…Другой автомобиль врезался в кирпичную колонну, первую в арочном проходе над тротуаром. Пассаж придавал более элегантный вид витринам дорогих магазинчиков, посещаемых в основном гангстерами да иностранными служащими нефтяных и газовых компаний. Ложечки для вдыхания кокаина, шарфы от Барберри, туфли от Гуччи, кружевное нижнее белье, английские сигареты.
Воронцов толкнул изуродованную дверь. В бедре засела тупая боль, но нога не кровоточила.
– Не открывается, сволочь! – в ярости пропыхтел он.
Капот «мерседеса» изогнулся, поднявшись горбом, ветровое стекло покрылось мелкой сетью трещин. Воронцов снова навалился на дверь и распахнул ее. Выпрямившись на нетвердых ногах, он зашагал к лимузину.
Дверца со стороны водителя лимузина раскрылась без труда. Человек за рулем был мертв. На мгновение Воронцов ощутил, как разочарование окутывает его, словно плотный туман. Потом он приподнял легкое тело. Кровь с головы и рта мертвеца осталась у него на руке, черная в неоновом свете ближайшего уличного фонаря. Он огляделся по сторонам. Любин махал рукой, подгоняя автомобили, водители которых замедляли ход, чтобы поглазеть на аварию. Дмитрий, прижимавший ко лбу окровавленный носовой платок, подошел к Воронцову.
Воронцов выключил зажигание и, словно заправский коммивояжер, перевел автоматическую передачу, в нейтральное положение. Его взгляд переместился на узкое смуглое лицо мертвеца. Араб, а возможно, казах или узбек. Небрит. Пальто было мертвецу впору, но почему-то казалось на нем неуместным. Кашемировое, судя по фактуре ткани. Воронцов обыскал труп и вытащил бумажник из внутреннего кармана. Шарф от Барберри, мимолетно заметил он. Это тоже казалось неуместным в сочетании с грязными ногтями и сальными волосами. Покойнику не подходили ни такая машина, ни такое пальто.
|
|
Воронцов раскрыл бумажник. Крупные долларовые купюры, настоящая валюта. Ничего русского. Много сотен долларов. Удостоверение личности… Он развернул сложенный кусочек картона.
– Что там?
– Здесь сказано, что он работает монтажником на одной из скважин. Иранец.
Воронцов снова посмотрел на пальто, на мертвое анонимное лицо. Иранский паспорт. Человек родился в местечке, о котором Воронцов никогда не слышал. Неквалифицированный рабочий. Сотни долларов. Газовые компании платили иранцам в рублях.
Воронцов протянул бумажник Дмитрию, нагнулся над телом с ключами в руке и открыл отделение для перчаток. Большой пакет, перехваченный резинкой. Только сейчас ему в глаза бросились золотые кольца на неухоженных пальцах с грязными ногтями. Он вскрыл пакет.
Паспорта. Дюжина паспортов. Американские, швейцарские, австрийские, один британский… Майор тасовал их, как карты. Улица казалась тихой и пустой. Полный тупик.
Лицо мертвеца смотрело на него невидящими глазами и как будто насмехалось над ним. Знающая, самодовольная ухмылка. Потеки крови не делали лицо трупа менее ехидным.
Воронцов снова перебрал паспорта. Американский, британский, швейцарский, голландский… Сотни долларов. Кашемировое пальто и золотые кольца. И все это в распоряжении какого-то подсобного рабочего из Ирана.
– Отбуксируйте автомобиль в гараж для экспертизы, – тихо сказал Воронцов. Выпрямившись, он протянул пачку паспортов Дмитрию, непонимающе смотревшему на него. – Я хочу, чтобы машину разобрали на части и обыскали, миллиметр за миллиметром.
|
|
Воронцов повернулся к мертвецу, чья голова свесилась на плечо за окошком автомобиля.
– Кто ты такой, черт тебя побери? – спросил он.
