Одна из двух митикоид лечила бородатого, приложив к его правому плечу «медичи», – устройство вздувалось и опадало, окутав всю руку, в желтоватой жидкости клубилась кровь. Глаза у мужчины были закрыты, лицо безмятежно, и Недертон завидовал его диссоциативному состоянию.
Сам он, напротив, воспринимал реальность чересчур живо, прежняя оглушенность исчезла разом, возможно в тот момент, когда перифераль Пенске обрушилась на мужчину. Либо диссоциативное поле распространялось только на «Парадиз», от которого они отъехали уже довольно далеко. Так или иначе, одновременно он перестал копировать движения мужчины, то есть, наверное, перестал, судя по тому, что не закрыл глаза вместе с ним.
Недертон повернулся и глянул на Флинн. Она сидела рядом с ним на широком заднем сиденье и очень явственно присутствовала в своей периферали. На щеке у нее была кровь Пенске, точнее, его разбившейся пери. Кровь была и на платье, почти невидимая на черной ткани. Флинн глянула на него как-то странно. Недертон не понял, что она хотела этим сказать. Если хотела.
Митикоида, сидящая на корточках перед бородатым, убрала «медичи». Тот съежился, желтоватая жидкость потемнела. Уборщики – обычные бежевые шестиугольники – ползали по ковру на полу салона, отчищая кровь. Даэдра и бородатый сидели на противоположных концах длинного переднего сиденья, против хода движения; вторая митикоида между ними следила за Недертоном и Флинн, выпустив для этого еще несколько пар черных паучьих глаз. Ее руки вытянулись в длину, кисти приняли форму белых фарфоровых лезвий, наподобие заостренных лопаточек для торта, пугающих в своем изяществе.
Даэдра перевела взгляд с бородатого на Недертона:
|
|
– Знала бы, сколько от тебя будет неприятностей, сама бы тебя убила при первой встрече.
Ему еще не случалось отвечать на такие слова. Он молчал, пытаясь сохранять выражение лица – хотелось верить, что нейтральное.
– Жаль, что не убила, – продолжала Даэдра. – Знай я больше про твой кретинский подарок, про срез, в жизни бы его не приняла. Но ты знаком с Зубовыми, по крайней мере с их младшим сыном-идиотиком, и я решила, что полезно будет завязать контакт. И с Аэлитой тогда еще проблем не было.
– Молчи, – сказал бородатый, открывая глаза. – Здесь могут подслушать. Скоро приедем, там и говори что хочешь.
Даэдра нахмурилась, недовольная, что ей указывают.
– Тебе лучше? – спросила она.
– Значительно. Сломана ключица и три ребра, легкое сотрясение. – Он глянул на Недертона. – Вот подожди, приедем, устроим тебе то же самое. Для начала.
Окно деполяризовалось, – видимо, это сделал бородатый. Машина свернула в Чипсайд, и Недертон чуть не крикнул: «Эй, тут косплейная зона, сюда нельзя заезжать!» И тут он заметил, что улицы опустели. Ни телег, ни кебов, ни двуколок, ни лошадей. Автомобиль ехал на запад, мимо лавок с шалями и перьями, духами и серебром – тех самых, мимо которых он в детстве гулял с матерью, украдкой фотографируя волшебство живописных вывесок. Интересно, где теперь эти снимки? Вместо обычной вечерней толпы на тротуарах виднелись лишь одинокие пешеходы, растерянные и напуганные. До Недертона внезапно дошло, что это люди. Они не получили сигнал, отправленный перифералям под управлением облачных ИИ, – перифералям, что разыгрывали жизнь кебменов, портных-кустарей, праздных джентльменов и уличных мальчишек. При виде машины пешеходы прятали глаза, как в Ковент-Гардене, когда Лоубир достала приставский жезл.
|
|
– Здесь пусто, – заметила Флинн. В голосе удивленное разочарование, ничего больше.
Недертон нагнулся вбок и заглянул за высокую спинку переднего сиденья. В лобовом стекле высилась мрачная громада Ньюгейта. Он лишь раз дошел сюда с матерью, и она почти сразу повернула обратно – уж больно тягостно было смотреть на усаженные шипами гранитные стены.
Здесь, объяснила она, в западных воротах Сити более тысячи лет стояла тюрьма. В 1902-м, в начале странно оптимистичной эпохи до джекпота, этот мрачный символ снесли, а за несколько лет до рождения Уилфа восстановили с помощью ассемблеров. Клептархи (мама никогда не произносила этого слова вслух, по крайней мере при нем) сочли разумным и правильным вернуть Ньюгейтской тюрьме ее историческое место.
Перед ним была та самая окованная дубовая дверь, вся в железных бляхах, на которую он смотрел мальчиком. Мама сказала, эта дверь в свое время напугала маленького Диккенса, но он не знал, кто такой Диккенс, и услышал «напугала дико».
