Париж, 5 августа 1944
Американцы стоят у Ренна, Майенна, Лаваля и отрезают Бретань. Прощальные визиты, сегодня вечером — у Залманова. И мой парикмахер, уже много лет постригающий меня, чувствует, что сегодня в последний раз справляет свою службу. Его прощальные слова согласовывались с духом его сословия и с его симпатией ко мне: «J’espère que les choses s’arrangeront».[292]
Париж, 8 августа 1944
Еще раз на смотровой площадке Сакре-Кёр, чтобы кинуть прощальный взгляд на великий город. Я видел, как в горячем солнце дрожали камни, словно ожидая новых исторических объятий. Городские площади — женского рода, они склоняются только перед победителем.
Париж, 10 августа 1944
Днем у Флоранс; может быть, этот четверг — последний.
Возвращался по раскаленной улице Коперника. Там я купил маленькую записную книжку, которой в беспокойное время пользуюсь вместо дневника. Выходя из магазина, столкнулся с Марселем Арланом;{206} мнение о нем я составил только в эти последние недели, прочитав его роман. Я ценю в нем бесстрашие, хотя оно слегка и тронуто заносчивостью. Мы обменялись рукопожатием.
J’aime les raisins glacés
Parce qu’ils n’ont pas de goût,
J’aime les camélias
Parce qu’ils n’ont pas d’odeur.
Et j’aime les hommes riches
Parce qu’ils n’ont pas de cœur.[293]
Стихи навели меня на мысль: в свою работу о нигилизме включить дендизм как одну из первых его ступеней.
Париж, 13 августа 1944
После полудня прощальные визиты, последние встречи. Прогулка с Шармиль по набережным Сены. Каждый из больших отрезков времени реализуется в бесчисленных личных расставаниях.
Кирxxорстские листки
В пути, 14 августа 1944
Внезапный отъезд с наступлением вечера. Привел в порядок комнату, поставил на стол букет цветов и раздал чаевые. К сожалению, забыл в шкафу письма — невосполнимая потеря.
|
|
Сен-Дье, 15 августа 1944
Путь в Лотарингию, в Сен-Дье — через Сезанн, Сен-Дизье, Туль и Нанси. Дороги, мерцая в лучах уходящего лета, тщательно выслеживались истребителями. Мы проезжали мимо вереницы горящих автомобилей. Иные лежали уже грудой белого пепла.
Сен-Дье, 17 августа 1944
В казарме, еще несколько дней тому назад носившей имя Вицлебена и ныне лишившейся его. Ночью бурные сновидения исключительной резкости, когда, как в перевернутой подзорной трубе, сгущаются не только формы, но и краски. Я стоял на мраморной лестнице, по ступеням которой, извиваясь, взбирались змеи.
Вечером с Клэбишем в отеле «Модерн». Он привел с собой товарища, рассказавшего о парижском исходе. Категорический приказ Кньеболо взорвать мосты через Сену и оставить позади себя выжженную землю не был приведен в исполнение. Среди тех, кто мужественно и одним из первых воспротивился подобному кощунству, был, наряду с Хольтицем,{207} кажется, и друг Шпейдель.
Сен-Дье, 18 августа 1944
Вчера вечером прибыл президент; вместе с ним приехали Нойхаус и Хум. Президент еще раз осмотрел мою комнату, нашел ее чистой и прибранной. Прощание с персоналом «Рафаэля» было сердечным, даже трогательным.
После полудня купание в мелкой Мёрте, чистые струи которой закручивали пряди светло-зеленых водорослей; отсюда открывался вид на округлые вершины предгорья Вогезов.
Чтение: Морис де Да Фюи, «Людовик XVI». Этот король в свете событий нашего времени выигрывает в той же мере, в коей Наполеон проигрывает. Подобные превращения указывают на ту степень, в какой исторический взгляд на вещи зависит от хода самой истории. Кажется, что к великим часам, отсчитывающим нашу судьбу, словно тени присоединились и те часы, которые уже остановились.
|
|
Разрушение Старого света, наблюдаемое со времен французской революции и, собственно, даже раньше, с эпохи Возрождения, похоже на отмирание органических связок, нервов и артерий. Когда процесс окончен, на сцену выходят тираны; они привязывают к трупам искусственные нити и проволоки и вводят его в ожесточенную, но одновременно и гротескную политическую игру. При этом они и сами отличаются характером марионеток, резкими, ярмарочными и зачастую жутковатыми чертами. Новым государствам свойственна тяга к разрушению. Их благоденствие зависит от полученной ими доли наследства. Когда эта доля исчерпана, голод становится непереносимым; тогда эти государства, как Сатурн, пожирают собственных детей. Замышлять другие порядки, отличные от тех, что установлены 1789 годом, значит следовать чистому инстинкту самосохранения.
