— Ты‑то почем знаешь? — возразил другой. — Они же вот пришли! Уж такого точно никто не ждал! — Дух явно говорил об Уилле с Лирой.
— Это первое, что здесь случилось за долгое‑долгое время, — сказал дух‑мальчик. — Может быть, теперь все изменится.
— А что бы ты сделал, если бы мог? — спросила Лира.
— Снова поднялся бы в тот мир!
— Даже если бы тебе сказали, что ты увидишь его еще только один раз, ты все равно согласился бы на это?
— Да, да! Конечно!
— Ну ладно, сначала мне надо найти Роджера, — пробормотала Лира. Новая идея не давала ей покоя, но первым о ней должен был услышать Уилл.
На бескрайней равнине, заполненной сонмами духов, возникло медленное всеобщее движение. Дети не могли этого заметить, но Тиалис и Салмакия, летящие над ними, видели, как маленькие бледные фигурки стали перемещаться; вся картина напоминала миграцию огромных птичьих стай или стад северных оленей. В центре этого движения находились двое живых детей, неуклонно шагавших вперед; они не увлекали духов за собой и не следовали за ними, но представляли собой точку, на которой каким‑то образом фокусировалось внимание всех духов.
Шпионы, мысли которых неслись еще быстрее, чем их крылатые кони, обменялись взглядом и заставили стрекоз сесть рядышком на сухой сморщенной ветке.
— А у нас есть деймоны, Тиалис? — спросила дама.
— После того как мы сели в лодку, я почувствовал себя так, словно у меня вырвали сердце и бросили его, все еще бьющееся, на берегу, — ответил тот. — Однако это было обманчивое впечатление: ведь мое сердце по‑прежнему стучит у меня в груди. Выходит, какая‑то моя часть и вправду осталась там вместе с деймоном девочки — да и ваша часть тоже, Салмакия, потому что вы осунулись и руки у вас побелели и высохли. Да, у нас есть деймоны, хоть мы их и не видим. Возможно, люди из Лириного мира — единственные, кто знает своих деймонов в лицо. Наверное, поэтому мятеж и начал именно один из них.
Тиалис спешился и надежно привязал стрекозу к ветке, а затем вынул магнетитовый резонатор. Но, едва дотронувшись до прибора, остановился.
— Нет отклика, — мрачно промолвил он.
— Значит, мы отрезаны от всех миров?
— Во всяком случае, помощи ждать неоткуда. Что ж, мы знали, что отправляемся в страну мертвых.
— Этот мальчик пойдет с ней хоть на край света.
— Как вы думаете, его нож откроет нам обратную дорогу?
— Думаю, сам он в этом уверен. Но я… я не знаю, Тиалис.
— Он еще очень молод. Оба они молоды. Знаете, если она не переживет этого путешествия, то вопроса, сделает ли она правильный выбор перед лицом соблазна, попросту не возникнет. Это уже не будет иметь значения.
— По‑вашему, она уже выбрала? Когда решила оставить на берегу своего деймона? Может, именно этот выбор ей предстояло сделать?
Кавалер глянул вниз, где миллионы обитателей страны мертвых тянулись за ярким, живым пятнышком по имени Лира Сирин. Отсюда он едва различал ее волосы — легчайшую пушинку в сумерках, а рядом сильным, густым мазком темнела черноволосая голова мальчика.
— Нет, — ответил он, — вряд ли. Пожалуй, главный выбор у нее еще впереди.
— Значит, мы должны позаботиться о том, чтобы до этого с ней ничего не случилось.
— С ними обоими. Теперь они связаны накрепко.
Дама Салмакия встряхнула легкие, как паутинка, поводья; ее стрекоза мгновенно снялась с ветки и порхнула вниз, к живым детям, а кавалер последовал за ней.
Но они не остановились около них; пролетев над детьми пониже и удостоверившись, что с ними все в порядке, галливспайны понеслись дальше — отчасти потому, что их стрекозы лучше чувствовали себя в движении, а отчасти потому, что им хотелось узнать, далеко ли простирается эта унылая равнина.