Тогда, маленького, она напугала его дико. Сейчас, взрослого, тоже.
Мужик с балкона
Это был не Коннер. Не Коннер. Перифераль. Вещь, принадлежащая брату Льва. Павел. Уилф называл ее Павлом. И еще учителем танцев. И Коннер действовал сознательно. С ним все хорошо. Лежит сейчас на белой кровати рядом с Бертоном и кроет себя последними словами, что промахнулся. И все равно ведь с пятьдесят шестого этажа отвесно попал почти в цель. Уж точно метил он не в рободевушку.
|
|
Флинн знала, что все видела, могла бы пересказать события, но вот как видела – не помнила. Наверное, это было то же, что в надувной палатке, где их прогоняли через рамки. Типа наркоза перед операцией. Вроде не спишь, но ничего не помнишь.
А теперь они еще и разогнали свой Чипсайд.
Уилф тянул шею, разглядывая что-то впереди. Теперь и она это увидела. Как раздавленный каменный ананас в черных железных шипах. Явно строился, чтобы напугать людей до потери пульса. Странно, что в «Нейшнл географиках» ни разу не было фотки. Должно быть, дико популярное туристское место.
Тут дверцы машины одновременно открылись, и рободевушки вывели их с Уилфом наружу, держа, чтобы не попытались убежать.
Никто их не встречал. Вообще никого больше не было, только она, Уилф, Даэдра, мужик с балкона и две рободевушки. Лица у обеих были забрызганы кровью периферали – будто роботская кожная болезнь. Одна держала за локоть Флинн, другая – Уилфа.
Через ворота, напомнившие ей баптистское аниме про ад. Бертону и Леону понравились там падшие женщины, они сказали, классные телки.
В холод и полумрак. Решетки на дверях, выкрашенные белой краской, из-под которой проступала ржавчина. Плиты на полу, как дорожки в каком-то неправильном саду. Тусклые лампы, словно глаза огромных больных животных. Крохотные окошки, темные, будто сразу за ними стена. По узкой каменной лестнице, цепочкой. Флинн вспомнилось начало одного эпизода в «Чудесах науки», когда исследователи паранормальных явлений отправились в такое место, где люди много страдали и умирали. А может, просто такой ужасный фэншуй, который втягивает дурную энергетику, как черная дыра. Хотя, судя по виду, скорее все-таки страдали и умирали.
В конце лестницы Флинн обернулась на рободевушку и увидела, что та выпустила по щекам еще пару паучьих глаз, чтобы внимательнее за ней следить. И Даэдра, и мужик с балкона молчали. У Даэдры лицо было такое, будто ей до смерти скучно. Они миновали открытый двор под догорающим ненастным небом и вошли во что-то вроде узкого доисторического меговского атриума: четыре этажа камер, свод из маленьких стеклянных окошек в металлическом переплете. Там, где они шли, загорался свет – узкие полосы под решетками в дверях камер. Флинн догадывалась, что все это современное. Рободевушки подвели их к двум беленым каменным креслам – совсем простым, как из детских кубиков, только гораздо больше, – и усадили. Лицом в одну сторону, на расстоянии примерно шесть футов друг от друга. Что-то жесткое коснулось запястий, и Флинн, опустив глаза, увидела, что прикована к каменным подлокотникам ржавыми железными наручниками, отполированными до бурого там, где соприкасаются с руками, будто они тут уже сто лет. От этого у нее возникло чувство, что сейчас войдет Пиккет. После всего, что произошло, она бы нисколько не удивилась.
Сквозь ткань платья камень был очень холодным.
– Мы кое-кого ждем. – Мужик с балкона обращался к ней. Он, видимо, вполне оправился от того, что хотел сделать с ним Коннер. По крайней мере физически.
– Зачем? – спросила она, не рассчитывая на ответ.
– Он хочет видеть, как ты умрешь, – сказал мужик с балкона, внимательно наблюдая за ее лицом. – Не твоя перифераль. Ты. И очень скоро. Там, где ты сейчас, в собственном теле, при атаке дронов. Ваша штаб-квартира окружена правительственными силами безопасности. Атака начнется с минуты на минуту.
– Кто он? – спросила Флинн. Ничего другого ей в голову не пришло.
– Лондонский поминарий, – ответила Даэдра. – Он вынужден был задержаться, чтобы выслушать мое похвальное слово.
– Кому?
– Аэлите, – сказала Даэдра.
Флинн вспомнила перифераль и смущенную актрису.
– Вам не удалось сорвать наш праздник, если такова была ваша цель, – продолжала Даэдра.
– Мы просто хотели вас увидеть.
– Правда? – Даэдра шагнула ближе.