Сен-Дье, 20 августа 1944
Бродили с президентом по кладбищу, расположенному на широком холме. Как обычно, записываю для своего дневника некоторые эпитафии. Среди них и такую, которую прочитал на маленькой овальной дощечке из бронзы:
Ici repose Paul Rotsart, Bon de Mertaing.
Ne à Bruges (Belgique). Mort loin de sa famille pour ses idées trop libérales.[294]
1835–1885
Задумываясь над датами столь краткой жизни, я иногда испытываю чувство, будто судьбу не известного мне человека они выявляют глубже, чем это может сделать любое жизнеописание. Подробности уносят суть.
|
|
Сен-Дье, 21 августа 1944
Продолжаю «Людовика XVI». Некоторые разделы, например бегство в Варенн, захватывают меня столь сильно, что главы «Лингвистической географии» Доза я записываю в разряд второсортного чтения.
Де Да Фюи отмечает, что бегство в Варенн сопровождается множеством символических деталей, и приводит примеры. В этом нет ничего удивительного, ибо чем значительней событие, тем значительней и его подробности. В великие минуты мировой истории обнажается суть символических взаимодействий. Так, Голгофа становится средоточием мира, Крест — судьбой человечества, а Христос — человеком.
Купался в Мёрте под грозовыми раскатами. Там присоединился к охоте, которую устроили мальчишки, — они переворачивали в воде камни и насаживали на вилку таившихся под ними мелких рыбешек. Создания величиной с палец, отливавшие зеленоватым мрамором, точнее гранитом, большими порциями нанизывались на проволоку «pour faire la friture».[295]В этом действе восхищала частная экономика, которую так любил Гёте, в отличие от государственной.
Вечером читал «Лингвистическую географию», кое-что из нее выписывая для своей работы о языке и строении человеческого тела. Судьба литературы после нынешней огненной оргии беспокоит меня. Только теперь по-настоящему понимаешь смысл пощады, коей удостоились такие страны, как Швейцария. Оказывать ей поддержку в восстановлении духовного и культурного уровня — вот в чем, собственно, я усматриваю компенсацию огромной выгоды нейтралитета. Сам по себе он уже невозможен, поскольку речь идет нынче не о balance of power,[296]а о судьбах мира. Поэтому в возможности нейтралитета состоит особое счастье, и не только для самих нейтральных стран, но вместе с ними — и для всех остальных. Здесь еще кое-что сохранилось от сокровищ старого времени.
Сен-Дье, 22 августа 1944
Новые гости, среди них Лэмпхенс, с которой я прогулялся вдоль Мёрты, и Тёпфер; еще позавчера, в воскресенье вечером, он был в Париже. Там уже созданы позиции круговой обороны, в частности вокруг «Мажестик» и морского министерства. На острове, на площади Согласия и на окраинах города слышались ружейные выстрелы. На многих улицах из окон свисали трехцветные французские флаги.
Сен-Дье, 23 августа 1944
В Париж вступили американцы. После полудня снова на берегу Мёрты. Вершины и темные утесы Вогезских гор действуют успокаивающе, внушая сознание земной стабильности.
Загорая, размышлял о комбинациях ci, kl, а также schl, коими, по-видимому, передается звук замыкания. Например, clef, clavis, χλεις, Klappe, clapier, claustrum, clandestin, Schlinge, Schluss. [297]В них можно найти сверхвременны́е связи; нынешняя этимология со своими производными упрямо держится того же эмпиризма, какого дарвинизм придерживается в зоологии.
Скрытый темнотой, прошелся по запретным садам.
Сен-Дье, 24 августа 1944
После полудня пришел Тёпфер и захватил экземпляр воззвания в Гамбург для Циглера. Кроме этого экземпляра в моих бумагах хранится еще один. Третий остался в Париже, а четвертый спрятан в Кирххорсте в потайном дне ящика для насекомых.