Лира заметила их в небе, и ей сразу стало легче оттого, что рядом есть что‑то быстрое и блистающее красотой. Потом она повернулась к Уиллу: ей было больше невмоготу держать свою идею при себе, но говорить пришлось шепотом. Она приблизила губы к его уху, и он услышал ее слова, смешанные с теплым щекотным дуновением:
— Уилл, я хочу забрать отсюда всех этих бедных мертвых детей… и взрослых тоже… мы освободим их, Уилл! Сначала найдем Роджера и твоего отца, а потом откроем дорогу во внешний мир и освободим их всех!
Он повернулся и одарил ее преданной улыбкой — до того теплой и счастливой, что у Лиры внутри что‑то словно дрогнуло и оборвалось; по крайней мере, такое у нее было чувство, хотя без Пантелеймона она не могла спросить себя, что это значит. Может быть, ее сердце стало биться по‑новому? Глубоко удивленная, она велела себе идти ровно, а своей голове — перестать кружиться.
Они шли все дальше и дальше. Шепот: «Роджер» — распространялся быстрее, чем они двигались; слова: «Роджер… Лира пришла… Роджер… Лира здесь…» — передавались от духа к духу, как электрический сигнал, который передается в человеческом теле от одной клетки к другой.
И Тиалис с Салмакией, летая над ними на своих неутомимых стрекозах и озираясь вокруг, вскоре заметили какое‑то новое движение. Вдалеке зародился маленький круговорот. Спланировав вниз, они обнаружили, что духи впервые перестали обращать на них внимание, поскольку его приковало к себе нечто более интересное. Обитатели страны мертвых возбужденно переговаривались еле слышным шепотом, указывали куда‑то, помогали кому‑то проложить путь в толпе.
Салмакия спустилась совсем низко, но не могла приземлиться: духов было слишком много, и даже если бы кто‑нибудь из них осмелился предложить ей ладонь или плечо, она не удержалась бы на такой опоре. Увидев мальчика‑духа с честным и печальным лицом, ошеломленного тем, что шептали ему товарищи, она обратилась к нему:
— Роджер? Тебя зовут Роджер?
Изумленный, встревоженный, он глянул вверх и кивнул.
Салмакия порхнула назад к своему спутнику, и они быстро полетели к Лире. Дорога была неблизкой, и найти девочку оказалось не так уж легко, но, ориентируясь по рисунку движения призрачных масс, они наконец увидели ее.
— Вон она, — сказал Тиалис и крикнул: — Лира! Лира! Твой друг там!
Лира подняла голову и протянула руку, подставляя ее стрекозе. Огромное насекомое тут же село ей на ладонь — его красно‑желтое туловище блестело, как эмалированное, прозрачные крылья застыли, прижавшись к бокам. Лира опустила руку на уровень глаз, стараясь, чтобы Тиалису было легче сохранить равновесие.
— Где? — От волнения ей стало трудно дышать. — Далеко?
— В часе ходьбы, — ответил кавалер. — Но он знает, что ты здесь. Ему уже сказали про тебя, и мы убедились, что это он. Просто иди вперед, и скоро ты его найдешь.
Тиалис заметил, что Уилл с усилием выпрямился, точно собирая остатки сил перед важной встречей. Лире же энергии было не занимать, и она набросилась на галливспайнов с расспросами: как выглядел Роджер? Говорил ли он с ними? Обрадовался ли известию о ней? А другие дети — они понимали, что происходит? Помогали они ему или только путались под ногами?
И так далее. Тиалис отвечал ей терпеливо и подробно, как мог, и шаг за шагом живая девочка приближалась к мальчику, которого сама привела на смерть.
Глава двадцать третья
Нет выхода
И познаете истину, и истина сделает вас свободными.
Евангелие от Иоанна
— Уилл, — сказала Лира, — как ты думаешь, что сделают гарпии, когда мы выпустим духов?