Флинн перевела взгляд с нее на мужчину и будто вновь оказалась перед балконом пятьдесят седьмого этажа, когда этот гад поцеловал женщину в ушко. «Сюрприз», – сказал он. Точно сказал. И Флинн увидела, как голова эсэсовца разлетается от выстрела – кровавый туман вперемешку с горизонтально летящим снегом. Только это все были пиксели, не настоящая Франция. Мужик с балкона смотрел на нее так, будто они одни в целом свете и для него нет ничего важнее. И он не был каким-то там флоридским бухгалтером.
«Сохраняй спокойствие», – проскрежетало в костях – не голос, а ветер над холодным сухим кряжем. Флинн передернуло.
Мужик улыбнулся, думая, что напугал ее своим взглядом.
Флинн глянула на Уилфа, не зная, что сказать, потом снова на чувака с балкона.
– Тебе не обязательно убивать всех, – сказала она.
– Вот как? – Ее слова его явно позабавили.
– Все дело во мне. Я видела, как ты запер ее на балконе.
– Именно.
– Больше никто не видел.
Он поднял брови.
– Допустим, я вернусь. Выйду наружу, на парковку. Тогда тебе незачем будет убивать всех.
Он, видимо, удивился. Нахмурился, как будто обдумывает предложение. Поднял брови и с улыбкой сказал:
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты у нас в руках. Там и здесь. Скоро тебя убьют, и очень дорогая игрушка, в которой ты сейчас, останется мне на память об этом нелепом эпизоде.
– Ты – грязный подонок, – сказал Уилф. Не сердито, а так, будто только сейчас это понял и удивляется своему открытию.
– Ты забываешь, что присутствуешь здесь не виртуально, – бодро сказал мужчина Уилфу. – В отличие от своей подружки, ты можешь умереть здесь. И умрешь. Я оставлю тебя с этими устройствами, поручив им избить тебя почти до смерти, вылечить с помощью «медичи», избить снова. Откачать. И так столько раз, сколько получится.
Флинн видела, как Уилф невольно покосился на рободевушек. И как те выпустили еще по два паучьих глаза, глядя на него в упор.
Сэр Генри
Недертон решил, что не надо смотреть на митикоид, и чуть шевельнул руками в железных наручниках, которые выглядели так, будто ввинчены в гранитные подлокотники несколько столетий назад, хотя он не сомневался, что они сделаны ассемблерами и что ассемблеры на время придали им гибкость, чтобы обхватить его запястья. Однако в данную минуту наручники были совершенно твердые.
Бородатый только что пообещал, что митикоиды изобьют его почти до смерти, а он думает про ассемблеры и про новодел. Может быть, нашел свое диссоциативное состояние. А может, у него сейчас начнется истерика. Недертон глянул на Даэдру. Она посмотрела на него в ответ, словно не видя, затем подняла глаза к стеклянному потолку четырьмя этажами выше. И зевнула. Просто зевнула, не демонстративно. Недертон тоже глянул на потолок и вспомнил платье, которое было на Тлен, как сейчас казалось, годы назад. Из нынешней ситуации Тлен виделась на удивление нормальной. Обычная соседская девушка.
– Очень надеюсь, Хамед, что у тебя все окончательно готово, – произнес благозвучный, но несколько усталый голос.
Недертон, опустив взгляд, увидел выходящего с лестницы высокого, очень крепкого старика в полном чипсайдском косплее: длинном плаще с пелериной и с цилиндром в руках.
– Новозеландцы, на мой взгляд, слегка пережали, – заметил бородатый.
– Добрый вечер, Даэдра, – сказал незнакомец. – Ты говорила прекрасно. Твой рассказ об усопшей растрогал меня почти до слез.
– Спасибо, сэр Генри, – ответила Даэдра.
– Сэр Генри Фишбурн, – выпалил Недертон, вспомнив, как зовут поминария Сити, и тут же пожалел о своих словах.
Поминарий уставился на него.
– Представлять не буду, – сказал бородатый.
– Разумеется, – ответил поминарий и повернулся к Флинн. – А это, как я понимаю, та молодая особа, о которой шла речь, пусть и присутствующая виртуально.
– Да, – ответил мужчина.
– Какая-то она помятая, Хамед, – заметил поминарий. – У нас у всех был трудный день. Мне надо торопиться. И я должен иметь возможность подтвердить нашим инвесторам, что все благополучно завершилось.
– Вы – аль-Хабиб, – сказал Недертон бородатому, все еще не вполне в это веря. – Главный мусорщик.
Поминарий глянул на него:
– Этот субъект мне совершенно не нравится. Боюсь, Хамед, вы отнеслись к своим сегодняшним обязанностям несколько халатно.
– Его я тоже убью.
Поминарий вздохнул:
– Извините мое нетерпение, я сильно утомился. – Он глянул на Даэдру. – Только что мило поболтал с твоим отцом. Очень приятный собеседник.