Вечером в лесном замке с президентом и Лэмпхенс, которая вела машину.
Многообразие форм и их систематизация: например, систематика насекомых, в которой я немного сведущ. Очарование заключается в оптике, проникающей через сотни тысяч граней Natura naturata в бездну Natura naturans.[298]Лучи — как в перевернутой призме: сначала они сверкают всеми цветами радуги, а потом ослепляют. В разноцветной среде царит удивление, в белой, напротив того, — радостный и полный предчувствий испуг. Дух проникает под своды сокровищниц, где покоится великая печать, исходное клише всякой чеканки.
А еще мастерские. Когда я смотрю вниз с утесов на коралловые сады, на безостановочное движение разноцветных созданий у истока жизни — сколь же возвышены подобные картины над всяким уничтожением индивидов, над всяким алчным враждованием! Мне открылись здесь великолепные тайны, и чувство благодарности охватывает меня, едва я подумаю, что мне, возможно, еще отпущено какое-то время на их созерцание.
Сен-Дье, 28 августа 1944
Жизнь похожа на ствол бамбука, ритмично завязывающего узлы и устойчиво тянущегося ввысь. В жизни всегда бывают периоды, когда чисто хронологический поступательный ход, взросление, обретает смысловую значимость. Это — дни рождения в высшем смысле, ступени зрелости в противоположность простому старению. В смерти жизненное кольцо еще раз смыкается, перед тем как перейти в полноту вечности.
Сен-Дье, 29 августа 1944
Группа солдат поселилась на крестьянском дворе. Если пропадают куры, изымается без расписки солома и происходят другие бесчинства, среди них всегда находится тот или иной, кто сознает неправедность таких поступков и пытается им воспрепятствовать. Им может оказаться крестьянин, присматривающий за своей родной усадьбой. В высших кругах, у военного главнокомандующего, я был однажды свидетелем того, что, когда пришел приказ взять заложников, члены штаба сильно смутились и мучились, как бы совестясь чего-то. Примитивный же человек, напротив, следует заповеди: «Что мои ребята делают, то и хорошо». К сожалению, такая примитивность непрерывно возрастает, а вместе с нею усиливается зоологический характер политики.
Что можно посоветовать человеку, и прежде всего человеку простому, дабы изъять его из этой уравниловки, в которой непрестанно участвует и техника? Только молиться. В молитве даже самый ничтожный человек найдет точку, где он сможет соприкоснуться не с отдельными частями, а с цельным механизмом происходящего. Дары ее неизмеримы, в том числе дар суверенности. Правило это действует и вне границ теологии. В ситуациях, когда умнейшие сдаются и самые неустрашимые тщетно ищут выхода, вдруг встречается некто, кто спокойно дает верный совет, действует во благо. Можно поручиться, что это — человек молящийся.
Сен-Дье, 30 августа 1944
После полудня с президентом на Рош-Сен-Мартен, одной из близлежащих гор с утесом из красного песчаника. Оттуда открывается вид на зеленые луга и куполообразные вершины Вогезов.
Сен-Дье, 1 сентября 1944
Вечером читал книгу Филона об императрице Евгении. Чтение сопровождалось выстрелами, раздававшимися по соседству в Кемпберге, где уже хозяйничали маки. Домик, который мы делили с фельдфебелем Шретером, я приспособил для обороны, перестроив его на манер старой, якобы заброшенной мануфактуры.
d Во сне бродил по великолепному городу, своей элегантностью превосходящему все, известные мне доселе, ибо древнекитайские формы сочетались в нем с европейскими. Я видел аллею гробниц, рынок, высотные дома из красного гранита. Как обычно во время таких прогулок, я собирал разных жуков, отправляя их во флакон с эфиром. Когда я флакон вытряхнул, чтобы посмотреть на добычу, то заметил два или три экземпляра, попавших сюда, как мне показалось, случайно, среди них была красная, как карнеол, аноксия — почти прозрачная. Проснувшись, я вспомнил, что за несколько ночей до этого, во время другого сна, все же бросил ее во флакон, и подивился ей как некоей странности, столь конкретно вторгшейся в этот мир.
Послезавтра уезжаю в Ганновер; штаб главнокомандующего прекращает свое существование.
