Дмитрий неохотно покачал головой, всем своим видом выражая разочарование, и провел тяжелой ладонью по истончившимся темным волосам, затем по круглому мясистому лицу.
– Полагаю, ты прав. Послушай, Алексей, это убийство не помешает нашей операции?
Его голос звучал почти умоляюще. Воронцов покачал головой.
– Не знаю, почему Бакунин сразу же не забрал дело себе. Рано или поздно он все равно это сделает. «Грейнджер–Тургенев» – его епархия, так что когда он позавтракает и помастурбирует, чтобы улучшить настроение…
Дмитрий хрипло рассмеялся.
– Нет, мы сосредоточимся на наркотиках, – продолжал Воронцов. – Планы не изменились.
Дмитрий с довольным видом взял рапорт, лежавший у него на столе, и передал листок Воронцову.
– Рейс из Исламабада прибывает сегодня в восемь вечера, Хусейн числится среди пассажиров, – сообщил тот.
– Наблюдение за домом установлено?
– Все уже на местах. Сейчас там не происходит ничего особенного – впрочем, это естественно.
– Ладно, значит, сегодня вечером. Груз будет на борту?
– Так мне сообщили. Это обычный метод транспортировки, а Хуссейн – курьер с пакистанской стороны. Пакистанец – это все, что у нас есть. Мы знаем, что наркотики приходят из Тегерана и из Кашмира, но нет ни одной нити, которая вела бы туда. Хусейн из Равалпинди – и все! – Воронцов осознал, что его тон звучит обвиняюще, и быстро добавил: – Твой след – лучший из тех, на которые нам удалось напасть. У нас наконец-то есть номер рейса и конкретное имя. Мы знали, что наркотики поступают из Мусульманского Треугольника, и предполагали, что транспортировка происходит вместе с временными рабочими…
Внезапно он грохнул кулаком по столу.
– Бог ты мой, сколько товара уже прошло прямо у нас под носом! Мы не можем упустить этот шанс, Дмитрий!
|
|
Лицо Дмитрия потемнело, на нем появилось выражение неутоленного голода.
– Обещаю, на этот раз мы достанем ублюдков. Вытряхнем все из Хусейна, пойдем по следу, который он нам укажет, возьмем распространителей…
К своему замешательству, Воронцов осознал, что поощряет слабость Дмитрия, укрепляет его жажду мести. Но, черт побери, если кто-то и заслуживал отмщения, то это был инспектор Горов!
– Рабочие возвращаются из отпусков, и с ними прилетает новая партия героина. Просто, если знать, как это делается.
Воронцов внимательно изучал лицо Дмитрия. В последнее время их деловые отношения заметно пошли на поправку. Два года назад единственная и любимая дочь Дмитрия умерла от передозировки плохо очищенного героина. Месть не могла возместить ему потерю дочери или послешоковое растительное существование его жены в больнице. Но ненависть подталкивала к действиям. Два года назад многие распространители имели недостаточно опыта в очистке героина для извлечения максимальной выгоды от продления срока жизни клиентов. Теперь такой опыт появился.
Наркотики хлынули следом за немцами, американцами, японцами и пришествием рыночной экономики. Местные гангстеры быстро открыли для себя западные способы обогащения. Возможно, плохое старое время и в самом деле было плохим, но теперь… Воронцов провел ладонью по лицу. То время действительно было плохим. Всегда помни об этом и о том, что от тебя требуется сейчас… несмотря на коррумпированную милицию, на взяточников, сидящих в карманах у бизнесменов и одновременно пляшущих под дудку остатков КГБ и ГРУ, местных политиков и газовых компаний. Просто помни: ты делаешь свое дело.
|
|
Сегодняшняя операция должна была закончиться удачей. Они так долго ждали этого прорыва. Они нуждались в успехе – в аресте Хусейна и тех, кто мог появиться в квартире, которую они держали под наблюдением. Неожиданное изъятие партии пакистанского героина хотя бы временно очистит улицы от наркотиков, а затем они начнут нащупывать подходы к организаторам контрабанды и распространения, рыть подкоп под тех, кто заправляет делами.