Круги на воде
Вьетнамец звонил еще два раза. Каждый раз, когда Лок сообщал Ван Грейнджеру о его звонках, это было похоже на впрыскивание яда в дозах, достаточных для того, чтобы поддерживать мучительное болезненное состояние, не убивая старика и не лишая его рассудка. За обманчивым спокойствием Нгуен Тяня скрывался акулий нрав. Грейнджер страшился этого человека. Старик погрузился глубоко в себя и приходил в ярость от простейших вопросов и предложений о помощи. Он разваливался на глазах у Лока – скорее больной, чем пьяный, несмотря на огромное количество алкоголя, неустанно поглощаемого им. Убийство Билли служило барьером против вторжения извне. Пьяное горе могло все объяснить… правда, оно ничего не объясняло. Дело было в Тяне и в том факте, что Ван Грейнджер не мог найти в себе мужества позвонить вьетнамцу.
Лок смотрел на городские огни за панорамным окном огромной гостиной. Его руки в карманах были сжаты в кулаки. Настроение Грейнджера и таинственность, окружавшая старика, давили на него, словно накопившийся заряд статического электричества. Он не мог ничего поделать и хотел лишь одного: уехать отсюда. Даже его желание помочь не было искренним – он ощущал рядом темный водоворот, грозивший затянуть его на глубину, как только он протянет руку Грейнджеру. В течение дня страх Ван Грейнджера преследовал его, словно вирус, так что даже поездка за город ничего не могла изменить. Больше всего ему хотелось отстраниться, уйти в тень.
|
|
Он услышал, как Грейнджер неуклюже подошел к коктейль-бару, налил себе очередную порцию и прошаркал обратно к кожаному креслу, в котором он сидел большую часть вечера, сгорбившись и опустив голову. Мелкие звуки скребли по нервам, словно ногти по грифельной доске. Лок провел рукой по волосам, больно дернув за их кончики. Сегодня утром у него состоялся телефонный разговор с Фолкнером. Парень, которого арестовали за попытку продать некоторые из драгоценностей Бет, назвал имена двух мелких скупщиков краденого. В голосе лейтенанта полиции слышался фальшивый оптимизм. Этот след приведет к обычному бормотанию: «Я не знаю его имени: просто какой-то парень в баре». Они никогда не узнают, кто убил Бет.
Заблеял телефон. Грейнджер вздрогнул всем телом и съежился в кресле, уже не скрывая своего страха. Лок наблюдал за ним почти с презрением. Он подошел к аппарату, прежде чем дворецкий или домохозяйка успели ответить на звонок по параллельной линии в коридоре.
– Слушаю, – резко сказал он.
Разумеется, это был Тянь.
– Мистер Лок, Грейнджер так и не перезвонил мне.
– Я уже сказал вам, что он нездоров. Сейчас он не может подойти к телефону.
– Тогда принесите телефон к нему, мистер Лок. Настоятельно советую вам сделать это. Или, может быть, мне следует явиться лично?
Это была уже неприкрытая угроза. У Лока лопнуло терпение.
– Конечно. Почему бы и нет? – он подтолкнул телефон к старику. – Почему бы и нет? – повторил он Грейнджеру, вжавшемуся в спинку кресла, словно перед экзекуцией. – Поговорите со своим вьетнамским другом, Ван, и тогда, быть может, я смогу уехать домой.
Он положил трубку на колени Грейнджера. Когда дрожащая рука потянулась к ней, он вышел из гостиной и закрыл за собой дверь, собираясь…
Пауза. Он собирался выйти из дома, повинуясь своему наконец-то прорвавшемуся гневу, и даже не думать о…
Очень медленно и аккуратно он поднял трубку аппарата, стоявшего в коридоре. Услышав звук собственного дыхания, он отодвинул трубку ото рта и прикрыл ее рукой. Его сердце бешено колотилось в груди. Какого черта он…
– …был болен, – услышал он голос Грейнджера, не подозревавшего о том, что его подслушивают. – Моего мальчика убили. Эти сволочи убили моего сына.
