«Легенда о великом инквизиторе» является философским «центром» романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», в ней автор с невероятной остротой и художественной глубиной раскрывает «вопросы коренные, вопросы духа». Это мотивы этического утилитаризма, деления людей на сильных и слабых, атеизма, опоры на рациональное начало и др. Сложный комплекс философских вопросов, составляющий идею великого инквизитора как мировоззренческое целое, обладает свойством оказывать влияние на личность человека. И свойство это проявляется в различных направлениях, в разных аспектах.
1. Первым из таких аспектов является влияние идеи на личность её носителя. Писатель показывает, как идея, захватившая рассудок, способна поработить личность, повлиять на её коренные свойства. Это касается и идеи великого инквизитора, противоречивая сущность которой порождает внутренний конфликт в душе её носителя и ведёт к тому, что человек, изначально руководствуясь христианскими чувствами, в конечном итоге приходит к нарушению христианских норм.
Этической основой концепции великого инквизитора является утилитарная мораль, суть которой можно сформулировать словами Иеремии Бентама: нравственно всё, что служит наибольшему счастью наибольшего количества людей. Такая позиция неизбежно требует твёрдости воли, решительного отказа от гуманизма по отношению к конкретным людям, становящимся помехой на пути осуществления идеи, которая должна привести к всеобщему благоденствию.
Итак, идея «насильственного счастья» изменяет личность самого носителя этой идеи. Такой человек вынужден прежде всего совершать насилие над собственной нравственной природой, подавлять в себе христианские чувства, из которых, собственно говоря, он и исходил изначально. Отсюда и «инквизиторские» страдания.
|
|
Манипуляция сознанием - неотъемлемая часть политики великого инквизитора, и её универсальный инструмент - это ложь. Принимая такой путь, герой вынужден преодолевать сопротивление собственной совести, что лишает его душевного равновесия, и это, в его понимании, неизбежная плата за безмятежное существование обычных людей
Таким образом, согласно позиции Ф.М. Достоевского, нравственные страдания неизбежны, когда человек, близкий по своей натуре к христианской системе ценностей, идёт против принципов христианской этики. Причина этих страданий коренится в том, что в душе человека, захваченного «инквизиторской» идеей, ещё не преодолена до конца христианская сущность, но рационалистическая логика идеи мешает этой имманентной сущности проявиться в полной мере.
2. Второй аспект воздействия идеи великого инквизитора на личность - это влияние её (а точнее, последствий её осуществления) на обычных, «слабосильных» людей, на достижение счастья которых она и была направлена изначально. Как объяснил Иван Карамазов своему брату - первому слушателю «поэмы», - великий инквизитор в принципе обладал достаточной силой характера, чтобы идти по христианскому пути достижения нравственной чистоты и самоотрешения, но он в определённый момент решил позаботиться не о собственном духовном совершенствовании, а об обычных людях, которые не способны на подвиг веры, - он «воротился к смиренным для счастья этих смиренных». Однако утверждение, что «среднестатистический» человек в государстве великого инквизитора полностью счастлив, вызывает большой вопрос.
|
|
Однако подобное «счастье» как состояние духа влечёт за собой негативные изменения в психологии как отдельного человека, так и общества в целом.
Человек, жизнь которого полностью контролируется властью, теряет способность самостоятельно мыслить, оценивать факты и действовать. Множество подобных людей - это уже духовно безликая толпа, которой легко манипулировать. Получается, что приверженность к «своеволию» всё же перевешивает для них все блага «устроенной» жизни, и человек (хотя и не любой, разумеется) в душе стремится к свободе, настоящей, не иллюзорной, и ради неё отказывается от «хрустального дворца» (воспользуемся выражением «подпольного человека») идеально организованного социума.
3. Итак, несмотря на то что «миллионы, многочисленные, как песок морской», превращены великим инквизитором в обезличенную толпу, в его государстве всё же появляются «еретики», то есть своего рода инакомыслящие, в той или иной степени противостоящие - сознательно или неосознанно - господствующей идеологии. И на судьбы таких людей идея «насильственного счастья», безусловно, оказывает своё воздействие.