– Оставайся здесь и руководи наблюдением, – сказал Воронцов. – Я возьму Марфу в «Метрополь» и обыщу номер Роулса. Нам нужно выдержать марку, когда Бакунин начнет подгребать это дело под себя, – Воронцов улыбнулся. – Кто знает, вдруг ответ отыщется на туалетном столике?
Он натянул сапоги, вдел руки в рукава пальто, обмотал шарф вокруг шеи, нахлобучил на голову меховую шапку и пошел к двери кабинета.
Казарменные помещения отдела уголовного розыска, пронизанные флюидами апатии и безразличия, как по мановению волшебной палочки, превратились в арену бурной деятельности – словно школьный учитель вошел в класс после продолжительного отсутствия. Дежурные следователи загнанно косились на Воронцова, словно он собирался потребовать с них свою долю их незаконных доходов или просто поинтересоваться результатами работы, что представляло даже большую угрозу инфаркта, чем их пьянство и обилие жиров в повседневном рационе. Воздух был тяжелым от табачного дыма, но здесь даже пахло уже не по-русски. На смену едкому темному табаку пришли американские сигареты. Единственными настоящими русскими в помещении были двое ребят, нуждавшихся в очередной дозе и не имевшие денег, чтобы заплатить за нее, плачущая старая крестьянка в черном платке, с лицом, похожим на выветренную поверхность песчаника, и бесцветная молодая женщина с подбитым глазом и рассеченной губой, которую допрашивала Марфа.
|
|
Другие подозреваемые и жалобщики, сидевшие в гулком прокуренном помещении, были в основном хорошо одеты и держались либо расслабленно, либо требовательно. Один, с бычьим загривком, носил яркий шелковый галстук; Воронцов заметил каракулевый воротник на его темном пальто. От него несло дорогими сигарами.
Воронцов скользнул взглядом по изможденному лицу женщины, чьи пальцы дергались, слепо ощупывая друг друга. Затем его взгляд с привычной приязнью остановился на старшем следователе Марфе Тостевой. Она сидела, подавшись вперед всем своим гибким, узким телом. Ее руки находились в постоянном движении, то и дело порываясь прикоснуться к рукам другой женщины жестом участия и симпатии и отдергиваясь назад. Щеки Марфы были бледными, глаза блестели. Воронцов похлопал ее по плечу, и она как будто пробудилась от глубокого сна.
– Передай ее кому-нибудь еще, – распорядился он. Марфа уже отрицательно качала головой, но он жестко добавил: – Ты мне нужна.
Никто из присутствовавших в комнате не смог бы помочь несчастной жертве бытового насилия, но тут уж ничего нельзя было поделать. Для Воронцова это превратилось почти в обязанность – насильно отвлекать Марфу от ее пристрастия к безнадежным делам – по крайней мере, на короткое время, необходимое для восстановления сил.
Марфа погладила беспокойные руки женщины, что-то тихо прошептала ей на ухо и властным жестом подозвала одного из младших следователей для продолжения беседы. От недавно вымытого линолеума в коридоре, куда она вышла вслед за Воронцовым, шел сильный запах хлорки. По пути к лифту Марфа дважды громко чихнула.
– Простудилась? – спросил Воронцов, не в силах сдержать улыбку.
Мелкие недуги всегда сердили Марфу и заставляли ее разочаровываться в себе. Возможно, в двадцать шесть лет она все еще считала себя бессмертной.
– Острое респираторное заболевание. Надеюсь, вы подхватите его от меня.
– Премного благодарен.
Он задал вопрос, который обязан был задать:
– Эта женщина… муж бьет ее?
– Естественно. Работает монтажником на газопроводе, когда не пьет. Очевидно, считает, что должен начинать свой двухнедельный отпуск с небольшого урока. Мерзавец.