– Примите мои искренние соболезнования, старый друг. Неужели вы считаете, что я счел бы себя вправе вторгнуться в ваше личное горе, если бы дело не было таким неотложным?
Долгое молчание. Лок слышал, как кухарка гремит посудой на кухне. Послышался ее голос и неразборчивый ответ дворецкого. Он ощущал нелепость и непристойность своего положения, стоя в холле с телефонной трубкой в руках. Молчание продолжалось, прерываемое лишь хриплым, медленным дыханием старика.
– Что происходит? – наконец спросил Грейнджер.
– Я вас не понимаю, друг мой. Вы должны знать, почему нам нужно поговорить. Неужели мне придется лично лететь в Феникс?
– Билли… – выдохнул Грейнджер.
– Теперь, когда Билли покинул нас, это ваша проблема. Вы понимаете меня? Мне дали заверения – серьезные заверения. При всем моем уважении и сочувствии существуют твердые договоренности, которые следует выполнять. До сих пор я не получил никаких известий о «красной лошади». Я должен получить удовлетворительный ответ, мой друг.
Угроза обволакивала слова, словно масляная пленка, придавая их ритму замогильное спокойствие. Прерывистое дыхание Грейнджера неожиданно участилось.
– Поклянись мне, что ты не имел отношения к…
– Полно, друг мой. Давайте не будем увлекаться фантазиями.
Ответ последовал быстро, слишком быстро, и Лок понял, что Тянь догадывается о подслушивании. «Поклянись мне, что ты не имел отношения к…»?
В желудке Лока зашевелилась тошнота. «Поклянись мне, что ты не имел отношения…» Спокойное мертвое лицо Бет, обращенное к нему. «Нет, – подумал он. – Нет ».
– Так как насчет «красной лошади»? – спросил Тянь. – Когда я могу ожидать поставку товара?
– Не знаю! – Грейнджер сорвался на визгливый крик. – Вы же знаете, что я не разбираюсь в этих вещах!
– Тогда разберитесь, друг мой, разберитесь побыстрее. На меня оказывают сильное давление. Это – вопрос чести, и я не хочу терять лицо. Вы понимаете?
Грейнджер не ответил.
– Вы разберетесь… скоро?
– Да, черт тебя побери, Тянь! – тяжело дыша, крикнул Грейнджер. – Да!
Тянь бросил трубку, и Лок, попавшийся в старую ловушку, быстро положил свою. Он не сомневался: Тянь знал, что его подслушивают, но вьетнамца это не беспокоило.
Лок стоял в просторном коридоре, глядя на картины, висевшие на стене, – американский примитивизм и импрессионизм. Голова шла кругом, кулаки непроизвольно сжимались и разжимались. Гнев мигренью пульсировал в висках. Он злобно взглянул на телефон, словно обвиняя его в чем-то. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы он не слышал этого разговора, не догадывался, не знал…
«Красная лошадь». Поставка товара. Обязательства. «Поклянись мне, что ты не имел отношения к…»
Он быстро вернулся в гостиную. Грейнджер подался вперед в своем кресле с телефоном на коленях, прижимая ладонь к груди. Но Лока больше не интересовало его состояние.
– Ван, что за чертовщина здесь происходит? – прорычал он, возвышаясь над Грейнджером. – Кто такой, черт побери, этот Тянь? Что он из себя представляет и какое отношение вы имеете к «красной лошади»!
Грейнджер слабо помахивал одной рукой перед своим лицом, другая судорожно сжимала ткань рубашки, сминая на груди зеленый шелк. На его скулах играли алые пятна, щеки приобрели пепельный оттенок. Он снова пытался что-то отогнать от себя – что-то, присутствовавшее за спиной Лока и пугавшее Грейнджера больше всего остального.
– Билли? Билли и героин? – Лок наступал, наклонившись над Грейнджером. Их лица почти соприкасались. – «Красная лошадь»? О Господи, Ван, неужели вы вместе с Билли…
Он не мог, не мог добавить следующее, жуткое звено – смерть Бет. Ее убийство получило объяснение, которое называлось «героин». Лок вытер ладонью капли пота со лба. Казалось, будто он горит в лихорадке.