Мерзкие твари кричали все громче, подлетали ближе, и их становилось все больше и больше, точно самый полумрак вокруг порождал эти сгустки ненависти и наделял их крыльями. Духи все время с опаской поглядывали вверх.
— Далеко еще? — окликнула Лира Салмакию.
— Уже нет, — послышался голос парящей над ними дамы. — Вы увидите его, если подниметесь вон на ту скалу.
Но Лира не хотела зря терять время. Она изо всех сил старалась выглядеть довольной, чтобы не расстроить Роджера, однако перед ее глазами до сих пор стояла ужасная картина — Пан, маленький щенок на пристани, исчезающий в тумане, — и она готова была выть от тоски. Ей приходилось то и дело повторять себе, что раскисать нельзя: она должна внушать Роджеру надежду, ведь он привык полагаться на нее.
Когда они наконец сошлись лицом к лицу, это случилось неожиданно. Лира вдруг увидела в плотной толпе знакомые черты Роджера; он показался ей осунувшимся, но обрадованным, насколько это возможно для духа. Он кинулся вперед, чтобы обнять ее, но прошел насквозь прохладным дуновением; и хотя она почувствовала, как его маленькая рука коснулась ее сердца, у него не хватило сил удержаться там. Теперь они больше никогда не смогут по‑настоящему дотронуться друг до друга.
Но он мог шептать, и она услышала его голос:
— Лира, я не верил, что когда‑нибудь увижу тебя снова… думал, что, даже если ты спустишься сюда после смерти, ты будешь гораздо старше, совсем взрослая, и не захочешь со мной говорить…
— Но почему же?..
— Потому что я поступил неправильно, когда Пан вырвал моего деймона у деймона лорда Азриэла! Надо было не драться с ним, а убегать! Мы могли бы побежать к тебе! Тогда он не успел бы опять схватить моего деймона, и тот остался бы со мной, когда обвалился снег!
— Это же не твоя вина, глупый! — воскликнула Лира. — Главное, что я привела тебя туда, вместо того чтобы отправить вместе с цыганами назад, как других детей. Это я, я одна виновата! Мне так жалко, Роджер, честное слово, — если бы не я, ты не очутился бы здесь…
— Ну… — отозвался он. — Не знаю. Может, я все равно как‑нибудь умер бы. Только это и не твоя вина, Лира, пойми.
Она чувствовала, что начинает в это верить, и тем не менее ей страшно горько было видеть это бедное маленькое холодное существо, такое близкое и все же такое недосягаемое. Она попыталась взять его за руку, и ее пальцы сомкнулись, точно на пустом месте; однако он понял и сел наземь рядом с ней.
Другие духи расступились, чтобы не мешать им, и Уилл тоже отошел в сторону, присел и стал баюкать раненую кисть. Она снова начала кровоточить, и, пока Тиалис носился перед духами, стараясь держать их поодаль, Салмакия помогала Уиллу перевязать рану.
Но Лира с Роджером ничего этого не замечали.
— И ты не мертвая, — сказал он. — Как ты попала сюда, еще живая? А где Пан?
— Ах, Роджер… мне пришлось бросить его на берегу… хуже этого со мной в жизни ничего не было, это так больно… ты сам знаешь… а он просто стоял и смотрел, и я чувствовала себя настоящей убийцей, Роджер… но я должна была это сделать, иначе не добралась бы сюда!
— Я все время понарошку говорил с тобой с тех пор, как сюда попал, — сказал он. — Как мне хотелось поговорить с тобой взаправду — ужасно хотелось! Я хотел выбраться отсюда вместе со всеми другими мертвыми, потому что это ужасное место, Лира, здесь нет надежды; когда ты мертвый, ничего уже не меняется, и эти птицы… знаешь, что они делают? Дождутся, когда ты сядешь отдохнуть — тут никогда не спят, как живые, а только дремлют, — потом подкрадутся сзади и начинают нашептывать тебе обо всем плохом, что ты сделал, пока был жив, чтобы ты ничего этого не забывал. Они знают о тебе все самое плохое. Знают, как заставить тебя мучиться воспоминаниями обо всех твоих глупых и дурных поступках. И все жадные и недобрые мысли, которые у тебя когда‑то были, — они знают их все и стыдят тебя, пока ты сам себя не возненавидишь… Но от них никуда не спрячешься.