В словах Марфы не было злобы или цинизма. Она еще верила в то, что в жизни есть «можно» и «нельзя». Императивы. Правила поведения. Она была самым сердитым и наиболее пристрастным сотрудником отдела уголовного розыска. Возможно, поэтому Воронцов и доверял ей.
Марфа снова чихнула, и ее бледно-голубые глаза наполнились слезами. Она будет сражаться с простудой и прочими заболеваниями так же яростно и бескомпромиссно, как и с бытовым насилием, кражами, наркотиками и жестоким обращением с животными. Жанна д'Арк. Воронцов спрятал улыбку. Если она в самом деле заболела, то ее будет трудно уговорить взять бюллетень.
– Куда мы идем? – спросила она, оглянувшись перед выходом из лифта, словно обвиняла себя в предательстве беспомощной избитой женщины.
Фойе кишело случайными отбросами человечества, спавшими, сидевшими в тупом оцепенении, стонавшими на скамьях или в углах на кафельном полу под надзором циничных милиционеров.
– Это насчет сегодняшнего убийства. Роулс жил в «Метрополе». Я решил, что нам следует съездить туда и посмотреть, чем он дышал, прежде чем уйти в мир иной. Идет?
Марфа сердито взглянула на него. Преступления богачей не интересовали ее. Отель «Метрополь» был другой планетой, сама атмосфера которой вызывала у нее неприятие.
– Идет, – неохотно отозвалась она.
* * *
Автомобиль миновал последние деревья на авеню перед поворотом на гравийную дорожку, и свет фар уперся в георгианский фасад особняка. Несмотря на свое великолепие, усадьба располагалась, пожалуй, слишком близко к мемориальному парку Джорджа Вашингтона в Вирджинии, возвышаясь над стремительно несущимися водами Потомака и каскадом Грейт-Фоллс. Двадцать акров земли упирались в край парка. Безупречный особняк пропах деньгами; им попеременно владели скупщики земель, отставной генерал гражданской войны, стальной барон. Теперь, пусть и временно, владельцем стал Билли Грейнджер. Лок с одобрением относился к особняку, ибо он знаменовал собой победу здравого смысла в жизни его сестры.
Черный «порше» Билли, лимузин его компании и «кадиллак» Бет выстроились возле дома. Подстриженные газоны зеленели в мягком неоновом свете. Несколько последних бурых листьев, не замеченных садовниками, лежали, как пигментные пятна на старческой руке. На площадке стояли еще два лимузина из свиты Грейнджера, припаркованные на почтительном расстоянии от его машин. Должно быть, Билли пригласил коллег по бизнесу.
Лок захлопнул дверцу своего маленького «ниссана» и пошел к портику, поддерживаемому четырьмя белыми колоннами – в точности как у Белого дома. Лок улыбнулся. Особняк Билли немногим уступал в размерах президентской резиденции. Флагшток упирался в звездное небо, но сам флаг обвис в безветренном воздухе. Лампы-шары по обе стороны массивных распахнутых дверей источали желтое сияние. Свет лился и из окон, приветливый и успокаивающий.
Локу больше не нужно было беспокоиться о том, что он обнаружит внутри, как в те дни, когда этот благополучный фасад был пропитан ложью. Лок не испытывал инстинктивного напряжения, часто приходившего в прошлом, когда он не мог избежать приездов сюда, заранее страшась того, что он увидит. Наркотики Бет, ее пьянство, ее нервные срывы – все из-за измен Билли. Теперь он понимал, что они преодолели это, и его сестра снова стала прежней цельной личностью, почти такой же, какой была раньше. Лок предвкушал встречу с ней. Он мог даже понять и простить поведение Билли, поскольку оно не причинило Бет непоправимого вреда. Билли просто сломал брак с женщиной умнее, чище и талантливее его самого. Его любовницы всегда ослепляли шиком, но никогда не блистали умом.