– Если вы можете выглядеть как главный мусорщик, а можете – как сейчас, почему просто не сменили внешность, когда стало ясно, что вас видели? – спросил Недертон бородатого.
– Брендинг, – ответил тот. – Инвестиции в личность. Я представляю продукт. Инвесторы меня знают. – Он улыбнулся.
– Какой продукт?
– Монетизация созданного мною острова.
– А разве он не принадлежит и мусорщикам тоже?
Глаза Хамеда аль-Хабиба задорно блеснули.
– У них есть эндемичные заболевания, – проговорил он с улыбкой, – о которых они пока не подозревают.
Куб Веспасиана
«Участие сэра Генри меня изумляет, – проскрипел в костях голос Лоубир, словно говорящая мигрень во всем теле. – Видимо, у него были тщательно скрываемые неуспехи в делах. Так оно обычно и бывает».
– Как «так»? – спросила Флинн, забыв, что они не одни и что ей в любом случае нельзя отвечать Лоубир.
– Что? – встрепенулся аль-Хабиб.
Легкая теплота в запястьях. Флинн опустила взгляд и увидела, что железные наручники рассыпаются, будто спрессованы из сухого бурого талька. Гранит под правой рукой тоже превратился в тальк и дымком клубился между пальцами. А из бывшего подлокотника лезло что-то твердое и гладкое. Леденцовый пистолет. Рукоятка в форме попугаичьей головы настойчиво вжималась в ладонь.
– Пора кончать, – сказал мужик с балкона старику с цилиндром, будто что-то почуяв, и Флинн поняла, что речь об атаке дронов на «Сольветру». – Отдайте приказ своим людям.
– Сюрприз! – сказала Флинн, и вот она снова у Дженис на диване, накачанная Бертоновым «будильником». Только сейчас она стояла, держа пистолет, и белая пимпочка спуска вроде бы даже нажалась. Ни звука. Ничего не происходило.
Тут у мужика с балкона отвалилась голова, каким-то образом мгновенно превратившись в череп, совершенно сухой и бурый, какой есть почти в каждом номере «Нейшнл географика», потом торс под одеждой осел, гремя костями, колени подломились, и секунду в поле зрения Флинн оставались только его руки, совершенно не затронутые тем, что произошло с остальным. Она глянула на пистолет – дуло блестело, словно облизанный леденец, – потом на бурый череп, откатившийся от тела на полу. Видимо, кровь остается внутри, подумала Флинн и вспомнила свежий печеночный срез кирпича на Оксфорд-стрит-променаде. Из черного костюма палкой торчала бурая кость.
«Вот и хорошо, что юридически ты тут не существуешь, – прошумело внутри. – Смерть от несчастного случая».
Рободевушки двинулись к Флинн, но беленая стена справа задымилась, большой квадрат гранита выпал в клубах пыли, и из черного отверстия вылетел огромный куб. Веселенького красного цвета, как из детского набора, только гораздо больше. Он с керамическим хрустом расплющил рободевушек о противоположную стену и завис, подрагивая в нескольких футах от пола, как приклеенный. Внутри что-то тихо рокотало, будто вдалеке заводятся сразу несколько мотоциклов. Затем он отскочил от стены, перевернулся в полете – осколки митикоид посыпались на пол, – беззвучно приземлился на вершину и остался стоять так, на весу, красный, невозможный.
– Охрана, – тихо сказал старик с цилиндром. – Красный, красный.
Он кого-то предупреждает о красном кубе?
Краем глаза Флинн заметила, что Уилф, чьи наручники тоже рассыпались в пыль, пытается встать.
– Сядь нахер, Уилф! – рявкнула она.
Он послушно сел.
– Привет, Генри, – донесся с лестницы приятный мужской голос. – Извини, что взломал твою машину.
Из-под арки выступил экзоскелет и остановился, будто смотрит на старика с цилиндром, только у него не было глаз, видимых. Хотя, может быть, смотрел гомункул из банки на массивных плечах.
– Красный, – тихо повторил старик.
– Извини, что убил твоего водителя и охранников, – продолжал рекламный голос, словно оправдываясь, что в магазине нет двухпроцентного молока.
Куб слегка крутанулся на вершине. Появилась Лоубир в квадратной панели почти на всю грань.
– Вам будет неприятно узнать, сэр Генри, – произнесла она своим голосом, не скрежетом в костях, – что в должности вас сменит давний соперник и заклятый враг Марчмонт-Семенов. Пост поминария сопряжен с множеством неловких моментов, однако мне до последнего времени казалось, что вы неплохо справляетесь.
Высокий старик молчал.
– Торговля недвижимостью и строительные проекты с извлечением ресурсов? – спросила Лоубир. – И ради этого вы сочли возможным пойти на сделку с такими, как аль-Хабиб?
Высокий старик снова не ответил.
Лоубир вздохнула.
– Бертон, – сказала она с легким кивком.