— Вот что, — сказала она, — слушай. Понизив голос и нагнувшись к уху Роджера — в точности как тогда, когда они замышляли какую‑нибудь очередную проделку в Иордане, — она продолжала:
— Ты, наверно, не знаешь, но у ведьм — помнишь Серафину Пеккала? — так вот, у них есть пророчество насчет меня. Они не знают, что я про него знаю, и остальные тоже. Раньше я никому про это не говорила. Но когда я была в Троллезунде и Фардер Корам, цыганский вождь, взял меня с собой к ведьминому консулу, доктору Ланселиусу, мне там устроили что‑то вроде испытания. Консул сказал, чтобы я вышла и выбрала среди нескольких веток облачной сосны правильную — тогда он поверит, что я умею понимать алетиометр. Ну, я так и сделала, а потом поскорей вернулась, потому что было холодно, а у меня все получилось в одну секунду, это была легкота. А консул говорил с Фардером Корамом и не знал, что мне все слышно. Он сказал, что у ведьм есть про меня пророчество: будто бы я должна сделать что‑то важное и великое, и случится это в другом мире…
Только я никому насчет этого не говорила и вообще, наверно, забыла про тот случай: так много всего происходило, что это вроде как выпало у меня из памяти. Даже с Паном про это не говорила, потому что он, мне кажется, просто обсмеял бы меня, и все.
Но потом, позже, миссис Колтер поймала меня и усыпила, и мне приснилось это пророчество, и ты тоже. И я вспомнила ту цыганку, Ма Косту, — ну ты помнишь ее, это на ее лодку мы сели в Иерихоне, там были еще Саймон, Хью и все остальные…
— Ага! И доплыли почти до самого Абингдона! Это было самое лучшее, что мы сделали, Лира! Я никогда этого не забуду, даже если проведу тут мертвый тысячу лет…
— Да, но ты послушай… когда я убежала от миссис Колтер в первый раз, я снова нашла этих цыган, и они позаботились обо мне, и… Ах, Роджер, я так много всего узнала, ты не поверишь, но вот что важно: Ма Коста сказала мне… она сказала, что у меня в душе есть ведьмино‑масло, сказала, что цыгане — водный народ, а я огненной породы.
И теперь я думаю, что этим она вроде как подготавливала меня к ведьминому пророчеству. Я знаю, что мне предстоит сделать что‑то важное, а по словам того консула, доктора Ланселиуса, необходимо, чтобы я не знала, в чем мое предназначение, пока оно не свершится, понимаешь… мне ни в коем случае нельзя спрашивать об этом… Ну, я и не спрашивала. Даже и не думала никогда, что бы это могло быть. И у алетиометра не спрашивала.
Но теперь, мне кажется, я знаю. И то, что я нашла тебя, — это вроде как доказательство. По‑моему, Роджер, мое предназначение состоит в том, чтобы помочь всем духам выбраться из страны мертвых навсегда. Я и Уилл — мы должны спасти вас всех. Я просто уверена, что это так. Да‑да, точно. И из‑за того, что лорд Азриэл, мой отец, сказал» он сказал однажды: смерть должна умереть. Правда, я не знаю, как это случится. Но ты не должен им ничего говорить, обещай. То есть, скорей всего, вы не сможете уцелеть там, наверху. Но…
Ему отчаянно хотелось что‑то сказать, и она остановилась.