В следующее мгновение Бет выбежала на ступени лестницы, словно это был ее двенадцатый или двадцатый день рождения, а не сорок первый. Она восторженно выглядывала из-за плеча дворецкого-англичанина, одетая в серебристое платье, облегавшее ее, как змеиная кожа, и обнажавшее одно узкое бледное плечо.
– Привет, сес… – но она уже по-детски обнимала его.
Лок убрал пакет с подарками за спину и почувствовал, как она потянулась туда. Она неудержимо смеялась, обдавая его щеку своим теплым дыханием.
– Джонни! – наконец воскликнула она в шутливом негодовании и капризно надула губы. Он протянул ей подарок, и она на мгновение прижала пакет к своей девичьей груди, прежде чем протянуть руку и чуть ли не волоком втащить его в огромный холл.
– Рада? – спросил он.
– Я прожила сорок лет и собираюсь наслаждаться своим сорок первым годом!
Горничная протянула Локу бокал шампанского. Стиллман, дворецкий, покровительственно взирал на свою хозяйку и ее младшего брата, словно на хорошо воспитанных подростков. Бет увлекла Лока в гостиную.
В очаге потрескивали дрова. Приглушенный свет играл на мраморе камина, на позолоченных часах, стоявших на каминной полке, и отражался от мебели, собранной в комнате. Здесь была только американская и английская мебель. Французская казалась хозяйке слишком вычурной и вульгарной, к ужасу многочисленных вашингтонских матрон, стремившихся к близкому знакомству с Бет. Портьеры и ковры, как и мебель, были приобретены по ее выбору, а не под диктовку высокооплачиваемого дизайнера. Возможно, поэтому Локу нравилась гостиная Бет. Единственными картинами были два Сислея и маленький Сезанн. Повсюду лежали и стояли книги.
Книги их отца, в течение уже почти тридцати лет после его смерти считавшегося одним из лучших историков периода гражданской войны. Книги Бет, от ее авторской диссертации до последнего бестселлера, который она называла «скороваркой». Книги по истории, музыке, искусству. Много новых приобретений, восполнявших утрату отцовской библиотеки, и одна пустая полка, оставленная в насмешку или в качестве вызова. Полка, предназначенная для его собственных книг, когда он наконец удосужится написать их.
Бет позволила ему впитать в себя атмосферу комнаты, как она делала всегда, словно экскурсовод или заботливая мать, год за годом хранившая его старую детскую в том же виде, в каком он оставил ее. Бет стиснула его руку, молча разделяя с ним воспоминания, а затем с радостным смехом подтолкнула его к креслу. Ее глаза сияли, но не от выпивки или кокаина и даже не от пустой претензии на счастье. Теперь она и в самом деле была счастлива.
– Как там в России, Джонни? Дела хоть немного улучшились? – она спрашивала таким тоном, словно имела в России близких родственников, которым угрожала опасность. Она всегда говорила так о любом месте или государстве, которое было ей не безразлично, то есть о большинстве мест и стран. Благотворительность, поездки, денежные пожертвования… Она хотела сопровождать Лока в Россию, когда он поедет туда в следующий раз. Как то ни странно, она ни разу не путешествовала вместе с Билли. Он не мог видеть мир ее глазами, а ей требовалось, чтобы кто-то разделял ее ощущения.
– Рассказывай же! – добавила она, словно его молчание искушало ее.
– Не слишком хорошо. Хотя я встретил там одного честного полицейского.
– Тебя арестовали?
– Нет. Он допрашивал меня по поводу драки в баре отеля. Что-то вроде драки, – быстро добавил Лок, когда лицо Бет омрачилось. – На самом деле обычный спор. Поскольку я служу в госдепартаменте, то удостоился чести давать показания самому шефу местных детективов. Трудно представить себе более циничного типа, но все-таки он мне понравился. А в остальном… что ж, инвестициям Билли ничто не угрожает, хотя я не могу понять, какую выгоду от этого получают сами русские и их правительство.