– Нет! – из искривленных губ Грейнджера вырвался стон. – Ни Билли, ни я…
Он скорчился от боли. Лок не обращал на это внимания – старик явно притворялся.
– …не имели отношения. Билли старался все исправить, он пытался остановить это… людей в корпорации… Мы не знали!
Он попытался подняться на ноги, широко раскрыв глаза и прижав ладонь к груди. Другая его рука цеплялась за рубашку собеседника, словно умоляя поверить его словам. Костяшки узловатых пальцев больно врезались в ключицу Лока.
Потом старик неуклюже осел на ковер, прежде чем Лок успел подхватить его. Его рука по-прежнему была прижата к груди, глаза невидяще смотрели в потолок.
* * *
В служебном гараже стоял промозглый холод. Воронцов пожалел, что не взял с собой меховую шапку. Он глубоко засунул руки в карманы своей подбитой мехом парки и притопывал ногами. Эксперты, собравшиеся вокруг черного «мерседеса», разобранного на части, словно детская игрушка, не проявляли энтузиазма. Воронцов подозревал, что ветровое стекло, решетка радиатора, украшение на капоте, а возможно, и большая часть автомобиля, в конце концов исчезнут в логовах расхитителей. Однако сейчас части автомобиля лежали вокруг корпуса, как раковины давно умерших моллюсков, выброшенные волнами на бетонный пол, заляпанный потеками машинного масла.
Патрульный автомобиль выкатился со стоянки и принялся с натужным ревом карабкаться на улицу по обледенелому скату. Шум не отвлекал их. Любин с преувеличенной дотошностью осматривал подвеску, затем перешел к передним сиденьям. Два других криминалиста беззаботно курили, проверяя на отпечатки пальцев ветровое стекло и боковые окошки. Вся сцена могла бы происходить в укромном гараже, где разбирают и перекрашивают украденные машины.
Воронцов взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Прошло двенадцать часов с тех пор, как они нанесли визит в бордель Теплова и вспугнули птицу, попавшую прямо под ружья охотников.
Наркотиков в «мерседесе» не оказалось, хотя именно на это в глубине души неистово надеялся Дмитрий в первые минуты после столкновения, прежде чем Воронцов отвез его домой. Паспорта ничего не значили. Майор запер их в ящике своего стола. У иранца не было адреса в Новом Уренгое, не останавливался он и в общежитиях рабочих-газовщиков. Он жил в «Метрополе», в двухкомнатном номере, триста долларов в сутки, только твердая валюта или кредитная карточка, предпочтительно американская. Воронцов шутки ради показал фотографию в лучших отелях, и шутка обратилась против него.
– Что-нибудь нашли? – крикнул он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
Любин поднял голову. Его обычная жизнерадостность несколько потускнела, в глазах читался отрицательный ответ. Воронцов пожал плечами и отвернулся.
Ему пришлось послать на газовую скважину Марфу вместе с оперативником, которому она могла доверять. Проверить место работы иранца… Впрочем, теперь уже ясно, что оно было лишь прикрытием. Проверить его знакомства, стаж работы, квалификацию. Узнать, был ли он вообще иранцем, поскольку таковым он назывался лишь в одном из дюжины паспортов, которые он имел при себе.
…Но один, только один с уже вклеенной фотографией. Лицо человека кавказской расы,[3]голландская фамилия. Кем же он был на самом деле?
Теплов, по его словам, практически ничего не знал об иранце, и Воронцов почти верил ему. Майор провел пальцами в перчатке по усталому, онемевшему лицу, словно возмещая душ, пропущенный сегодня утром – он так и не заехал к себе домой, переночевав в рабочем кабинете. Как сказал Теплов, иранец занимался каким-то рэкетом, но маленький хозяин борделя не хотел ничего об этом знать и не интересовался подробностями. Девушка, обслуживавшая покойного, знала его как регулярного клиента. Она искренне считала его иранцем. Он не делал с ней ничего неприятного, не грубил, поэтому она не жаловалась. Он платил в долларах, оставлял проститутке щедрые чаевые. Одним словом, лучший клиент, какого только можно представить.