Экзоскелет поднял обе руки. Теперь на них были черные роботские перчатки: то ли вместо жутких человеческих, то ли поверх. На правом запястье распахнулась дверца, из нее выскочил леденцовый пистолет. Из второй дверцы, чуть побольше, на правом запястье, выглянул жезл Лоубир – золото и слоновая кость. Выглянул и тут же вдвинулся обратно. Бертон лучше умел целиться, так что высокий старик мгновенно обратился в скелет, пустая одежда с грохотом рухнула на пол, цилиндр покатился по кругу.
– Так кого еще мне надо нахер пришить, – сказала Флинн, демонстрируя, что у нее в руке тоже есть леденцовый пистолет, – чтобы кто-нибудь что-нибудь нахер сделал там, в срезе, и не дал безовским дронам нас всех нахер убить?
– Смерть сэра Генри лишила ваших конкурентов преимуществ, которые обеспечиваем вам мы со Львом. Я взяла на себя смелость осуществить это сразу, как сэр Генри сюда вошел, исходя из допущения, что он будет признан виновным. В итоге баланс власти сместился и силы внутренней безопасности получили приказ отступить.
– Блин, кого еще нам для этого пришлось купить?
– Значительную долю в родительской корпорации «Меги», как я поняла, – ответила Лоубир. – Впрочем, я еще не вникала в подробности.
– Мы купили «Мегу»? – ошалело переспросила Флинн. Это было все равно что купить Луну.
– Значительную ее долю, да.
– Можно мне встать? – спросил Уилф.
– Я хочу уехать домой, – объявила Даэдра.
– Ничуть не удивляюсь, – заметила Лоубир.
– Мой папа будет очень вами недоволен, – сказала Даэдра.
– Должна с прискорбием доложить, что знаю твоего папу очень давно, – ответила Лоубир.
Вошла Тлен в шоферской форме, за ней Оссиан в черной кожанке, с пистолетным ящиком под мышкой. Он сбоку подошел к Флинн, не сводя глаз с леденцового дула и следя, чтобы не оказаться на его линии, поставил футляр на гранитный подлокотник, открыл, взял у Флинн пистолет, аккуратно уложил в фетровое гнездо и закрыл крышку.
– До свидания, мисс Уэст, – сказала Лоубир, и экран погас.
– Мы уходим, – сообщила Тлен и глянула на Даэдру. – Кроме вас.
Даэдра злобно оскалилась.
– И его. – Тлен большим пальцем указала на красный куб.
Тот подпрыгнул прямо вверх, затем вбок и с лязгом проехался по беленым решетчатым дверям камер второго яруса. Несколько светящихся полосок погасли. Куб с тем же грохотом врезался в противоположную стену, кувыркнулся в воздухе, снова встал на одну вершину, и его углы замелькали в нескольких дюймах от подбородка Даэдры. Та даже не попятилась.
– Пошли, – сказала Тлен.
И снова в цепочку по лестнице. Тлен, Флинн, следом Оссиан и экзоскелет.
– Что там Коннер с ней делает? – спросила Флинн через плечо.
– Напоминает о возможных последствиях, – ответил Оссиан. – Или, по крайней мере, пытается. И волоска на ней не тронет, конечно. Да, впрочем, и ума ей не прибавит и грамма. Папаша – большая американская шишка.
Сверху донесся оглушительный металлический лязг.
Ноттинг-Хилл
Когда-то давно ассемблеры извлекли из нижнего яруса олигархических тоннелей под Ноттинг-Хиллом множество землеройных машин, оставленных там доджекпотовскими богачами: в ту пору бросить технику было дешевле, чем вытаскивать ее на свет. Механические жертвы, вроде кошек, замурованных в фундаменты мостов. Ассемблеры переместили погребенные машины в один парк тем же методом, каким Лоубир вдвинула русский пистолет в подлокотник гранитного тюремного кресла или позволила чудовищному кубу Коннера пройти сквозь каменное основание Ньюгейта. Астрономическое число микроустройств переносило частицы преграды за движущийся предмет, так что одно твердое тело как будто проходило сквозь другое. Ровно так же аль-Хабиб шагнул через круглую стену в «Парадизе».
Отреставрированные механизмы стояли в круг, подняв блестящие ковши и лезвия, и местные ребятишки, в том числе дети Льва, с увлечением по ним лазили.
Проезжая мимо парка в ЗИЛе по совершенно пустым улицам, Недертон заметил, как луна блеснула на поднятом ковше экскаватора.
Он глядел на перифераль Флинн. Сама она вернулась в «Сольветру» узнать, как там остальные, и ему не терпелось добраться до гобивагена, включить «Полли» и посмотреть, что она сейчас поделывает.
Возникла эмблема Лоубир.
– Вы отлично справились, мистер Недертон, – сказала она.
– Да я почти ничего не делал.