– Пит Тургенев здесь, вместе с Билли. Они только сегодня прилетели из Феникса.
– Ван приехал вместе с ними?
– Нет… он немного устал.
– Ничего страшного?
– Нет, он в полном порядке. Думаю, он переутомился, представляя Пита Тургенева и его команду главным инвесторам. Он ведь отец Билли не только по фамилии… – Бет улыбнулась.
– А как твоя поездка в Нью-Йорк? Я приехал из России, а тебя даже не было в городе, – мягко упрекнул он.
– Сам знаешь. Богатые студенты слушают дебаты о голоде в странах третьего мира. Что это может значить для них? – Бет развела руками с длинными узкими пальцами. Бриллианты сверкали у нее в ушах и на шее. Лок решил воздержаться от иронии. – Может быть, двое или трое понимают позицию Объединенных Наций, остальные хотят, чтобы мы либо послали морских пехотинцев, либо убирались к чертовой матери.
Образы ее радикализма, ее протестов и яростных демаршей мелькали в его памяти. Он осознал, что по-прежнему смотрит на нее с интересом лечащего врача и что это забавляет ее. Слышать страстные, обличительные интонации ее голоса было все равно, что видеть признаки выздоровления.
– Выходит, ты окопалась в официальной должности джорджтаунского профессора, сестрица?
– Мои взгляды считаются политически некорректными…
– …и, следовательно, ты не популярна, – Лок усмехнулся.
Бет цеплялась за свои академические исследования, где проявлялся ее блестящий ум, поэтому Билли учредил должность профессора по геополитическим исследованиям, и она написала трактат по экономике Восточной Европы, попавший в списки бестселлеров научно-популярной литературы. Критика была заглушена магией успеха.
Лок спрашивал себя, будет ли она сегодня подначивать его по поводу его собственной книги, замысел которой сопровождал его уже долгие годы, словно преданная собака, на которую не обращают внимания. В госдепартаменте утверждалось, что каждый хороший мальчик нуждается в хобби, поэтому монографии, статьи, журналистская деятельность (в разумных пределах) и обзоры по искусству всегда поощрялись. Лок сам неоднократно занимался подобными мелочами, но книга была действительно тяжелой работой. В ответ на этот аргумент Бет обычно морщила свой маленький носик с превосходством человека, для которого в царстве разума не было тайн.
– Да, я непопулярна, но это не имеет значения – во всяком случае, теперь, – она вздохнула и потянулась, как маленький зверек в тепле у камина.
Когда-то это имело значение. Его мнение было той последней инстанцией, одобрения которой она искала. Праздный интерес Билли всегда натыкался на глухую стену непонимания.
– С кем ты встречался? – спросила она.
– Да так, с заместителем премьер-министра. Сейчас он в фаворе, но уже к следующему уик-энду может отойти в тень. Ельцин тасует их, как карты, стараясь угодить и тем, и другим.
– Все катится на тачке в преисподнюю?
– Может быть. А может быть, и нет.
– Билли говорит, что их экономика понемногу оживает.
– Билли может так говорить. Он отличный парень, но ему кажется, будто куска хлеба достаточно, чтобы осчастливить крестьянина, – Лок вскинул руки умиротворяющим жестом. Теперь, когда Бет снова чувствует себя любимой, она будет защищать Билли, как медведица – своего медвежонка.
Бет улыбнулась.
– Но деятельность «Грейнджер–Тургенев» должна приносить пользу людям!
– Да, кое-кому. Сейчас в Новом Уренгое есть русские, которые ездят на «порше». Полагаю, это что-нибудь да значит. А как вы с Билли?..
– Отлично, – ни малейшего признака замешательства или неуверенности. – Я забыла о том, что у нас было раньше, и он тоже. Теперь все замечательно.
– Вот и хорошо, – Лок сделал глоток выдохшегося шампанского из забытого бокала и расслабился в свете камина, отбрасывавшем их тени на дальнюю стену.
