Сегодня этим «виноватым» является «протодиакон всея Руси» о. Андрей Кураев, из-за поставленной им проблемы гомосексуализма в церковной среде. Поставленной, что примечательно, не на заседании, скажем, Межсоборного Присутствия, не в письме Св. Синоду РПЦ, а в своем виртуальном дневнике – на своей страничке в так называемом Живом Журнале (вроде как и не СМИ, а приватное пространство, но по многочисленности аудитории не уступающее иному периодическому изданию). За что, собственно, и подвергся наказанию по парт… простите, по церковно-административной линии, оказавшись внезапно больше не профессором МДА. Слава Богу, что пока хоть в запрет не отправлен. И дай Бог ему никогда на себе этого «счастья» не испытать.
Демарш о. Андрея столь же некорректен, сколь обоснован реалиями нашими. Претензии к нему по поводу недопустимости слива в массы компромата без достаточной доказательной базы, на основании писем, авторов которых он не указывает, а потому приравниваемых его оппонентами к анонимкам; обвинения его в распространении соблазна, пагубного для немощных в вере и стоящих на пороге Церкви; выражение опасения, что он создает рискованный прецедент, из-за которого в дальнейшем могут подвергаться очернению достойнейшие люди только потому, что перешли кому-то дорогу – все это и еще многое другое, в чем упрекают о. Андрея, отнюдь не надуманно. Однако о. Андрей дает по этим упрекам вполне внятные ответы в своем интервью Правмиру «Забыть Кураева» / https://www.pravmir.ru/zabyt-kuraeva /. Можно не соглашаться с ним, можно считать его аргументы неубедительными, а деятельность – чреватой такими последствиями, что «казанское дело» покажется первым камушком в горном обвале, но у нас нет достаточных оснований не верить в искренность его желания запустить самоочистительный процесс в Русской Православной Церкви.
И у него есть основания считать, что иной путь неэффективен. Ну, хотя бы по тому, как продолжила складываться судьба изобличенного экс-проректора КазДС. Вместо того, чтобы отправиться давать показания в прокуратуру и получить определенный судом срок, например, по ст. 133 УК РФ: Понуждение к действиям сексуального характера («Понуждение лица к половому сношению, мужеложству, лесбиянству или совершению иных действий сексуального характера путем шантажа, угрозы уничтожением, повреждением или изъятием имущества либо с использованием материальной или иной зависимости потерпевшего (потерпевшей)»), он «землю покинув i в небо злiтав», вогнездившись вскоре в Тверской епархии (как пишет о. Андрей: «Игумен Кирилл принят в штат Тверской епархии и предназначен на место заведующего кафедры теологии Тверского государственного университета»)… – это что?!!..
Повергает в недоумение (и, соответственно, побуждает внимательней прислушаться к словам о. Андрея) и то, как казанские события преподносятся некоторыми официальными лицами. Например, о. Максим Козлов, возглавлявший комиссию по проверке жалоб семинаристов, и принявший необходимые меры, чтобы избавить их от «никакого-не-мучителя-но-доброго-друга-и-учителя», как-то странно прокомментировал ситуацию: «Проблемы, которые есть в Казанской семинарии, и которые, в частности, привели к увольнению проректора, они, как и в любой духовной школе, те или иные проблемы есть, они рассматриваются». Простите, я не понял: это что, признание повсеместной распространенности сексуальных домогательств в семинариях, или низведение этой мерзости на уровень «тех или иных проблем», типа неаккуратно заполненных классных журналов или опозданий на утреннюю молитву?..
Опять же, с терминологией в СМИ непонятки. Написано о «домогательствах». Так домогательства или понуждение к половой связи? Домогательство, особенно вне юридического контекста – понятие растяжимое. «Гюльчатай, открой личико!» – тоже домогательство с восточной точки зрения, в Штатах она могла бы пожаловаться на Петруху в полицию за «харрасмент». Но из высказываний о. Андрея следует, что домогательствами дело не ограничивалось.
В качестве примера домогательства в семинарских стенах могу привести случай с моим собратом. Как-то раз, еще в первые месяцы знакомства, я обратил его внимание на то, что ему не стоит лежать поперек одной кровати вместе со своим другом. К слову сказать, леживали они так часто и явно без какой-либо задней мысли, просто по-товарищески, о чем-то беседуя. Но я, к тому времени уже имевший определенный опыт общения с лицами нетрадиционной ориентации, да к тому же информированный о том, как дремлющие предрасположенности могут активизироваться, посоветовал ему поостеречься, потому как вижу в нем потенциальную предрасположенность к гомосексуальности, и такого рода возлежания могут способствовать ее развитию. Он промолчал тогда, преодолев сильное желание послать меня куда подальше, и, разумеется, нисколько не принял всерьез мои слова: такой весь из себя брутальный мужчина и вдруг какая-то «расположенность»? – Бред!