Сен-Дье, 2 сентября 1944
Ротмистр Адлер вернулся с совещания в главной ставке. Среди прочих с докладом выступал и Гиммлер. Нужно, говорил он, проявлять твердость, — так, недавно дезертировавшего унтер-офицера доставили обратно в его же батальон, который как раз муштровали во дворе казармы. Тут же огласили приговор, заставили беглеца вырыть себе могилу, расстреляли, засыпали и землю притоптали. Затем, как ни в чем не бывало, продолжили тренировку.
Таков один из кошмарных отголосков, долетевших до меня из этой живодерни.
Кольмар, 3 сентября 1944
Вечером в Кольмаре; над его крышами сияла роскошная радуга. Ночью спал в приемной врача на койке, покрытой черной клеенкой и предназначенной для осмотра больных. Когда раскрыли окно, глазам вновь предстала радуга в грозовом небе, волшебной аркой соединявшая Вогезы и Шварцвальд.
Кирххорст, 4 сентября 1944
Рано утром прибыл в Ганновер, где поспал еще несколько часов. Затем отправился к генералу Лёнингу и дорогой, к своему удивлению, увидел, что рунны проросли свежей травой; на развалинах домов в центре города селится травка и разная зелень.
Кирххорст. Радостная встреча. В доме новые беженцы. Сад запущен, ограда развалилась; сени заставлены чемоданами и сундуками.
Грецкий орех, который я посадил в 1940 году, принес первые плоды.
Кирххорст, 7 сентября 1944
В деревне новые беженцы, на этот раз голландцы, в своей стране им неуютно. Преследования меняют объекты, но не прекращаются.
После полудня проездом из Амстердама в Дрезден д-р Гёпель. Он сказал, что Дриё ла Рошель застрелился в Париже. По-видимому, существует закон, согласно которому те, кто из добрых побуждений старался поддержать дружбу между народами, должны погибнуть, в то время как подлецы и деляги дешево отделались. Монтерлана тоже преследуют. Он еще не потерял веры, что рыцарская дружба возможна, и нынче чистильщики сапог учат его уму-разуму.
Кирххорст, 9 сентября 1944
Визит Циглера, с которым я обсудил публикацию мирного воззвания. Он всегда носит его в портфеле. От него я узнал, что Бенуа-Мешена застрелили в Париже террористы.
Кирххорст, 16 сентября 1944
Непрерывные налеты. Мисбург, их главная цель в близлежащей местности, снова подвергся обстрелу, и большие запасы нефти горели по ту сторону болота под свинцово-серыми облаками. С 1940 года ночные звуки стали более зловещими; по всем признакам, близится катастрофа.
Я переведен в резерв командования и ожидаю последней стадии событий. Она тоже таит в себе немалые опасности; так, лемуры приступили к серии убийств, примеряясь уже к той ситуации, что наступит после их смерти. Они осуществляют некое подобие профилактической мести, жертвами которой стали в том числе вождь коммунистов Тельман и социал-демократ Брейтшейд. Будь они умнее, им можно было бы сказать словами Сенеки: «Скольких бы вы ни уничтожили, ваших последователей среди них не будет». Остается только надеяться, что им скоро придет конец. Уничтожены также целые кланы померанской аристократии.
Кирххорст, 17 сентября 1944
На болоте с Александром и Эрнстелем, который все еще слаб после ареста. Он записался в танковое подразделение, но я думаю, что учеба будет ему не под силу. Особенно меня радует, что в нем не осталось и следа обиды.
Увидев, как он, совершенно измученный, сидит на лесной опушке, я тут же понял, в какую ужасную ситуацию мы попали. В сравнении с ней знойное дыхание сожженных городов кажется сущим пустяком.
Кирххорст, 18 сентября 1944
Чтение: «L’Ile de Ceylan et ses Curiosités Naturelles»[299]Октава Сашо, Париж, 1863. Там обнаружил прекрасный отрывок из книги сэра Джеймса Эммерсона Теннента, которую давно разыскиваю, где описан день в тропиках.
После полудня визит Густава Шенка, с ним я когда-то вел переписку о пятнистом ароннике. Побеседовали о дурманящем кактусе «пайотль», затем о тридцатидневном посте, к коему Шенк готовится. Многое напомнило мне годы после первой мировой войны, когда я только и делал, что занимался доставанием билетов в духовные ложи. Хотя лучше выбирать двери, открытые для всех.