— Именно об этом я и думал! — взволнованно зашептал он. — Я говорил им, всем остальным мертвым… сколько раз говорил, что ты придешь! Точно так же, как пришла и спасла детей в Больвангаре! Я говорил: если кто и сможет это сделать, так только Лира. Они очень хотели думать, что это правда, хотели мне верить, но у них не получалось, я это видел.
Во‑первых, — продолжал он, — каждый ребенок, когда он сюда попадает, сразу говорит: спорим, мой папа придет и заберет меня, или: спорим, мама придет, как только узнает, где я, и возьмет меня обратно домой. А если не папа и не мама, тогда друзья или дедушка, — словом, кто‑нибудь обязательно придет и спасет их. Только этого никогда не бывает. Поэтому никто мне и не верил, когда я говорил, что ты придешь. А я‑то был прав!
— Да, — откликнулась она, — хотя без Уилла у меня ничего бы не вышло. Это вон его зовут Уилл, а там кавалер Тиалис и дама Салмакия. Я столько всего могла бы рассказать тебе, Роджер…
— А кто этот Уилл? Откуда он взялся? Лира принялась объяснять, сама не замечая, как изменился ее голос и расправились плечи, — даже глаза ее стали выглядеть по‑другому, когда она рассказывала историю своей встречи с Уиллом и борьбы за обладание чудесным ножом. Откуда ей было знать? Но Роджер заметил все это с грустной, безмолвной завистью вечно неизменных мертвых.
Тем временем Уилл с галливспайнами вели поодаль свой тихий разговор.
— Что вы собираетесь делать, ты и Лира? — спросил Тиалис.
— Открыть этот мир и выпустить духов. Вот ради чего я завладел ножом.
Он еще никогда не видел такого изумления ни на чьем лице — тем более на лицах людей, мнение которых было для него важно. А эти двое успели внушить ему немалое уважение. С минуту они сидели молча, а потом Тиалис сказал:
— Это все перевернет с ног на голову. Более страшный удар и придумать‑то невозможно. После этого Властитель окажется бессилен.
— Они даже предположить такое не могут! — добавила дама. — Это будет для них как гром средь ясного неба!
— А что потом? — поинтересовался Тиалис.
— Потом? Ну, потом нам надо будет как‑то выбраться отсюда самим и найти своих деймонов… Но насчет «потом» думать рано. Пока у нас и без того хватает забот. Я еще ничего не говорил духам — вдруг у нас ничего не получится. Так что и вы пока не говорите. Сейчас я собираюсь поискать мир, который можно открыть, но гарпии за нами следят. Если хотите помочь, попробуйте отвлечь их, а я займусь делом.
Галливспайны мгновенно взмыли в нависшую над землей мглу, где тучей, словно мясные мухи, носились гарпии. Уилл наблюдал, как стрекозы бесстрашно врезались в самую их гущу, будто гарпии — это и впрямь всего лишь мухи, которых можно запросто схватить челюстями, несмотря на их огромные размеры. Он подумал, как, наверное, обрадуются эти сверкающие насекомые, если им снова доведется порхать в чистом небе над прозрачной голубой водой.
Затем он вынул нож. И сразу вернулись слова, которые бросали ему гарпии, — насмешки над его матерью. Ему пришлось остановиться, отложить нож и попытаться очистить от них сознание.
Он сделал еще одну попытку, с тем же результатом. Ему было слышно, как они гомонят наверху, несмотря на все отчаянные старания галливспайнов: этих тварей слетелось так много, что двое его друзей не могли помешать им.
Что ж, деваться было некуда — на легкий успех он и не рассчитывал. И Уилл позволил себе расслабиться, отстраниться от всего и просто сидел на месте, держа в руке нож, пока не почувствовал, что готов попробовать снова.
На этот раз нож сразу прорезал воздух — и уткнулся в скалу. По ту сторону окна, открытого Уиллом в этом мире, оказались земные недра другого. Он закрыл первое окно и сделал новый надрез.