Ну-ну… Спустя несколько лет он мне рассказал о ситуации, которая поколебала его самоуверенность. Это уже было, когда он заканчивал семинарию. Сидел он как-то в комнате академического общежития у одного студента-игумена, с которым прежде мы немало общались. И вдруг этот батюшка делает ему непристойное предложение… Знакомый мой сидел на кровати в другом конце маленькой комнатушки. Сразило его наповал даже не столько цинично-пошлое предложение «перепихнуться», сколько неожиданная аргументация: «Ну, я же вижу, что ты расположен» (он, конечно, сразу вспомнил мое предостережение четырехлетней давности, поэтому при первой же встрече рассказал мне об этом случае, как бы признавая, что, видимо, я был прав, насчет скрытой склонности, раз уж тот гомик распознал в нем «своего»).
Так вот это и было «домогательство»: одним предложением да уговорами все и ограничилось. Приблизиться тот игумен не посмел: тот мой знакомый и в самом деле – мужчина брутальный, такой может и ударить (что он и собирался сделать, если бы тот посмел приблизиться).
Что касается привлечения кого-либо в качестве свидетелей или пострадавших – очень это проблематично. Кроме вышеупомянутого знакомого, я знаю еще несколько клириков и мирян, которые подвергались домогательствам, не переходившим во что-то более серьезное. Но я никогда им не предлагал заявлять по инстанции на своих «воздыхателей-приставателей», потому что для кого-то постыден уже сам факт, что к нему обращались с непристойными предложениями. Тем более, что они понимают: будучи в сане, следует особенно щепетильно подходить к своей репутации, не давая ни малейшего повода всяким помыслам-домыслам. И, конечно же, очень большая ответственность – побуждать кого-то из пострадавших жаловаться, потому что есть риск, что компетентная комиссия приедет, а убедительных доказательств не обрящет, или вызовут их в церковный суд, но свидетельства покажутся заседателям неубедительными, а оставшиеся на своих местах лица найдут миллион возможностей показательно проучить жалобщиков.
И что делать? Когда из доверительных бесед знаешь о творящейся мерзости, но среди собеседников готовых дать показания нет, как тогда быть? Развести руками и молиться? Молиться-то надо, как без этого, но ведь и предпринимать что-то надо, чтобы, если уж никак не можешь радикально повлиять на ситуацию, то хоть общими усилиями такие условия создать, чтобы эта категория людей, страшась огласки, избегала малейших поводов к подозрениям, а значит, чтобы они не смели не то, чтобы приставать к кому-то, но даже взглядов сладострастных бросать в направлении тех, кто вне их «круга», чтобы случайно не «спалиться». Если уж невозможно сразу искоренить их беззаконие, так хотя бы устроить им «голубой карантин», и пусть они любят друг друга своею странною любовью, лишь бы эта зараза не распространялась за пределы их порочного круга. Но даже этого минимума невозможно добиться, пока возможна такая ситуация, когда педераст, изобличенный в одной епархии, принимается с распростертыми объятиями в другой. В этой ситуации лишь привлечение внимания, как любят говорить некоторые, «нецерковной общественности», и реальная перспектива для совратителя оказаться под шконкой, могут отбить охоту злоупотреблять своим положением и побудить церковные структуры к адекватным оргвыводам.
А пока что создается впечатление, что мы все надеемся как-то решить проблему в тесном семейном кругу, радуясь хотя бы полумерам, которые нас почему-то обнадеживают, вернее, создают утешительную иллюзию, что «процесс пошел».
Ну зачем нам наступать на католические грабли? Почему мы так себя ведем, словно принципиально хотим опробовать их на себе? Почему нам недостаточно их ошибок, чтобы сделать конструктивные выводы? Так уж ли нам необходимо повторять чужие ошибки, чтобы и кошмарные их последствия стали нашими собственными, как говорится, «отечественного производства»?!..
Возможно, о. Андрей зря раскрутил эту разоблачительную кампанию именно таким образом; быть может, это надо было как-то иначе делать – не знаю. Не смею судить, чтобы не быть достойным иронии великого Руставели: «Каждый мнит себя стратегом, / Видя бой со стороны». Но, когда в рамках оргвыводов по «казанскому делу» принимается решение об увольнении беспокойного профессора МДА, который вконец достал кого-то своим «эпатажем», именно когда коснулся «голубой» темы, это выглядит, по меньшей мере, странно, и непроизвольно льет воду на его мельницу, как бы подтверждая выдвинутую им версию.
В чем корень зла? – В том, что кто-то смеет выносить внутренние нестроения на обсуждение общественности (частью воцерковленной, частью малоцерковной, но все же верующей, частью, в самом деле, нецерковной, но не пропащей для Православия, и лишь частью только чуждой и враждебной Церкви), или в том, что замалчиванием проблем создается благоприятная среда для укоренения и процветания порочности?
Ради кого «имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2:24)? – Ради тех, кто объявил о недостоинстве некоторых христиан (пусть даже и высокопоставленных), или ради тех, кто культивировал в себе и других что-либо достойное порицания и кто этому попустительствовал?