О ситуации. Отечество похоже на бедняка, чье правое дело защищает адвокат-мошенник.
Кирххорст, 21 сентября 1944
Немного поработал над «Тропой Масирах». Начал изобретать имена и писать введение.
Наблюдать и рассматривать, ими управляет тонкое различие между конкретным и абстрактным ви́дением: я рассматриваю стрелку часов, но я наблюдаю за их ходом.
Утром разыскивал «Odes Funambulesques»[300]Банвиля,{208} мое внимание к ним привлекло одно замечание Верлена. Хотя я тщательно осмотрел библиотеку и кабинет, книгу мне найти не удалось, и я подумал, что потерял ее. Но потом обнаружил ее среди автографов, ибо она содержит посвящение автора Элизабет Отман.
Прекрасная фигура: думаешь, что потерял, а на самом деле обретаешь в более совершенной форме.
Кирххорст, 2 октября 1944
Чтение: греческие мифы в пересказе Шваба. Несмотря на некоторые слабости, они выказывают конгениальные черты в описании мира древних героев. Швабу удается проникнуть в чистую, кристально-неподвижную глубину его пространства, в коем совершаются духовные зачатия и рождения до и вне истории. Исток предваряет начало.
Накануне, читая второй том, дошел до места, где Агамемнон сравнивается с Одиссеем. Там написано, что пастырь народов возвышался над всеми стоя, а Одиссей — сидя.
Едва уснув, был разбужен шумом энергичного обстрела. Перпетуя встала и одела малыша, пока я, стоя у окна в ночном халате, наблюдал за спектаклем. Гудели бесчисленные моторы, а в небе вспыхивали взрывы — мелкие, как искры, разбрызгиваемые в кузнице раскаленной сталью. Следом, по ту сторону болота, у Андертена, взметнулось красное пламя. Вскоре раздался долгий резкий свист, и все внимание, весь ужас окружающего пространства, казалось, устремились к красной стреле, падавшей с неба на землю. Я отошел от окна и сразу же ощутил удар пламени, потрясший дом до основания. Мы поспешили вниз, чтобы выбежать в сад, но дверь оказалась запертой — ее прижало воздушной волной, причем дверные стекла грудой осколков лежали на лестничной площадке. Но выход на луг был еще свободен. Через него, осыпаемые осколками, которые с шипением прорывали листву, мы вывели детей. Спустились в бункер, пережидая, когда закончится обстрел.
На поле, посредине между Кирххорстом и Штелле, упал фугас; больше всего пострадала усадьба Корсов и далеко вокруг сорвало крыши. По всему дому от подвала до чердака проходит трещина; лестница провалилась, в нескольких местах повреждена крыша.
Среди почты письмо от Рут Шпейдель; она пишет, что генерал арестован. В его лице схвачен последний участник исторического совещания в Ла-Рош-Гюйоне, все же остальные мертвы.
Кирххорст, 4 октября 1944
Под палящими лучами осеннего солнца, окруженный порхающими адмиралами, срезаю кусты помидоров. Нож мягко врезается в сочные стебли; руки пропитаны терпким запахом. Во время мытья с них стекает вода темно-зеленого цвета.
Поиск шампиньонов на пастбищах: издалека устремляешься к их сияющим белизной группкам. Самые красивые похожи на яйца правильной и совершенной формы, но хороши и те, у которых сквозь прорванную кожицу виднеется мякоть пластинок, прочерченных розовыми прожилками и тонко благоухающих анисом. Всей ладонью хватаешь их за ножку, как за язык колокола, и мягко тянешь вверх, ощущая пальцами холодок крепкой восковой оболочки.
Потом привожу в порядок свои охотничьи тетради. Сегодня записал места, где нашел Dromius meridionalis, — в основном под сводами каштанов на парижских кладбищах, например в Батиньоле, вблизи могилы Верлена. Некоторых из них я нашел под корой больших платанов, растущих вдоль берега Сены неподалеку от моста Пюто. Из превосходного сочинения Жанеля я вычитал, что этот вид распространен исключительно вдоль Атлантического побережья; наряду с Великобританией и Ирландией в качестве мест его обитания приводятся также Азорские острова, С. — Мигель и Терсейра. Действительно, один из экземпляров подписан: «Ponta Delgada, São Miguel, 26.10.1936». Он грел на солнышке свой голубой панцирь, сидя на серебристо-серой коре поваленного лаврового дерева. Что же, в своем огромном охотничьем пространстве от Нордкапа до оазисов Сахары и от островов Желтого моря до Гесперид я разбираюсь неплохо. И все еще надеюсь, что, несмотря на неблагоприятные времена, мне удастся совершить не одну чудесную прогулку по окрестностям.