И опять то же самое — хотя он знал, что попал в какой‑то третий мир. Прежде, выглядывая в иные миры, он иногда обнаруживал землю далеко внизу, так что вполне можно было очутиться и под ней; в этом не было ничего странного, однако он слегка забеспокоился.
В следующий раз он стал осторожно прощупывать воздух кончиком ножа — он уже научился этому, — отыскивая мир, где земля находилась бы на том же уровне. Однако все было напрасно. Путь наружу был перекрыт; куда бы он ни сунулся, его встречала все та же глухая стена.
Лира почувствовала неладное и, оставив дух Роджера, мигом подбежала к Уиллу.
— Что такое? — тихонько шепнула она. Он объяснил ей ситуацию и добавил:
— Надо отправиться куда‑нибудь еще и попробовать проникнуть в другой мир оттуда. Но гарпии наверняка будут мешать нам. Ты уже рассказала духам, что мы задумали?
— Нет. Только Роджеру, и попросила его пока молчать. Он сделает все, что я скажу. Ах, Уилл, я боюсь, ужасно боюсь. А вдруг мы так и не выберемся отсюда? И застрянем тут навсегда?
— Моим ножом можно резать скалу. В крайнем случае пророем туннель. Это займет много времени, и я надеюсь, что нам не придется этого делать, но такая возможность есть. Не волнуйся.
— Да. Ты прав. Конечно.
Но она посмотрела на него с тревогой. Он выглядел совсем больным, лицо у него осунулось от мучений, под глазами были темные круги, руки дрожали, а из раны опять сочилась кровь; в общем, его вид был под стать ее внутреннему состоянию. Вряд ли они долго протянут без деймонов. Она почувствовала, как затрепетал внутри ее собственный дух, и крепко обняла себя. Ее грызла тоска по Пану.
Однако духи, эти бедные существа, опять столпились вокруг: они, особенно дети, не могли оставить Лиру в покое.
— Извините, — сказала одна девочка, — вы же не забудете нас, когда вернетесь назад, правда?
— Нет, — ответила Лира, — никогда.
— И вы про нас расскажете?
— Обещаю. Как тебя зовут?
Но бедная девочка ужасно смутилась: она забыла. Она отвернулась, пряча лицо, а какой‑то мальчик сказал:
— Наверное, лучше забыть. Я тоже забыл свое имя. Те, что пришли сюда недавно, пожалуй, еще помнят, кто они. А некоторые дети здесь уже тысячи лет. Они не старше нас и забыли все подчистую. Кроме солнечного света. Его все помнят. И еще ветер.
— Да, — подтвердил другой, — расскажи нам о них!
И все дети наперебой стали просить Лиру рассказать им о том, что они помнили, — о солнце, ветре и небе, — и о том, что забыли: например, как играют в разные игры; и она повернулась к Уиллу и зашептала:
— Что мне делать, Уилл?
— Рассказывай.
— Я боюсь. После того, что случилось недавно… с этими гарпиями…
— Говори им правду. А гарпий мы не подпустим.
Она взглянула на него с сомнением. Если честно, ее тошнило от страха. Она вновь обернулась к духам, которые толпились вокруг нее все тесней и тесней.
— Пожалуйста! — шелестели они. — Ты же только что оттуда! Расскажи, расскажи нам! Мы хотим послушать о мире!
Невдалеке от них было дерево — просто мертвый ствол с белыми, как кости, ветвями, торчащими в промозглом сером воздухе, — и, поскольку Лира очень устала и опасалась, что не сможет одновременно идти и говорить, она двинулась туда, собираясь под ним сесть. Духи заволновались и расступились перед ней.
Когда они уже подходили к дереву, Тиалис опустился к Уиллу на руку и жестом попросил его нагнуться поближе.
— Гарпии, — тихо сказал он. — Они возвращаются. Их все больше и больше. Держи нож наготове. Мы с дамой постараемся не пускать их к вам как можно дольше, но ты должен быть начеку.
