с ними, — сказал Уилл и повесил рюкзак на плечо.
Дирк Янсен уже проходил мимо собственного тела, отведя от него глаза. Он шел как пьяный, останавливался, двигался дальше, вилял из стороны в сторону, цеплялся ногами за камни и маленькие рытвины на дорожке, которую знал как свои пять пальцев. Лира тронулась следом за Уиллом, а Пантелеймон превратился в пустельгу и взлетел так высоко, что Лира даже охнула.
— Она права, — сказал он, спустившись. — Из деревни идет целая вереница людей. Мертвых…
И вскоре они увидели их сами: десятка два мужчин, женщин и детей; все двигались, как Дирк Янсен, неуверенно, будто оглушенные. Деревня была меньше чем в километре, и люди шли в их сторону, один за другим, посередине дороги. Дирк Янсен увидел их и побежал к ним, спотыкаясь, а они протягивали ему навстречу руки.
— Может, они и не знают, куда идут, но идут туда вместе, — сказала Лира. — Лучше пойти с ними.
— Думаешь, в этом мире у них были деймоны? — спросил Уилл.
— Не пойму. Если бы ты увидел такого в своем мире, ты бы догадался, что он дух?
— Трудно сказать. Выглядят не совсем нормально… У нас в городе я видел одного человека, он ходил около магазинов, всегда с одним и тем же пластиковым пакетом, ни с кем не разговаривал и никогда не заходил внутрь. И на него никто не смотрел. А я воображал, что он дух. Они на него немного похожи. Может, в моем мире полно духов, а я этого не знал.