– У вас было вдоволь возможностей оплошать. Вы их избежали. Главная часть любого успеха.
– Вы были правы насчет аль-Хабиба. И недвижимости. Почему он убил Аэлиту?
– По-прежнему не вполне ясно. У них некоторое время был роман, и, очевидно, именно она свела аль-Хабиба с сестрой. Возможно, Аэлита ревновала его к Даэдре, у которой интрижка с аль-Хабибом началась примерно тогда же, когда и с вами. Последние итерации тетушек предполагают, что Аэлита подумывала сдать его за деньги саудовцам, но всерьез или в качестве праздной фантазии, мы не знаем. Исключительно малоприятная семейка. Я познакомилась с их отцом примерно в возрасте Грифа. Он был в числе организаторов убийства Гонсалес, так что, подозреваю, Грифу скоро придется иметь с ним дело в этой связи. В нашем континууме он, увы, занимает такое высокое положение, что последние события не затронут его ни в малейшей степени. Кстати, ей понадобится хороший пиарщик.
Они свернули на улицу, где стоял дом Льва.
– Даэдре?
– Флинн, – сказала Лоубир. – Покупка «Меги» подняла в срезе новую волну шумихи. Поговорим завтра, хорошо?
– Конечно, – ответил Недертон, и ее корона исчезла.
Чудеса «Сольветры»
Флинн открыла глаза. Коннер лежал под короной, койка Бертона была пуста, Кловис куда-то подевалась. Слышался какой-то непонятный шум. Потом Флинн различила особенно громкий шакалий хохот Леона и сообразила, что там веселятся. Она оставила корону на подушке, встала, натянула кроссовки и заглянула за край синей пленки.
Все остальные пленки убрали, так что бывший мини-пейнтбольный клуб снова стал одним помещением, правда внутри черепичной стены. Все лампы ярко горели, люди сидели на столах, стояли, пиво пили, разговаривали. Карлос обнимал за талию Такому, которая с трудом сдерживала смех. Флинн видела почти всех знакомых ребят Бертона и еще несколько незнакомых, по-прежнему в черных бронекуртках, но без «булок». И Брента Верметта в джинсах и футболке с надписью «УБЕЙТЕ МЕНЯ, СУКИ!» толстым граффити-маркером с потеками поверх логотипа «Суши-лавки» (как позже выяснилось, он запустил протестный ролик еще до того, как безбаши вошли в черту города, за что неделю спустя был принят в совет директоров в качестве главного юриста). Мэдисон говорил с Брентом, улыбаясь во все тедди-рузвельтовские зубы, карманы его разгрузочного жилета топорщились фонариками и авторучками, рядом стояла Дженис. При виде Флинн она бросилась навстречу и обняла ее:
– Не знаю, что ты там сделала, но ты всех нас спасла.
– Не я, – ответила Флинн, – а Лоубир и ребята. Где Гриф?
– В Вашингтоне, разбирается с безбашами. Томми сказал Мэдисону, что Гриф назначил им нового директора.
– Где Томми?
– Где-то здесь. Только что видела его с Мейконом и Эдвардом. – Дженис огляделась, не нашла никого из них и вновь повернулась к Флинн. – Пиккета нашли.
– Тело?
– Если бы! Живой, гад.
– Где?
– В Нассау.
– Он в Нассау?
– В самом черном безовском списке, с той минуты, как Гриф туда позвонил. – Дженис отхлебнула пива. – А твой братец, похоже, запал-таки на Шайлен.
Флинн проследила ее взгляд. Шайлен сидела на краю стола, наклонившись к Бертону, который на инвалидном скутере, с пивом в руке, что-то ей говорил.
– В библейском смысле еще не произошло, – сказала Дженис. – Не хватало ей только, чтобы у него швы разошлись. Но, думаю, это вопрос времени.
– Клевая сестренка Бертона! – произнес за спиной голос Коннера.
Флинн обернулась. Коннер сидел в кресле-каталке, Кловис держала ее ручки.
– Как Даэдра? – спросила Флинн.
– Наверное, делает себе новые тату на память о сегодняшнем. Я отправил ее домой в такси.
– Что ты там с ней делал?
– Промывал ей мозги. Лязгал железом. Без особого эффекта. – Он глянул на Дженис. – Пива раненому бойцу?
– Сам возьми, – ответила Дженис и пошла прочь.
– Павла только жалко, – заметила Флинн.
– Лоубир велела прыгнуть, если получится. Костюм на самом деле типа вингсьюта, так что я не просто сиганул на удачу. Идея была вырубить Хамеда, пока он не скомандовал начать атаку дронов здесь. Да вот не вышло. Наверное, оттого меня и не взяли в летчики. Лоубир заказала новую пери, чтоб вернуть брательнику Льва. Плюс одну для меня.