Что-то даст вскрытие? Что-нибудь или ничего.
Воронцов зевнул.
Если иранец был замешан в чем-то серьезном, то он знал, что милиция интересуется именно наркотиками. И если наркотики не являлись его бизнесом, то почему он сбежал? Что заставило его запаниковать, если он не был связан с Хусейном?
– Товарищ Воронцов, – позвал Любин, сопроводив слова энергичным жестом. Он склонился над микроскопом, установленным на шатком складном столике рядом с остатками разобранного лимузина. – Майор!
Воронцов подошел к столу Любина. Двое других криминалистов закурили еще по одной и расселись на отделенных от корпуса сиденьях «мерседеса».
– Что там такое? – проворчал Воронцов. – Болотные микроорганизмы? Урок биологии?
Любин широко улыбнулся. Его неизменно хорошее настроение было почти заразным… Могло бы быть – при нормальной температуре и после хорошего сна.
– Волокна от пальто. Я еще раз проверю в лаборатории, но могу поклясться…
– На иранце было пальто.
– Нет. Это волокна ткани иностранного происхождения, но не от кашемирового пальто. Только не волнуйтесь, товарищ майор, но я думаю, что они совпадают с волокнами от пальто Роулса – того самого, в котором его убили.
– Что?
– На них нет крови, товарищ майор. В машине обнаружена только кровь иранца. Роулс не умер в машине, если его вообще пытались убить в «мерседесе». Но он некоторое время сидел рядом с водителем. Дорогая шерстяная смесь, цвет, волнистость… Я уверен, волокна совпадут!
– Что-нибудь еще?
– Отпечатки пальцев. Может быть, мы найдем среди них отпечатки Роулса.
– Или какого-нибудь местного мафиози? – Воронцов скривился. – Ладно. Возвращайся в лабораторию с волокнами и отпечатками. Докажи, что Роулс находился в автомобиле, и выясни, если это возможно, кто еще мог быть вместе с ним, – майор потер подбородок. – Я отправлюсь в госпиталь и проверю результаты вскрытия. Или буду держать патологоанатома за яйца, пока он не закончит работу.
Любин усмехнулся.
– Дмитрий сегодня выйдет на работу?
– Я попросил его отлежаться дома. Но думаю, он не послушается. Позвони мне, когда получишь подтверждение по вещественным доказательствам, только не вопи об этом на весь отдел.
– Товарищ майор! – Любин обиженно насупился, но тут же добавил: – Может быть, вы расспросите доктора Шнейдера, если уж будете там?
Воронцов сердито посмотрел на него.
– Можешь не сомневаться, – заверил он.
* * *
Воронцову не хотелось – по-прежнему не хотелось – думать о докторе Дэвиде Шнейдере. Он не сообщил Дмитрию сведения, выясненные Марфой при допросе водителя такси. Возможно, ему следовало разрешить ей самой поговорить со Шнейдером. Это было бы проявлением доверия к младшему офицеру, но одна грубая ошибка могла все испортить. Когда он лично поговорит с главным врачом наркологического отделения больницы Фонда Грейнджера о его связи с убитым Роулсом, тогда…
…Тогда может подняться тревога. Воронцову приходилось это признать. Смерть Роулса служила очевидным предупреждением. Он тоже был предупрежден – мольбами Теплова и его завуалированными намеками, убийством Хусейна и других. Провода сигнализации. Он постоянно натыкался на них с самого начала этого странного расследования.
Он смотрел на труп иранца, лежавший на столе из нержавеющей стали. Кровь ушла, оставив лишь свой сладковатый запашок. Внутренние органы были удалены, грудная кость и ребра рассечены так же аккуратно, как у цыпленка, поданного к столу. Макушка головы отсутствовала, в воздухе еще стоял слабый запах кости, разогретой электропилой, похожий на запах в кабинете дантиста, когда рассверливают зуб.