Незаметно, чтобы не встревожить Лиру, Уилл расстегнул ножны и положил руку на пояс. Тиалис снова улетел, а Лира тем временем добралась до дерева и села на толстый корень.
Вокруг нее сгрудилось так много мертвых — полных надежды, с широко раскрытыми глазами, — что Уилл попросил их чуть‑чуть отступить и не напирать так; но Роджеру он позволил остаться рядом с девочкой, потому что тот не сводил с нее глаз и слушал как завороженный.
И Лира начала рассказывать о мире, который знала.
Она рассказала им о том, как они с Роджером залезли на крышу Иордан‑колледжа и нашли грача с перебитой лапкой и как они выхаживали его, пока он не смог летать снова; и как они исследовали винные погреба, где все было покрыто толстым слоем пыли и затянуто паутиной, и выпили канарского, а может, токайского, она не разобрала, и какие они стали пьяные. И дух Роджера слушал, охваченный гордостью и жгучей печалью, кивал и шептал: «Да, да! Именно так все и было, это чистая правда, клянусь!»
Потом она рассказала им все о великой битве между оксфордскими детьми и детьми кирпичников.
Сначала она описала Глины, постаравшись вспомнить о них все, что могла: широкие охряные карьеры, черпальные ковши, печи, похожие на огромные кирпичные ульи. Она рассказала им об ивах на берегу реки, листья у которых с обратной стороны сплошь серебряные; рассказала, как после нескольких солнечных дней подряд глина растрескивалась на большие красивые куски с глубокими щелями между ними и как приятно было засовывать в эти щели пальцы и медленно поднимать пластину сухой грязи, так чтобы она получилась как можно больше и не сломалась при этом. А снизу она была еще мокрая — самое то, чтобы кидаться в людей.
Описала она и запахи в тех краях: дым при обжиге кирпичей, гниловатый запах тины с реки, когда дул юго‑западный ветер, теплый аромат печеной картошки, которую ели кирпичники; и журчание воды, весело бегущей в ямы по специальным желобам, и медленное густое чмоканье, когда отрываешь ногу от раскисшей земли, и тяжелое мокрое шлепанье затвора в насыщенной глиной воде.
Пока она говорила, играя на всех их чувствах, духи подходили все ближе, жадно впитывая ее слова, вспоминая время, когда и у них была плоть и кровь, нервы и ощущения, и надеясь, что она никогда не перестанет.
Потом она рассказала, как дети кирпичников вечно лезли в драку с городскими, хотя были неповоротливые и тупые, с глиной вместо мозгов, а городские по сравнению с ними были шустрые и сообразительные, как воробьи; и как однажды все городские проглотили свои взаимные обиды, собрались вместе, составили план и атаковали Глины с трех сторон, прижав детей кирпичников к реке; они швырялись целыми пригоршнями тяжелой липкой глины, напали на глиняную крепость противника и разломали ее, превратив укрепления в снаряды, так что воздух, земля и вода смешались и было уже не разобрать где что, и все дети стали совершенно одинаковые на вид — грязь с ног до головы, и ни у кого из них в жизни не было лучшего дня.
Наконец она закончила и взглянула на Уилла, совсем обессиленная. И тут ей пришлось испытать новое потрясение.
Кроме духов, молчаливо стоящих вокруг, и ее живых друзей поблизости, у нее обнаружились и другие слушатели: все ветви дерева были густо усеяны похожими на птичьи силуэтами, и со всех сторон на нее смотрели женские лица, мрачные и сосредоточенные.
Она вскочила в испуге, но они не шевельнулись.
— Эй вы, — отчаянно воскликнула она, — раньше вы нападали на меня, когда я пыталась что‑то вам рассказать. Что же вам мешает теперь? Давайте, разорвите меня когтями — пусть я тоже превращусь в духа, как все!