– Легкий Лед, – приветствовал ее Мейкон. Они с Эдвардом держались за руки, Мейкон прихлебывал пиво.
– Дай глотнуть, – попросил Коннер.
Мейкон поднес банку к губам Коннера и чуть наклонил. Коннер выпил большой глоток и утер рот тыльной стороной того, что осталось от его руки.
И тут появился Томми. Он шел через то место, где раньше была песочница для пейнтбольных танчиков, и смотрел на Флинн, улыбаясь так, будто видит чудо.
Огороженный комплекс
После прогулки по набережной Темзы (была среда, а по средам во второй половине дня они с Эйнсли обычно выходили куда-нибудь пройтись) Флинн надела самую старую рубашку Томми, еще с нашивкой замшерифа. В рубашке было что-то от самого Томми, к тому же, когда ты с пузом, хочется чего-нибудь свободного. Может, они в этом смысле станут как Мэдисон и Дженис. Правда, Томми всегда ходил в одном и том же, только менял форму на домашнее, а ей одежду для официальных случаев выбирали сольветровские стилисты. Единственное, на что она не соглашалась, – это на новые дизайнерские вещи; у нее было чувство, что носить такое – само по себе работа.
Она прошла на кухню, достала из холодильника сок и, поднеся стакан к губам, привычно задумалась, как можно было выстроить это все без ассемблеров. Новый дом стоял в сотне ярдов от старого, на заброшенном пастбище, и выглядел так, будто его поставили в восьмидесятых годах двадцатого века и потом несколько раз подновляли не бедные, но и не шибко богатые хозяева. Поставили его очень быстро и практически без звука. Томми объяснил, что использовали много разных клеящих составов, полностью нетоксичных. Так что если где-нибудь торчала шляпка гвоздя, это был на самом деле не гвоздь, а имитация. Впрочем, как Флинн усвоила, неограниченный банковский счет успешно заменяет ассемблеров.
Тогда же построили и сарай, но сделали его по виду таким же древним, как старый дом. Там жили Мейкон с Эдвардом, и там же они печатали такое, что следовало до поры подержать в секрете. Промышленного шпионажа с первых дней опасались больше всего, потому что главной фишкой «Сольветры» были технологии, до которых здесь еще не додумались. И разработка джекпотовского научного прорыва только начиналась. Слишком много сразу, предупредила Эйнсли, и все крахнет. Так что значительная часть программы состояла в определении верного темпа. Иногда Флинн отчаянно хотелось узнать, куда они идут, особенно с тех пор, как она забеременела, но Эйнсли сказала, это невозможно. По крайней мере, они знают, куда точно не хотят попасть. Вот этой линии и надо держаться.
Жизнь здесь помогала ей сосредоточиться, да и остальным, наверное, тоже. Они старались не признаваться даже себе, что живут на огороженной территории, в крепости или резервации, хотя все понимали, что это так. Коннер и Кловис осели рядом, ярдах в ста от Томми и Флинн, в собственном доме. Бертон с Шайлен поселились в городе, в жилом крыле «Сольветры» – нового здания на месте бывшего торгового центра. Хун открыл центральную «Суши-лавку» напротив «Сольветры», на углу, – там было как в старой, только светлее и ярче. Рядом расположился филиал «Мегафабы». Флинн была против такого названия, но Шайлен сказала, «Форева» не прокатит для глобальной сети, к тому же она только что поглотила «Самофабу» и бывшие самофабовские пункты тоже надо было как-то окрестить. И еще в каждом «Мегамарте» была теперь «Суши-лавка», хотя бы на другом конце прилавка с наггетсами.
Флинн ненавидела все эти бизнес-дела с той же силой, с какой Шайлен от них тащилась. А вообще денег у «Сольветры» теперь было меньше, гораздо меньше. Как только Матрешка сперва споткнулась, а потом рассыпалась, отрезанная от финансовых модулей сэра Генри, «Сольветра» начала сокращать активы и возвращать экономику к нормальному состоянию, что бы ни означало теперь это слово. И все равно денег у них оставалось умопомрачительно много – столько, что в голове не укладывается. И хорошо, сказал Гриф, поскольку сделать предстоит больше, чем можно себе представить.
Флинн вымыла пустой стакан, поставила в сушку и глянула в окно на холм. Там построили площадку, на которую садился спецвертолет, когда Фелиция заглядывала в гости. Увидеть площадку было нельзя, даже когда на ней стоишь. Спутники ее засечь не могли, поскольку строилась она по сольветровской науке, эмулирующей технику будущего.