И все впустую.
– Он вообще не занимался тяжелым физическим трудом – во всяком случае, в последнее время, – мрачно произнес патологоанатом Ленский, вытирая руки полотенцем. Его серые глаза, увеличенные стеклами бифокальных очков, казались круглыми, как у совы. Фонд Грейнджера хорошо оплачивал услуги Ленского.
– Мускулатура мягкая. Этот человек вел комфортную жизнь. Ты говоришь, монтажник на газопроводе? В чем дело, Алексей, – взял неверный след?
– Так сказано в его документах.
– Дорогие фарфоровые коронки на зубах. Аккуратный шрам после удаления аппендицита – проходил лечение в частной клинике, но уже довольно давно. Насколько я могу судить, он был совершенно здоров в течение длительного времени, – Ленский вздохнул и погладил свою жесткую седую бородку, затем поправил очки, внимательно посмотрев на Воронцова. – Надо полагать, ты не имеешь представления, кто он такой?
Воронцов угрюмо покачал головой.
– В желудке и кровеносной системе обнаружены следы алкоголя. Не слишком рьяный мусульманин, верно?
– Этого следовало ожидать. Мистер Аль-Джани, родом якобы из какой-то деревушки под Тегераном, – совсем не тот человек, за которого он себя выдавал. Он регулярно останавливался в одном из лучших номеров «Метрополя», щедро давал на чай, устраивал вечеринки, встречался с людьми… которые, как нарочно, все куда-то исчезли! – Воронцов хмыкнул устало и с отвращением, словно признавая свое поражение. На лице Ленского отразилось понимание.
– Как вы собираетесь установить его настоящую личность? – спросил он, указав на опрятные продезинфицированные останки, распростертые на стальном столе.
– Порошок! – неожиданно выпалил Воронцов. – На его пальцах не было обнаружено следов?
– Ты имеешь в виду взрывчатые вещества? Нет. С какой стати?
Воронцов прокручивал в памяти побег иранца, чуждую панике целенаправленность, с которой тот продвигался к ожидавшему «мерседесу».
– Просто это похоже на двойную экспозицию при съемке. Я пытаюсь вспомнить что-то очень похожее, очень профессиональное… Ладно, не обращай внимания.
– Хорошо, – пробормотал Ленский. – Ты нормально спишь?
– Вполне нормально.
– Что-то я сомневаюсь.
– Как насчет тел из взорванной квартиры? – торопливо спросил Воронцов, словно сопротивляясь чужому сочувствию.
– Твой молодой человек, Любин, был прав. Частицы резины от воздушного шарика, фрагменты осколочной гранаты. Преднамеренное убийство.
– А тот санитар, который был с ними?
– Я его не знал. Как я упомянул в отчете, он не был наркоманом. Он мог быть знакомым… или продавцом. Или и тем, и другим.
– Я возьму отчеты о результатах вскрытия. Посмотрю на досуге.
– Как хочешь. Скажи мне, Алексей, что с тобой творится? Мы даже больше не играем в карты по вечерам. Ты ушел в себя…
– Пожалуйста, Иван, не начинай все сначала!
– Ты был хорошим офицером, Алексей. Слишком хорошим… И я когда-то был врачом с романтическими идеалами. Но теперь…
– Что «теперь»?
– Интуиция подсказывает мне, что ты столкнулся со слишком крупным делом. Прости за прямоту, Алексей. Если тебе удобнее молчать, я тоже промолчу. Что до меня, то я вполне доволен спокойной жизнью, рутинной работой и хорошей зарплатой в американских долларах. Но ты – совсем другое дело. У тебя связаны руки, и тебе это не нравится!
– Кем ты себя считаешь? – сердито огрызнулся Воронцов. – Моей матерью или священником?
– Всего лишь твоим другом. Самым старым другом в этом городе. Как я уже сказал, прости за мое вторжение в твое личное горе.
– Горе?