– Разверни свой подарок.
Бет сняла пакет с ручки своего кресла и разорвала обертку. Ее глаза восторженно расширились. Маленькая икона в позолоченной оправе, образ Богородицы, окруженной сусальными звездами и ярко раскрашенный – словно шлюха, мимолетно подумал Лок.
– Какая красота! – Бет поцеловала его в щеку и присела на ручку его кресла. Они вместе повосхищались иконой.
– Я купил ее на черном рынке в Москве у пожилой женщины. Должно быть, она десятилетиями хранила эту икону под матрасом.
Бет неодобрительно нахмурилась.
– Я заплатил справедливую цену, сестричка, можешь не сомневаться. Она неожиданно разбогатела, причем в американских долларах.
В дверь постучали. На пороге возникла невозмутимая фигура Стиллмана: взрослый пришел позвать детей.
– Гости начинают прибывать, мадам, – замогильным голосом объявил он. Лок, потягивавший шампанское, с трудом удержался от смеха.
– Спасибо, Стиллман, я сейчас выйду к ним.
Дверь за дворецким закрылась. Бет вздохнула и потянулась, а затем выпрямилась, разглаживая свое облегающее платье.
– Приходи завтра к ленчу, ладно? Я хочу поговорить с тобой, – она улыбнулась, прикоснувшись к его руке кончиками пальцев. – Нет, только поговорить. А сейчас я хочу радоваться.
Она легкой походкой направилась к двери. Лок последовал за ней. В огромном холле, залитом ярким светом, словно театральные подмостки, собрались женщины в вечерних платьях, мужчины в смокингах и черных галстуках. Величественная лестница поднималась на галерею. Люстры сияли. Нанятые по случаю торжества горничные проворно принимали пальто и плащи, погонные метры шелковых шарфов и ярких шалей. Драгоценные камни переливались и сверкали, словно женщины с обнаженными плечами намеренно позировали под льстивым электрическим сиянием. Бет напоследок сжала руку брата и уверенной походкой направилась навстречу гостям.
Улыбаясь, Лок взял новый бокал шампанского с пронесенного мимо подноса. Не прошло и нескольких секунд, как к нему подошел влиятельный лоббист, и он закружился в привычном водовороте власти и денег – неотъемлемых элементов атмосферы всех подобных сборищ.
* * *
Открытый чемодан лежал на кровати. От него веяло безнадежностью, но, вероятно, лишь потому, что Воронцов знал, какая участь постигла его владельца, лежавшего в холодильнике морга госпиталя Фонда Грейнджера.
Воронцов уже десять минут сидел на стуле с прямой спинкой в гостиной номера Роулса, глядя на чемодан. Лишь иногда слышалось шмыганье Марфы да бурчание труб центрального отопления. Чемодан, упакованный незадолго до того, как Роулса вызвали или забрали на свидание с профессиональным убийцей, подвергся обыску – аккуратному и осторожному, но тем не менее обыску. Не было ни папок, ни служебных документов. В стенном шкафу висел лишь один костюм вместе с парой обуви и сменой нижнего белья. За исключением туалетных принадлежностей в ванной, в номере не осталось практически никаких вещей владельца. Он был совершенно безликим. Где атташе-кейс, бумаги, документы, паспорт, другие вещи? Воронцов поднял трубку телефона. В неосвещенной комнате царил полумрак, за окнами по-прежнему бушевала метель. Он нажал кнопку связи с портье.
– Я хочу знать, не оставлял ли мистер Алан Роулс какие-нибудь вещи в вашем сейфе… да, который умер… да, милиция.
Его звание производило лишь незначительное впечатление на служащих отеля. Произошла революция, и люди больше не страшились КГБ и милиции. Они преклонялись перед другими, импортными богами – золотыми карточками «Америкэн Экспресс», деньгами, дорогими костюмами, быстрыми автомобилями. Он был всего лишь главным следователем и не мог считаться влиятельной персоной здесь, в лучшем отеле Нового Уренгоя, где его месячного оклада не хватило бы на сутки проживания в номере Роулса.