Кирххорст, 6 октября 1944
На болоте. Далекие леса уже сияют своими золотыми вершинами с синеватой подкраской теней. Осеннее солнце требует много синевы. То же самое относится и к сфере духа. Осень настраивает на метафизику, а также меланхолию.
Мне нужен длительный сон, долгая ночь. Мозг — как печень Прометея, которую выклевывает орел света. Восстанавливается мозг в темноте.
Плоды чтений. «Труды по морфологической и таксономической энтомологии».
Здесь упоминается статья о медоносной пчеле в древней Индии; статья опубликована в 1886 году профессором Фердинандом Каршем под псевдонимом «Канус».
Аналогичным словом прикрывался Й. X. Ф. Хауг, называвший себя «Офтальмос».
После долгого поста, в котором пребывал немец, Кньеболо возвел его на высокую гору, откуда показал все царства мира. Немец не заставил себя долго упрашивать, и тут же поклонился искусителю.
Кирххорст, 11 октября 1944
Ночью мне снился отец. Мы играли в шахматы, находясь в разных помещениях; я находился в прихожей, но мы видели друг друга сквозь раздвижную дверь; постепенно, по мере развития партии, она открывалась.
Затем я увидел себя перед зданием, с которым меня связывали какие-то воспоминания; оно мне казалось то разрушенным и вновь отстроенным домом бабушки, то домом Флоранс на авеню Малакофф, то зданием на рю Шерш-Миди. Самое замечательное в сновидениях то, что они заставляют звучать общие темы, как, например, в данном случае — «Потерянный дом». Перед такими образами индивидуальное переживание становится неопределенным, от него остается только след глубокой тоски. Точно так же и в сумерках: индивидуальное умаляется, а всеобщее приобретает значительность. Под конец на пороге смертной ночи дано будет познать: равноценность переживаний, обман мира чисел. Есть только единое число, как есть единый человек. К нему устремляется эрос.
Кирххорст, 12 октября 1944
Ночью снова приснился отец. Я спускался с ним по лестнице в погреб, он шел туда за вином, чтобы дать мне его с собой в дорогу. Затем я вновь оказался в Париже.
С утра сирены, подобные тем, что медленно изматывают городское население.
Шенк подбил меня на сбор растительных семян. Буду владеть богатейшим архивом не только пластических форм, но также энергий, ядов, лекарственных и наркотических средств. Кроме того, соберу в колбу цветочные луга, леса и целые садовые кущи.
Продолжал работу над «Тропой Масирах». Распахивать целину — труд, пожалуй, слишком тяжелый, слишком напряженный для нынешнего времени. Я использую чернила, голубой влагой стекающие с пера и за ночь превращающиеся в темно-синие. Благодаря этому новая работа четко выделяется; на пашне видны свежевспаханные борозды.
Кирххорст, 15 октября 1944
Ночные налеты. В окрестностях Брауншвейга вспыхнул большой пожар.
Бомбардировщики летали и во время завтрака, низко кружась над местностью. Дом сотрясался от взрывов.
Кирххорст, 18 октября 1944
Продолжил работу над «Тропой Масирах», несмотря на великие нестроения времени. Странно, что действующим лицам в таких рассказах трудно подобрать имена, хотя в моем распоряжении весь алфавит. Не менее странно, что их уже не изменить, когда сеть текста в своем плетении удалилась от начала. Носители имен обретают в этом случае плоть и кровь, становятся реальными.
Использование плюсквамперфекта на протяжении длинных отрывков придает тексту деревянность; опыт показывает, что лучше, поступаясь грамматической правильностью, удовлетвориться имперфектом, вставляя плюсквамперфект только изредка. Тогда читатель не выходит из временных рамок. Стиль допускает небрежности, но не ошибки.