Глаза Ленского были влажными и печальными. Его невысокая сутулая фигура излучала сочувствие.
– Город уплывает у тебя из рук, Алексей. И ты не можешь простить ни себя, ни других, кто в этом виновен.
– Ты так думаешь?
– Так оно и есть на самом деле. У тебя хорошая команда – не то что эти клоуны из отдела нравов и взяточники из ГАИ. Любин, например. Таких нужно беречь. Девушка – как ее, Марфа? – острая, как клинок, и такая же блестящая и чистая. Бедный старый Дмитрий, твой верный пес… И ты. Человек, потерявший свою цель.
– Ты не мог бы приберечь свою проповедь для другого случая?
Ленский усмехнулся в бороду, и его зубы показались наружу, как маленькие белые яички в птичьем гнезде.
– Может быть. Но посмотри на себя: ты идешь вперед, как гончая по следу. Ты выколачиваешь из меня самые незначительные детали. Ты лезешь на стену, потому что не можешь решить загадку!
– Язык у тебя хорошо подвешен. Может, сыграем вечерком в покер, как в старые времена?
– Мне не нужно быть справедливым, Алексей. Но в тебе есть что-то, требующее справедливости. В этом заключается различие между нами.
– А если ты прав? Если у меня и в самом деле такая непреодолимая тяга к справедливости, то что я должен делать с этим городом – миниатюрной копией всей нашей проклятой страны?
– Тебе лучше обрушить храм, Самсон, если это потребуется.
– Ты полагаешь, я смогу это сделать?
– Оставайся идеалистом, пока еще можешь. В конце концов ты обречен быть своего рода провидцем.
– В самом деле?
– Можешь мне поверить.
Некоторое время они стояли в молчании, словно на очной ставке друг с другом и с иранцем, лежавшим между ними символом впустую загубленной жизни. В комнате ощущалось невидимое присутствие других: погибшей дочери Дмитрия, его искалеченной жены, мертвого Хусейна, убитого Роулса…
– Не слишком ли много ты хочешь от меня? – вздохнул Воронцов.
– Это то, чего ты хочешь сам. Действительно хочешь, – Ленский улыбнулся улыбкой патриарха и опустил плечи, сразу же превратившись в приятного пожилого человека, которому нет дела ни до чего другого, кроме приближающейся пенсии, и старого приятеля, чьим мнением можно спокойно пренебречь.
– Что ты знаешь о Шнейдере, Иван? – спросил Воронцов, невольно улыбнувшись.
– Из наркологического отдела? Немногое. Молодой, энергичный, идеалист. Лощеный американец из высшего общества – по крайней мере, так я их себе представляю. Мне он нравится. Приятный компаньон… а что?
Воронцов покачал головой.
– Ничего особенного. Он был другом Роулса, убитого сотрудника «Грейнджер Текнолоджиз».
– Может быть, они вместе учились в школе.
– Может быть. Где отчет о вскрытии трупа санитара?
– Валяется где-то на столе, в углу. Вон в той стопке. Посмотри сам, ладно? А я пока переоденусь: судя по поведению моего желудка, пора пообедать.
Воронцов кивнул и подошел к заваленному бумагами письменному столу. Расчлененные жизни – точно так же, как на стальных столах. Полная пепельница, остатки сэндвича. Дюжина папок. Он перебрал одну из ближайших стопок с отчетами, все еще находясь под сильным впечатлением своей беседы с Ленским – благодушным, безразличным, ленивым бюрократом, каким казался его старый друг. Никогда не высовывайся, не проявляй инициативы, не высказывай подозрений, не копай глубоко. Правила, позволявшие сохранить жизнь и рассудок в Новом Уренгое. Город кишел акулами, готовыми сожрать любую неосторожную рыбу.
Он нашел отчет о вскрытии тела Роулса. Копия для ГРУ уже должна лежать на столе у Бакунина… Воронцов разгладил листок своими длинными пальцами. Уже слишком поздно для идеалов, напомнил он себе.