– Мистер Роулс ничего не оставлял в сейфе, – послышался ответ.
Воронцов положил трубку. Марфа вышла из ванной.
– Нашла какие-нибудь таблетки, которые могут пригодиться твоей семье?
Она нахмурилась и кивнула.
– Должно быть, ему здесь плохо спалось, – она погремела таблетками в пластиковой упаковке и положила упаковку в карман. Жена брата Марфы страдала бессонницей. Страховка от газовой компании и пенсия по инвалидности, которую получал брат, потерявший руку на производстве, далеко не покрывала потребностей семьи в условиях экономики, перестроившейся на западный манер. Вскоре им придется подыскать себе другое, более дешевое место для жилья.
– Мне бы здесь тоже плохо спалось, – проворчал Воронцов. – Что-нибудь еще?
Марфа тяжело опустилась на стул, но сразу же поняла, что поза выдает ее усталость, и резко выпрямилась. Ее черный шерстяной шарф, обмотанный вокруг шеи и свисавший почти до кремового ковра, чем-то напоминал ручного питона. Ее маленькое, узкое красивое лицо припухло от приступа простуды.
– Нет, ничего.
– Послушай, возьми пару дней отгула, – Марфа собралась было протестовать, но Воронцов предупреждающе поднял руку. – Я вижу, что ты собираешься заболеть. Мне плевать, как сильно ты хочешь выловить наших приятелей-контрабандистов. Стоит чихнуть в неподходящий момент, и ты сорвешь всю операцию, так что не спорь со мной.
Она искренне, по-детски обиделась. К счастью, такая обида не длится долго.
– Предоставь грубую работу некомпетентным мужикам. Хорошо? – Воронцов улыбнулся.
После недолгой внутренней борьбы на лице Марфы отразилась покорность судьбе.
– Хорошо, – сказала она. – Только не подведите, ребята.
Казалось, она с трудом удерживается от проповеди о жертвах наркомафии, о погибших и об их обездоленных семьях. Воронцов действительно нуждался в ее участии в этом рейде. Положа руку на сердце, скольким из своих людей он мог доверять до такой степени, зная, что они не сорвутся, что случайный выстрел или гудок автомобиля не предупредит об облаве поставщиков или распространителей?
– Как насчет этого дела, инспектор? – спросила Марфа, широким жестом обведя комнату Роулса. Для нее это было пустым времяпрепровождением – расследованием преступления, совершенного среди богатых, где жертвы недостойны сочувствия.
Воронцов провел рукой по седеющим волосам.
– Кто знает? Убийца забрал практически все, что могло бы послужить уликой. Комнату обыскал тот же, кто убил Роулса, согласна?
– Одну минутку, инспектор, – Марфа невольно чихнула и залилась гневным румянцем.
Сняв трубку телефона, стоявшего на столике рядом с кроватью, она вернулась к своему стулу, раскрыла записную книжку и набрала номер. Ее нетерпеливое дыхание отчетливо слышалось в комнате.
– Антипов? – спросила она. – Милиция беспокоит… да, это я. Вы работаете ночным портье в «Метрополе»… да мне плевать, что я вас разбудила! У меня есть к вам несколько вопросов… – она помедлила, слушая. – Хорошо. Мистер Роулс, американец, живший в двести тринадцатом. Среднего роста, темные волосы, хрупкого сложения. Темное пальто… Он вышел из отеля в два часа или в половине третьего сегодня ночью. Он просил вызвать ему такси?
Она раздраженно фыркнула.
– Сколько постояльцев входит и выходит в это время суток? Послушайте, мы знаем, что вам платят сутенеры. Хотите, чтобы мы пришли и расспросили вас об этом? Хорошо. Вы помните? Хорошо. Такси… Фамилия водителя? Как? Носков… Адрес? Номер машины?