После полудня на Ольдхорстском болоте с Эрнстелем. Растение с бледно-розовыми восковыми цветками, которое я сорвал для своего «болотного» гербария, оказалось подбелом.
В восемь часов вечера, когда я все еще сидел за микроскопом, завыла сирена и тут же появились самолеты. Над городом вспыхивали красные и зеленые ракеты; южные районы превратились в сплошной бомбовый котел. В Нойвармбюхене целая усадьба взвилась огненным столбом.
Выступление Кньеболо по радио с призывом создавать батальоны фольксштурма дает в руки новые средства уничтожения, направленные против народа в целом. Все его идеи оказались экспериментами, выпавшими в основном на долю самих немцев. Я имею в виду взрывы синагог, истребление евреев, бомбардировку Лондона, летающие бомбы и т. д. Прежде всего он подчеркивает, что такие действия мыслимы и возможны, разрушает гарантии и дает массам повод для поддержки. Бурные овации, которыми сопровождались его выступления, были, собственно говоря, согласием на самоуничтожение, актом величайшего нигилизма. Мой ужас проистекает из того, что я понимал это с самого начала: чудовищное ликование под дудочку крысолова. Кньеболо, безусловно, явление также и европейское. Германия как центр Европы всегда будет тем пространством, где подобное становится зримым прежде и резче всего.
Кирххорст, 20 октября 1944
В генеральном командовании узнал, что дано распоряжение о моей отставке. В Берлине, по-видимому, даже торопились, желая избавиться от меня именно таким образом. Что ж, я могу еще немного поработать, как на медленно тонущем корабле или в осажденном городе, где перед опустевшими алтарями потрясают мирной жертвой. Хорошо, что издательская деятельность пришла в упадок, это делает работу бесцельней, но осмысленней. Все равно что гравировать бокалы, показывать их солнцу и топить в море.
В городе услышал, что позавчерашний налет унес не одну жизнь. Большинство было раздавлено в толпе перед входом в бункер. Есть бункеры, куда надо спускаться по лестничным шахтам; некоторые перепрыгивают прямо через перила и валятся на спрессованных внизу людей. Резкое падение ломает стоящим шейные позвонки. Гарри наблюдал за одними из таких ворот в преисподнюю; вопли и стоны раздавались из темной пасти в течение всей ночи.
Потом с Шенком в мастерской Греты Юргенс; поговорили о растениях, растущих на болотах и халлигах.
Возвращались через Ботфельд; я зашел на кладбище и среди могил увидел надгробие В., с которым отец имел тяжбу из-за земли. Теперь оба покоятся в одной и той же земле, превращаясь в нее. Что останется от нас, если мы не соберем монеты, дабы на великой таможне царства мертвых обменять их на золото, — что останется от нас для бессмертия?
Во сне сидел за ночной трапезой с верховным главнокомандующим и думал про себя: «Смертный приговор вы ему вынесли несправедливо». При этом видел на его виске светлую рану от пистолетного выстрела.
Кирххорст, 25 октября 1944
После полудня проводил Эрнстеля на вокзал в Бургдорф. Он все еще слаб после ареста, и ноги еще не зажили от долгих переходов. Несмотря на это, он не хочет, чтобы его товарищи, которых вот-вот должны отправить на фронт, тронулись с места без него. Мы обнялись в узком холодном проходе, ведущем на платформу.
Кирххорст, 27 октября 1944
В Ботфельде в связи с отставкой от военной службы. Поскольку война присутствует всюду, вряд ли что-то изменится. По дороге нашел обломок подковы.
Кирххорст, 28 октября 1944
Снова читал Леона Блуа — дневники, затем «Sueur de Sang»,[301]описание его франтирёрских, большей частью выдуманных приключений зимой 1870–1871 годов. Оно предваряет нынешний партизанский и макисардский пейзаж. Среди поступков, кои он приписывает немцам, нет недостатка в мерзостях. Но и его собственные герои могут похвастаться тем, что калечат противника топорами и донышками от бутылок, сжигают, обливая керосином, оскверняют трупы и т. д. Это приобретает размеры танталовых мук. Блуа похож на дерево, пустившее корни в болото, но увенчанное благородным цветом. В своем отношении к нему, столь многими чертами мне неприятному, я различаю ту степень, до которой моя работа удерживает меня от национальной ненависти.