Влияние идеи великого инквизитора на судьбу человека, пытающегося ей противостоять, - это третий аспект рассматриваемой нами проблемы «идея и личность». Насилие, как уже отмечалось выше, становится неизбежным элементом жизни социума, построенного по принципу утилитарной этики. Если личность мешает достижению (или же поддержанию) «счастья» человечества, то она обречена на гибель. Таким образом, воздействие философии великого инквизитора на личность можно рассматривать в трёх «направлениях»: влияние идеи на личность самого носителя этой идеи, на духовное состояние обычных людей и на судьбу человека, противостоящего ей. Причём во всех трёх аспектах это влияние негативное.
|
|
Этика истин А.Бадью
В предисловии к английскому изданию короткой книжки «Этика. Эссе о понимании зла» (2001) Бадью дает совет, как отличить человека-животное от человека-субъекта: последнего надо понимать как «локальный фрагмент процедуры истины и как Бессмертное, созданное событием». При этом зло существует, но не в животном измерении человеческого, а как субъективная категория; до него, как и до бессмертия, почти рукой подать. Не бывает лишь радикального, стопроцентного зла.
У него три имени. Зло может являться как предательство, как террор, как катастрофа. Предательство банально, мы часто покидаем процедуру истины - по слабости или под давлением обстоятельств. Террор – это следствие соблазна симулякром, когда вместо пустоты в ситуации видят наполненность, пример чему Германия 33-го. Катастрофа - это идентификация истины с тотальной властью, насильственное распространение истины на все элементы ситуации, как в СССР при тов. Сталине.
Господствующая этика проявляет себя в нескольких фигурах, каждая из которых - инструмент манипуляций над парализованными собственной волей к ничто petit bourgeois. Ее основанием может быть и кантианская конституционная монархия добра, и сетевой протокол коммуникации с небытием по Левинасу. Имя отца и лицо матери - практическое использование обеих версий сводит их к эффекту нигилизма, сильного нашими слабостями влечения к смерти.
Проще возжелать ничто, чем ничего не хотеть, - этот синдром описал еще Ф. Ницше. С тех пор бытие-к-смерти приобрело форму бытия-к-счастью. Ожидание конца призваны скрасить туризм, шоппинг, интерьер-дизайн и TV. Моральный кодекс потребителя правильнее называть этикой смерти, так как в основе его лежит убежденность в том, что единственное, что можно сделать по-настоящему, - это умереть. Такая этика может представлять себя служанкой необходимости, т.н. объективных экономических законов, то есть логики капитала.
Еще одной фигурой нигилизма стала биоэтика. Споры об эвтаназии, требование права умереть побыстрее, но достойно красноречиво свидетельствуют о постигшей отношение к жизни инфляции. Сдаваться смерти без сопротивления: лучше ничто, чем страдания. Возможно, по чистой случайности эвтаназия одерживает свои блестящие победы именно в тех странах, которые оказались самыми легкими жертвами национал-социализма. Но тот факт, что биоэтика, высшее достижение свободного мира, впервые нашла широкое применение в гитлеровском рейхе, вряд ли можно считать совпадением.
Равнодушный к мерцающим полусмыслам, Бадью предпочитает изъясняться формулами, или матемами. При всем этом он неожиданно созвучен российскому контексту - и не только (не столько?) тем, что не скрывает симпатий к Октябрьской революции, или тем, что упорно называет северную столицу России Ленинградом. Скорее другое: Вселенский размах обобщений и беззаветная верность точным наукам, острое чувство социальной несправедливости и страсть к истине, а главное - понимание всемирного и непреходящего значения пустоты.
Что-то слышится родное в универсализме Бадью. Но не в бескрайних, полных евразийской дури степях слагает он свою песню, а в городе контрастов Париже. В своей практике Бадью и L’Organisatiоn Politique придерживаются тактики, называемой ими политикой уникального (politique unique). Асимметричный ответ вездесущему Новому мировому порядку: поддержка акций рабочих-нелегалов (сан-папье), помощь иммигрантам в получении разрешений на работу. Если считать нелегалов социальным эквивалентом Реального, то сан-папье с видом на жительство уже принадлежит регистру символического. И мечтой его становится не социальная справедливость, а скорейшая смычка со средним классом. Дело конечно, благое, но в данном случае разница между Бадью и попом Гапоном, ведшим пролетариев под реальные пули, - чисто символическая.
В эпоху, одержимую вечной молодостью, лучше всего ловить на живца. Субъект истины, поддерживаемый процедурами верификации, в отличие от человека-животного, бессмертен, утверждает Бадью. Бессмертие – это искусство выживать, не сдаваться и не предавать идеалов. Это не медийная полужизнь, дешевая реификация в зайце-утке-яйце, а действительная вечность внутри, даруемая верностью истине-процессу.