Она нацарапала что-то в записной книжке, лежавшей у нее на коленях.
– Что? Да, понимаю. Не уезжайте из города, сегодня вечером кто-нибудь заедет и запишет показания.
Марфа раздраженно бросила трубку на рычаг и с шумом выпустила воздух из легких.
– Я проверю водителя, инспектор. Но сначала приму пару таблеток аспирина и немного вздремну.
– Удалось узнать что-нибудь полезное?
– По словам Антипова, ему показалось, будто Роулс собирался сесть в лимузин – в черный «мерседес». Автомобиль ждал на стоянке отеля в течение часа или больше, но Роулс туда не сел. «Мерседес» просто поехал в том же направлении, следуя за такси.
Американская трагедия
– Знаете, в чем ваша ошибка? Вы, ребята из госдепа, – только никаких обид, ничего личного! – должны убрать свои задницы с дороги и позволить парням вроде меня и Билли Грейнджера отправиться туда с распростертыми объятиями!
Исполнительный директор нефтяной компании загнал Лока в угол огромной гостиной, так что его голова почти касалась крупных мазков на полотне Джексона Поллока.
– Я хочу спросить: вы, ребята, с вашими предубеждениями и гарвардской лощеностью, – какую пользу вы можете принести нам или хотя бы этим проклятым русским?
Его высокая, белокурая, благопристойно-очаровательная жена с огромным бриллиантом на пальце, сверкавшим, словно змеиный глаз, выглядела утомленной. Она свисала с руки мужа, словно красный плащ, дразняще вывешенный перед быками всего мира. Лок попытался обезоруживающе улыбнуться, но женщина оставалась непроницаемой для любых эмоций, не предписанных ее мужем.
– Я знаю, что вы имеете в виду, – умиротворяющим тоном произнес он. – Но все это не так просто…
– Просто, черт побери! – взвился бизнесмен. – Это вообще не проблема!
Лок заметил, как ручной лоббист директора подкрадывается к ним, с точностью до наносекунд подсчитывая стоимость разговора с младшим служащим госдепартамента.
– Просто пустите нас туда с благословениями и не мешайте нам!
– Насколько я помню, Сэм, наши торговые агенты в Индии прибегали к таким же аргументам, – отрезал Лок, в сердцах забывший о своей официальной маске. В глазах женщины промелькнуло слабое изумление, смешанное с интересом. Прежде чем мужчина успел ответить, Лок дружелюбно улыбнулся и добавил:
– Извините, Сэм. Давайте обсудим тонкости капиталистической этики как-нибудь в другой раз. Кажется, Билли зовет меня.
Лоббист принялся уверять Сэма в том, что слова Лока не имеют никакого веса еще раньше, чем тот вышел за пределы слышимости. По-видимому, Сэм считал, что его собеседник заразился безумными новомодными идеями, но для Лока разговор уже начал тускнеть и отдаляться, не оставив следа на самолюбии. Любая вашингтонская вечеринка была плаванием в открытом океане, где человек мог встретиться с акулами, рыбами-прилипалами и восьмирукими обитателями политических глубин. Лок уверял себя в том, что привыкнет к этому. Он уже не испытывал тяги к наркотическим сборищам, где Фрэнк Заппа или «Грэтфул Дэд» тихо бренчали в стереосистемах, где мир казался простым, а его проблемы – легко решаемыми.
Эту прошлую жизнь он до сих пор вспоминал с любовью. Он помнил вечеринки прошлых лет – и в то время, когда он работал на Компанию, и в то время, когда он перешел в госдепартамент. Вечеринки отмечали ступени его зрелости, восхождение к формальной пышности и блеску. Теперь он мог присутствовать лишь на таких вот великосветских раутах с обязательными черными галстуками, вихрем самоцветов, просторными залами и дорогими картинами на стенах. Вечеринки и мировые проблемы существовали, не изменяясь со временем.