— Мы еще и не то сделаем, — откликнулась гарпия, сидящая в центре; это оказалась их первая знакомая, Нет‑Имени. — Послушай меня. Тысячи лет назад, когда сюда спустились первые духи, Властитель наделил нас способностью видеть в каждом самое худшее, и с тех пор мы питались им, пока сама наша кровь не начала смердеть и сердца не наполнились ядом. И тем не менее нам нечем было больше питаться. У нас больше ничего не было. А теперь мы узнали, что ты собираешься открыть дорогу в верхний мир и вывести всех духов наружу…
Тут ее грубый голос потонул в шепоте миллионов, потому что все духи, способные слышать, испустили тихие возгласы радости и надежды. Однако все гарпии в ответ завизжали и захлопали крыльями; они не унимались до тех пор, пока духи снова не погрузились в молчание.
— Да, — крикнула Нет‑Имени, — вывести их наружу! И что же нам делать? Я скажу тебе, что мы сделаем: с этой минуты мы больше ничего не станем скрывать. Мы будем ранить и клеймить, будем терзать и мучить каждого духа, который здесь появится, пока он не обезумеет от страха, раскаяния и ненависти к самому себе. Сейчас это просто пустыня — мы превратим ее в ад!
И все гарпии до единой отозвались на ее слова торжествующими воплями, и многие из них сорвались с веток прямо на духов, заставив их в ужасе отшатнуться. Лира прижалась к руке Уилла и зашептала:
— Они выдали наш замысел, и теперь у нас ничего не выйдет… они нас возненавидят… решат, что мы их предали! Вместо того чтобы помочь, мы только все испортили!
— Тихо! — прервал ее Тиалис. — Не паникуй. Позовите их обратно и заставьте нас выслушать.
И Уилл закричал:
— Вернитесь! Эй вы, все, кто здесь есть! Вернитесь и послушайте нас!
Одна за другой гарпии — на их злобных, жадных лицах было написано страстное желание поскорее упиться чужими страданиями, — стали слетаться обратно к дереву, а за ними потянулись и духи. Кавалер оставил свою стрекозу на попечении Салмакии и вскочил на скалу — отсюда этот маленький, стройный темноволосый человечек в зеленом камзоле был виден всем.
— Гарпии! — начал он. — Мы можем предложить вам кое‑что получше. Ответьте честно на мой вопрос и послушайте, что я скажу, а потом решайте. Когда Лира говорила с вами за стеной, вы на нее набросились. Почему?
— Ложь! — хором закричали гарпии. — Ложь и фантазии!
— Однако сейчас все вы слушали, как она рассказывает, и ни одна из вас даже не шелохнулась. Опять спрашиваю: почему?
— Потому что это была правда, — ответила Нет‑Имени. — Потому что она говорила правду. Потому что это было приятно. Потому что это питало нас. Потому что мы ничего не могли поделать. Потому что это была правда. Потому что раньше мы не подозревали, что на свете есть еще что‑то, кроме мерзости. Потому что мы узнавали новое о мире, о солнце, о ветре и о дожде. Потому что это была правда.
— Что ж, — сказал Тиалис, — тогда давайте заключим с вами сделку. Вместо того чтобы видеть в духах, которые сюда спускаются, только алчность, жестокость и другие пороки, с этого дня вы получите право требовать от каждого духа, чтобы он рассказал вам историю своей жизни, и каждый новоприбывший должен будет рассказать вам правду о том, что он видел и слышал, к чему прикасался, что любил и знал в верхнем мире. У каждого из этих духов своя история; и любой, кто придет сюда в будущем, сможет рассказать вам что‑нибудь правдивое о том мире. И у вас будет право слушать их, а они должны будут вам рассказывать.
Лира подивилась мужеству маленького шпиона: он не боялся говорить с этими существами так, словно в его власти наделять их правами! Ведь любая из гарпий может запросто перекусить его пополам, разорвать когтями или поднять высоко в небо и сбросить оттуда на землю, так что от него останется только мокрое место. А он стоит здесь, гордый и бесстрашный, и предлагает им сделку! И они слушают его и совещаются, наклоняясь друг к другу и переговариваясь тихими голосами!