Обычно они беседовали на кухне, а Томми сидел в гостиной и трепался с ребятами из Секретной службы. Иногда из города приходил Брент, обычно вместе с Грифом, и тогда разговор становился более конкретным: обсуждали производство вакцин от болезней, про которые еще никто не знал, или в каких странах лучше разместить фабрики по производству фагов, или что делать с изменениями климата. Флинн познакомилась с Фелицией вскоре после того, как у вице-президента Амброуза случилась эмболия, и это было неловко, потому что Фелиция говорила о покойном Уолли с глубокой грустью, которая казалась вполне искренней, а Флинн знала, что он умер после того, как Гриф показал Фелиции кадры ее торжественных похорон и в точности объяснил, что им предшествовало.
Рядом с сушкой стояла банка с прежними пальцами Коннера. Он подарил их Флоре, дочери Литонии. Это были первые пробы Мейкона, отпечатанные в старой фабе на принтерах, отпечатанных где-то еще, до того как ребята перебрались в сарай. Флора забыла их утром, когда приходила в гости. Она покрасила им ногти розовым лаком. Большой палец в банке немного ерзал – это был дефект всех первых партий. Наблюдая, как Коннер играет в сквош, Флинн часто вспоминала, как быстро Мейкон, Тлен и Оссиан поставили его на ноги. Теперь Коннер носил композитные протезы не снимая, но в не их будущем у него по-прежнему была своя версия Павла. Флинн тоже и мысли не допускала о том, чтобы сменить перифераль.
– Еще бы! – воскликнул Леон, когда она как-то сказала об этом за обедом. – Все равно что сменить тело!
А потом довел Флору до истерического хохота, заявив, что если Флинн родит девочку, то назовет ее Фауной.
Пора было идти завтракать вместе со всеми – мамой, Литонией, Флорой и Леоном, который жил теперь в бывшей комнате Флинн. Литония, как оказалось, чудесно готовила, и сейчас Мейкон отчищал пескоструйкой внутренность бывшего Фермерского банка: Литония с двоюродным братом собрались открыть там ресторанчик. Ничего пафосного, просто что-то еще, кроме «Суши-лавки» и «Джиммис». «Джиммис» так и не превратился в сетку, а если бы превратился, сказал Леон, это бы значило, что джекпот все-таки наступает, несмотря на все их усилия.
Мама теперь обходилась без кислородной трубки, поскольку лекарства ей делала «Сольветра», индивидуальные. А пока, на случай если кому-нибудь еще что-нибудь понадобится, они купили «Фарма-Джон» и по совету Флинн урезали норму прибыли вдвое, так что сетка мгновенно стала самой популярной в стране, если не в мире.
Флинн взяла банку с пальцами и, не запирая двери, пошла по тропинке, которую они протоптали между домами и которая уже выглядела так, будто была здесь всегда.
Сегодня, гуляя по набережной, она сказала Эйнсли, что временами боится, не строят ли они просто свой вариант клептархии. Очень правильная мысль, ответила Эйнсли, вам всем надо постоянно держать ее в голове. Люди, не способные вообразить, что поведут себя дурно, обычно с треском проигрывают тем, кому и воображать ничего не надо, поскольку они и так ведут себя дурно. Она сказала, большая ошибка думать, будто эти люди другие, особенные, зараженные чем-то нечеловеческим, недочеловеческим, фундаментально иным. Это напомнило Флинн слова мамы о Корбелле Пиккете. Что большое зло не блистательно, оно просто возникает из заурядного мелкого зла, если тому дать возможность вырасти. Выросшее, оно приводит к более страшным последствиям, но остается лишь суммой обыденной человеческой подлости. И это верно, сказала Эйнсли, в отношении самых жутких чудовищ, с которыми ей постоянно приходится иметь дело. Флинн, быть может, представляет ее терпеливой смотрительницей зоопарка среди особенно крупных и опасных зверей, но они – всего лишь люди.
– Человек слаб, милая, – сказала Эйнсли, глядя на Темзу синими старческими глазами, – и в тот миг, когда мы это забываем, мы гибнем.
Патни
Жить с Рейни – все равно что поставить себе когнитивный имплант, только гораздо приятнее, думал Недертон, спуская ноги на пол и глядя на нее. Например, он раньше не знал, что у нее столько веснушек, что они по всему телу и вообще что он любит веснушки. Сейчас он прикрыл некоторые, самые любимые, краем одеяла и пошел чистить зубы.
Ее эмблема появилась раньше, чем он взялся за зубную щетку.
– Кофе, – сказала Рейни. Он слышал ее из спальни так же хорошо, как по телефону.
– Сейчас почищу зубы и включу кофеварку.
– Нет, – ответил она. – Там внизу есть настоящий итальянец, в поддельной газетной лавочке. Я хочу его эспрессо. – Слово «эспрессо» прозвучало совершенно порнографически. – С его пенкой.
– Позвони ему.
– Ты погубил мою карьеру. Из-за тебя я ушла с завидной государственной должности, а потом должна была спасаться от убийц, нанятых новозеландской тайной полицией. А теперь ты не можешь принести мне чашечку человеческого кофе? И круассан из магазинчика на другой стороне улицы.