Ленский вернулся в морг, негромко насвистывая. Звук больше напоминал птичий щебет, чем мелодию. Мертвое лицо Хусейна, лицо санитара, лицо Роулса… Иранец, расчлененный для исследования, словно, лабораторная лягушка. Воронцов лениво скользнул взглядом по следующему отчету…
– Ну как, нашел? – спросил Ленский, хлопнув его по плечу.
– Кто это? – тихим напряженным голосом спросил Воронцов.
– Кто именно? – патологоанатом поправил очки и взглянул на вклеенную в отчет фотографию: – Ах да, припоминаю. Сердечный приступ. Умер в номере своего отеля, даже не успев как следует напиться. Обширный инфаркт, смерть наступила почти мгновенно. А в чем дело? С тех пор прошло уже больше недели. «Скорая помощь» приехала слишком поздно. Никаких подозрительных обстоятельств.
– Кем он был?
– Тебе нужны очки, Алексей? Юрий Максимович Помаров, видишь, тут написано? Из Киева. Мелкий субподрядчик компании «Грейнджер–Тургенев». Здесь все написано.
– Где тело?
– Насколько я понимаю, отправлено самолетом на родину для похорон. Я не коллекционирую их, Алексей, – Ленский хрипло рассмеялся. – Когда я посоветовал тебе возжечь светильник истины, я не ожидал, что ты начнешь направлять свой энтузиазм куда попало. Что может этот человек значить для тебя? Он умер от сердечного приступа.
– Может быть. Но почему его фотография была вклеена в голландский паспорт, находившийся в автомобиле мистера Аль-Джани из Тегерана? Если он из Киева, то почему он стал голландцем? И что связывало его с тем человеком, который сейчас лежит на столе у нас за спиной?
* * *
Лок смотрел на Ван Грейнджера. Старик, чье лицо было закрыто кислородной маской, находился в симбиотическом сосуществовании с приборами, проводами и капельницами, окружавшими его. Медсестры приходили, снимали показания и уходили, словно женщины, проходящие траурной чередой мимо открытого гроба с телом национального героя или диктатора. Лок чувствовал, что сейчас нечто большее, чем стекло окна больничной палаты, отделяет его от слабо вздымающейся и опускающейся простыни на груди старика, от заострившихся черт и аккуратно расчесанных волос. Грейнджер так же отдалился от него, как тела его родителей.
Он отвернулся от окна палаты в клинике Маунтин-Парк, сунув руки в карманы и скривив лицо в мучительной гримасе. Теперь было уже поздно.
…Он ехал в машине «скорой помощи» вместе с Грейнджером. Медики старались удержать жизнь в тщедушном теле. Грейнджеру запретили двигаться, разговаривать и даже думать, когда он очнулся после своего коллапса. Врачи сказали, что его сердцу причинен значительный ущерб. До их прибытия Лок держал старика в тепле и неподвижности, но когда Ван Грейнджер открыл испуганные, непонимающие глаза в трясущемся салоне «скорой помощи», с его губ начали срываться бессвязные протесты, словно сердечный приступ был дурным сном или гипнотическим наваждением. Потом он продолжил свой монолог, обращаясь непосредственно к Локу.
Лок держал руку Ван Грейнджера, стараясь не слишком сильно сжимать ее в приступах страха и ярости, вызванных тем, что ему пришлось услышать. Для Грейнджера было важнее выговориться, чем продолжать жить. «Держись подальше от них, Джонни-бой, ради своего же блага… Смотри, что случилось с Билли, с твоей сестрой… Ради Бога, ничего не предпринимай…»
Снова и снова: «Ничего не предпринимай… Опасные люди, безжалостные, опасные люди…» Люди внутри «Грейнджер Текнолоджиз» занимались контрабандой героина – невероятно, но об этом свидетельствовала настойчивость в голосе старика, отчаянно пытавшегося убедить его. Медики не слушали, их присутствие выражалось лишь в попытках утихомирить Грейнджера, не желавшего молчать до тех пор, пока Лок не пообещает ничего не делать, забыть, оставить всех в покое…